Текст книги "Галактический патруль"

Автор книги: Юрий Тупицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

Глава 13

Обнаружив пропажу коллекции, Славка не испугалась, а удивилась, даже изумилась, настолько поразил ее вид пустой дощатой стены вместо красочной экспозиции сверкающих лаками разных цветов и оттенков инструментами. Продолжая пребывать в этом состоянии изумления, которое ей самой почему-то казалось похожим на состояние невесомости, Славка щелкнула выключателем длинной лампы дневного света с отражателем, специально предназначенным для освещения экспозиции. Лампа, мигнув пару раз, вспыхнула золотисто-розоватым светом, похожим на свет утреннего солнца… И теперь увидела то, что она, вообще говоря, могла увидеть и раньше, если бы ее не поразил так вид пустой стены, – ряды круглых отверстий, тянувшихся двумя поясами по ее верху и низу. Славка подошла, постучала по этой дырчатой стене ладонью и облегченно вздохнула – это была раздвижная дверь, за которой скрывалась пустота и, надо полагать, коллекция скрипок. Углядев неприметные на первый взгляд деревянные же ручки-скобы, Славка отодвинула сначала левую панель двери, затем правую. При этом обнажилась центральная часть коллекции, гвоздем которой были три инструмента: скрипка Маджини, альт Страдивари и скрипка Батова, которую Коган не рискнул взять на гастроли, – его напугали многочисленные сообщения о похищениях вещей гастролеров, в том числе и музыкальных инструментов, из отелей и даже прямо из театров и концертных залов. «Батов» был тот самый, на котором Абрам Зверев исполнял «Цыганские напевы» и «Славянский танец» перед представителем российского ВЧК в Одессе. Им же была реставрирована и скрипка, изготовленная знаменитым Джованни Паоло Маджини, выдающимся представителем бершианской школы скрипичных инструментов, которая в его годы успешно конкурировала с кремонской школой, представленной тогда Андреа Амати – отцом Николо Амати, ставшего впоследствии учителем Страдивари. А вот альт, изготовленный Антонио Страдивари, восстанавливал уже Константин Абрамович Зверев – зимний дедушка Славки.

Как и многие другие скрипичные мастера, Константин Абрамович неплохо играл на скрипке; в свое время он закончил музыкальную школу по классу этого инструмента. Когда Славка повзрослела, зимний дедушка стал уже подробнее знакомить ее с историей скрипки и с особенностями их голосов. Однажды он проиграл ей «Юмореску» Дворжака сначала на «Батове», потом на «Маджини» и спросил не без лукавства:

– Которая поет лучше?

– Обе лучше, – что называется, не моргнув глазом ответила девочка.

– Это ты хорошо мне ответила. И все-таки, – лукаво щуря свои незабудковые глаза, настойчиво повторил мастер, – которая хоть чуточку, да получше, а?

Славка призадумалась, а потом осторожно показала пальцем на рябиново-коричневую «Маджини»:

– Эта получше.

– Верно, девочка. В комнате она звучит получше – мягче, нежнее, чем скрипки кремонской школы, прямо-таки ласкает слух. Шелковый у нее голос! А у «Батова», как у всех кремонцев, голос звонкий – не шелковый, а хрустальный. А вот в концертном зале тебе скрипка Батова понравилась бы больше. Зал бы погасил лишнюю резкость ее пения, облагородил его. Голос же «Маджини» там бы угас, выцвел, как в сумерках даже самые яркие цветы теряют свои краски. Берши-анская школа инструментов потому и заглохла, что скрипка из салонов и гостиных все больше выходила в концертные залы и на площади итальянских городов, где нежных бершианцев вообще не слышно. Крикуны, Славка, в общем-то всегда побеждают молчунов да тихоголосов, такие вот дела.

– Несправедливо это, дедушка, – решила Славка, подумав.

– Чего уж хорошего. Много их на свете, несправедливостей, еще насмотришься. А насмотришься, так и притерпишься, замечать перестанешь.

