Текст книги "Греческая история, том 1. Кончая софистическим движением и Пелопоннесской войной"

Автор книги: Юлиус Белох

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)

Но он и здесь не нашел убежища. Лакедемоняне обвинили его перед афинянами в том, что он принимал участие в измене Павсания; и действительно, очень вероятно, что он был не совсем чужд планам, направленным к ниспровержению господствующего порядка в Пелопоннесе. Партия, которая в это время стояла в Афинах у кормила власти, с радостью ухватилась за этот предлог, чтобы окончательно погубить своего врага. В Аргосе потребовали выдачи Фемистокла и затем гнались за ним по всей Греции, пока он не сделался наконец тем, чем хотели его сделать противники, и не обратился к единственному средству спасения, какое еще осталось ему на свете, – к защите персидского царя (465– 464 гг.). Артаксеркс I, только что унаследовавший от своего отца Ксеркса престол Ахеменидов, ласково принял Фемистокла и пожаловал ему княжество Магнесию на Меандре.

После изгнания Фемистокла Кимон был, бесспорно, первым человеком в Афинах, тем более что Аристид и Ксантипп около этого времени умерли или, по крайней мере, покинули политическое поприще. Настоящий „юнкер" с головы до ног, с рыцарским характером, но несколько ограниченным умом, преданный вину и любви, может быть, более, чем следовало бы, он был обязан своею популярностью столько же своей приветливости в обращении с людьми, хотя бы стоящими неизмеримо ниже него по общественному положению, и почти безграничной щедрости, какую дозволяло ему его княжеское богатство, сколько своим военным подвигам. Заслуживает ли он имени выдающегося полководца, – невозможно решить, потому что ему никогда не случалось выступать против других врагов, кроме персов и отпавших союзников; как бы то ни было, все его предприятия были увенчаны успехом. Именно теперь его влияние должно было еще более усилиться благодаря блестящей победе при Эвримедонте (выше, с.316). Но для государства эта победа имела тот результат, что дружественные отношения между Афинами и их союзниками начали теперь расстраиваться: опасность со стороны персов казалась надолго отсроченной, поэтому подчинение Афинам уже не являлось теперь такой настойчивой необходимостью, тогда как Афины, с другой стороны, начали сильнее затягивать поводья. И вот в 465 г. восстал Фасос, самый могущественный из союзных городов в северной части Эгейского моря. Но восстание осталось изолированным; Спарта, на поддержку которой рассчитывали фасосцы, не прислала помощи, потому что все силы государства были заняты борьбой с восставшими в это время илотами. Кимон без труда разбил фасосский флот, затем осадил город и на третьем году после отложения принудил его к сдаче. Фасос должен был отказаться от своих континентальных владений с их богатыми золотыми рудниками, срыть свои укрепления, уплатить военные издержки и обязаться платить постоянную дань. Владычество Афин на фракийском берегу было снова упрочено, но попытка основать колонию на нижнем Стримоне, где позже возник Амфиполь, потерпела неудачу: окрестные фракийские племена взялись за оружие и уничтожили большую часть афинского войска. Сам Кимон был по возвращении с Фасоса привлечен к суду, обвиненный в том, что дал подкупить себя македонскому царю Александру I, который, очевидно, заступался за фасосцев; в качестве обвинителя выступил молодой Перикл, но процесс окончился, как и следовало ожидать, полным оправданием Кимона.

Таково было положение дел в Афинах, когда Спарта обратилась к афинянам с просьбой о помощи против илотов, занявших Итому. Если с формальной стороны Афины едва ли были обязаны оказать ей эту поддержку, то не могло быть сомнений, что отказ с их стороны повлечет за собой разрыв со Спартой, которого Афины во что бы то ни стало должны были избегать, пока еще продолжалась борьба с персами. Так же несомненно было и то, что Спарта и собственными силами рано или поздно справится с мессенцами. Но и помимо всех этих соображений, личные симпатии Кимона к Спарте должны были побуждать его пустить в ход все свое влияние, чтобы склонить афинян к исполнению просьбы спартанцев. Тщетно противился этому Эфиальт, вождь демократической партии; решено было послать вспомогательный отряд, и сам Кимон двинулся в Мессению во главе 4 тыс. гоплитов (около 462 г.).

