Текст книги "Греческая история, том 1. Кончая софистическим движением и Пелопоннесской войной"
Автор книги: Юлиус Белох
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 34 страниц)
Но самую блестящую сторону правления Писистрата составляла его внешняя политика. Он доставил Афинам влияние на Делосский храм Аполлона, сделавшийся в течение VII века общею племенной святыней ионийцев по обе стороны Эгейского моря; правителем Наксоса, самого большого из Кикладских островов, он сделал своего друга Лигдамиса. Далее, Писистрат обратил свои взоры на Геллеспонт, важнейшую торговую дорогу греческого мира, обладание которою все более становилось жизненным вопросом для Афин. Он занял здесь город Сигейон при устье Скамандра и отстоял его в многолетней войне против Митилены. Около того же времени афинянин Мильтиад из старинного аристократического дома Филаидов основал себе княжество во фракийском Херсонесе, на противолежащем Сигейону европейском берегу Геллеспонта. Очевидно, что это предприятие могло удаться только при содействии Писистрата; если на родине Мильтиад был его политическим противником, то в Херсонесе его собственные интересы заставили его примкнуть к афинскому тирану. Писистрат уже во время своего изгнания укрепился на южном берегу Фракии, у нижнего течения Стримона, где позже был основан Амфиполь; он удержал эти владения и по возвращении в Афины и из рудников Пангея извлекал часть финансовых средств, нужных для его предприятий. Таким образом, Писистрат повсюду наметил направление позднейшей колониальной политики Афин и положил первое основание морскому могуществу своего города.
Но несмотря на весь этот блеск, афиняне не могли забыть, что расцвет их города куплен ценою свободы; правда, у них был хороший господин, но все же это был господин. Впрочем, пока Писистрат был жив, не обнаруживалось никакой оппозиции: только когда умер старый правитель (по преданию, в 527 г.) и власть перешла к его сыновьям Гиппию и Гиппарху, началось революционное движение. Во время Больших Панафиней летом 514 г. Гиппарх пал жертвой заговора; но Гиппий спасся от кинжала убийц, и ближайшим последствием неудачного покушения было только то, что тирания сделалась еще более тягостной. Однако народ сохранил благодарное воспоминание об этом подвиге, и когда спустя несколько лет Афины освободились от тирании, – тираноубийцам Гармодию и Аристогитону были воздвигнуты на площади медные статуи и их потомки удостоены высшей почести, какую только могло оказать государство гражданину, – именно пожизненного участия в обедах в Пританее. И долго еще в Афинах на праздничных пиршествах раздавалась песнь свободы: „Я хочу нести меч в миртовом венке, как Гармодий и Аристогитон, когда от их руки пал тиран и они завоевали для афинского народа свободу и право"
Теперь начали действовать и аттические эмигранты; отряд изгнанных эвпатридов завладел Лейпсидрионом, укрепленным пунктом у южного склона Парнета. Но народ остался спокойным, Лейпсидрион пал, и много доблестных людей погибло за свободу. Однако Алкмеониды не были обескуражены этой неудачей; не будучи в состоянии собственными силами свергнуть тиранию, они стали искать помощи на стороне. Даже в изгнании они располагали значительными денежными средствами, которые дали им возможность, после пожара Дельфийского храма, взять на себя возобновление его и при этом сделать больше, чем они были обязаны по контракту. Этим они привлекли на свою сторону дельфийских жрецов и вообще Амфиктионию, и оракул употребил теперь все свое влияние, чтобы побудить Спарту к вмешательству в дела Аттики. Но и собственные интересы Спарты побуждали ее стремиться к тому, чтобы подчинить могущественные Афины своему влиянию, – тем более что Писистратиды находились в дружественных отношениях с Аргосом. Поэтому спартанцы послали войско против Гиппия; но на помощь последнему подоспела фессалийская конница, и благодаря этому подкреплению ему удалось разбить наголову высадившихся при Фалере спартанцев в прогнать их обратно к их кораблям. Спарта принуждена была напрячь все свои силы. Царь Клеомент повел пелопоннесское союзное войско через Истм, одержал победу над фессалийскими всадниками и вступил в Афины, где запер Гиппия в Акрополе. Спустя несколько дней тиран капитулировал под условием свободного отступления; он удалился в свое геллеспонтское владение Сигейон, где правил с тех пор в качестве персидского вассала. Афины были свободны (510 г.).