Оглядев раздвижные панели, Славка обнаружила, что они еще и откидываются как обычные двери. Приподняв защелки, она распахнула их, и экспозиция скрипичных инструментов предстала перед ней во всей своей красе и полноте. Инструменты тут не лежали, а на специальных подставках были размещены под разными ракурсами в стоячих и полустоячих, наклонных положениях и смотрелись эффектно. Славка догадывалась, что папа Ося не пожалел для размещения коллекции ни денег, ни времени, ни трудов в надежде на то, что в одночасье сюда явится перспективный покупатель меценатствующего толка, и экспозиция, так сказать, одним эстетическим ударом сразит его наповал.

Слева в экспозиции располагались прародители скрипки, начиная с ребек-фиделя, виол да гамба, на которых играли оперев их на колено или на пол, и виол да браччо, которые удерживались при игре так же, как их потомки – скрипки. Все эти инструменты были заново изготовлены Константином Зверевым, представляя собой играющие копии инструментов, хранящихся в различных музеях мира. В отличие от скрипок, у виол да браччо было не четыре струны, а шесть. Зимний дедушка говорил, что иногда виолы делались семиструнными и пятиструнными, но он у всех натянул по шесть струн. У виол еще не было такой тонкой талии, как у скрипки, они были больше похожи на гитару. И, как и у гитар, на грифе виол были порожки, помогавшие фиксировать струны в прижатом положении. Голоса виол были приглушенными – такими, каким слышится звучание настоящей скрипки, если заложить уши ватой. Изготовил Константин Зверев и копию самой первой настоящей скрипки. Эту скрипку в 1510 году сделал Гаспар Дуиффопругар для Франциска I – французского короля из династии Валуа. Вместо традиционного завитка, гриф этой скрипки украшает искусно вырезанная голова певца, а на нижней ее деке Константин Абрамович в соответствии с оригиналом изобразил королевскую корону с инициалами Франциска I. Центральная часть экспозиции была обрамлена карманными скрипками – пошеттами, самых причудливых размеров и форм: просто малюсенькие скрипки, скрипки-трости, скрипки в форме смычка, скрипочки с раздвижным веером. Пошетты использовались танцмейстерами, весьма важными персонами при королевских и иных великосветских дворах Европы. Танцмейстеры объявляли название танца, расставляли для его исполнения пары, выкрикивали названия очередных па и при этом подыгрывали оркестрантам на своих причудливых скрипочках. Все пошетты коллекции были подлинными, реставрированными инст-рументами за одним-единственным исключением: Константин Зверев изготовил копию одного из по-шеттов Страдивари, украшенного инкрустацией из слоновой кости. Демонстрируя птичье звучание этой по-своему красивой скрипочки, Константин Абрамович присовокупил:

– Цимес!

Славка, знавшая и буквальный, и переносный смысл этого слова, неожиданно для себя спросила:

– Константин Абрамович, а вы – еврей?

Старый мастер усмехнулся:

– А что, похож?

– Нет! – помотала головой Славка.

– Чего ж тогда спрашиваешь?

– Слова вы разные говорите – «цимес», «чохыс».

– Верно, говорю. – Константин Абрамович разгладил усы и лукаво взглянул на девочку. – Не всякий еврей – одессит, Славка, но вот всякий одессит – немножко еврей. Бабушка у меня была еврейкой, а вот мать – чистая русачка костромского производства. Стало быть, как и все одесситы, я немножко еврей. Да и что говорить – все мы немножко евреи, Славка. Сам Иисус Христос евреем был.

Справа от трех козырных инструментов, окруженных пошеттами, размещались реставрированные инструменты менее известных старых мастеров, а также подлинники советских мастеров, приобретенных Коганом в рамках взаимного обмена. Была тут, в частности, скрипка, изготовленная Витачеком, создателем и хранителем Государственной коллекции, и одна из скрипок Ярового, альт которого на выставке в итальянском городе Асколи-Пичено завоевал большую золотую медаль.