Но результаты не соответствовали ожиданиям спартанцев. Перед итомскими скалами оказалось бессильным и прославленное осадное искусство афинян. Далее, в афинском войске было немало людей, которые разделяли убеждение Эфиальта, что для Афин ничего не может быть выгоднее победы мессенцев. Как бы то ни было, в Спарте возникло подозрение против афинских союзников, и так как для простого оцепления неприятельской позиции было достаточно и пелопоннесской армии, то спартанцы дали знать Кимону, что более не нуждаются в его услугах.

Это оскорбление вызвало полный переворот в политической жизни Афин. Негодование, охватившее общество, естественно обратилось против виновника итомской экспедиции и против партии, вождем которой он был. Кимон потерял свое руководящее положение, которое он занимал со времени изгнания Фемистокла. Союз со Спартой был расторгнут, и во главе государства стал Эфиальт.

С тех пор, как – четверть века назад – было введено замещение должности архонтов посредством жребия, демократическое движение в Афинах приостановилось. Народ был пока доволен достигнутым; притом все его внимание было поглощено Персидской войной. Но существующий строй не мог долго держаться. Обширные полномочия, которые Солон предоставил Ареопагу и которых не решился отнять у последнего и Клисфен, оправдывались тем соображением, что эта коллегия состоит из лучших людей государства, – из тех, кто безукоризненно исполнил высшую государственную должность; но они сделались нелепостью, с тех пор как жребий открыл всем без исключения доступ к званию архонта и сама эта должность потеряла вследствие этого последние остатки своего прежнего значения. И помимо этого предоставление столь широких полномочий учреждению, члены которого оставались в своем звании всю жизнь и, следовательно, фактически были свободны от всякой ответственности, противоречило самому духу конституции. И вот Эфиальт предложил ограничить компетенцию Ареопага уголовной юрисдикцией, которой у него невозможно было отнять из сакральных соображений; все же политические функции Ареопага должны были быть переданы Совету, Народному собранию и, особенно, суду присяжных (гелиэе), которые, как мы знаем, избирались по жребию из всех афинских граждан, достигших 30-летнего возраста. Большое число судей – в важных случаях до 1500 – и перемена их состава для каждого нового дела ручались за то, что решение гелиэи будет соответствовать общественному мнению.

Понятно, что Кимон и его приверженцы должны были оказать этим планам сильнейшее противодействие. Их влияние все еще было так велико, что дело пришлось решить остракизмом. Народ высказался против Кимона; победитель при Эвримедонте принужден был уйти в изгнание, и предложения Эфиальта получили силу закона (461 г.). Напрасно консерваторы прибегли к последнему средству – к убийству. Правда, Эфиальт пал, запечатлев смертью идею, которой посвятил свою жизнь; но его дело пережило его, и народные суды оставались с тех пор палладиумом афинской свободы.

Руководство партией и вместе с тем управление государством перешли теперь к Периклу, сыну Ксантиппа из Холарга, победителя при Микале. Он был еще сравнительно молод, лет тридцати или несколько старше, и еще ни разу не имел случая отличиться на войне, да и вообще не обладал выдающимся военным талантом. Можно даже сомневаться в том, был ли он великим государственным человеком; по крайней мере, мы напрасно стали бы искать в его деятельности каких-нибудь действительно творческих идей. Ему не удалось также удержать Афинскую державу на той высоте, на которую возвели ее Фемистокл и Кимон, и, сходя с политической сцены, он оставил в наследство Афинам войну, которая в конце концов привела их к гибели. Но он был, как мы сказали бы теперь, великим парламентским деятелем. Как никто из его современников, он умел силою своей речи руководить массами и увлекать их за собой, и очень тонко чувствовал, чего требует общественное мнение. Фамильные связи открыли ему путь к власти, и они же определили его положение в борьбе партий. Его мать Агариста была племянницей великого Клисфена, основателя афинской народной свободы; таким образом, Перикл был воспитан в традициях партии Алкмеонидов и во вражде к Кимону, и это должно было заставить его примкнуть к демократической партии, даже если бы он не понял, что ей принадлежит будущее.

Итак, Перикл продолжал дело, начатое Эфиальтом. Чтобы демократизация народных судов не осталась мертвой буквой, надо было дать беднейшим классам населения материальную возможность принимать участие в заседаниях гелиэи. По предложению Перикла было решено выдавать присяжным жалованье в размере двух оболов за каждое заседание – вознаграждение, приблизительно равное низшему дневному заработку афинянина в V столетии. Эта мера была тем более необходима, что иначе было бы невозможно собрать нужное число судей, которое сильно возросло с тех пор, как в афинских судах стали разбираться и важнейшие процессы союзников. Результатом было то, что значительная часть афинского населения скоро отвыкла от всякого производительного труда и начала смотреть на судейское жалованье как на свой главный источник пропитания.

