Текст книги "Татьянин день. Иван Шувалов"

Автор книги: Юрий Когинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 36 страниц)

Тени минувшего

   – Не признали, ваше высокопревосходительство?

Человеку, представшему пред Шуваловым, было лет сорок пять, не более. Одет он был в серый дорожный плащ, обличавший в нём путешественника, проехавшего по дорогам Италии не один десяток миль. Широкие поля тёмной, пропылённой дорожною пылью шляпы скрадывали часть лица, тоже хранившего следы долгой скачки и ночлегов на грязных и неуютных почтовых дворах.

   – Ах да, – снова проговорил гость и сдёрнул с головы шляпу, чтобы дать Шувалову возможность лучше его разглядеть.

Несмотря на беглую, хотя во многом и неправильную французскую речь, лицо у неожиданного пришельца больно уж напоминало русского – выдающиеся скулы, чуть вздёрнутый нос и близко посаженные, с несколько плутоватым выражением глаза.

   – Нет, не признаю. Что-то угадывается знакомое, но чтобы сказать определённо – того, сударь, не могу, – развёл руками Иван Иванович и тем не менее предложил гостю присесть.

   – Благодарю, – перешёл гость на русский и сел на предложенный стул. – А вы, ваше превосходительство, совсем не изменились и наружно, и по вашему расположению даже вовсе к малознакомым людям. Однако не стану вас более томить: Зубарев я. Тот Иван Зубарев, что когда-то в Петербурге подал вам челобитную о якобы найденных мною в башкирских степях серебряных рудах. И вы тогда же повелели мне идти к профессору Ломоносову на предмет апробации тех руд.

   – Ну как же, теперь определённо могу сказать: это вы, тот самый старатель! – обрадовался Шувалов. – Но погодите, тогда, насколько мне не изменяет память, с тобою... с вами приключилось что-то неладное.

   – В Тайную канцелярию угодил? – ничуть не смутившись, продолжил Зубарев. – Было такое – оказался в ведомстве вашего двоюродного брата графа Александра Ивановича. И там-то судьба моя круто переменилась. Может, слыхали от братца о том, как я оказался в местах отдалённых, но не в том смысле, как принято у нас говорить о сибирской ссылке? Ах, не довелось. Тогда тем более вам это будет не без интересу и, главное, не без пользы услышать от меня. Помните, как неожиданно, можно сказать, в одну ночь несчастный узник, низложенный император Иоанн Антонович, был переведён из Холмогор в Шлиссельбург? Ну, так сие произошло не без моего участия.

И давний знакомец поведал о том, как он по наущению графа Александра Ивановича Шувалова и его ближайших сподвижников оказался в Потсдаме у генерала Манштейна, а затем и у самого короля прусского Фридриха Второго и выдал там себя за человека, коий решился вызволить из заключения бывшего малолетнего императора.

   – То был подлог, – Зубарев отвёл в сторону глаза. – Знаю: вашему благородному сердцу неприятна исповедь человека, раз за разом решавшегося на ложь, дабы свершить свой карьер в жизни. Что ж, ваше право меня и теперь, по прошествии многих лет, осуждать и, может, даже отказать мне от дому. Но прошу выслушать меня до конца, поскольку на сей раз я могу оказать вашему высокопревосходительству неоценимую услугу, о коей вы теперь даже не подозреваете. Однако, чтобы увериться в моей преданности вам, дозвольте пояснить и тот, давний мой поступок. Всё, что я совершил тогда, было стремление свершить благо для государыни императрицы Елизаветы Петровны.

   – Обман и – благо? – воскликнул Шувалов. – Сие, право, можно совместить лишь в больном или, по крайней мере, в извращённом воображении.

   – Да, то, на что поддался я, аттестует меня не с лучшей стороны. Но взглянем на происшедшее тогда по-иному. Разве не благом было избавить изболевшуюся душу государыни императрицы от того кошмара, коий преследовал её день и ночь, из-за которого она лишалась сна и покоя? Именно вам, бывшему с нею постоянно рядом, доподлинно было известно, какое изнуряющее беспокойство, отнимающее подчас все последние силы её императорского величества, доставляла, можно сказать, тень той известной персоны, оказавшейся в заточении.