До сих пор аттическую аристократию объединял гнет тирании; теперь опять стали возобновляться старые раздоры. Главная заслуга в свержении тирана принадлежала Алкмеонидам, к которым поэтому и перешло вначале управление государством. Во главе этого рода стоял в то время Клисфен, сын того самого Мегакла, который был сначала союзником, а потом смертельным врагом Писистрата и умер в изгнании. Это был очень даровитый государственный человек, похожий на своего деда по матери, сикионского тирана, имя которого он носил (выше, с.273). Народная политика была традицией в его фамилии; теперь же она была особенно необходима ввиду того, что Писистратиды все еще обладали в Афинах сильной партией. Поэтому Клисфен приступил к реформе государственного устройства в демократическом духе как к единственному средству предотвратить восстановление тирании, и в то же время упрочить свою собственную власть против происков многочисленных знатных родов, которые, ничему не научившись и ничего не забыв, стремились к восстановлению аристократического строя.
Итак, прежде всего Клисфен должен был сломить ту организацию, на которой до сих пор главным образом основывалось влияние этих родов. С этою целью он ввел в Аттике новое политическое деление. Прежние родовые филы, существовавшие с незапамятных времен, были уничтожены, их заменили десять новых, местных фил, причем каждый гражданин был причислен к той филе, в области которой он жил в момент преобразования. Таким образом, большие знатные роды, из которых каждый раньше принадлежал целиком к одной какой-нибудь филе, теперь должны были раздробиться, и в высшей степени затруднялась совместная деятельность их членов. И действительно, цель оказалась вполне достигнутой: уже в ближайшем поколении роды, как таковые, теряют всякое политическое значение, между тем как до этого времени именно они составляли главный фактор в партийной жизни Аттики. В то же время было принято в число граждан множество иностранцев, живших оседло в Афинах (метеки), и даже вольноотпущенных рабов, что, конечно, содействовало усилению демократического элемента.
Новые филы были названы по именам наиболее знаменитых отечественных героев: Эрехтея, Эгея, Кекропа, Эанта и других. Каждая фила в свою очередь распадалась на несколько общин – демов, из которых каждая состояла из одной деревни или местечка Аттики; только столица и второй после нее по величине город страны, Браврон, были разделены на несколько демов, очевидно, с целью предотвратить возможность образования из них государств в государстве. С этой же целью в одной и той же филе соединены были демы из различных частей Аттики; так, например, Элевсин, Пирей и Азения у Суния принадлежали к филе Гиппотонтида, Марафон и Фалер к филе Эантида; Афины и их ближайшие окрестности были разделены между всеми 10 филами. Этим была предотвращена опасность, чтобы новая организация не послужила оплотом для партикуляристических стремлений, которые так резко обнаружились еще в начале эпохи Писистратидов.
Для верховного руководства государственными делами и для подготовления вносимых в Народное собрание проектов был учрежден Совет из 500 членов, по 50 от каждой из 10 фил, причем каждому дему предоставлялось соответствующее его величине количество мест в Совете. Это, кажется, первый пример пропорционального населению представительства, который мы находим в истории. Далее, чтобы сделать невозможным всякое влияние знатных родов на состав Совета, его члены избирались посредством жребия из числа граждан, искавших этой должности; а большое число членов служило ручательством за то, что господствующее в данный момент среди граждан политическое течение найдет себе выражение и в Совете. По числу 10 фил Совет распадался на 10 секций, из которых каждая в продолжение десятой части года имела председательство („пританию") и беспрерывно находилась в здании Совета для разрешения текущих дел. В течение этого времени члены ее содержались на государственный счет, так что и бедные граждане могли вступать в Совет. Вероятно, была также расширена компетенция народных судов; но мы не имеем об этом никаких точных сведений. Однако право быть избираемыми на высшие государственные должности было и теперь предоставлено только двум высшим податным классам.