Убедившись, что коллекция скрипок на месте, Славка не стала закрывать ее панелями, собираясь продемонстрировать ее потом Горову. А вот поднявшись по лесенке на кухню, призадумалась – закрывать хранилище по всем правилам абдиторного искусства или оставить открытым. Папа Ося называл переделанное из подпола хранилище именно так – абдитория, причем выговаривал это слово со вкусом и жмурил от удовольствия свои византийские глаза. Славка, выросшая и взрослевшая в общем-то без матери, была девушкой самостоятельной и, несмотря на общую наивность, практичной в житейских делах. Как-то вдруг ей показалось странным, что Горов, как товарищ отца, не просто помог ей разобраться в деле с Людмилой, как это сделал бы на его месте любой другой ее знакомый, а ввязался в него с оружием в руках. Да еще отсоветовал обращаться в милицию! Конечно, сделал он это не прямо, а повернул дело так, что Славка сама отказалась туда обращаться. И ведь если задуматься, то странный человек этот Николай Нилович Горов, ни на кого не похожий! Вовсе не случайно ей пришло в голову, что он шпион. А почему обязательно шпион? Почему не жулик экстра-класса? Какой-нибудь там Мориарти или даже Сен-Жермен! Славка тут же рассмеялась нелепости этой мысли, но чувство беспокойства в ее душе осталось. Что она, собственно, знает о Нилыче? Ну похож он на того Горова, которого она знала по рассказам отца. Так она ведь даже документов его не видела! Все эти мысли конечно же давно бродили в подсознании девушки, но ее так завертел круговорот неожиданностей и острых событий, что им некогда было всплыть на поверхность. Тишина и покой хранилища, красочный вид экспозиции скрипичных инструментов растормозил психику, и тайно бродившие в ней мысли вдруг стали явными.

С сердитым, нахмуренным лицом Славка решительно привела подпольную абдиторию в боевое, так сказать, состояние. А когда привела и начала замешивать на воде, молока не было, тесто для пресных блинов, поймала отражение своего хмурого лица в небольшом зеркальце. И поняла, что сердится на саму себя. Неблагодарное она существо! Нилыч сейчас жизнью рискует из-за ее проблем, а она посмела заподозрить, что и он, товарищ ее отца по восхождениям, тоже охотится за коллекцией скрипок. И ведь до сих пор эта мысль сидит в голове и нет-нет да и напоминает о себе. Ну что за жизнь придумали сейчас для себя эти глупые люди, забывшие обо всем на свете, кроме наживы и денег! Деньги, деньги и еще раз деньги – надоело! Ведь раньше говорили иначе – учиться, учиться и еще раз учиться. Из-за надоедающих ей противоречивых мыслей Славка два блина испортила: один перепекла, а другой, хоть он и не был первым, комом вышел. Покончив с блинами, которые она, обильно намасливая, складывала на глиняное блюдо в две стопки, Славка обжарила на сковороде ломтики ветчины, залила их болтуньей из яиц и оставила дожариваться под крышкой на самом малом накале. Очень хотелось есть, и Славка съела один за другим три блина, утешая себя тем, что она напекла их с запасом. Закипел чайник, и опять у нее появилось занятие – Славка заварила чай и накрыла заварочный фаянсовый чайник кухонным полотенцем с красными петухами. Поспела яичница, Славка окончательно выключила электроплиту и на несколько секунд подняла крышку сковороды, чтобы болтунья, в которую она для пышности добавила лимонной кислоты, опала и успокоилась. А Горова все не было! Хоть беги на улицу и выясняй, что там происходит! А может быть, ничего не происходит? Может быть, Казимировцы-киднепмены явятся только затемно. А может быть, и вообще не приедут. Мало ли что? Случайно взгляд ее остановился на печи, обшитой панелями из мореного дуба… И Славке, как в раннем детстве, почудилось, что печь понимает ее беспокойство, сочувствует ей и успокоительно улыбается своим огромным полукруглым зевом. В этот зев свободно влезал такой рослый, плечистый мужчина, как ее отец, показывая, что в этой чудо-печи можно не только еду готовить, но и мыться. Маленькой девочкой Славка считала эту печь живой, особенно когда ее протапливали в дождливые и прохладные летние дни, когда заслонка с зева была снята и жарко горели, потрескивая и попыхивая дымком с искрами, осиновые полешки. Она даже разговаривать пыталась с печью, как это запросто делается в русских сказках, и сердилась, что та не хочет говорить с ней на понятном языке.

