Текст книги "Галактический патруль"

Автор книги: Юрий Тупицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

Глава 2

Славка позвонила и, прислушиваясь к приглушенному дверью неторопливому перезвону, улыбнулась, представляя, как Людмила, сводная сестра, удивится ее появлению. Дверь не открывалась, и Славка позвонила уже нетерпеливо, трижды нажимая кнопку звонка, который теперь и не звонок вовсе, а колокольня. «Спит, что ли?» – уже сердито подумала девушка. Людмила любила поспать, но спала она чутко, как кошка, на которую была похожа своими мягкими, капризными повадками. Когда и третий звонок не помог, Славка полезла в карман своей кожаной куртки, которая на самом деле была вовсе не из кожи, а из какого-то японского заменителя, и достала связку ключей – она носила их по-мужски, а не по-дамски – в сумочке, которую можно и срезать, и просто вырвать из рук. На двери было два замка: один – простой, отечественный, хотя в семье он именовался английским или просто замком, другой – цилиндровый, английского изготовления, прозывавшийся почему-то наганом. Славка свободно открыла замок, а с некоторой зацепкой и наган, чему удивилась: уж если случалось замкам заедать, то заедал отечественный, наган же работал надежно, как часы.

Распахнув дверь, девушка крикнула:

– Вставай, соня! – после чего тщательно, как учили и приучили, закрыла дверь на оба замка.

Снимая куртку и мокасины, Славка ожидала появления сестры. Она так следила за дверью гостиной, что повесила куртку мимо крючка, пришлось нагибаться, подбирать и снова вешать, теперь уже со всей аккуратностью. Обеспокоившись, Славка скоро прошагала по бухарскому ковру люберецкого производства, пересекла гостиную и заглянула в спальню сестры – пусто.

Квартира у них была большая – четыре комнаты, одна из них перегорожена с полу до потолка фанерой, оклеенной обоями под цвет стен, на две отдельные спаленки: для нее и для Людмилы. Славка заглянула и к себе – тоже пусто. Со стены на Славку смотрел широко, по-столяровски улыбающийся отец – родной для Славки, отчим – для Людмилы. Славка повесила его портрет над своей кроватью два года назад, после того как отец вместе с пятью другими альпинистами погиб под неожиданно сорвавшейся мощной лавиной на склонах пика Победы. Три связки погибло!

Славка вздохнула, не сразу расставшись взглядом с отцом, и, все так же скоро шагая, прошлась по квартире, заглядывая во все помещения подряд: в спальню родителей, в кабинет отчима, который был для Людмилы родным отцом, в туалет и ванную комнату. В общем-то она уже поняла, что сестры почему-то нет дома, и делала этот осмотр просто для Очистки совести. В последнюю очередь она зашла на кухню с попутным намерением что-нибудь перекусить. Здесь, на разделочном столе, лежала записка. Людмила писала, что у них отказал телефон и для разговора с родителями ей пришлось выехать на центральный переговорный пункт. И просила, чтобы Славка обязательно подождала ее возвращения и никуда-никуда не отлучалась. Уже после подписи стояла интригующая приписка, извещавшая, что Славку ждет приятный сюрприз. Записка Славку не удивила: о предстоящем разговоре с родителями она знала. Мать и отчим были на гастролях в Аргентине, звонили довольно редко – накладно! И на всякий случай обычно предупреждали телеграммой или письмом о дне и примерном сроке разговора, которые из-за разницы во времени почти всегда приходились на утренние часы. Ничего удивительного, что, обнаружив порчу телефона, Людмила помчалась на переговорный пункт.

Славка заглянула в холодильник. В нем, как и всегда, обнаружилась вареная колбаса, сливочное масло, российский сыр и початая баночка сметаны. Славка отрезала толстый ломоть колбасы, тонкий – хлеба и начала жевать этот бутерброд всухомятку, резонно полагая, что по-настоящему они позавтракают уже вместе с сестрой. Из-за чувства голода колбаса казалась очень вкусной. С аппетитом жуя свой бутерброд, Славка еще раз пробежала глазами записку сестры. Буквы корявые, строчки неровные, видно, что торопилась. Почерк у Людмилы, как и у матери, был вообще-то на диво – школьный. Как у учениц-отличниц четвертого класса. Не то что у Славки с ее скачущей скорописью: писала она так, будто боялась куда-то опоздать. Стало быть, она не ошиблась – вызов на переговорный пункт действительно был срочным.

