Текст книги "Татьянин день. Иван Шувалов"

Автор книги: Юрий Когинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 36 страниц)

   – Нынче я поделюсь с вами, любезный Иван Иванович, своею новою радостью: завершил наконец долгожданный и многострадальный труд – «Риторику».

Ещё четыре года назад, в 1744 году, он, казалось, закончил своё «Краткое руководство к красноречию», в которое включил огромное число примеров из древних и современных авторов всех времён и, наверное, многих народов. Однако учёные из числа немцев отнеслись с тупым непониманием к величайшему труду русского исследователя. Так, один из них, Миллер, зачитал в Академическом собрании свой следующий разбор сочинения коллеги:

«Написанное по-русски «Краткое руководство по риторике» адъюнкта Академии Михаила Ломоносова я просмотрел. Хотя ему нельзя отказать в похвальном отзыве ввиду старательности автора, проявленной им в выборе и переводе на русский язык риторических правил древних, однако краткость руководства может вызвать подозрение, что в нём опущено многое, включаемое обычно в курсы риторики. Такое руководство, если дополнить его, применяясь к вкусу нашего времени, материалом из современных риторов, могло бы служить для упражнений не только в русском, но и в латинском красноречии. Поэтому я полагаю, что следует написать автору свою книгу на латинском языке, расширить и украсить её материалом из учения новых риторов и, присоединив русский перевод, представить её Академии. Благодаря этому и прочие славнейшие академики получат возможность вынести заключение о ценности труда и о том, следует ли её напечатать для нужд Гимназии. Ведь если пренебречь этой целью и напечатать книгу для людей, занимающихся вне Академии, то едва ли можно надеяться на достаточное количество покупателей, которые возместили бы Академии издержки по печатанию. Не предвосхищаю суждения славнейших коллег, которое я не откажусь подписать, если оно наведёт меня на лучшую мысль».

Суждение сие было положено в основу решения: переработать сочинение, изложив его на латыни.

   – Для чего я создавал свой труд? – поднялся с места автор. – Я мыслил о том, чтоб не токмо художества и науки размножались в стенах нашего сообщества, но и чтоб народ русский от того пользу имел. А зачем в этом случае латынь? Я вижу собственную работу именно как пособие, научающее о всякой предложенной материи красно говорить и писать любому в нашем великом и многочисленном народе.

Впрочем, как часто случается, толки в Академическом собрании натолкнули Ломоносова на то, о чём и не задумывались его коллеги. Он решил расширить число примеров, кои помогли бы устранить множество отживших церковно-книжных образцов русского языка и внести примеры живой, народной разговорной речи. То был невиданный доселе эксперимент, и канцелярия Академии была вынуждена принять решение: издать его труд.

   – Язык, которым Российская держава великой части света повелевает, по её могуществу имеет природное изобилие, красоту и силу, чем ни одному европейскому языку не уступает, – объяснял теперь Ломоносов Шувалову замысел своей книги. – Потому нет и не может быть того сумнения, чтобы российское слово не могло приведено быть в такое совершенство, каковому в других удивляемся. Сим обнадежен, и предпринял я сочинение сего руководства. Но более – в таком намерении, чтобы и другие, увидев возможность, по сей стезе в украшении российского слова дерзновенно простирались.

Месть княжны Гагариной и гнев императрицы

«Назначаю тебя камер-пажом императорского двора» – так было сказано на словах, но служить пришлось не самой императрице, а скорее при дворе малом.

Что – остыло чувство, вдруг вспыхнувшее у тридцатилетней женщины, осталась она равнодушной и к ангельской красоте юноши, его чистоте и непорочности, к которым потянулась если не разумом, то своей любвеобильной душою?