Славка сидела на лавке пригорюнившись, положив подбородок на ладони сведенных вместе рук, локтями опиравшихся на кухонный стол. Стук в ставню кухонного окна заставил ее буквально подпрыгнуть от неожиданности, она чуть было чашку не смахнула со стола. На цыпочках подойдя к окну, Славка заглянула в ажурную прорезь крестообразной формы… У окна стоял Горов, глядя не на окно, а на проезжую дорогу, лицо его виделось в профиль. Он так походил сейчас на отца, что сердце девушки екнуло. Славка вздохнула, постучала по стеклу в ответ, прошла к задней двери и, пощелкав английским замком, широко распахнула ее.

– Как? – нетерпеливо спросила она появившегося Горова.

– Все в порядке, Славка. – Вид у Горова был озабоченный. Проведя тыльной стороной руки по лбу, он попросил: – Мне бы умыться.

Провожая Горова в ванную, где был не только умывальник, но и ванна с душем, Славка спросила:

– Вы и казимировцев обезвредили, да?

– Обезвредил.

– Сколько их было?

– Двое. Шеф, Нетреба Гарольд Тарасович, и его напарник. Все четверо в гараже отдыхают.

Открывая дверь в ванную, Славка заметила:

– Все в порядке, а вид у вас невеселый.

– А чего веселого – стрелять по живым людям? Потом таскать их на себе, как мешки с мукой. Потом допрашивать.

– Вы и допросить успели? – удивилась девушка.

Горов кивнул:

– По одному из каждой группы. – Он ободряюще улыбнулся девушке и повторил: – Все в порядке, Славка. Можешь считать, что сестра твоя на свободе.

Девушка прямо-таки расцвела радостью.

– Хотя предстоит еще процедура обмена, – счел нужным добавить Горов. – А это, знаешь ли, весьма ответственная процедура.

– Обменяем! – оптимистично заявила Славка и пошла на кухню окончательно накрывать стол.

За столом Горов хвалил Славкину стряпню, много ел, с удовольствием пил чай, но был рассеян. Славка чувствовала, что мысли его витают где-то далеко, решила, что он продумывает операцию обмена заложниками, и деликатно не приставала с расспросами. Но все-таки не удержалась и упрекнула Горова за то, что капсулу-то с микроприемником он ей дал, а вот сообщить о том, что все в порядке, не удосужился.

– Я дал тебе связь на крайний случай, а ничего экстраординарного – такого, что обернулось для тебя опасностью, не произошло. И потом, – Горов вздохнул, – допросы – это тяжелая работа, Славка. Работа напряженная, неприятная, порой грязная. Иногда у меня возникало ощущение, будто я копаюсь в нечистотах. Не до посторонних разговоров мне было, девочка.

Тяжелая догадка вдруг озарила Славку.

– Вы их пытали? – потерянно спросила она.

Горов посмотрел на нее с удивлением и любопытством:

– Разве я похож на человека, способного пытать других?

Славка выдержала его взгляд, призадумалась и отрезала:

– Похожи!

Горов рассмеялся, улыбнулась вслед за ним и Славка – немного смущенно, но и с облегчением, поняла, что пытками Нилыч не занимался.

– А вообще-то ты угадала, – сказал Горов, непонятно, в шутку или серьезно. – Я способен на самые крайние меры. На пытку – нет, на крайние меры – да.

– А какая разница?