Существовавшие учреждения Клисфен в общем оставил в том виде, как он их застал. Таким образом, архонты по-прежнему сохранили свое положение во главе государства. Правда, теперь, после продолжительного периода тирании, их компетенция представляла уже лишь тень того, чем она была при Солоне. Полемарх лишился начальства над войском и в сущности был только правительственным чиновником, хотя по имени он все еще оставался высшим военачальником. Военная власть, находившаяся прежде в руках тиранов, была теперь возложена на новообразованную коллегию десяти стратегов, из которых каждый выбирался своею филой и на войне командовал ее отрядом, между тем как в главном начальстве над всем войском стратеги сменялись каждый день по очереди. Полемарх председательствовал в этой коллегии и занимал в сражении почетное место на правом фланге.
Наконец, чтобы устранить всякую возможность восстановления тирании, Клисфен учредил остракизм. Каждой весною народ должен был решать голосованием, представляет ли кто-нибудь из граждан опасность для свободы. Если большинство давало утвердительный ответ, то созывалось второе собрание, в котором всякий афинянин надписывал на табличке – остракон одно имя; для того, чтобы баллотировка считалась действительной, требовалось присутствие 6000 граждан, т.е. почти четверти всего числа тогдашних граждан Аттики. Кто имел против себя большинство голосов, должен был покинуть страну на 10 лет, но сохранял свое имущество и по истечении срока изгнания снова восстановлялся в правах гражданства. Это была мера борьбы, продиктованная чувством самосохранения, и только с этой точки зрения ее можно понять и оправдывать. Можно, конечно, сомневаться, достигла ли бы она своей цели, если бы Афинам еще раз серьезно угрожала опасность тирании; но ясно, что эта мера открывала полный простор всякого рода злоупотреблениям. Для вожаков партий, располагавших в Народном собрании большинством голосов, это учреждение представляло отличное средство приличным образом избавиться от неприятных противников; и действительно, почти только с этой целью и прибегали к остракизму.
Ясно, что реформа Клисфена была еще очень далека от того, что спустя пятьдесят лет называли в Греции демократией. Привилегии по имущественному цензу, установленные Солоном, остались в силе и теперь; поэтому впоследствии афинские олигархи ставили себе целью возвращение к конституции Клисфена. Но в свое время эта реформа представляла значительный прогресс и нанесла тяжелый удар консервативной аристократической партии. Последняя не была в состоянии собственными силами бороться с демосом, которым руководил Клисфен, поэтому она прибегла к тому же средству, которое незадолго перед тем употребил Клисфен против Писистратидов, именно обратилась за помощью к Спарте.
Действительно, спартанская олигархия имела полное основание смотреть подозрительно на демократическое развитие, которое начало обнаруживаться в только что освобожденной Аттике. Царь Клеомен I еще раз предпринял поход в Афины и без труда добился изгнания Клисфена и его главных приверженцев (508 г.); поводом к этому послужило старое обвинение в святотатстве, тяготевшее над Алкмеонидами еще со времени восстания Килона (выше, с.275). Предводитель консервативной аристократии Исагор, в качестве первого архонта, стал во главе правительства. Но когда одержавшая верх партия сделала попытку уничтожить и клисфеновскую конституцию, демос восстал: Клеомен и Исагор были заперты в крепости и уже на третий день вынуждены капитулировать под условием свободного отступления. Теперь вернулись Клисфен и остальные изгнанники. Ясно было, впрочем, что этим успехом достигнуто очень мало. Если бы Спарта взялась теперь за дело серьезно и переправила через Истм сильное войско, то аттической демократии, казалось, грозила неминуемая гибель. В Греции не у кого было искать помощи; напротив, кроме Спарты, Афины вели в это время войну еще со своим сильным соседом на севере, с Беотийским союзом, из-за Платеи, которая, отложившись от Фив, искала и нашла помощь у Афин. Поэтому они обратились к Артафрену, персидскому сатрапу Сард; и когда он в награду за свое содействие потребовал подчинения персидскому царю, афинские послы, не задумываясь долго, согласились на его требование – шаг, которому народ впоследствии отказал в ратификации, когда миновала опасность со стороны Пелопоннеса.