Управившись с бутербродом, Славка положила записку, которую во время сухомятки держала в левой руке. Но не на разделочный стол, где ее обнаружила, а на маленький столик, за которым они с сестрой и завтракали, и обедали, и ужинали и который назывался в семье фуршетным. И только теперь удивилась. Писать записки друг другу сестрам приходилось нередко, и всегда их оставляли на кухне – такое уж это место, мимо не пройдешь. Но так уж установилось, что их всегда оставляли не на разделочном столе, а на фуршетном столике. А Людмила и аккуратна и привычлива – вся в мать. Это еще Славка могла второпях положить записку где попало, а Людмила… И вообще не нравилась Славке почему-то записка. Какой-то дурацкий сюрприз!

Славка смела со стола в ладонь левой руки хлебные крошки, а когда поднимала с мусорного ведра крыш-ку, заметила за ведром пуговицу. Она присела на корточки, выбросила крошки, аккуратно прикрыла ведро крышкой и подобрала пуговицу – маленькую, металлическую, с рисунком, такие бывают на фирменных куртках спортивного покроя. Курток с такими пуговицами в доме не было – это Славка знала доподлинно. А вот пуговица была! Славка повертела ее перед глазами, держа двумя пальцами за ободок. Вырвана если и не с мясом, то с клоком ниток. Если бы эта пуговица застегивалась, владелец куртки, наверное, заметил потерю, они бы с Милкой поискали ее и нашли. Но такие пуговицы пришивают и для бутафории, а на бутафорию разве сразу обратишь внимание? Вот она и завалилась. Кто же из Милкиных ухажеров носит куртку с такими пуговицами?

Ухажеров у Людмилы была тьма – красавица, вся в мать. Держались они в рамках приличий, даже почтительно, по крайней мере в доме и на глазах посторонних. Но по каким-то признакам, ей самой непонятным, Славка догадывалась, что без посторонних эти рамки несколько шире.

– Ты что же, целуешься с ними? – огорошила она как-то свою сестру вопросом напрямик.

Людмила не сразу придумала, что ответить, и, как всегда в таких случаях, некоторое время разглядывала Славку своими красивыми синими глазами так, словно увидела ее впервые.

– Тебе-то что? – спросила она наконец.

– Я не о том, – настаивала бесстыжая, по мнению Людмилы, упрямая младшая сестра. – Ты со всеми с ними целуешься или как?

Людмила покачала головой, разглядывая Славку и явно собираясь поскандалить, но вдруг передумала и мирно, с улыбкой сказала:

– Или как. Устраивает?

Славка молча кивнула, с интересом разглядывая ямочки на щеках сестры, всегда появлявшиеся, когда она широко улыбалась.

– Совсем ты еще девочка, Славка, хоть и выросла с коломенскую версту, – вздохнула Людмила и уже без улыбки, с какой-то непонятной Славке грустью заключила: – Ничегошеньки ты пока не понимаешь!

Людмила училась на филологическом отделении университета, училась ни шатко ни валко, но исправно переходила с курса на курс и добралась таким образом до предпоследнего. Но Славка догадывалась, что настоящего филолога из Милки не получится, а будет она по своей реальной профессии тем же, кем была их мать, – красивой женщиной, которой суждено не однажды удачно выйти замуж. Свою мать Славка недолюбливала – из-за отца, а Людмилу любила. Славке было неполных шестнадцать лет и, несмотря на свой рост в пять футов и семь дюймов, как определял его отчим, и спортивное телосложение, она еще оставалась подростком. Людмила об этом, конечно, знала, поэтому имела все основания называть ее непонимающей девочкой и посматривать снисходительно. Впрочем, особенно командовать над собой она не позволяла никому – ни Людмиле, ни матери, ни отчиму, который вообще-то и не пытался этого делать. Славка имела известные основания несколько свысока посматривать на свою новую семью: ростом она была в отца и на добрых полголовы выше всех остальных.