– Пытающий идет на насилие с привычным равнодушием профессионала или даже с удовольствием. А идущий на крайние меры – с болью в сердце. Убийство одного во имя спасения другого, а чаще во имя спасения десятков и даже сотен других – крайняя мера, Славка. Но мера необходимая. Как же иначе?

– Я понимаю, – сказала девушка, начиная собирать со стола использованную посуду, и вздохнула. – Работа у вас такая.

Горов начал помогать ей и вдруг спохватился:

– Кстати, из головы вон – скрипки-то на месте?

Девушка вскинула на него глаза и рассмеялась:

– На месте.

– А чему ты смеешься?

Славка установила горку посуды в раковину, пустила струю воды и, намыливая тряпку, вода-то была холодной, а тарелки после блинов и яичницы с ветчиной жирными, призналась:

– Я тут подумала – не потому ли вы взялись помогать мне, чтобы самому до этих скрипок добраться?

– И сейчас так думаешь?

Славка отрицательно помотала головой:

– Нет.

– А почему?

– Не знаю. Не думаю – и все. – Она метнула на Горова взгляд через плечо и, принимаясь за посуду, спросила: – А все-таки, почему вы мне помогаете, Нилыч? Не только ведь потому, что вы товарищ моего отца по восхождениям, правда ведь? У вас есть еще какой-то интерес.

– Есть, – спокойно признался Горов.

– Я знала, что есть, чувствовала. – Девушка поставила посуду на полку, вытерла полотенцем руки и повернулась лицом к Горову. – Какой?

– Сядь, Славка, – после паузы попросил Горов. – Разговор у нас будет серьезный. Я хотел поговорить с тобой об этом деле позже, когда Людмила будет уже на свободе… Но раз все так повернулось, скажу теперь.

– Скажите.

Славка сидела на табурете, выпрямив спину, и волновалась, сама не зная почему. Она всегда легко и естественно вживалась в ситуации, как бы наперед предчувствуя развитие событий. «У тебя не сердце, а вещун!» – с завистью говорила ей Людмила.

– Отнесись к моим словам серьезно. Держись за табуретку покрепче.

– Держусь.

– Твоего отца можно попытаться спасти, Славка.

С застывшим выражением лица девушка долго смотрела на Горова, потом сказала одними губами:

– Если вы шутите, то вы самый подонок из подонков.

– Я не шучу.

– Он же умер, Нилыч! Он под лавиной!

– В том-то и дело, Славка. Он в естественном холодильнике. И если только у него нет серьезных телесных повреждений, можно попытаться его спасти. – Горов помолчал и добавил: – А лавины обычно не калечат людей, они лишают людей доступа воздуха – душат их.

Славка плохо понимала, что говорил ей Нилыч. Она жила сейчас не мыслями, а чувством: тайная надежда увидеть отца живым, с которой она ни за что не хотела расстаться, вдруг обрела право на существование. Славка никогда не плакала по-настоящему, не всхлипывала, не рыдала. Но иногда мир туманился перед глазами, словно она смотрела на него через оконное стекло, омываемое струями дождя. Затуманился он и сейчас.

– Ты успокойся, Славка, – негромко сказал Горов. – Успокойся. И я расскажу тебе обо всем подробнее.

Славка кивнула, вытерла ладошкой глаза:

– Сейчас, Нилыч.

Когда девушка овладела собой и, словно извиняясь, несколько смущенно улыбнулась своей легкой улыбкой, Горов посвятил ее в подробности. Он рассказал, что в Мирном, том, что в Якутии, в городской больнице работает сорокатрехлетний хирург, с которым Горов поддерживает дружеские отношения, – Антон Сигизмундович Коткин. Он еще на студенческой скамье увлекся проблемами использования гипотермии – достаточно глубокого мест-ного и общего охлаждения человеческого тела как средства, облегчающего выполнение хирургических операций. Но еще в институте эти интересы Коткина приобрели самостоятельный характер и постепенно сосредоточились на исследованиях явлений анабиоза и реанабиоза. Коткин и в Мирный-то напросился из столицы потому, что хотел быть поближе к вечной мерзлоте и к хорошо финансово обеспеченным предприятиям и подальше от научных авторитетов и организаций, которые непременно начали бы лезть в его дела и научные исследования.