Всё, о чём сказал сейчас неожиданно объявившийся гость, было правдой. Видит Бог, матушка государыня никому не желала зла, когда она вступила на трон. Она свершила это лишь с одной целью – восстановить украденные у неё права. Не она, а её предшественники оказались узурпаторами, причинившими ей, истинной наследнице отцовского трона, незаслуженные обиды и страдания. Но вышло так, что, исправляя несправедливость, она обрекла на ужасные муки тех, кто был неповинен в её прошлых бедах. И в первую очередь младенца, что стал жертвою коварных замыслов её недругов. Он, непорочный ребёнок, коего она держала на своих руках в день, доставивший ей долгожданную власть, – этот ребёнок стал являться ей по ночам в её беспокойных мыслях.

Не раз Иван Иванович слышал от своих братьев, Александра и Петра, о том, что сие состояние противоестественное и долго так продолжаться не может. Какие бы ни были запоры на узилищах, где содержится узник и его семья, всё было бы надёжнее, коли этих персон вовсе не существовало бы на белом свете. Придумать десятки способов, с помощью коих можно было избавиться от персон, а значит, и от полуночных страхов, была не вся трудность. Основное препятствие виделось в том, что сама государыня не согласится на преступное избавление от укоризненных теней никогда.

А если возникнет вдруг злоумышление с целью освободить низложенного претендента? – не раз строили подобные предположения старшие Шуваловы. То предприятие как раз может быть на руку. Заранее упредив заговорщиков, легко будет воспользоваться их планами и, таким образом, освободиться от кошмаров и от самой персоны, эти кошмары вызывавшей.

С этой целью и было подстроено предприятие Зубарева, кое он провёл, надо сказать, с успехом. Манштейн и король прусский поверили в его вымысел и даже представили ему капитана корабля, который должен был вызволенного из заточения августейшего узника доставить в немецкие края.

Расчёт Зубарева и тех, кто подсылал его в Потсдам, был прост: по прибытии корабля арестовать капитана и его пособников, а в подстроенной схватке в Холмогорах лишить жизни того, из-за которого и разжигался сей сыр-бор.

Однако план сорвался и был заменён другим – заточением секретного узника в Шлиссельбург, под боком Тайной канцелярии. Здесь, когда пленник на глазах, можно было вновь создать мнимый заговор и снова осуществить то, что задумывалось ранее.

Так, собственно говоря, сие избавление от наводившего страх узника и произошло. Только не при Елизавете Петровне, а в царствование ныне здравствующей императрицы Екатерины Алексеевны. Поручик Мирович[30]30
  Мирович Василий Яковлевич (1740 – 1764) – подпоручик русской армии. Пытался освободить из Шлиссельбургской крепости Ивана Антоновича. Был казнён.


[Закрыть], на свой страх и риск, решился освободить Иоанна Антоновича из шлиссельбургской темницы, но сам при сем злоумышлении оказался схваченным, а бывший император заколот стражею.

   – Да, коли это свершилось бы в царствование вашей благодетельницы, не сносить бы ни вашему братцу, ни мне головы, – тяжело вздохнув, произнёс Зубарев. – Не хотела она, императрица Елизавета Петровна – светлая ей память, – ни капли ничьей безвинной крови. Сама приняла на себя муку непереносимую, а грех надушу не могла взять. Теперь же сей узел распутан в одночасье и, верно, без малейших мук совести. Раз – и готово!

   – Вы о Мировиче? – спросил Шувалов.

   – О нём... Да сами понимаете, о ком ещё... Без согласия которой с узника и волос бы не упал. Говорили, что она ездила в Шлиссельбург повидать несчастного. Как когда-то в вашем дому Елизавета Петровна... Мне, простите, всё тогда было известно. Я скрытно сам доставлял его из крепости... Так вот, обе царицы видели его, только обе поступили по-разному. Как говорится, каждая по совести. Только у одной совесть-то как была, так и осталась чистою, у другой же – чёрного колера.

Лицо Ивана Ивановича побледнело, взгляд беспокойно переместился с гостя на дверь и окна.