Поднявшись на ноги, Славка положила пуговицу прямо на записку, ниже подписи сестры. Пуговица перевернулась клоком рваных ниток вверх, и у Славки вдруг екнуло сердце: дрожащие буквы, неровные строчки, какой-то сюрприз, выдранная с мясом пуговица – все это как бы само собой слилось в единое угрожающее целое. Конечно, не будь давления кучи прочитанных детективов, вороха видеолент, долбежки средств массовой информации, ничего особенного в сочетании записки сестры и выдранной пуговицы Славка бы не увидела. Но такое давление было, да еще какое! Славка столько начиталась, навидалась и наслышалась о захвате заложников и киднеппинге, что ей сама собой явилась мысль: а может быть, Милку похитили? Очень даже просто! Явились мафиози-киднепмены, открыли отмычкой дверь, недаром наган заедает, скинули манипулятором цепочку и застали спящую сестру врасплох.

Мысль о том, что Людмилу ни с того ни с сего похитили, показалась Славке такой нелепой, что она фыркнула. Но поскольку где-то в самой глубине души у нее поселилось беспокойство, она решила еще раз, теперь уже повнимательнее осмотреть квартиру. Предварительно Славка заглянула в прихожую и накинула дверную цепочку – на всякий случай, береженого, как известно, и Бог бережет. Осмотр квартиры ничего не дал, все было как обычно. Пыль, конечно, Милка не вытирала и ковры не пылесосила, но и это было обычно. А вот необычно, вдруг припомнила Славка, было то, что перед ее отъездом в Питер Людмила была какая-то дерганая и молчаливая. Припомнив привычку сестры прятать все под подушки, Славка заглянула в спальню Людмилы. Под подушкой у нее ничего не оказалось. Но Славка догадалась заглянуть и под простыню, на которой лежала подушка. И оторопела, обнаружив чистый, ненадписанный конверт, а в конверте сложенный вчетверо стандартный лист бумаги. Лист был большой, а текст на нем – короткий, отпечатанный на машинке. «Людмила, – значилось в нем, – Вы напрасно вешаете трубку. Грабить Вашего отца никто не собирается, речь идет о честной сделке. Вы можете созвониться с ним и посоветоваться. В противном случае у Вас и Вашей сестры будут серьезные неприятности. Мы не запугиваем, мы просто предупреждаем – не принуждайте нас к крайним мерам».

От неожиданности Славка села прямо на аккуратно заправленную покрывалом постель сестры, перечитала записку еще раз, стараясь понять, о какой такой честной сделке с отчимом может идти речь, когда он у черта на куличках на другой половине земного шара… И мысленно ахнула, вдруг припомнив разговор, нечаянно подслушанный ею незадолго до отъезда предков в Аргентину. Разговор этот происходил в кабинете отчима, специально оборудованном так, чтобы можно было экзерцировать на скрипке, не беспокоя семью. При закрытой двери услышать разговоры, ведущиеся в кабинете, было невозможно. Но навещавший отчима Карен Мелконян так любил подымить и курил такие пахучие сигареты специального производства, которые сам он называл пахитосками, что отчим при разговорах с ним обычно не выдерживал – открывал фрамугу и приоткрывал дверь в гостиную. Так было и в тот день, когда Славка нечаянно подслушала разговор, который сначала заинтересовал и насторожил ее, а потом насмешил. А оказывается, ничего смешного в нем не было.

