Текст книги "Греческая история, том 1. Кончая софистическим движением и Пелопоннесской войной"

ГЛАВА VII. Переворот в экономической жизни

Еще в начале VII века Эллада была по преимуществу земледельческой страной. Промышленность хотя и достигла уже довольно значительной степени развития в техническом отношении, служила еще главным образом к удовлетворению домашних или, по крайней мере, местных потребностей. Греческий рынок наводнялся произведениями восточной художественной промышленности, и морская торговля также большею частью находилась в руках финикийских купцов.

Это положение дел начало изменяться с тех пор, как по западному берегу Ионического моря, вдоль южного побережья Фракии и вокруг Пропонтиды, возник целый ряд греческих колоний. Колонисты приносили с собой множество потребностей, которых новая родина в первое время и еще долго потом не могла удовлетворять. Оружие и металлические инструменты, ткани, хорошая глиняная посуда – все это и еще многое другое приходилось получать из метрополии. Даже масло, составлявшее для греков предмет первой необходимости, нужно было ввозить извне, так как только греки стали культивировать оливковое дерево на побережьях Италии и Сицилии, и прошло, разумеется, много лет, прежде чем эти плантации могли покрывать спрос. Вскоре население варварских стран, окружавших колонии, также научилось ценить произведения греческой промышленности и греческого земледелия, и для последних открылся, таким образом, обширный рынок.

Берега Эгейского моря, правда, не принадлежат к местам, особенно щедро наделенным природой; но они представляли все условия для развития вывозной промышленности. Бесчисленные стада овец давали шерсть в изобилии, особенно в области Милета. Море было богато драгоценными пурпуровыми улитками. Во многих местах были залежи превосходной глины. Медные рудники находились на Эвбее вблизи Халкиды, которая, по преданию, этому металлу (χαλχός) обязана своим именем, и в горах между Коринфом и Аргосом; впрочем, количество добываемого здесь металла было недостаточно для удовлетворения нужд всей Греции, и она никогда не могла обойтись без ввоза его с Кипра. Железо, напротив, добывалось в избытке, особенно в Лаконии, Беотии, Эвбее и на Кикладских островах. Разработка этих богатых рудников началась, кажется, в VIII веке; этим, вероятно, и объясняется то обстоятельство, что с этих пор бронзовые орудия все более и более вытесняются оружием и инструментами из железа. А в VII веке Греция уже была в состоянии вывозить железо на Восток.

На развитие греческой промышленности особенно сильное влияние имела соседняя Лидия. Получаемые отсюда произведения промышленности уже в VI веке пользовались большой славой на островах и в европейской Греции. От своих лидийских соседей ионийцы переняли обычай носить пурпурные одеяния и богатые золотые украшения в волосах и на руках. Но и в самой Ионии уже рано научились красить в пурпурный цвет и стали подражать художественным лидийским тканям. Центром этого производства сделался Милет, узорные ткани которого в VI веке господствовали на всех рынках, вплоть до далекой Италии. Металлургия также достигла в Ионии значительного развития; именно отсюда исходили важнейшие технические успехи в этой области. Так, около начала VI века Главк из Хиоса открыл способ паять железо, а спустя короткое время самосские мастера Рек и Феодор ввели в Греции литейное искусство.

Второе средоточие греческой промышленности находилось в метрополии, на берегах Эврипа и Истма. Металлическое производство процветало в Халкиде – городе рудников, а также в Коринфе и соседних Сикионе, Аргосе, Эгине, Афинах. В области ткацкой промышленности видное место занимала Мегара; позже она приписывала себе изобретение валяния сукна. Гончарное искусство достигло особенного развития в Коринфе, который в продолжение VII и VI веков снабжал своими глиняными изделиями весь греческий запад, а также в Афинах, где существовал даже отдельный гончарный квартал, Керамейк, который с течением времени сделался торговым и политическим центром города.

Правда, произведения греческой промышленности VII века были отчасти еще очень несовершенны в сравнении с восточными изделиями. Однако в предметах, предназначенных для употребления массы, это не имело большого значения. И чем более крепла греческая промышленность, чем теснее становились сношения между Грецией и Востоком, тем более должны были исчезать эти технические несовершенства. Вместе с тем, в противоположность условным формам восточной промышленности, все более обнаруживалась наклонность греков к изучению природы. Благодаря этим условиям произведения финикийской индустрии постепенно исчезали с греческих рынков. Только относительно некоторых специальных товаров, как благовонные мази, стеклянные вещи и т.п. Восток по-прежнему пользовался монополией; точно так же продолжали находить сбыт в Греции восточные ткани, в особенности ковры. Но в общем эллинский мир в течение VI века освободился от зависимости, в которой он находился по отношению к восточной промышленности, и получил возможность на будущее время сам удовлетворять своим потребностям.