Отсюда было уже недалеко до мысли, что государство вообще должно заботиться о пропитании своих граждан. Громадные общественные постройки, возведенные в Аттике в правление Перикла (см. выше, с.346), были предприняты отчасти именно с целью дать заработок беднейшему классу. Нередко также гражданам раздавали хлеб. Но что важнее всего, – политическое положение Афин давало возможность наделять землею за пределами Аттики тысячи афинских граждан. Если некоторые из этих так называемых клерухий были основаны главным образом с целью обеспечить надежными гарнизонами важные стратегические пункты, то большею частью при устройстве колоний на первом плане стояли социально-политические интересы, как, например, при нарезке земельных участков афинским гражданам в Халкиде и Эретрии после усмирения Эвбеи в 446 г., или на Лесбосе в 427 г., потому что большинство граждан, получивших эти наделы, оставались жить в Афинах, отдавая свои участки в аренду туземцам. Далее, неспособные к работе граждане получали из казны пенсию, правда, очень скудную, – всего по оболу в день, т.е. ровно столько, сколько было необходимо для покрытия самых насущных потребностей[93]93
  Позже пенсия была увеличена, очевидно, потому, что в IV веке цены возросли и на один обол невозможно было прожить.


[Закрыть]Дети павших на войне граждан также до совершеннолетия содержались на счет государства.

Но этого мало. Уже тираны считали своим долгом увеселять народ роскошными зрелищами, и в этом отношении демократия не отставала от них. Празднества, которые устраивались в Афинах во время правления Перикла, по количеству и великолепию обстановки оставляли за собой все, что до тех пор видели греки.

Насколько остальные современные демократы следовали в этом отношении примеру Афин, мы не знаем, как не знаем и того, не подражал ли сам Перикл в своей политике другим городам. Во всяком случае можно думать, что остальные государства, ввиду ограниченности своих финансовых средств, тратили гораздо меньше на помощь „обездоленному" классу. Не следует также забывать, что и в самих Афинах правительство заботилось только о гражданах, т.е. о сравнительно небольшой части населения Аттики, причем средства для этих расходов доставлялись союзниками. Следовательно, и эта радикальная демократия фактически сводилась к эксплуатации большинства меньшинством.

Но все-таки демократическая идея была достаточно сильна, чтобы отразиться и на положении неполноправной и даже юридически бесправной части населения. Мы видели, что в общем чужеземцы пользовались в Афинах той же защитой законов и такой же свободой, как и граждане, и что они даже без большого труда могли приобретать право гражданства, пока, около середины века, величина материальных выгод, связанных с правом аттического гражданства, не заставила положить конец расширению привилегированного класса. Даже рабы пользовались в Афинах свободой, которой могли позавидовать небогатые граждане многих олигархических государств. Никто не имел права обидеть чужого раба, раб не должен был избегать гражданина на улице, и в одежде не было никакой разницы между свободным рабочим и рабом. Раб, с которым его господин дурно обращался, находил убежище в Тесейоне и других храмах и мог требовать, чтобы его продали другому господину. Что могли позволять себе рабы в доме, показывает комедия. Затем, рабы, знавшие какое-нибудь ремесло, обыкновенно получали право работать самостоятельно под условием уплаты господину умеренной подати; такие рабы фактически пользовались свободой и при некоторой бережливости легко могли добиться полного освобождения. Тем не менее, положение рабов в Афинах было, разумеется, очень печально; их участь все-таки была в руках господина, а перед судом можно было вынуждать у них показания пыткою.

И в Греции находились люди, которые требовали уничтожения всего института. „Бог всех нас создал свободными; природа никого не сделала рабом", – говорит оратор Алкидам, ученик Горгия, у которого он, несомненно, заимствовал этот взгляд, представляющий логический вывод из учения софистов о превосходстве естественного права над человеческими законами. Правда, это радикальное требование не могло рассчитывать на успех в такую эпоху, когда промышленность основывалась почти исключительно на рабском труде, – тем более что большая часть рабов в греческих государствах состояла из варваров, которых считали низшими существами, самой природою обреченными на рабство. Но в одном отношении агитация в пользу человеческих прав не осталась безуспешной. То жестокое военное право, которое обращало врага в раба победителя, начало терять почву в общественном мнении, по крайней мере поскольку дело шло о греках. Когда в 427 г. отложившийся союзный город Митилена снова покорился Афинам, то в первую минуту ожесточения народ постановил казнить взрослых граждан города, а женщин и детей продать в рабство, но на другой же день отменил это решение и оставил митиленцам жизнь и свободу. Спартанский адмирал Калликратид после взятия Метимны в 406 г. не лишил свободы ни одного из граждан города. Так же поступил в следующем году Лисандр, взяв Лампсак. Правда, эти начала далеко еще не достигли всеобщего признания, но первый шаг к выработке более гуманного военного права был сделан.