Славка встала с постели, сложила записку по старым сгибам вчетверо, сунула ее в карман брюк, прошагала в гостиную и остановилась там возле портрета отчима. Портрет был написан маслом довольно известным художником. Отчим грустно глянул на нее большими византийскими глазами. В который уже раз, разглядывая этот портрет, Славка подумала, что две глубокие морщины-складки по обеим сторонам большого, хитро улыбающегося рта почему-то напоминают ей резонаторные отверстия на верхней деке скрипки – эфы. Так ей думалось, конечно, потому, что отчим ее был отличным скрипачом-профессионалом – не очень прославленным, но хорошо известным среди музыкантов и ценителей скрипичной музыки. И фамилия у него была скрипичная – Коган, но это был не тот, всемирно известный и уже почивший в бозе Леонид Борисович Коган, а другой Коган. Славке нравилось, что в правом нижнем углу картины, по диагонали, была прикреплена пластина из шлифованной нержавейки, на которой мелкими черными буквами с готической рисовкой было выгравировано: «Не тот я Коган, а другой, неведомый пока избранник». И подпись, уже нормальными и более крупными буквами: «О.А. Коган». Имя у отчима было обыкновенное, имя как имя – Осип, а вот отчество сразу выговорить было никак невозможно – Авиэзерович.

– Натворил ты дел, папа Ося, – укорила отчима Славка.

Не тот, а другой Коган грустно смотрел на нее своими византийскими глазами, хитро улыбался и молчал. Сочетание грустных глаз и улыбающегося рта считалось одним из несомненных достоинств этого портрета – именно таким и был в жизни папа Ося. Называть отчима по имени и отчеству было невозможно, сначала Славка так и делала, но порой язык у нее заплетался и выговаривал что-нибудь несусветное. Назвав его однажды Осипом Изуверовичем, Славка скрепя сердце и перешла на папу Осю. Не называть же его дядей Осей – смешно! И понемногу Славка привыкла к тому, что у нее снова есть папа – не совсем настоящий, конечно, и далеко не так любимый, но все-таки папа. Папа Ося грустно смотрел на нее и хитро улыбался, точно вопрошая: а что я мог поделать? Коллекция-то скрипок не только мне, но и тебе завещана. Завещана ей, а в переплет попала Милка. Славка вздохнула, припоминая разговор, донесшийся до нее через приоткрытую дверь кабинета.

– И все-таки подумай, Ося, – гортанно гудел Мелконян, – тебе предлагают хорошие деньги.

– Деньги у меня есть, ты знаешь, Карик.

Мелконяну было за пятьдесят, совсем старик, по мнению Славки. Он был полным, по-восточному неторопливым в движениях, у него было одутловатое, выбритое до синевы лицо, мешки под глазами, большой нос, который он, наверное, мог лизнуть кончиком языка. Но почему-то все называли его Кариком. Мелконян сам настаивал на этом.

– Деньги никогда лишними не бывают, – гудел пятидесятилетний Карик.

– Что деньги? Пыль! Сегодня они есть, завтра их нет.

– Не скажи, Ося. Это твои скрипки могут обратиться в пыль. А хорошие деньги – это золото, валюта. За бугром, в этой далекой знойной Аргентине, где небо южное так сине, они тебе не помешают.

– Я и отправлюсь под это синее небо, чтобы заработать. Зачем ехать в лес со своими дровами? Не смеши меня, Карик.

– Ты уедешь! – Мелконян шумно вздохнул и понизил голос. – А скрипочки-то останутся. И Казимир останется.

– Барыга твой Казимир.

– Нет! – уважительно протянул Мелконян. – Казимир – серьезный человек. Миллионами ворочает, не деревянными, настоящими. А у богатых людей всегда бывают капризы, вынь да положь. Теперь он положил глаз на твои инструменты, и будет давить, попомни мое слово.

– А кто навел? – Отчим помолчал и хохотнул. – Сколько он положил тебе комиссионных, Карик?

В разговоре потянулась пауза, тяжесть которой почувствовала даже Славка.

– Послушай меня, Ося. – Мелконян заговорил так тихо, что Славка еле его слышала. – Ты, конечно, не тот Коган, а другой, но все равно скрипач великий. А я скрипку люблю, серьезную музыку люблю, поэтому и тебя люблю, Ося. И даже обижать себя позволяю, чего никому другому бы не позволил.

Отчим отмолчался, только смущенно откашлялся, как он всегда делал в щекотливых ситуациях.

– Ты не верь, что я какой-то там мафиози, Ося, – продолжал Мелконян. – Я делец. Ну и меценат немножко. Признайся, положа руку на сердце, разве без меня состоялся бы ваш квинтет? А гастроли в Аргентину?