   – Не извольте беспокоиться, ваше высокопревосходительство. – В голосе гостя было дружелюбие и искренность. – Мы с вами теперь с глазу на глаз и далеко от Петербурга. И вас, зная ваше доброе сердце, я никогда не продам. Клянусь Господом Богом! Иначе бы не объявился у вас, проделав спешно немалый путь. И то, что я теперь намерен вам объяснить, – тоже свидетельство моего к вам чистосердечного уважения. Хочу упредить вас о деле, также связанном с драгоценным именем вашей благодетельницы и нашей бывшей государыни. Здесь, в италийских краях, объявилась персона, коя выдаёт себя за дочь её императорского величества.

«Что, дочь Элиз? – Иван Иванович почувствовал, как кровь внезапно ударила ему в голову, и он, подхватившись с кресла, едва не рухнул на пол всем прикладом. – Так, выходит, то было правдой, о чём она, Элиз, попыталась мне сказать в свои последние минуты. Значит, она жива, её дочь и... моя? Но моя ли? И её ли в самом деле та дочь, о которой только что сказал этот невесть откуда объявившийся Зубарев? Нет-нет, ни в коем разе нельзя выдать себя. Ничем нельзя показать моих чувств. Вдруг сие – новая ложь, новый гнусный обман, на который, как когда-то мой брат Александр, снова кто-то подвигнул сего проходимца? Но проходимец ли он, сей мой гость? Пусть он плут, решивший сделать свой карьер на обмане, но разве не Шувалову Александру, моему брату, он обязан тем, что остался цел и невредим? Что ж теперь-то ему желать моей погибели? Только осторожность и осмотрительность важны мне теперь, как никогда. Любой необдуманный шаг – и я пропал. Шутка ли – живое, неожиданно объявившееся дитя почившей императрицы, внучка Великого Петра – и она, незаконно занявшая российский трон захудалая в прошлом немецкая принцесса! А на плахе – моя голова... Но нет, нет, сие не может быть правдою! Это какая-то самозванка вроде прогремевшего по всей России Емельки Пугачёва, выдававшего себя за императора Петра Фёдоровича».

   – Право, прелюбопытнейшее известие вы мне принесли, господин Зубарев, или как вас теперь называть, – постарался ничем не выдать своего волнения Шувалов.

   – Можете называть меня поручиком... – начал было гость, но остановился. – Фамилия мне дана была графом Александром Ивановичем, вашим братом, иная, но пусть для вас я останусь тем, кем был. Но поручик – то верно. После той истории получил офицерский чин и был возведён в дворянство. Вроде исполнилось то, о чём мечтал ещё у себя в Тобольске. Но на родину, как видите, не вернулся. Служу по тому же ведомству тайной полиции, в кое графом Шуваловым – спасибо ему сердечное – был и определён. В италийских же краях как раз и оказался по причине объявления здесь той, что именуется ныне дочерью Елизаветы. Я вижу, ваше высокопревосходительство, как вы разволновались. Я понимаю ваши чувства. Потому вам первому, ещё, поверьте, не доложившись по начальству, и поспешил сообщить.

   – Благодарю за доверие, – всё ещё стараясь не выдать себя, произнёс Шувалов. – Однако не самозваная ли сия персона? Вы с ней самолично встречались?

   – Не говорил, но видал не раз. И кое с кем из тех, кто её сопровождает, вступал в разговоры. История, смею вам признаться, и впрямь во многом загадочная да и изрядно к тому же запутанная. Множество городов и даже стран, в коих пребывала сия принцесса. Немало имён вкруг её. Всё это, признаться, настораживает. Но вдруг – правда?

   – Ну какая может быть правда? – Шувалов попытался сделать рукою презрительный жест.

Плутовские глаза гостя глядели неотрывно, словно пытались проникнуть в самую душу собеседника.