Об руку с укреплением промышленности шло и развитие морской торговли греков. Хотя финикийские купцы и не исчезли еще с Эгейского моря, но, по крайней мере, сношения между отдельными частями греческого мира находились теперь главным образом в руках греков, и уже в VII веке греки начали посещать даже восточные рынки. С тех пор, как Псамметих I с помощью греческих наемников сделался единовластным правителем Египта, Греция завязала оживленные торговые сношения с долиной Нила, и в Навкратисе возникла греческая колония (выше, с. 189). Точно так же греки посещали и финикийские порты; греческие наемники и в Вавилонии, как в Египте, вступали в военную службу. О том, как на далеком западе, у Геракловых столбов, открылся для греческой торговли Тартес, страна серебряных рудников, была речь выше (с. 182). И если эти сношения продолжались сравнительно лишь короткое время, то благодаря Массалии и основанным ею колониям греки все же удержали в своих руках сношения со страной кельтов и северовосточной Испанией. В Лациуме и Этрурии финикийцы долго соперничали с греками, но под конец VI века должны были уступить им поле деятельности. Наконец, Адриатическое и Черное моря с обширными областями, которые прилегают к ним, сделались, начиная с VII века, исключительным достоянием греческой торговли.

Несмотря на все эти успехи, морское дело развивалось лишь очень медленно. Полузакрытые пятидесятивесельные суда, упоминаемые еще в „Илиаде", оставались во всеобщем употреблении до Персидских войн; ограничились только тем, что переднюю часть их снабдили медной шпорой, благодаря чему в морской битве кораблем можно было пользоваться как оружием. Такого рода корабли впервые появляются на так называемых вазах дипилона при переходе из VIII в VII век, т.е. в то время, когда греки стали совершать правильные рейсы в Ионическое и Черное моря. Хотя уже в гомеровском „Списке кораблей" упоминаются и большие корабли, о 120 веслах, но в эту эпоху ими редко пользовались. Из других усовершенствований в области кораблестроения нужно упомянуть еще разве об изобретении якоря, которое относится, вероятно, к VII веку. Таким образом, греческие моряки по-прежнему выходили в море только в самое лучшее время года и при совершенно тихой погоде, да и тогда держались как можно ближе к берегу. По словам автора „Трудов и Дней" (VII век), плавание по морю возможно, собственно, только поздним летом, приблизительно с середины или конца августа, как только на Эгейском море прекращаются северные ветры, до первых осенних дождей. Правда, можно еще пуститься в море весной, лишь только зазеленеют верхушки дерев; но путешествие об эту пору поэт считает безумным риском, от которого он настойчиво предостерегает. В течение следующего века греки сделались несколько предприимчивее; но и теперь еще мореплавание прекращалось на всю зиму, и в это время колонии оставались совершенно отрезанными от метрополии.

Тем сильнее было стремление к тому, чтобы по возможности устранить препятствия для морских сношений. Коринфяне в VI веке прорыли перешеек, соединяющий полуостров Левкаду с материком, благодаря чему значительно сократился путь к Амбракийскому заливу, в Керкиру и вообще на запад. Периандр, по преданию, намеревался даже прорыть канал через Коринфский перешеек, но при технических средствах того времени это предприятие оказалось, конечно, невыполнимым. Поэтому удовольствовались постройкой деревянного волока, по которому суда перетаскивались из одного моря в другое. Позже Ксеркс велел прорыть перешеек Афонского полуострова вблизи Аканфа; но это сооружение должно было служить только военным целям и после изгнания персов из Европы пришло в упадок.