– Сдаюсь, Карик, – покаянно сказал отчим, и Славка мысленно увидела, как отчим приподнял и снова уронил свои руки с длинными и ловкими, расплющенными на подушечках пальцами.

– То-то, – удовлетворенно прогудел Мелконян. – В гробу я видел и Казимира, и его комиссионные. Откуда он пронюхал про коллекцию Зверева, не знаю. У него кругом связи да информаторы. Зато хорошо знаю, какой он настырный, удержу не знает, когда ему что-нибудь приспичит.

– Скрипки-то ему зачем?

– Наверно, хорошего покупателя нашел, за бугром конечно. – Мелконян шумно вздохнул. – Ты подумай, Ося. Коллекция-то твоя – на любителя. Я же бывал у Зверева, осведомлен – реставрированное старье.

– Старье? Как ты можешь называть эти инструменты старьем? – взвился отчим. – Это сама история скрипки!

– Именно история, – подчеркнул Мелконян, – для музея.

– А Маджини? Тоже для музея? Ты же слышал звук!

– Да, – мечтательно прогудел Мелконян как контрабас. – Маджини поет как ангел… Тихий ангел, Ося. Звук волшебный, но камерный – для комнаты, не для концертного зала.

– Не совсем согласен, но не в этом дело! Не получит твой Казимир эти скрипки, так ему и передай.

– Передам. Но ты все-таки подумай, Ося. Маджини попробуем придержать. А деньги Казимир даст хорошие! Я прослежу. Подумай, Ося. У тебя же дочери на выданье! Представь себе, я говорю к примеру, конечно… Прикрой дверь, кстати, я пока потерплю, курить не буду.

Дверь была прикрыта, и ничего больше Славка не услышала. Ей было смешно. Услышав о дочерях на выданье, Славка подумала, что речь идет о приданом и о свадьбах. Приданое, как и многое другое, что, казалось бы, умерло навсегда, снова было в моде – и чем оно больше, тем лучше. Да и сама свадьба стоила теперь сумасшедших денег. Людмила в любой момент может выскочить замуж, очень даже просто! Ухажеров у нее тьма. И предки, особенно мать конечно же, расстараются и на приданое, и на свадьбу, это в хорошую копеечку влетит, тут Мелконян прав. Славке стало смешно потому, что он говорил не о старшей дочери, а о дочерях на выданье, значит, и о ней, о Славке. Приданое, свадьба, белое платье и фата! Славка посмотрелась в зеркало, надменно вздернула подбородок и фыркнула, никак не сумев представить себя в роли невесты.

Теперь позабытый было разговор между отчимом и Мелконяном обернулся к Славке совсем другой, истинной и вовсе не смешной стороной. Конечно же Мелконян говорил о том, что, когда отчим отправится в Аргентину, его дочери на выданье могут стать легкой добычей этого самого Казимира. Неужели Людмилу и в самом деле похитили? Несмотря на записку с угрозой, Славка никак не могла заставить себя серьезно поверить в возможность такого поворота дела. Похитили! Чепуха какая-то, как в кино, в крутом детективе с десятком трупов! Ну а все-таки, если похитили, что тогда? Славка глубоко задумалась.

Милку могли похитить потому, что она старшая сестра. Славке скоро шестнадцать, а Людмиле – двадцать два года. Кому, как не старшей сестре, да еще родной дочери, знать, где хранится коллекция старых скрипок, когда ее отец на гастролях в Аргентине. Так! А Людмила, хотя она про коллекцию наслышана, про то, где хранится эта коллекция, и про то, что эта коллекция завещана Зверевым не только отчиму, но и ей, Славке, и что со временем она окончательно перейдет в ее собственность, – ровно ничего не знает. Поэтому даже если ее пытать будут, как это делается в крутых детективах, она будет молчать, как партизанка. А если старшая сестра молчит и всеми чистыми и нечистыми клянется, что и знать не знает, где эта коллекция, мафиози Казимира всенепременно перенацелятся на младшую сестру, на Славку. Вполне логично. Отец в отъезде, старшая сестра ничего не знает, значит, очень даже может быть, что знает младшая. Может, младшая тайны лучше хранить умеет, может, потому, что у нее ухажеров пока нет – проболтаться некому, мало ли почему. Факт, такую возможность мафиози нипочем не упустят и всенепременно явятся за младшей сестрой. Для того и записка оставлена, для того и про сюрприз в ней напечатано, чтобы не вздумала по девичьему легко-мыслию куда-нибудь умотаться и терпеливо дожидалась уготованной ей судьбы.