   – Какая может быть дочь, вы хотите сказать? Простите мою бестактность, но вам сие лучше многих других может быть известно, – проговорил гость, снова заставив Шувалова ощутить по всему телу горячий ток крови. – Вот мы говорили давеча об ужасной судьбе Иоанна... Дойди слух о новоявленной дочери усопшей императрицы до Петербурга – не горшая ли судьба будет уготована и сей, может статься невинной, персоне? А слух дойдёт. Да что там слух, – я ведь для того и нахожусь в сих краях, чтобы как следует всё донести по своей тайной службе. Так уж лучше наперёд вашему высокопревосходительству обо всём доподлинно знать, чтобы – Боже упаси! – не свершилось непоправимого...

Где, в каком городе, даже в какой стране впервые объявилась эта таинственная незнакомка, никто, даже из самых близких к ней людей, не мог бы точно ответить. Определённо о ней можно было сказать лишь одно: это была изумительной красоты, очень молодая, должно быть двадцати или двадцати двух лет, женщина.

– Я жила и во дворцах, и в убогих хижинах. И благодарю Господа за всякий кров над головой, – нередко можно было услышать от неё, когда она поселялась в каком-либо городе Европы.

Говорила она по-немецки, по-итальянски и по-французски. В её отрывочных рассказах о себе нередко упоминалась Персия и Турция, где она якобы жила при дворцах султанов, и Сибирь-матушка, где ей однажды в детстве пришлось почему-то прожить короткое время. Но русского языка, как ни старались у неё сие выведать, она совершенно не знала. Хотя и настаивала на том, что до десяти лет воспитывалась при русском императорском дворе.

Свидетели подобных воспоминаний, как правило, недоумённо пожимали плечами. Но упоминание ею имён приближённых ко двору, а также многих подробностей из жизни императрицы Елизаветы и её окружения заставляло задуматься: а вдруг всё это правда?

Однако даже тем, кто её сопровождал, прошлое её почти каждый день представало в новом свете, в обстоятельствах самых невероятных. Так, однажды от неё самой узнали, что, когда ей исполнилось восемнадцать лет, она появилась в Бордо и стала выдавать себя за незаконную дочь австрийского императора. Самое удивительное – банкиры ей ссужали деньги. По требованию императрицы Марии Терезии её якобы выдали австрийцам, и те посадили её в тюрьму. Через полгода она соблазнила начальника тюрьмы, и он помог ей бежать.

В другой раз – словно забыв о том, о чём только вчера поведала близкому человеку, – историю о соблазнении она передавала в совершенно другом изложении. Якобы не было никакой тюрьмы, а ей просто не на что было жить, и соблазнённым ею в Генте оказался некий голландский купец, который вскоре умер.

В рассказах о ней часто упоминался Париж. Там, как упорно поговаривали, за восхитительной незнакомкой настойчиво ухаживали известный донжуан герцог Лозен и гетман Огинский. Затем в неё влюбился князь Филипп Фердинанд Лимбург-Штирум, владелец сразу трёх находящихся в разных концах Германии древних и неслыханно богатых графств. Как владетельный князь Священной Римской империи[31]31
  Священная Римская империя. – Основана в 962 г. германским королём Оттоном I. Просуществовала до 1806 г. В разные времена включала Нидерланды, Бургундию, Чехию, а также значительную часть Италии с Римом. Италия вышла из-под власти императоров уже в XIII в.; Германия, которая была сердцевиной империи, в XVII в. распалась на ряд небольших государств. Существованию Священной Римской империи положили конец наполеоновские войны.


[Закрыть], он имел право держать свой двор, послов, своё маленькое войско, чеканил монету и многочисленные ордена...

И другой князь Священной Римской империи, польский князь Радзивилл, также был у её ног и также был отчаянно в неё влюблён. Он говорил ей, что если она свяжет с ним свою судьбу, то скоро станет польскою королевою, поскольку вот-вот он сам займёт трон Станислава Понятовского[32]32
  Понятовский Станислав Август (1732 – 1798) – последний польский король. Отказался от противостояния с Россией.


[Закрыть], недавно избранного королём его несчастной страны.

Только на уме милой прелестницы, оказывается, был не польский и никакой иной, а всероссийский трон.

– Это – копия духовного завещания матери моей Елизаветы, – торжественно выкладывала она на стол связку каких-то бумаг. – Когда-то мать моя передала эти документы моим воспитателям, чтобы потом, когда придёт моя пора царствовать, ни у кого не возникло сомнения в моих правах. Подлинный текст завещания скрыт в надёжном месте и вскоре будет предъявлен миру.