По мере развития морских сношений сухопутная торговля, при географических свойствах греческой страны, должна была отступать на задний план. В самом деле, на всем греческом полуострове, исключая Аркадию и области вокруг Пинда, нет ни одного пункта, который отстоял бы от морского берега больше чем на расстояние дневного перехода, а колонии почти все лежали у самого моря или, по крайней мере, очень близко к нему. Поэтому искусство постройки дорог у греков недалеко ушло от той степени развития, какой оно достигло уже в микено-гомеровское время. Через горные ущелья обыкновенно вели узкие тропинки, а где и были устроены проезжие дороги, они служили не столько потребностям торговли, сколько той цели, чтобы сделать удобным сообщение между большими городами и выдающимися святынями. Такой характер носили священные дороги из Афин в Элевсин и из Элиды в Олимпию, а также широкая дорога для процессии из Афин через Фивы в Дельфы. Только немногие области, как Аттика, Арголида, Лакония, обладали развитой сетью дорог. При этом обыкновенно в скалистой почве высекались колеи для колес, а в определенных местах – двойные колеи для разъезда. Сухопутные путешествия грек совершал обыкновенно пешком или брал с собой вьючное животное; даже важные известия еще в V веке обыкновенно отправлялись через курьеров, которые, впрочем, действительно делали чудеса. Так, скороход Фидиппид, по преданию, принес в два дня из Афин в Спарту известие о высадке мидян при Марафоне; а о платейце Эвхиде рассказывают, что он в один день прошел путь в 70 км, из Платеи в Дельфы и обратно – подвиг, за который он, правда, поплатился жизнью.

Греческая торговля сосредоточилась, конечно, в тех же самых местах, с которыми мы уже познакомились как с центрами промышленной деятельности. На первом плане и здесь стоит Иония, и в особенности западное побережье Малой Азии. Из двенадцати городов, имевших в Навкратисе свои фактории, половина принадлежала Ионии: Милет, Самос, Хиос, Теос, Фокея, Клазомены. Остальные были: эолийская Митилена и Галикарнас, Книд, Родос, Фаселис – из малоазиатской Дориды, и из европейской Греции – одна только Эгина. Из Пропонтиды и Черного моря большая часть товаров также шла в Ионию, метрополию почти всех тамошних колоний. Милет поддерживал, кроме того, очень оживленные торговые сношения с Италией, особенно с Сибарисом, тогда как Фокея и Самос сделались центрами сношения с далеким западом, Тартесом и страной кельтов. Наконец, благодаря своему положению ионийские города держали в своих руках торговлю между Эгейским морем и центральной частью Малой Азии.

В восточной части Эгейского моря небольшой остров Эгина первый приобрел важное значение в морской торговле. По преданию, здесь было изобретено кораблестроение; во всяком случае жители Эгины принадлежали к наиболее опытным греческим морякам. Соответственно своему положению, Эгина была посредницей главным образом в сношениях греческого полуострова с Востоком; она была единственным государством метрополии, имеющим в Навкратисе колонию. В связи с этим стоит то обстоятельство, что Эгина, собственно говоря, не принимала никакого участия в колонизации; страны, с которыми она вела торговлю, или были уже заселены греками, или принадлежали великим восточным державам, которые не позволили бы устроить на их земле греческую колонию. Поэтому уже в VII веке у Эгины явились опасные соперники в лице колониальных государств Халкиды и Коринфа. Отсюда исходила колонизация запада, и поэтому здесь сосредоточивалась торговля с побережьями Ионического, Адриатического и Тирренского морей, для которой Коринф и помимо того представлял естественный рынок. В этих сношениях принимала деятельное участие также соседняя с Халкидой Эретрия. Напротив, Афины сравнительно поздно вступили в число значительных торговых центров; развитие торговли наступило здесь главным образом лишь как следствие политического положения, которое государство заняло в эпоху Писистратидов.

Эти центры промышленности и торговли, где представлялось столько случаев найти заработок, должны были сильно привлекать к себе население областей. Вокруг древних кремлей возникали промышленные предместья, и приходилось расширять кольцо, образуемое городскими стенами[75]75
  Совершенно аналогичное явление представляет развитие итальянских городов, начиная приблизительно с X до XI века, т.е. в эпоху, которая вообще во многих отношениях напоминает изображаемый здесь период.