Прерывая размышления Славки, в тишину квартиры пролился дверной звонок. Пришли! Мелькнула было радостная мысль: может быть, Людмила? И тут же угасла. Милка всегда звонила дважды, такой был у них уговор, а Славка – всегда один раз. Не Милкин был это звонок. Значит, пришел кто-то чужой, значит, пришли мафиози – по ее, Славкину, душу.

Глава 3

Неслышно ступая, скинув мокасины, она, как оказалось, так и осталась в одних носках. Славка подошла к входной двери и заглянула в фирменный, широкоугольный глазок. У двери стоял мужчина. Стоял не таясь – так, чтобы его можно было удобно рассмотреть. Этим и занялась Славка, поскольку раньше с ним никогда не встречалась, это она поняла с первого взгляда. Она рассматривала его не только с подозрением, но с нарастающим интересом: лицо мужчины показалось ей странно знакомым. Такое со Славкой случилось однажды в Музее изобразительных искусств на Волхонке, когда к ней с каким-то вопросом обратилась уже немолодая, по меркам Славки, но красивая и ухоженная дама. Во время разговора Славка так и не догадалась, почему лицо ее ей знакомо. И только провожая даму взглядом, Славка догадалась, в чем дело: это была знаменитая когда-то киноактриса Фатеева.

Вот и теперь, разглядывая в дверной глазок незнакомца, Славка подумала: может быть, киноактер? Такое могло случиться, актеры и актрисы к Осипу Когану захаживали. Может быть, и киноактер, но Славка не могла припомнить ни одной роли, в которой она могла его видеть. Да и не похож он на киноактера! Светло-русые волосы, светло-русые же брови, большие скулы, простые рубленые черты лица и мощная длинная шея, из-за которой голова казалась не такой крупной, какой она была на самом деле. Незнакомец чуть пожал плечами, поднял руку, и раздался еще один звонок, опять единичный, тень легкой озабоченности легла теперь на его простое лицо. Наверное, эта тень и была той последней каплей впечатлений, которая помогла Славке определить, на кого был похож незнакомец за дверью, – он походил на ее погибшего отца.

Славка мысленно ахнула, защелкала замками и распахнула дверь так, что цепочка натянулась и, зазвенев, стала прикрывать дверь. Славка снова, теперь уже осторожнее, приоткрыла дверь на всю ширину щели.

– Вам кого?

Незнакомец секунду-другую молча разглядывал ее.

– Ярослава Сергеевна?

– Я.

– Или просто – Славка? – теперь уже с улыбкой, чем-то похожей на улыбку отца, но, увы, не отцовской, спросил незнакомец.

– Да! – с отчаянием подтвердила Славка, она волновалась и на что-то надеялась, сама не зная на что.

– Я Горов, – представился незнакомец. – Товарищ вашего отца по восхождениям.

Нетерпеливым движением Славка сбросила цепочку, распахнула дверь во всю ширину и посторонилась.

– Проходите.

Горов вошел и приостановился.

– Проходите. – Славка показала рукой на дверь в гостиную. – Проходите и садитесь. Я сейчас.