– Нилыч, – умоляюще прервала академический доклад Горова Славка, – ну зачем мне знать про все это? Мне другое интересно!

Горов сдержал улыбку.

– Я хотел подробно рассказать о лаборатории Кот-кина для того, чтобы ты по-настоящему поверила мне. Чтобы ты не думала, что это пустые фантазии.

– Да поверила я, Нилыч! Как я могла не поверить! Сами не понимаете, что ли?

Теперь сдержать улыбку Горову уже не удалось.

– Хорошо. Будем брать быка за рога.

– Будем!

– Ты хоть знаешь, что такое анабиоз и реанабиоз?

– Знаю! Это когда лягушек или кого-нибудь еще замораживают, потом размораживают, а они живыми остаются. Знаю!

– Пусть будет так. – Горов прогнал с лица улыбку. – У Тоши Коткина, это, кстати, веселый и добрый человек, прекрасная лаборатория, которую щедро поддерживают пожертвованиями мирнянские толстосумы. Он провел успешные опыты по реанимации леммингов, мышей, бурундуков, а потом и собак, подвергнутых глубокому и длительному охлаждению. У него есть аппаратура для поиска захороненных под снегом и льдом животных, я помогал ему ее конструировать и настраивать. Антон убежден, что он способен оживить замерзшего человека и что человек, захороненный лавиной, – наиболее благоприятный объект для попытки такого рода.

Заметив, как омрачилось лицо девушки, Горов прервался:

– Что с тобой, Славка?

– Объект, – тихонько повторила она, глядя куда-то в угол кухни. И подняла глаза на Горова. – Вы сказали – объект. Это про отца?

Горов сокрушенно вздохнул:

– Прости меня, Славка. Для меня твой отец по-прежнему остается товарищем. Но для хорошего человека Тоши Коткина, дерзкого научного исследователя, твой отец, увы, прежде всего объект для научного эксперимента. Ну что тут поделаешь? Ты уж прости меня, Славка.

– Объект, – повторила девушка, поежилась и упрямо сказала: – Ну и пусть! Пусть эксперимент, все равно я согласна.

– Да, твое согласие требуется.

– Вы за этим и приходили к нам?

– И за этим тоже.

– Пусть эксперимент, – теперь уже решительно повторила Славка. – Я согласна, Нилыч. Когда?

– Сначала освободим твою сестру. Потом я сделаю некоторые свои дела. А потом, примерно через неделю, созвонимся с Коткиным.

– Так вот почему вы собирались ехать на Тянь-Шань и обещали взять меня с собой! – вспомнила девушка.

– Поэтому.

Выдержав паузу, Горов деловито, без всякого нажима сказал:

– Тебе нужно надежно спрятаться на один-два дня, пока я не освобожу Людмилу и не привезу ее к тебе. – Видя, что Славка хочет возразить, он сделал рукой отрицающий жест. – Ты ничем не сможешь мне помочь, только мешать будешь. Тебе нужно надежно спрятаться, больше ничего.

Зная по опыту, что спорить с Горовым бесполезно, Славка задумалась.

– Этот дом, гараж, московская квартира – не подходят для этой цели, – подсказал Горов.

– Я понимаю.

– Не очень хорош вариант с одним из твоих дядей. Могут достать и там. Может быть, тебе уехать в Питер, к тете?

Славка отрицательно помотала головой и улыбнулась:

– Нет, я здесь останусь. Переберусь на остров. Там есть балаган, кое-какие продукты, удочка, мелкашка – старенькая «ТОЗ-8». Я там не то что два дня, два месяца могу прожить. Никто не знает туда дороги, кроме меня. И никто там меня не достанет!

– Да будет так, – сказал Горов. – Но мне ты туда дорогу покажешь. Иначе ведь и я тебя не достану.