[Закрыть]То, что некогда было городом, становилось теперь Акрополем; если Афинская крепость еще в классическую эпоху называется „городом" {полисом), то это лишь остаток старины. Древние центры греческой культуры, расположенные в глубине страны, как, например, Микены „с широкими улицами" или „минийский" Орхомен, отошли теперь на задний план сравнительно с приморскими промышленными городами, и если Спарта и Фивы сохранили свое значение, то только благодаря тому, что они сумели своевременно распространить свою власть на более широкую территорию. Самым большим городом, по крайней мере в азиатской Греции, но, вероятно, и во всем греческом мире, оставался до Персидских войн Милет, между тем как в метрополии первое место занимал Коринф, а среди западных колоний – Сибарис, богатство и роскошь которого вошли в пословицу. Мы не должны, однако, к городам этой эпохи прикладывать масштаб позднейших периодов, хотя бы даже V века. В самом деле, как ни были велики успехи, которых достигла Греция с гомеровской эпохи, все-таки ее торговля и промышленность, рассматриваемые безотносительно, и теперь еще находились в младенческом состоянии, и экономические условия еще не допускали образования крупного городского населения. Например, Коринф при Периандре насчитывал, вероятно, не более 20—25 тыс. жителей, а население Афин еще в конце господства Писистратидов едва ли превышало эту цифру.

Под влиянием развития сношений теперь, вместо всеобщих войн, начали устанавливаться мирные отношения. Разбойнические набеги на владения соседей становились все реже, и города формальными договорами гарантировали друг другу взаимную защиту своих граждан и равноправность в судебных процессах. Для охранения этих интересов, приблизительно с VI века, было учреждено нечто вроде дипломатического представительства. Это нововведение стояло в связи с освященным древностью правом гостеприимства; знатный иностранец назначался государственным „гостеприимцем" (проксеном), приблизительно с функциями нашего консула, и получал за это почетные привилегии, а также материальные выгоды. На море было, конечно, труднее установить порядок, так как греческие воды, с их бесчисленными скрытыми бухтами и небольшими островами, представляли великолепные притоны для пиратов. Тем не менее усилия морских держав, особенно Коринфа, уничтожить пиратство не остались без результата, и общественное мнение перестало смотреть на морской разбой как на приличное занятие, по крайней мере поскольку он был направлен против греков. Однако и теперь еще им занимались по временам даже в интересах государства, и в обширных размерах; так, например, пиратский флот Поликрата Самосского был при Камбизе II страшилищем Эгейского моря. Но главным образом процветал морской разбой вдоль западных берегов Средиземного моря, где между греками, тирренцами и финикийцами беспрестанно шла борьба, и каждый чужой корабль считался законным призом. Лишь в эпоху Персидских войн удалось освободить от этрусских пиратов по крайней мере путь из Мессины.

Установленная система мер и весов есть необходимое условие всяких развитых торговых сношений; и такие οποί 98 темы действительно существовали в культурных государствах Востока уже в продолжение нескольких тысяч лет. Так, в Вавилоне единицей веса был талант, который по господствовавшей там шестидесятиричной системе делился на 60 мин, а мина состояла из 60 секелей. Эта система распространилась по всей Передней Азии и оттуда впоследствии перешла к грекам с тем изменением, что в мине считали вместо 60-ти только 50 секелей, или вернее 100 полусекелей (драхм), т.е. на место шестидесятиричного деления введено было десятичное. Таковы были системы мер, общие для всех греческих государств, за исключением колоний Нижней Италии и Сицилии, где талант вместо 60 мин делился на 120 полумин или фунтов („литров"), из которых каждая, в свою очередь, делилась на 12 унций; это было соединение греко-восточной системы, которую принесли с собой колонисты, с туземной, которую они здесь нашли. Но при политической раздробленности греческого мира вес и мера неизбежно должны были нормироваться в отдельных государствах совершенно различным образом. Впрочем, две системы получили широкое распространение. Из них одна, так называемая эгинская система, в которой единицей служил талант весом приблизительно в 37 кг, господствовала, кроме самой Эгины, почти на всем Пелопоннесе, в большой части Средней и Северной Греции и на многих островах Эгейского моря до Малой Азии. Другая система господствовала в Халкиде и Эретрии и называлась поэтому эвбейской; она была принята также Коринфом и со времени Солона – Афинами и получила широкое распространение на западе. В основе ее лежит мера длиной приблизительно в 297 мм; двойной куб этой меры (около 52 л) служил мерой вместимости для сыпучих тел, полуторный куб (39 л) – мерой жидких тел; вес одной кубической меры воды (около 26 кг) назывался талантом и служил единицей веса.