Горов обозначил поклон легким движением своей крупной головы и прошел в гостиную. Славка притворила дверь, закрыла ее на оба замка, на цепочку, прислонилась к двери спиной и постояла так несколько секунд, закрыв глаза. Она слышала, как ровными, неторопливыми толчками бьется ее сердце. Славка всегда слышала, как бьется ее сердце, когда сильно волновалась, ну и пугалась на свой лад. Во всех же других ситуациях она совсем его не ощущала: есть или нет, часто бьется или редко, бьется ли вообще или вовсе не бьется, – не знала. Товарищ отца, Горов… Горов… Горов! Память у Славки была цепкая, в памяти промелькнули и некоторые рассказы отца, в которых фигурировал Горов, и фотография, на которой они стояли рядом на фоне заснеженной вершины, закрывавшей треть неба. Двое рослых и сильных улыбающихся мужчин примерно одного возраста, странно похожих и в то же время не похожих друг на друга. Отец немного пониже и помягче лицом, Горов немного повыше и суровее, но оба очень симпатичные.

Славка была и обрадована приходом Горова, и, неожиданно для себя, не то чтобы огорчена, а как бы раздосадована. Разглядывая незнакомца в глазок и обнаружив его сходство с отцом, Славка смутно воз-надеялась на что-то, похожее на чудо. На что? Вот дура! Досада на саму себя помогла Славке прийти в себя и вспомнить о тревожных реалиях ситуации, в которой она не то на самом деле находилась, не то придумала, нафантазировала, что находится. О том, что и Горов может быть неким мафиози, причастным к отсутствию сестры, Славке и в голову не приходило: Горов был с отцом в одной команде, одно это начисто и с порога отметало всякие подозрения на его счет. Славка просто отметила, что Горов явился очень кстати, ее раздражение на саму себя испарилось, а мысль заработала уже в ином, деловом направлении.

Постояв с закрытыми глазами несколько секунд, Славка прошла в гостиную. Горов с легкой улыбкой рассматривал портрет отчима. Славка догадалась, что улыбка его вызвана не столько самим портретом, сколько надписью, извещавшей, что изображен не тот Коган, а другой. Теперь Славка рассмотрела, что одет был Горов просто, хорошо и, пожалуй, дорого по обычным нынешним меркам. Кремовая водолазка тонкой вязки с высоким воротом, бежевый, свободно сидящий замшевый пиджак, серые, хорошо отутюженные шерстяные брюки и серые же замшевые туфли. Из-под рукава пиджака выглядывал большой хронометр в простом вороненом корпусе.

– Отчим, – представила Славка портрет.

– Наслышан.

– Отец рассказывал?

Горов кивнул.

– Папа Ося – ничего, ладить с ним можно. – Славка вздохнула, вздохнула об отце, но чтобы Горов ничего такого не подумал, поспешно добавила: – Он ко мне хорошо относится, не хуже, чем к Милке, родной дочери.

Горов снова кивнул в знак понимания, и Славке припомнилось по рассказам отца, что он – молчун.

– А у меня проблемы, – без всякого перехода уведомила она.

– Могу помочь?

Славке понравилось, как он ответил. Отец тоже всегда так: никогда не интересовался – какие проблемы, а просто спрашивал – может помочь или нет.

– Можете.

– Слушаю, – с готовностью откликнулся Горов.

Славка повела его на кухню, дала прочитать записку сестры, показала вырванную с мясом фирменную пуговицу, рассказала о нечаянно подслушанном раз-говоре отчима и Мелконяна, а потом, так сказать на закуску, дала прочитать письмо с угрозами. Горов ненадолго задумался.

– А если твоя сестра отправилась на переговоры как раз по этой проблеме? – Он показал письмо, которое все еще держал большими сильными пальцами.

Лицо Славки точно луч солнца осветило облегчение.

– Надо же! А мне и в голову не пришло.

– Мне пришло, но это еще не значит, что так оно и есть. Дело может быть и много хуже.

Славка угасла.

– Что-то надо предпринять, – подтолкнула она молчащего Горова.

Тот согласно кивнул, еще раз перечитал письмо и отдал его Славке.

– Коллекция скрипок здесь?

– Нет, на даче.

– На той, возле болота?

– Отец рассказывал? – Славка вздохнула. – На той.

Горов кивнул. Еще раз перечитал записку, повертел в сильных пальцах пуговицу и задумался, поглаживая подбородок. Славка притронулась к его плечу.

– Людмила ничего не знает, – сообщила она, надеясь, что эта информация поможет Горову. – Не знает, где коллекция запрятана. И где ключ от этого склепа – тоже не знает.