Демократическое движение должно было отразиться и на положении женщин. Совершенно неправильно думать, что положение греческой женщины в классическую эпоху было унизительно или даже ухудшилось со времени Гомера. Напротив, мы уже видели, что в VII веке покупка невесты вышла из употребления и что, наоборот, невесту стали снабжать приданым. Но до V столетия обращали внимание только на законное происхождение невесты и не придавали никакой цены тому, пользовалась ли семья ее матери правом гражданства в государстве. Как у Гомера микенец Агамемнон предлагает свою дочь в жены фтиотийцу Ахиллу, как Гектор женится на девушке из мисийских Фив, так еще мать Клисфена была родом из Сикиона, а мать Кимона – дочерью фракийского князя, и, однако, никому не приходило в голову оспаривать принадлежность того или другого к числу полноправных афинских граждан. Теперь дело изменилось. В 451—450 гг. по предложению Перикла было постановлено, что правом афинского гражданства должен пользоваться только тот, чьи отец и мать были полноправными гражданами; такие же законы были изданы и в остальных греческих государствах, так что с этих пор нужны были особые договоры, чтобы браки между гражданами различных государств могли считаться законными.

Если в некоторых отношениях эти законы и носят реакционный характер, то, с другой стороны, они свидетельствуют о том, что женщина стала пользоваться большим уважением. Действительно, в Спарте женщины задавали тон в обществе, и значительная часть имущества находилась в их руках. Свободное обращение между полами, которое господствовало здесь, представляло большой соблазн для греков из других областей. В Афинах, в Ионии и вообще в большей части Греции деятельность женщин ограничивалась преимущественно домашним хозяйством; но в этой области они отлично умели отстаивать свое господство, и не одна из них держала мужа под башмаком. Кто женился на богатой женщине, тот не раз имел случай убеждаться, что потерял свою свободу. В резком противоречии с этими фактическими отношениями стояла юридическая зависимость женщины от мужчины, и это противоречие сильно давало себя чувствовать. Многие сознавали необходимость эмансипировать женщин, и этот вопрос, очевидно, часто обсуждался в Афинах, если Аристофан мог сделать его предметом своей прелестной пародии в „Женщинах в народном собрании" Просвещенные люди понимали, что прежде всего необходимо преобразовать систему женского воспитания, потому что именно то новое образование, которое распространяли софисты, способствовало увеличению пропасти между полами. Характерно, что V столетие уже не произвело ни одной выдающейся поэтессы. Правда, это требование легче было поставить, чем осуществить, потому что при господствовавших социальных предрассудках греческая девушка не имела никакой возможности приобрести высшее образование, если не хотела переступить границ общепринятой морали, – шаг, которого ни одна женщина не может сделать безнаказанно.

Однако находились женщины, которые имели достаточно мужества, чтобы пренебречь этими предрассудками и вступать в школы софистов; общество смотрело на них, конечно, как на гетер, и в известном смысле они обыкновенно оправдывали это название. Мужчины были, разумеется, очарованы этим новым явлением; здесь они находили то, чего напрасно искали дома – развитое и интересное женское общество. Таким образом, эти гетеры сделались оживляющим элементом греческого и в особенности афинского общества; в их приемных собиралась не только „золотая молодежь", но и великие философы, художники и государственные люди; даже сам Сократ не пренебрегал их знакомством. Конечно, мы не должны прилагать к этим женщинам мерки общепринятой морали; они действительно были эмансипированы во всех отношениях; но не следует также забывать, какое могущественное влияние они имели на культурное развитие Греции. Они впервые снова показали грекам идеал образованной женщины, и если гречанка эллинистической эпохи снова сделалась подругой и сотрудницей мужа, то это была опять-таки заслуга гетер; раз эта цель была достигнута, их руководящая роль в обществе должна была кончиться.