Между тем царь Клеомен собрал войска пелопоннесских союзников и двинулся через границу Аттики до Элевсина, а беотийцы и халкидцы в то же время напали на Аттику с севера. Но в пелопоннесском лагере не было большого воодушевления к войне, предпринятой для порабощения Афин, и именно сильнейший из союзных городов, Коринф, находившийся тогда в очень хороших отношениях с Афинами, отказался от дальнейшего участия в походе. Затем и второй спартанский царь, Дамарат, которому вместе с Клеоменом принадлежало главное начальство над войском, открыто выступил против политики своего товарища по власти. Таким образом, армия расстроилась, и Клеомен принужден был вернуться в Спарту без всякого успеха.
Теперь афиняне могли беспрепятственно обратить свое оружие против своих врагов в Средней Греции. На берегу Эврипа беотийцы потерпели полное поражение; еще в тот же самый день победоносное войско перешло на о. Эвбея и одержало решительную победу над халкидцами. Вследствие этого Халкида попала в зависимость от Афин, и часть поместий халкидской знати была отдана в собственность афинским колонистам. Беотийцы же продолжали войну, поддерживаемые Эгиной, флот которой опустошал берега Аттики. Решительного успеха не добилась ни одна из воюющих сторон, и наконец заключен был мир на условиях прежнего владения. Молодая аттическая демократия блистательно доказала свою жизнеспособность.
Свержением Писистратидов закончился период тирании в самой Греции. В малоазиатских городах тираны держались еще только искусственно, благодаря поддержке персов. Правда, в Сицилии тирания именно в это время достигла высшей точки своего развития; но и здесь ей суждено было пасть уже спустя немного десятилетий. Нация уже переросла монархию, борьба между знатью и гражданством была окончена. Но оба эти сословия нашли теперь общего врага в массе безземельных, которые добивались участия в государственной жизни. Однако в ближайшее время всякие внутренние раздоры отступили на задний план ввиду опасности, которая грозила независимости нации с востока.
ГЛАВА XI. Освободительные войны
Греческому народу выпала на долю счастливая возможность развиваться самобытно, почти не подвергаясь насильственным внешним влияниям, вплоть до достижения полной духовной и политической зрелости. Ни один чужеземный завоеватель не пытался проникнуть в Грецию; а когда сами греки начали распространять свое владычество над островами и побережьями Средиземного моря, они не встречали серьезного сопротивления в варварских обитателях этих стран. Даже финикийцы в первое время везде уступали грекам и почти без борьбы предоставили им все торговые округа, которые они до тех пор эксплуатировали.
В VI столетии эти обстоятельства начали изменяться. Малоазиатские греческие города подпали под лидийское, Кипр – под египетское владычество; на западе финикийцы сплотились вокруг Карфагена в единое государство, которое вскоре начало наступать на греков. Но только расцвет персидского могущества грозил серьезною опасностью свободе греческой метрополии.
Древние восточные монархии – Мидия, Лидия, Вавилония, Египет – были одна за другой покорены Киром и Камбизом. Владения персидских царей простирались от Эгейского моря и Большого Сирта до Яксарта и Инда. Это было государство, равного которому мир не видел ни раньше, ни впоследствии. Персидская монархия на исходе VI века была не только первой, но и вообще единственной великой державой, наряду с которой существовали только незначительные мелкие государства. Казалось, только от воли персидского царя зависело определить границы своего владычества.
В самом деле, государство располагало почти неистощимыми военными силами. Если обширное Иранское плоскогорье и было сравнительно скудно населено, то при своем громадном протяжении (около 3 млн кв. км) оно все-таки имело очень большое абсолютное население. Зато чрезвычайно густо были населены плодородные равнины по Евфрату и Тигру, Нильская долина и древняя культурная страна – Сирия. Царь имел возможность собрать любое количество войска, какое только он мог прокормить. Кроме того, обладание морским побережьем на протяжении от Нила до Геллеспонта доставляло средства, чтобы снаряжать сотни боевых кораблей, во главе которых стоял превосходный флот финикийских торговых городов.