Присматриваясь к Нилычу, Славка посерьезнела и уверенно сказала:

– Достанете! Где я могу пройти, там и вы пройдете. Вы в связке с отцом ходили. И по оврингам как по тротуару ходили, отец рассказывал.

– Было дело, – улыбнулся Горов.

– И дорогу на остров вы сами, без моей подсказки отыщете, если потребуется. Так ведь?

– Отыщу, – спокойно согласился Горов. – Но я все-таки провожу тебя на остров.

– Зачем? У вас теперь свои дела, а у меня свои – ждать да беспокоиться.

– Это худшее из всех дел, Славка.

– Само собой. А куда денешься? – Девушка вздохнула. – Я сама доберусь, Нилыч. А дорогу, конечно, покажу, чтобы вам не думалось. Дойдем до конца веретьи и покажу, как идти.

– Я все-таки провожу тебя, – негромко, но решительно проговорил Горов и, поймав испытующий взгляд девушки, пояснил: – Там же трясина, топь. Я за тебя беспокоиться буду, сердце у меня будет не на месте. А я на дело пойду, мне спокойным надо быть. Иначе и промашку допустить можно.

Славка вдруг легко улыбнулась:

– Хитрый вы, Нилыч! Ладно, проводите.

К острову Славка повела Горова по поросшей соснами песчаной озовой гряде, которую девушка, по примеру местных жителей, называла веретьей. Поверх белой блузки Славка надела джинсовую куртку, а мокасины сменила на беговые кеды на толстой подошве, в таких кедах выступают кроссмены и марафонцы. За плечами у нее висел небольшой рюкзак. Горов был в своем обычном костюме, беговые кеды соответствующего размера, связанные шнурками, он нес в руке. Веретья, шириною шагов в двести-триста, постепенно сужалась. И по мере того, как она сужалась, сосны мельчали и разреживались, все более открывая вид на болото – на знаменитую чисть, то осоковую с просинью водяных полос, то бугристо-грядовую, с мочажинами и зыбунами, то кочкарную, где на кочках росли кривые карликовые сосенки. По краю веретьи, которая ныряла в болото узким языком, росла голубика и смородина. Здесь, у границы болота, проход-цы засучили брюки выше колен, а Горов еще и переобулся в кеды, а туфли свои спрятал в приметном кусте смородины. Славка показала рукой вперед, по оси веретьи, где километрах в двух, на чистой, как по-казалось Горову, воде бугрился остров, густо поросший смешанным лесом.

– Отец говорил, что если не считать дедушку Потехина, его и меня, то на него уже больше полувека не ступала нога человека.

– Затерянный мир, – пробормотал Горов.

– Ага. Как у Конан Дойла.

– Но в самом сердце России.

Славка кивнула:

– Отец говорил, что болотные массивы – самые неизученные места на планете. Даже пустыни, тропические леса, горы, ледяные острова и континенты изучены лучше. – Девушка повернулась и показала рукой налево. – Но мы пойдем сюда, по кочкарнику. Видите купу деревьев? Это островок, туда и пойдем. Прямо на остров не пройти.

Впереди было ровное, поросшее мхами болото с лужами коричневатой воды. Между ними от кочки к кочке, от пенька к пеньку, от деревца к деревцу тянулась зелеными дорожками осока и чуть бугрилась то зеленоватая, то уплотненная коричневая торфяная масса. Нога сразу проваливалась до колен в мягкий изумрудно-зеленый мох, в следах булькала и вскипала мелкими пузырьками вода.

– Вас проинструктировать? – серьезно спросила Славка.

Горов с улыбкой отрицательно покачал головой.

– Только в мой след ни в коем случае не ступайте, – предупредила все-таки девушка. – Можете сразу с головой ухнуть, так что и крикнуть не успеете. Ну, я пошла!