Самой знаменитой из этих эмансипированных женщин V века была красивая и талантливая милетянка Аспасия. Она переселилась в Афины между 450 и 440 гг. Здесь она сумела настолько привязать к себе правителя государства, Перикла, что он ради нее бросил свою знатную жену. Дело, конечно, не обошлось без болыцей"о скандала, и комедия беспрестанно возвращалась к этой благодатной теме; но Перикл все-таки добился того, что большая часть афинского общества признала Аспасию равной себе и что даже женщины из лучших фамилий города не стеснялись посещать ее собрания. Правда, при господствующих предрассудках это подвергало опасности их доброе имя, и обвинение, которое позже предъявил против Аспасии Гермипп, основывалось отчасти именно на том, что она склоняла свободных афинянок к безнравственному образу жизни. Во всяком случае Перикл не мог сделать ее своей законной женою, потому что между Афинами и Милетом не существовало эпигамии; но сын, которого родила ему Аспасия, был позже признан законным и, несмотря на сильное противодействие, достиг высшей должности в государстве – стратегии.

Характерно, с какой легкостью Перикл переступил границы общепринятой морали. Он действовал в этом отношении совершенно в духе своего времени; перед естественным правом любви должны были отступить все права брака, основанные на человеческих законах. Вообще основное стремление этого века – освободиться от всякого принуждения, в какой бы форме оно ни проявлялось, и, может быть, никогда более этот идеал не был осуществлен в такой степени, как в Афинах IV века. Здесь господствовала, прежде всего, неограниченная свобода слова; афиняне справедливо гордились ею и предоставляли ее отчасти даже метекам и рабам. Даже на сцене долгое время можно было поносить и осмеивать любого гражданина, каково бы ни было его общественное положение; закон 440 г., ограничивший эту свободу, был отменен уже через три года. Но позже (426 г.?) было запрещено, по крайней мере, выводить на сцену под собственными именами магистратов, еще находящихся в должности; в общем же комедия по-прежнему сохраняла право критиковать существующие порядки. И вообще закон лишь настолько вмешивался в частную жизнь граждан, насколько это было безусловно необходимо. Вольность, которая вытекала отсюда, имела, конечно, и дурные стороны, но она была во всяком случае несравненно лучше мелочной полицейской регламентации олигархических государств, не говоря уже о военной дисциплине Спарты.

Несмотря на все это, власть, даже в Афинах, еще долго оставалась в руках знати. На должность стратегов до начала Пелопоннесской войны избирались почти исключительно знатные, хотя доступ к этому званию был открыт для каждого гражданина, который имел детей от законного брака и недвижимое имущество. Точно так же обстояло дело в остальных греческих демократиях, например в Сиракузах. И могло ли быть иначе, когда крупные богатства заключались еще главным образом в земле и сосредоточивались в руках знатных фамилий?

Этот порядок вещей, конечно, вызывал против себя оппозицию. Геродот насмехается над логографом Гекатеем, который в одном месте своего сочинения перечислял своих 15 предков, включая и божественного родоначальника своего рода. Еврипид не упускает случая доказать всю нелепость притязаний знати, а софист Ликофрон полагает, что красота знати очень сомнительна, а ее влияние основывается только на предрассудке.

Успеху этой агитации значительно содействовало экономическое развитие, которое поставило богатства, приобретенные посредством торговой или промышленной деятельности, наравне с землевладением. Кроме того, политические бедствия последних десятилетий V века способствовали обеднению значительной части знати, причем каждый мог собственными глазами видеть, чего стоит „благородное" происхождение без богатства. И вот в 425 г. кожевник Клеон достигает в Афинах той самой должности, которую раньше занимали Кимон и Перикл. Афинской аристократии и ее приспешникам это казалось началом конца – не потому что Клеон был неспособным государственным человеком: он не был им, или по крайней мере в гораздо меньшей степени, чем его аристократический противник Никий, – а потому, что он собственными силами выбился из народа. Но ничто не помогло – ни язвительные насмешки, которыми комедия беспрестанно осыпала Клеона, ни даже то, что его политику наконец, потерпела полную неудачу при Амфиполе. Когда он пал, его место заняли другие люди из народа, и со времени попытки олигархической реакции 404—403 гг. знать была почти совершенно устранена от правления государством. С этих пор в Афинах существует только противоположность между зажиточным и неимущим классом, и то же самое наблюдается во всех греческих государствах, которые усвоили демократический строй или прошли через школу демократии. Каждый образованный и состоятельный человек претендует, по выражению той эпохи, на имя благородного человека (колос кагаток) или знатного (гноргшос). Этим была завершена демократизация греческого общества.