– Какого склепа?

– Где скрипки хранятся. Одна я знаю. Я не хотела влезать в это дело, но отчим уговорил. Уезжаем в Аргентину, говорит, дорога дальняя, страна незнакомая…

– Родители в Аргентине? – перебил Горов.

Славка кивнула:

– На гастролях. Еще месяц пробудут, а то и больше. Валюту зарабатывают.

Горов смотрел на Славку с интересом.

– Если бы твою сестру похитили… Ничего, что я на «ты»?

Славка только фыркнула. А как же иначе?

– Так вот, если бы ее похитили, поверь, из нее бы быстро выбили все, что ей известно и что неизвестно. И тогда бы они непременно пришли за тобой. Непременно! А они не пришли, значит, не стоит особенно волноваться – вернется твоя сестра. – Горов ободряюще улыбнулся. – А я, честно говоря, всерьез было призадумался.

Славка одобрительно кивнула:

– Правильно призадумались. Понимаете, никто ведь не знает, что я уже вернулась. Ни сестра, ни родственники, ни знакомые – никто! Один дядя Коля знает, но он сейчас спит и до обеда проспит, это уж точно. В общем, никто не знает, что я дома.

Горов непонимающе смотрел на девушку, и Славка торопливо пояснила, что она три дня гостила у тети, сестры отца, в Питере. А сегодняшней ночью где-то в районе Клина произошло крушение – несколько вагонов товарного поезда сошли с рельсов и разворотили железнодорожный путь. Поезд, в котором ехала Славка, дошел до Калинина, который теперь стал Тверью, и застрял. Сказали, что раньше двенадцати часов дня до Москвы поезд не доберется. Чтобы Людмила не беспокоилась, Славка позвонила ей с привокзального переговорного пункта и все объяснила. А когда возвращалась к поезду, встретила дядю Колю, одного из друзей отца. Он ездил из Москвы в Вышний Волочек, к тамошним текстильщикам, по делам на своей машине, на «Волге». И заехал на вокзал по той же причине, что и Славка, – позвонить домой и уведомить, что утром вернется. Само собой, дядя Коля предложил ей место в машине, Славка сбегала в свой вагон, забрала сумку и утром высадилась прямо у подъезда своего дома.

Горов выслушал ее почти не перебивая, только помогал ей, когда она застревала в сложных оборотах речи и в поисках точного слова. А когда Славка замолчала, без паузы уверенно подытожил:

– Если предполагаемые мафиози существуют, они придут встречать тебя к поезду.

– Как? – не поняла Славка.

– Очень просто. Встретят тебя у выхода из вагона. Представятся: из милиции, из больницы, просто доброжелатели. С вашей сестрой случилось несчастье. Ничего трагичного, но она в больнице, просила встретить вас и привезти к ней. Вежливо ведут к машине, заботливо усаживают и везут по нужному адресу. – Горов помолчал и повторил будничным тоном: – Очень просто.

– И надежно, – добавила Славка, убежденная этим сжатым резюме.

– Надежно, – подтвердил Горов, одобрительно оглядывая девушку.

Славка молчала, но Горов хорошо видел, чувствовал, что молчит она не из-за растерянности и подавленности, а потому, что думает – рожает какое-то решение, и не торопил ее.

– Их надо встретить! – вдруг сказала Славка очень живо и убежденно.

– Надо встретить поезд, в котором ты должна приехать, – деликатно уточнил Горов, – и посмотреть, будут некие крепкие парни или парень кого-то ждать у твоего вагона. Если будут, посмотреть, как они себя поведут, не обнаружив искомого, и проследить, куда они поедут. Так?

– Именно так!

– Мудро. Этим займусь я. У меня есть кое-какой опыт по этой части, к тому же я на машине.

На лице Славки появилось сомнение.

– А я тут одна буду торчать?

– Ни в коем случае! Я тебя отвезу к подруге, к знакомым…

Славка энергично замотала головой:

– Я с вами поеду!

Горов улыбнулся:

– Тебя опознают, Славка, и вся наша операция провалится.