Славка легко и быстро побежала по зыбучей равнине к тоненькому полусгнившему пеньку. Ей, как и всегда, показалось, что не ее ноги бегут сейчас по этой странной земле, а земля бежит под ними, прогибаясь под ступнями и вздымаясь волной в междуследьях. Когда Славка сделала перебежку к другой кочке, за ней к пеньку так же легко и быстро перебежал Горов, тщательно избегая ступать в пузырящиеся водой углубления Славкиных следов. Такими короткими перебежками они и двигались, иногда останавливаясь на самых устойчивых кочках, где торчали хилые сосенки, чтобы на минутку передохнуть и отдышаться. Славка все время меняла направления перебежек, чтобы миновать окна топей и яркую зелень предательских зыбунов. Вырвавшись на островок, на твердую песчаную землю, они с удовольствием размяли налившиеся усталостью ноги.

– Нелегкая эта работа, бегать вот так по болоту, – пошутил Горов. – Молодчина!

Но Славка даже не улыбнулась.

– Вы идите, Нилыч. Дальше просто.

Дальше, по направлению к острову, кочек и бугров становилось больше, на них все чаще стояли сосны и стволы их становились потолще.

– Я вижу, – согласился Горов. – Но там же есть полоса чистой воды!

– Но там есть и долбленка. Видите, высокая сосна? К ней привязана. А в крайнем случае – можно и вплавь, там всего метров сто, пустяки. – Славка помолчала. – Вы идите, Нилыч, удачи вам. Я буду ждать.

Горов взял обе ее руки в свои:

– Ты обиделась на меня, Славка?

– Да. Немножко.

– За то, что я твоего отца объектом назвал?

– Да. Я думала… Мало ли что я думала? А оказывается, вам только эксперимент нужно поставить, потому вы и появились. Но я все равно согласна, пусть эксперимент. Пусть!

Горов слегка сжал ее безвольные сейчас руки:

– Ты ошибаешься, девочка. Мною движет вовсе не интерес к эксперименту. Подробно все я объясню тебе позже, сейчас не место и не время. Сейчас я тебе только скажу, что мы в общем-то родственники. Если хочешь, я брат по крови и тебе, и твоему отцу. Помнишь Маугли? Мы с тобой одной крови, Славка, ты и я!

Девушка недоверчиво и испытующе заглянула ему в глаза:

– Правда?

– Правда.

Славка расцвела улыбкой:

– Я верю, Нилыч!

Она следила за перебежками Горова до тех пор, пока его ставшая маленькой фигура не выбралась на бугор веретьи и не помахала ей рукой. Славка помахала в ответ, поправила рюкзачок и пошла через островок к последнему переходу через заболоченный соснячок. Здесь, на песчаном островке, росли чуждые болоту луговые травы и цветы. Среди этой в общем-то нежной зелени Славке бросился в глаза по-хозяйски чувствовавший себя здесь могучий куст татарника, украшенный головками малиновых цветов, казавшихся особенно яркими на фоне его темной, обрызганной седоватыми иглами зелени. Славке сразу же вспомнился дедушка Потехин и те колдовские наговоры, о которых он, посмеиваясь, поведывал ей во время прогулок.

Славка подошла к татарнику и взялась пальцами за его самую крупную и яркую цветочную головку.

– Татарник, татарник, – громко и внятно сказала она, – я пришла к тебе с докукой.

И сама себе ответила скрипучим голоском:

– С какой такой докукой?

– Помоги Нилычу Горову в его делах. Сделай так, чтобы с ним плохого не случилось. Если не поможешь и не сделаешь, я выломаю тебе пенья-коренья, шипочки-иголочки выщипаю и голову назад загну. – Славка загнула немного цветочную головку. – Чтобы была у Нилыча Горова удача на веки веков и не было беды на веки вечные.

Славка шла среди трав и цветов, спускаясь к началу ишары, а в ушах ее звучал ее, свой, а будто бы и не свой ясный голос: «Татарник, татарник, я пришла к тебе с докукой…» Было почему-то грустно и плакать хотелось, но не плакалось.