Скажем так: тогда, когда отроку ещё исполнилось всего лишь пятнадцать лет, не могло быть и речи о каких-либо утехах, как ни был на сии забавы падок век осьмнадцатый. К тому же у Елизаветы Петровны ещё не остыла, не изжила себя сильная страсть к Разумовскому Алексею, с которым вслед за венчанием на царство она тайно обвенчалась в церкви села Перова как жена с мужем.

Правда, нет сему документальных доказательств, как не дошло до нас свидетельств о том, что в ту пору, о коей речь, иные заботы были на уме императрицы.

Ветреная, любвеобильная, охочая лишь до развлечений... О нет, думается, не совсем такою была эта женщина, обеспечившая великое царствование, которое лишь потому в сознании нашем не стало солнцем непревзойдённо ярким, что пришлось на промежуток между свершениями Петра Первого и Екатерины Второй, получивших прозвание Великих.

Елизавета Петровна безусловно унаследовала ум и характер отца и, скажем, другое: без свершений её двадцатилетнего правления не состоялось бы блистательное тридцатилетнее царствование Екатерины Второй.

Что же могло так сильно озаботить императрицу, получившую в одночасье всю полноту власти? То, что перед нею испытала другая по характеру и устремлениям своим императрица – Анна Иоанновна: кому затем передать власть?

Как мы уже сказали, не следовало быть особенно проницательным, чтобы убедиться в том, что родной племянник не только не готов к царствованию теперь, но вряд ли когда окажется способным к управлению страной. Дикий, совершенно не обученный по-настоящему ни наукам, ни какому-нибудь приличному поведению в обществе, он представлял из себя невзрослеющего ребёнка, несмотря на то что шёл год за годом.

Ещё с голштинской поры засело в его сознании влечение к вину и страсть какая тяга ко всему военному, однако на прусский манер, что крепло у него день ото дня.

Даже став супругом, он первую свою брачную ночь провёл с молодою женою в игре... с оловянными солдатиками.

Не возникла ли у Елизаветы мысль окружить своего племянника обществом его сверстников, чтобы, вместе с ними обучаясь и взрослея, он смог стать тем, кто был ей остро необходим как наследник престола? Благо, очень уж кстати оказались вдруг рядом почти одногодки: и Иван Шувалов, и брат Алексея Разумовского Кирилл. Сама на личном опыте знала, как ей не хватало образования, как нелегко складываться характеру, если рядом нет сверстников с высокими стремлениями.

Только разными оказались сии сверстники – и по уровню развития, и по своим душевным устремлениям.

Наверное, сам необразованный, но природно умный Алексей Разумовский сразу же определил, что, оставь он своего младшего брата при дворе, даже придав ему умелых учителей, не добился бы того, на что он рассчитывал: мог вырасти шалопай, для которого соблазны двора окажутся желаннее наук.

А век уже подавал примеры того, что на многие и статские и военные посты приходили образованные молодые люди, пред которыми сами собою меркли заслуги людей века прошлого. Таких, к примеру, готовил из молодых дворян Сухопутный шляхетский корпус, учреждённый в позапрошлое царствование.

Родного своего брата Разумовский видел на много ступенек выше, чем могли занять выпускники первого в стране специального учебного заведения. И потому он решил его обучить за границей, отправив туда с добропорядочным наставником, в кои был выбран адъюнкт Российской академии Григорий Тёплое.

Прицел был очень высок: коли ему самому, простому малороссийскому казаку Розуму, выпал невиданный фавор при императорском дворе, то брату он определил не менее высокую судьбу – не только стать вровень с родовитыми русскими вельможами, но и затмить их.

Достаточно обратить внимание на инструкцию, которой был снабжён в дорогу младший Разумовский, чтобы понять величие задач, перед ним определённых.