Финансовые силы государства не уступали его военным силам; под скипетром персидского царя были соединены богатейшие страны тогдашнего мира. Наряду с земледелием процветали торговля и промышленность, особенно в западной половине государства; еще греки V столетия смотрели на города вроде Мемфиса, Вавилона, Сузы, Экбатаны с таким же удивлением, как средневековые путешественники на Каир или Багдад. Доходы царя простирались при Дарии до 7600 персидских серебряных талантов (около 19 ООО кг золота), к которым присоединялись еще значительные натуральные повинности. Так как на текущие расходы далеко не требовалось таких крупных сумм, то цари могли накоплять большие богатства. По достоверным известиям, Александр получил в добычу в Сузе 40—50 тыс. а в Персеполе 120 тыс. талантов серебра. Нужно помнить при этом, что Афинская государственная казна к началу Пелопоннесской войны заключала в себе только 6000 талантов, между тем как все доходы Аттического государства около этого времени не превышали 600 талантов.
И все эти неисчислимые богатства находились в полном распоряжении одного человека. По сравнению с волей царя не имела никакого значения ни одна другая воля в государстве; знатный сатрап, как и простой поденщик – все в одинаковой степени были рабами царя, все повергались в прах перед своим владыкой – зрелище, наполнявшее глубоким отвращением всякого эллина. Таким образом, политическая сила государства обусловливалась в значительной степени личностью царя.
Но и помимо этого государство скрывало в себе немало элементов слабости. Уже громадное протяжение нейтрализовало до известной степени большие материальные средства, которыми оно располагало. В самом деле, требовалось более 4 месяцев, чтобы привести войско из Вавилона в Сарды или к Нилу, и еще больше времени, чтобы стянуть отряды из отдаленных провинций. Поэтому для каждого большого похода, который предпринимал царь, нужны были многолетние приготовления. Да и качества этих войск оставляли желать многого. Население страны в громадном большинстве было невоинственно, не говоря уже о том, что оно лишь против воли шло на войну за своих чужеземных властителей. Правда, сами персы, и вообще арийские племена Иранского плоскогорья, были хорошими солдатами, особенно отличными наездниками и стрелками из лука. Однако, как ни полезны были эти роды оружия на обширных равнинах Азии, – на изрезанной или гористой местности персы, благодаря недостатку дисциплины и легкому вооружению, уступали греческим гоплитам; и еще больше была, в сравнении со свободными гражданами греческих городов, моральная слабость азиатов, которые дрожали перед кнутом своих офицеров и сражались только за своего царя и господина.
Вообще самым больным местом персидской монархии было то, что она была основана только на грубой силе и ею одной держалась. Бесчисленные народы, входившие в ее состав, не были связаны между собой каким-нибудь общим интересом; а персидское владычество не сумело, да и не пыталось слить эти народы в одно целое. Вавилоняне, мидийцы, египтяне, жители Малой Азии во времена Александра были еще так же чужды друг другу, как некогда во времена Дария; все они, исключая, может быть, одних мидийцев, приветствовали падение персидского господства как освобождение от невыносимого ига.
Уже после смерти Камбиза II во время его возвращения из Египта был момент, когда едва только основанное государство, казалось, опять готово было распасться. В коренной провинции Персиде началась гражданская война, и целый ряд подчиненных народов воспользовался этим случаем, чтобы попытаться свергнуть с себя чуждое владычество. Только после продолжительной борьбы Дарию, принцу из боковой линии дома Ахеменидов, удалось утвердиться на престоле и снова покорить отпавшие провинции. Он дал теперь государству более строгую административную организацию и особенно урегулировал финансы, точно определив размер дани отдельных областей.
Новый царь обратил свои взоры на запад, которым Кир и Камбиз, занятые более важными делами, слишком пренебрегали. Впрочем, покорение европейской Греции, по крайней мере вначале, не входило, кажется, в его планы. Дарий прошел через Босфор, Фракию и страну гетов до Истра, перешел через эту реку и проник далеко в глубь дикой страны скифских племен (в нынешней южной России). Какие мотивы побуждали его к этому странному походу, который даже в случае удачи нисколько не увеличил бы его могущества, не знал даже Геродот; вероятно, это была простая жажда завоеваний, соединенная с незнанием географии. Однако предприятие потерпело полную неудачу; скифы удалились в глубь своих степей и болот, и персидское войско, которое нигде не могло найти неприятеля, принуждено было в конце концов возвратиться через Дунай вследствие недостатка в съестных припасах.