Но лучше всего экономический прогресс Эллады в VIII и VII веках характеризуется изобретением и быстрым распространением чеканки монет. Уже в гомеровское время начали пользоваться для меновой торговли, кроме скота, также металлами – золотом и серебром, а так как последние еще довольно долго составляли редкость в Греции, то преимущественно железом и медью. Остаток этого древнего обычая сохранился в том, что Спарта до III века пользовалась исключительно железными деньгами и что в Византии еще во время Пелопоннесской войны была в ходу железная разменная монета. В Сицилии расчет на фунты меди также сохранился до позднего времени, когда уже давно перешли к чеканке серебряной монеты и расплате ею. Бывшие в обращении слитки меди и железа имели, по-видимому, форму коротких и тонких прутьев; отсюда название „вертел", которое в позднейшее время носила греческая мелкая монета. Шесть таких „вертелов", т.е. столько, сколько можно было обхватить рукою в один раз, назывались „горстью" или драхмой; это название позднее, когда греки перешли к чеканке монет, было перенесено на половину или треть серебряного секеля, стоимость которого должна была поэтому соответствовать приблизительно „горсти" меди или железа.

Эти прутья еще, конечно, не были монетами, как и те куски золота и серебра определенного веса, которые уже целые века были в обращении в культурных странах Востока, – потому что кусок металла только тогда становится монетой, когда правительство или кто-нибудь другой, кто пользуется доверием общества, гарантирует своей печатью вес и содержание чистого металла. Это случилось прежде всего около начала VII века в западной части Малой Азии, – неизвестно, в одном ли из прибрежных городов Ионии, например, Фокее или в соседней Лидии. Как бы то ни было, во всяком случае изобретение монеты было вызвано потребностями греческой торговли, которая в это время была посредницей для всех сношений Лидии с морем, и в течение столетия с небольшим оно распространилось в большей части греческого мира. Значение этого изобретения мы поймем, если теперь мысленно извлечем из обращения монету и представим себе, что всякий раз, когда нам нужно платить, мы должны прибегать к помощи весов и пробирной иглы.

Полезные металлы, железо и медь, были слишком дешевы, чтобы стоило труда и расходов чеканить из них монету. Поэтому вначале чеканили только из благородного металла, именно в Малой Азии – из золота с большой примесью серебра, как оно получалось при промывке песка Пактола и из Лидийских рудников; эту смесь греки называли электрон. Единицей служил секель или, как греки переводили это слово, статер. Каждый город придерживался, конечно, собственного веса, и мы находим поэтому большое разнообразие в ценности монет. Но так как монеты этой эпохи сплошь и рядом еще не имеют надписей, то в большинстве случаев невозможно решить, где какие чеканились; только малоазиатское происхождение всего этого класса монет не может подлежать сомнению.

Только Крез или, может быть, Кир, став царем Лидии, начал чеканить монеты из чистого золота и, наряду с ними, также из серебра. Из этой лидийской чеканки развилась впоследствии, при Дарии, персидская государственная монета. В основу ее лег дарейк, золотая монета весом в 8,4 гр., составлявшая секель (¹/₆₀ легкой вавилонской царской мины весом в 505 гр) и приблизительно равная статеру эвбейской системы. Затем следует серебряная монета весом в ²/₃ золотой (5,60 гр) или '/до вавилонской мины, так называемый „мидийский", т.е. персидский секель, равный '/₂о дарейка; таким образом, двоякая ценность персидских монет основывалась на отношении ценностей обоих металлов, как 3:40, или как 1:13¹ /₃. Как дарейк, так и секель чеканились уже при Крезе или Кире в лидийской монете; отношение 1:13'/₃ должно было, следовательно, существовать в Малой Азии уже до Дария, и он только перенес его к себе. Дальнейшим последствием этого обстоятельства было то, что, несмотря на некоторые колебания курса в отдельных случаях, это отношение оставалось в силе на греческом рынке все время, пока существовала двоякая персидская монета.

Новоизобретенная чеканка монет очень скоро перешла и в греческую метрополию. Но так как в европейской Греции нигде, исключая разве остров Сифнос, не добывалось золота, то в ходу была почти исключительно серебряная монета; из сплава золота с серебром здесь в то время чеканили очень редко, а из чистого золота еще вовсе не чеканили. По эту сторону Эгейского моря древнейшим местом, введшим у себя монету, была Эгина, которая стала чеканить с начала VII века. Ее монеты были до V века в общем употреблении на всем греческом полуострове к югу от Олимпа, за исключением только Коринфа и – со времени Солона – также Афин. Те немногие остальные государства Пелопоннеса, которые чеканили монету до Пелопоннесских войн, как например, Беотия, Фокида, Аркадия, также придерживались эгинского веса, получившего распространение и на Кикладах и в некоторых городах малоазиатского побережья.