В инструкции той, составленной с помощью весьма образованных людей, предписывалось: «Крайнее попечение иметь об истинном и совершенном страхе Божии, во всём поступать благочинно и благопристойно и веру православного греческого исповедания, в котором вы родились и воспитаны, непоколебимо и нерушимо содержать, удерживая себя при том от всяких предерзостей, праздности, невоздержания и прочих, честному и добронравному человеку неприличных поступков и пристрастей. А понеже главное и единое токмо намерение при сем вашем отправлении в чужестранные государства состоит в том, чтобы вы себя к вящей службе её императорского величества по состоянию вашему способным учинили и фамилии бы вашей впредь собою и своими поступками принесли честь, того ради имеете вы о действительном исполнении оного намерения прилагать со своей стороны неусыпное попечение и оное за едино токмо средство всего вашего будущего благополучия признавать, оставя все другие рассуждения и пристрастия. Дабы вы, при сем уже довольно созревшем возрасте, пренебрежённое поныне время своим прилежанием в учении наградить и оставшуюся ещё, по вашим младым летам, в вас способность в собственную вашу пользу употребить могли, что к вашей рекомендации впредь тем наипаче служить имеет».

И Иван Шувалов не подходил никаким боком к уровню развития, а главное, к духовным устремлениям великого князя и наследника престола, будущего императора Петра Третьего. Был он всего лишь на год старше наследника, а знания его и душевные его качества были недосягаемы.

Сия разность обнаружилась вскоре. Но оказалось, что юный камер-паж пришёлся по душе супруге великого князя. Бывшая Ангальт-Цербстская принцесса София Фредерика Августа, ставшая после крещения в православную веру русской великой княгиней Екатериной Алексеевной, не в пример своему мужу, на глазах всего императорского двора быстро и весьма успешно совершала как бы своё новое рождение на русской почве.

Мало сказать, что она с невероятным упорством постигала быт, обычаи и язык недавно совершенно чуждого ей народа, она, немка по рождению, всё более становилась русскою по своему характеру и поведению, тогда как её молодой муж, по крови внук Петра, обращался в исконного пруссака по духу и образу жизни.

Он выписал для себя из родного Киля голштинскую родню и голштинских же солдат и офицеров, создал в подаренном ему тёткою Ораниенбауме и даже в Петербурге при своём дворе нечто подобное малому прусскому государству. Так что жизнь его самого и его жены шла как бы разными путями.

Что сблизило духовно великую княгиню Екатерину Алексеевну и камер-пажа, который был всего на два года её старше, так это любовь к чтению.

Молодая княгиня, по сути дела лишившаяся мужа, стала посвящать всё свободное время тому, что углубилась в мир книжный. Причём чтение на первых порах было самым беспорядочным – от лёгких французских романов до произведений философских, требующих немалого усилия ума для должного усвоения.

Трудными оказались первые страницы, но она всё же одолела «Жизнь знаменитых мужей» и «Цицерона» Плутарха[9]9
  Плутарх (ок. 45 – ок. 127) – древнегреческий историк, автор знаменитых «Сравнительных жизнеописаний», содержащих биографии (всего около пятидесяти) выдающихся греков и римлян.


[Закрыть], а следом «Причины величия и упадка Римской республики» Монтескьё[10]10
  Монтескьё Шарль Луи (1689 – 1755) – французский просветитель и философ. Главные сочинения – «Персидские письма» и «О духе законов». Выдвинул принцип «разделения властей». Противник абсолютизма. Идеи Монтескье сыграли большую роль в идеологической подготовке Великой французской революции.


[Закрыть]. Прочитанное заставило задуматься. Однако вскоре она совсем позабыла о прочитанном, обратившись к нарядам и увлёкшись охотой в ораниенбаумских лесах.

Что ж, и её, казалось бы, сильные от природы ум и характер соблазнились тем, что её повседневно окружало, тем, что составляло содержание жизни императорского двора.

Но одновременно вот кто поразил её в привычном дворцовом окружении – молодой, очень недурной собою, услужливый, вежливый и внимательный камер-паж, который никогда не расставался с книгой.

   – Что это у вас в руках? – обратилась однажды к нему великая княгиня.