Чаще всего она стала говорить об этом, когда в России, на берегах Волги и Урала, запылало пламя восстания Пугачёва. И она к уже известной исповеди своей стала прибавлять, что под именем этого казака скрывается её родной брат. Он будто бы поднял бунт против царицы Екатерины всецело для того, чтобы помочь ей, своей единоутробной сестре, быстрее получить русский престол.

Однако были люди, которые от неё же слыхали рассказ о том, что она происходила из древнего рода князей Володимирских. Её родовые поместья по каким-то причинам конфискованы, но обязательно вскоре будут возвращены. Воспитывалась же она в Киле – столице Голштинского герцогства. Вскоре, однако, её выкрали из того города, и она оказалась в Сибири. Но Господь защитил её: с нянькою она бежала через границу в Багдад. Там они нашли приют у купца Гамета, которому было известно истинное происхождение беглянки. У него в доме она, уже повзрослев, была однажды представлена персидскому князю Али, одному из богатейших людей на свете. Он и дал ей своё имя – Али Эмете, а затем увёз её в Лондон. Так она оказалась в Европе.

Где же встретил её теперь Иван Зубарев? В Италии, в городе Пизе, куда она приехала из Рагузы. У неё великолепное палаццо с огромною анфиладою комнат. Но охрана зорко следит за каждым, кто появляется возле дворца. Так что Зубареву до сих пор не удалось с нею поговорить, он видел её лишь издали. Меж тем и среди свиты сей принцессы нашлись люди, которые уверяли, что, ежели будет к тому серьёзная причина, они обязательно дадут о том знать своей госпоже.

У Шувалова голова шла кругом, пока он слушал рассказ своего гостя о таинственной незнакомке.

«Нет, того не может быть, чтобы сею персоною оказалась подлинная дочь Элиз, и к тому же и моя собственная дочь, – говорил он самому себе. – Когда же и как она могла появиться на свет, коли мы с Элиз неразлучно были вместе, на глазах у множества лиц. Однако разве длительные пребывания на богомольях не могли стать временем, чтобы разрешиться родами? И разве, уже будучи в случае, не доходило до меня о том, что у неё были рождены девочка и два мальчика сначала от Шубина, затем от Алексея Разумовского? Потом их якобы отправили под видом детей родни Разумовских куда-то в Германию для обучения и воспитания. То ж могло случиться и с моим и её дитём, с нашей девочкою. С какой бы стати она, Элиз, уже расставаясь с жизнью, стала бы просить меня разыскать её дочь? Был бред, агония? Нет, так не бывает ни с того ни с сего, – даже в бреду человек проговаривает то, что глубоко гнездится у него в тайниках души. Что же делать, как поступить мне теперь, когда в моих руках может оказаться судьба той, кою завещала мне сама государыня, дабы не случилась с нею беда, которую потом уже, коли будет потеряно время, ничем не исправить?»

   – Как выглядит она, сия особа? – с трудом, всё ещё не определившись, как ему поступить, неуверенно произнёс Шувалов.

   – Роста она небольшого. Лицо – не белое и не смуглое, но нежное. Глаза огромные, и на лице имеются веснушки. Телом же суха. В общем очень привлекательная, скажу вам, особа, – доложил Зубарев. – А мой совет вашему высокопревосходительству был бы таков: напишите ей письмо. Может, она сама ищет какую зацепку? Кому ж ей и поверить ещё, если не вашему высокопревосходительству, проще говоря, лицу, кое было самым близким её матери? А я уж изыщу способ, чтобы послание ваше оказалось в её руках. Далее же поглядим, что из сего может образоваться.

   – Что ж, вероятно, вы и правы. Ежели окажется, что она самозванка, в том будет её вина. Но коли не так – я прокляну себя за то, что побоялся протянуть ей руку. Во всяком случае, нельзя оставаться безучастным, не выяснив истины. Не будем терять время – тотчас я и отпишу.