Это поражение должно было глубоко поколебать персидское влияние в Малой Азии. До сих пор персы переходили от победы к победе, всюду им предшествовала слава непобедимости; теперь поражение произвело тем более сильное впечатление, что неудачным походом руководил сам царь. Немногого недоставало, чтобы десант греческого флота, которому было поручено охранение моста через Дунай, сломал этот мост и разбежался по домам, что повело бы к верной гибели персидского войска. Этот план не удался вследствие сопротивления милетского тирана Гистиея, который хорошо понимал, что его собственное положение во главе его города основывалось только на поддержке персидского царя. Таким образом, величайшая опасность была предотвращена. Однако на Геллеспонте вспыхнуло восстание, которое, впрочем, осталось изолированным и без большого труда было подавлено; при этом персам удалось даже подчинить своему господству фракийское побережье до Стримона. Но во всей западной части Малой Азии брожение продолжалось. Даже на Гистиея пало подозрение царя, который под почетным предлогом призвал его в Сузу и там задержал при своем дворе. При таких обстоятельствах малейший повод мог вызвать возмущение.
В Милете после отозвания Гистиея тирания перешла к его двоюродному брату и зятю Аристагору. Он вознамерился подчинить своему влиянию Киклады, поводом к чему должно было послужить возвращение изгнанных аристократов в Наксос. Артафрен, сатрап Сард, одобрил это предприятие, выгодное и для персидского правительства; из греческих приморских городов был собран флот и на корабли посажено персидское войско. Но Наксос оказал неожиданное сопротивление, и после того, как флот четыре месяца простоял без всякого успеха перед крепостью, ему ничего другого не оставалось делать, как вернуться в Азию (в конце лета 499 г.).
Неудача этой экспедиции была искрой, от которой вспыхнуло давно уже готовившееся восстание. Аристагор сам стал во главе движения; он сложил с себя тиранию и призвал жителей Милета к борьбе за свободу против варваров. Греческий флот, только что вернувшийся от Наксоса и расположившийся напротив Милета, при устье Меандра, с восторгом присоединился к нему; находившиеся на кораблях тираны были схвачены и выданы их городам для наказания. После этого восстание быстро распространилось по всему малоазиатскому побережью; везде свергали тиранов и отказывали персам в покорности.
Но Аристагор очень хорошо сознавал, что движение могло иметь успех только в том случае, если бы оно встретило поддержку в единоплеменниках по ту сторону Эгейского моря. И сами европейские греки были сильно заинтересованы в том, чтобы восстание не осталось без поддержки. В самом деле, не нужно было обладать большой дальновидностью, чтобы понять, что персидское государство не могло на будущее время довольствоваться обладанием азиатскою частью греческого мира. Еще недавно предприятие против Наксоса показало, какие планы составлялись в Сузе и Сардах. Чувство самосохранения заставляло греков предупредить нападение и начать неизбежную борьбу, пока еще на их стороне были азиатские собратья.
А между тем из двух главных греческих городов Спарта была занята более неотложными делами у себя дома. Ей снова предстояла война с ее старым соперником, Аргосом, которая действительно началась в течение ближайших лет. Спартанский царь Клеомен перешел к наступательным действиям и, не будучи в состоянии проникнуть с юга в Аргосскую равнину, перевез свое войско на эгинских и сикионских кораблях из Фиреи в Навплию. Близ соседнего Тиринфа произошла битва, в которой аргосское войско было почти уничтожено. Правда, Клеомену не удалось завладеть хорошо укрепленным главным городом, как и вообще спартанцы были малоопытны в ведении осад; но могущество Аргоса было все-таки надолго сломлено. Из периэкских городов Микены и Тиринф получили независимость и вступили в союз со Спартой; другой части своих подданных Аргос должен был предоставить гражданские права. Теперь ничто не мешало Спарте двинуть войска за море; но в это время Иония уже была покорена превосходными силами персов.
Больше успел Аристагор в Афинах, где тесные родственные связи и оживленные торговые сношения обеспечивали ионийцам самые горячие симпатии. Да и помимо этого, афиняне имели полное основание принять участие в войне с Персией, так как Гиппий, считавшийся, как правитель Сигея, персидским князем, пользовался большим влиянием при дворе сатрапа в Сардах, и Артафрен уже формально потребовал от Афин, чтобы они снова приняли изгнанного тирана. Несмотря на это, афиняне ограничились полумерами. В помощь ионийцам было послано только двадцать кораблей; этого было слишком мало, чтобы оказать решительное влияние на исход борьбы, но вполне достаточно, чтобы Афины приобрели в персидском царе непримиримого врага и навлекли на себя его месть в случае неудачи восстания. Кроме того, Эретрия, искони находившаяся в дружеских отношениях с Милетом, прислала 5 триер. Вот все, что было сделано метрополией для спасения ее колонии.