   – Сочинение Плутарха, ваше высочество, – ответил Шувалов.

   – Не «Жизнь ли знаменитых мужей»? Тогда это одна из тех книг, которые заставляют задуматься и почерпнуть из её страниц немало полезного, – произнесла она.

   – О, выходит, вы её читали? – обрадовался паж.

   – Я понимаю ваше удивление: не только среди женщин, но редко у кого из сильного пола можно заметить в руках книгу, – произнесла она. – Но я с детства любила много читать. Сначала, как вы догадываетесь, по-немецки, потом, как теперь, по-французски. Можете ли вы порекомендовать мне что-либо ещё из французских философов?

   – Вольтера, например. О, это величайший ум и носитель совершеннейшего вкуса, – снова обрадованно произнёс паж. – Если ваше высочество соблаговолит, я непременно стану снабжать вас многими интересными и полезными книгами. Признаюсь вам, я тоже давно, с раннего детства, пристрастен к чтению. И тоже знаю по-немецки, но особенно пристрастен к литературе французской. И в то же время мне нравится многое из произведений русских авторов. К примеру, стихи.

   – Да, мне сие особенно потребно, – перешла великая княгиня с французской на русскую речь. – Мне следует в совершенстве знать ваш язык, язык вашего народа. Я стану благодарна вам, ежели вы в сём предмете станете мне пастухом.

   – Вы хотите сказать: пастырем, – вежливо поправил её Шувалов. – Вы только не смущайтесь, я сам хотел бы вам помочь.

   – А я и не смушаюсь. Кстати, смушатся – я правильно произношу? Вы сами не смушатся меня, а поправить, – произнесла она и рассмеялась.

Разговоры о прочитанных книгах стали нередкими. Но у великой княгини было столько своих обязанностей и даже увлечений, что камер-паж мог не видеть её целыми днями.

Летом она так пристрастилась к верховой езде и охоте, что императрица, сама любительница погоняться за дичью по лесам и даже болотам, старалась свою невестку остепенить:

   – Дело ли особе дамского полу сидеть по-солдатски в седле да рыскать по кустам с ружьём на плечах?

   – А у меня имеется и оруженосец. Я, кстати, о нём забыла. Завтра же велю, чтобы он сопровождал меня в охотничьих странствиях, – неожиданно нашлась великая княгиня.

Так Иван Шувалов и в самом деле, нередко с большою даже охотою, стал сопровождать её в погонях за зверьем. И её ружьё с патронташем он с удовольствием нёс на плечах.

   – Вы, по-моему, очень скрытны. А я тем не менее знаю вашу сердечную тайну, – сказала великая княгиня однажды своему спутнику.

   – Вы – знаете? – выдал себя паж и густо покраснел. – Кто же вам мог сказать? Ведь я никогда... я никому... ни единым словом.

   – Всё так, – согласилась Екатерина. – Мне никто ни о вас, ни о ней не говорил. Но разве у меня нет глаз и я не обладаю таким свойством, как женское чутьё? Но вы не смущайтесь.

Последнее слово она правильно произнесла по-русски, вспомнив давний с ним разговор, и доверчиво улыбнулась.

Речь между тем шла о княжне Анне Гагариной, фрейлине великой княгини, к которой, как уже было замечено окружающими, оказался неравнодушен юный паж.

Анна Гагарина была лет на десять старше Шувалова, но она выглядела настолько привлекательно и молодо, что ею нельзя было не увлечься. Кроме того, все знали, что она очень богата. За ней одного приданого было более тысячи душ. Как тут было не очароваться такою невестою, расчётливо считали те, кто оказался свидетелем их романа.

Собственно говоря, как заметили окружающие, это не паж, а сама фрейлина проявила расчётливость и очаровала ещё не искушённого в амурных делах юношу. Но так часто случается: в сети, умело расставленные уже зрелыми и опытными женщинами, охотнее всего попадают именно незрелые и неопытные юнцы.