Прошло недели две, не более, и Шувалов получил ответ, подписанный словами: «Принцесса Елисавет». Пославшая сие письмо писала, что очень хотела бы повидаться с русским из Петербурга, который, как сам он сообщает, хорошо знал императрицу. Но есть у неё верный человек – синьора Жуана, которая могла бы навестить русского путешественника и рассказать ему обо всём, о чём он пожелает узнать.

Однако от Жуаны долго не было ответа. Не появлялся более и Зубарев. Шувалов начал сильно беспокоиться, и овладевшая им тревога не была напрасною.

С нетерпением схватил он пришедшее наконец к нему письмо от Жуаны. И лишь только пробежал глазами его первые строчки, схватился за сердце и страшная бледность покрыла его лицо. Он упал в кресло и, обхватив голову руками, зарыдал:

– Теперь незачем более мне находиться в Италии. Здесь я, кажется, потерял всё, что могло связывать меня с жизнью. Той, которая могла быть моей дочерью, более нет на земле.

Жуана писала ему, что та, которую он хотел увидеть, внезапно умерла от долго мучившей её болезни. Её похоронили в прекрасном месте, о котором она, Жуана, в скором времени подробно напишет. А пока может лишь сообщить, что на могиле поставлен скромный памятник из белого мрамора и на нём высечены слова: «Я приду к ней, но она ко мне не возвратится».

Это была строка из Петрарки. Но что она могла обозначать здесь, на её надгробье? Горечь разлуки с той, кого она считала своей матерью? Великую тайну теперь уже нельзя было разгадать.

На самом же деле для горя Шувалова не было пока причин. Незнакомка оказалась жива и весело проводила время в обществе главнокомандующего русского флота адмирала Алексея Орлова.

То, что поручала ему всероссийская императрица, этот удачливый и ловкий придворный выполнил с честью: русские эскадры под его командованием наголову разбили турецкий флот в Чесменской бухте[33]33
  Чесменская бухта – бухта на побережье Малой Азии, где в 1770 г. русский флот под командованием адмиралов Г. А. Спиридова и С. К. Грейга блокировал турецкий флот и уничтожил его. В результате русский флот получил господство в Эгейском морс и контроль над Дарданеллами.


[Закрыть]. Османская империя была поставлена на колени, и все в Европе – кто с ненавистью и завистью, а кто с восторгом и восхищением – повторяли имена победителей.

Федот Шубин, находясь в Италии, срочно, по повелению из Петербурга, изваял из мрамора бюсты братьев Орловых; Екатерина повелела теперь величать Алексея Орлова графом Чесменским и в честь его победы возвести в Царском Селе внушительный монумент.

Но ему, победителю при Чесме, отныне дано было другое, тоже высочайшее и тоже секретнейшее до поры до времени поручение – любой ценой заманить на флагманский корабль авантюристку-самозванку и вывезти её в Россию.

Орлов-Чесменский выследил незнакомку в её роскошном палаццо, блистательно разыграл роль влюблённого в неё человека и дал клятву: так же, как когда-то помог возвести на престол великую княгиню Екатерину Алексеевну, посадить теперь на трон её, законную дочь императрицы Елизаветы Петровны.

Ночью на двадцать пятое мая 1775 года корабли русской эскадры подошли к Кронштадту. Из глухого трюма на палубу флагманского корабля вывели женщину, одетую в чёрный плащ с капюшоном, глубоко надвинутом на лицо.

   – Настоятельно прошу вас, сударыня, – обратился к ней по-итальянски один из высших офицеров, – не открывать лица и не говорить ни с кем до прибытия в назначенное место. Непослушание лишь усугубит ваше положение.

Назначенным местом оказалась Петропавловская крепость. И в ней, на её дворе, в стылом и морозном декабре 1777 года незнакомка, так и не открыв своего подлинного имени и тайны своего происхождения, найдёт своё последнее пристанище.

Но об этом Шувалов долго ещё не будет знать, даже тогда, когда сам в сентябре того же года возвратится в Санкт-Петербург.

А пока он, пытаясь заглушить так неожиданно поразившее его горе, едет к тому, к кому всегда прибегал в своих раздумьях о высшем предназначении человека на сей грешной земле, – к острослову и вольнодумцу Вольтеру.