При таких условиях ионийцы поступили совершенно правильно, начав наступательные действия, прежде чем неприятель собрал свои силы (весной 498 г.), и избрав предметом нападения главный город Малой Азии – Сарды. Персидский гарнизон был слишком незначителен, чтобы защищать обширный город, и заперся в неприступной крепости. Но в то время, как греки вступали в город, вспыхнул пожар, который со страшной быстротой распространился на дома, крытые без исключения камышом, и превратил весь город в пепел. На осаду крепости греки не решились ввиду приближавшихся персидских подкреплений. Таким образом, не оставалось ничего другого, как вернуться в Эфес. Но во всей Малой Азии пожар Сард произвел глубокое впечатление; города у Геллеспонта, Кария, Ликия и Кипр присоединились теперь к восстанию.
Афиняне, оставив своих союзников в Эфесе, отплыли домой; с тех пор они уже не принимали никакого участия в войне. Зато они воспользовались царившею в Малой Азии смутою, чтобы сделать приобретение для себя. С помощью тирана фракийского Херсонеса, афинянина Мильтиада, близкого родственника того Мильтиада, который некогда, при Писистрате, основал там княжество (см. выше, с.280), „пеласгическое" население Лемноса и Имброса было изгнано, и эти плодородные острова заселены афинскими колонистами. Таким образом, Афины приобрели господствующее положение у входа в Геллеспонт.
Между тем собрались военные силы персов. Весной 497 г. войско двинулось к Кипру, и хотя на море ионийцы одержали победу над финикийскими кораблями, зато соединенные силы кипрских князей потерпели на суше, при Саламине, полное поражение со стороны персов, и результатом этой победы было покорение всего острова. В то же самое время персы открыли наступательные действия и в Малой Азии. Города при Геллеспонте, Эолия, Клазомены в Ионии были завоеваны. Правда, в Карии полководцы царя, после нескольких побед вначале, потерпели решительное поражение, которое на время остановило дальнейшие успехи персидского оружия; но с потерею Кипра участь восстания была решена. Сам Аристагор пал духом; притом его положение в Милете должно было пошатнуться с тех пор, как военное счастье обратилось против ионийцев. Он покинул отечество и отплыл в Миркин у нижнего течения Стримона во Фракии, который некогда был подарен царем Гистиею в награду за его услуги. При попытке основать здесь город в том месте, где позднее афиняне построили Амфиполь, он был убит эдонийцами (496 г.).
Между тем Дарий послал Гистиея в Сарды, надеясь при помощи его влияния побудить ионийцев к добровольному подчинению. Вместо этого старый тиран вступил с недовольными персидскими вельможами в заговор против сатрапа Артафрена, и затем, когда его участие в заговоре было обнаружено, спасся бегством на Хиос. Но его надежда стать во главе национального движения не оправдалась; милетцы не хотели больше признавать своего прежнего правителя. Наконец, получив от митиленцев несколько кораблей, он начал с ними партизанскую войну в Геллеспонте.
Уже пятый год продолжалось восстание, а Иония все еще не была покорена. Попытка разъединить греков посредством переговоров не удалась, и с одним сухопутным войском ничего нельзя было сделать против хорошо укрепленных приморских городов. Наконец, летом 494 г. в Эгейском море появился финикийский флот, к которому вынужден был присоединить свою эскадру и покоренный незадолго перед тем Кипр. Со своей стороны, греки собрали все свои морские силы – по преданию, 353 корабля, большею частью пятидесятии тридцативесельных. При небольшом острове Ладе, в виду Милета, дано было решительное сражение, величайшее из всех, какие до сих пор происходили на море; победа досталась финикийцам, благодаря их численному превосходству. Милет был осажден и, наконец, взят приступом (осенью 494 г.). Он дорого заплатил за свое отпадение; если он и не был разрушен, то уже никогда не достиг прежнего цветущего состояния.