Первым заявил о своём намерении жениться именно он, Иван Шувалов. И сказал не кому-нибудь, а своему двоюродному брату Петру.

К этому времени Пётр и Александр уже достигли положения, о котором совсем недавно не могли и мечтать. Оба были возведены в графское достоинство и получили чин генерал-аншефа, поскольку оказались заметными и надёжными столпами власти.

Пётр, не имея, казалось бы, определённой официальной должности, тем не менее собрал в своих руках все нити военного и финансового руководства, а также обрёл как бы первый и самый решающий голос в Сенате. Старший, Александр, получил начальство над Тайною канцелярией – стал главным стражем безопасности государства, и в первую очередь особы её императорского величества.

Как же посмел вознамериться загубить свою карьеру в самом её начале их меньший брат? Ту самую карьеру, которую, казалось, они, Шуваловы, так удачно ему обеспечили?

Признался он родичам о своих сердечных планах летом 1749 года, когда весь двор оказался в селе Знаменском-Данилове. Из этого села, принадлежащего Алексею Разумовскому, императрица намеревалась совершить паломничесво в Саввино-Сторожевский монастырь, а оттуда – в Новый Иерусалим.

Погостив какое-то время в Знаменском, государыня переправилась на другой берег Москвы-реки, где в селе Петровском должны были играть свадьбу Прасковьи Шуваловой с князем Николаем Фёдоровичем Голицыным.

Пётр Шувалов сдержал слово, данное себе и Татьяне: пристроить ко двору её дочь и сестру Ивана – Прасковью. Девушка пришлась по душе Елизавете Петровне, и она взяла её к себе фрейлиной. И вот настал черёд выдать её замуж. И жениха ей добропорядочного подыскала, и сама наряжала невесту к венцу, возила её в Казанскую церковь, где проходил обряд бракосочетания, а теперь вот пожаловала и сама к свадебному столу.

Тут и Иван Шувалов как бы заново попался на глаза императрице, и она, подивившись, каким статным и пригожим он стал, объявила, что желает отныне произвести брата невесты в звание камер-юнкера.

Не может быть сомнения в том, что не обошлось и на сей раз без стараний Петра и Мавры Шуваловых. Они даже заручились поддержкою добродушного Алексея Разумовского, чтобы ещё более приблизить к трону их младшего родственника.

Тотчас появился указ, и при дворе зашушукались: объявился новый фаворит, куда как непросто теперь с ним будет тягаться некоронованному супругу императрицы. Нешто он, мол, не знал, что покровительством своим готовит себе соперника?

Только предположения не оправдались. Предметом сердечного увлечения императрицы неожиданно стал действительно молодой претендент в фавориты, но пока что не Иван Шувалов, а вышедший недавно из Шляхетского кадетского корпуса Никита Бекетов.

Этого красавца Елизавета Петровна увидела на сцене, когда кадеты ставили трагедию Сумарокова «Хорев». До сего времени в корпусе играли пьесы Корнеля[11]11
  Сумароков Александр Петрович (1717 – 1777) – видный русский писатель XVIII в. Автор лирических комедий, стихотворений, басен, эпиграмм, а также трагедий «Хорев» и «Синав и Трувор». Печально известен нападками на Ломоносова.
  Корнель Пьер (1606 – 1684) – французский драматург, представитель классицизма. Наиболее известны трагикомедии «Сид», трагедии «Гораций», «Цинна», «Смерть Помпея».


[Закрыть], Вольтера да Мольера – все французские сочинения, а тут первая трагедия «на русском диалекте», как было объявлено в афише, да ещё на императорской сцене.

Было это как раз после возвращения двора с богомолья, поздней осенью того же 1749 года. Императрица пригласила к себе автора пьесы Сумарокова, коего знала уже в качестве адъютанта Алексея Разумовского, чтобы подробно расспросить о его сочинении, а затем направилась в комнату, где одевались актёры.

Она внимательно рассмотрела юношей, кому выпало играть женские роли, и сама взялась их наряжать.

Дочь киевского князя Хорева должен был играть кадет Пётр Свистунов, и царица с особым увлечением, как недавно Прасковью к венцу, стала прихорашивать юного актёра. Но тут взор её остановился на молодом красавце, предназначенном на главную роль. Он был восхитителен и неотразим. Ей шепнули, что он в корпусе играл всегда первых любовников и публика награждала каждый его выход громкими рукоплесканиями. То был Никита Бекетов.

Императрица, презрев условности, и ему поправила костюм и помогла натянуть чулки и даже надеть башмаки.

Игра на сцене шла живо. И царица не отрывала глаз от лицедеев, особенно от того, кого сейчас только сама одевала. И вдруг она увидела, как посреди действия её избранник заснул. Да, он опустил голову и, усевшись в кресле, задремал. Но весь его вид был настолько прекрасен, что Елизавета Петровна умилённо прослезилась и тут же, обернувшись к Алексею Разумовскому, порекомендовала взять юношу к нему в адъютанты.

Неизвестно, чем бы закончилось это внезапно вспыхнувшее чувство к молодому актёру, если бы в дело не включился решительный Пётр Шувалов. Он быстро вошёл в доверие к новому адъютанту Разумовского и, выражая, казалось, неподдельное восхищение ослепительно белым цветом его лица, предложил ему пользоваться чудодейственным кремом, коий и сам, как сказал он, с недавнего времени стал употреблять.

Лицо Бекетова вскоре покрылось прыщами и даже угрями. И тут Мавра Шувалова шепнула императрице, что сие изменение наружности её любимца – следствие-де дурной и зело заразной болезни.

Брезгливая по отношению к человеческим недугам, Елизавета тут же повелела более Бекетова к ней не допускать и отлучила его от двора, наградив, правда, чином полковника.

Тогда и пришёл час Ивана Шувалова. Ему велено было занять дворцовые апартаменты, и сам он вскоре был удостоен высочайшего звания действительного камергера.

И малый и большой двор оцепенели от такой неожиданности. Но первой пришла в себя княжна Анна Гагарина. Великой княгине Екатерине Алексеевне как раз в это время подарили маленького щенка пуделя. Истопник Иван Ушаков, случившийся при сей сцене, взял собачку на руки и сказал, что он сам будет ходить за щенком.

   – А как назовём его? – осведомилась великая княгиня.

   – Можно Иваном, ваше высочество, – быстро, словно боясь, что её опередят, предложила княжна Гагарина. – А что – Иванова собачка, так пусть она станет Иваном Ивановичем.

Через несколько дней Елизавета Петровна, встретив княжну Гагарину, остановила её и сделала выговор по поводу платья, которое было на ней.

   – Что это вы, милочка, меняете несколько платьев на дню? – недовольно произнесла она. – Может быть, вы хотите перещеголять меня, вашу императрицу? Это я могу позволить себе не надевать уже раз мною ношенного наряда. И потом, какую это моду вы завели у великой княжны – садить за стол какого-то пса?

И вправду, фрейлины не однажды уже забавлялись тем, что наряжали чёрненького пуделя в платьица светлых тонов и позволяли ему бродить по столу среди тарелок и блюд, лакомясь особо вкусными кушаньями.

   – Как кличут-то пса? – неожиданно произнесла императрица, и её большие, навыкате, голубые глаза обдали ледяным холодом.

   – Иваном... Иваном кличут собачку, ваше императорское величество, – едва смогла открыть рот фрейлина.

   – Ты мне зубы не заговаривай, княжна. Полностью, полностью как прозвали? Ну-ну, говори!

   – Иваном... Иваном Ивановичем.

   – Позор!.. Чтоб отныне ни я, ни кто иной сего ни от тебя, ни от других более никогда не слышали!