Текст книги "Греческая история, том 1. Кончая софистическим движением и Пелопоннесской войной"

ГЛАВА VIII. Умственное развитие от Гомера до Персидских войн

Экономический и умственный прогресс взаимно обусловливают друг друга. Поэтому перемена в экономической жизни нации, происшедшая в период времени от VIII до VI века, должна была произвести переворот также в области греческой мысли, а этот переворот затем, в свою очередь, повлиял на экономические условия и, кроме того, дал сильный толчок политическому развитию.

Внешним образом это умственное движение выразилось прежде всего во введении фонетической письменности, которое, как мы видели, произошло приблизительно в VIII веке (выше, с.56), т.е. в то время, когда греки начали завязывать более оживленные сношения с Востоком. Греческий алфавит взят из алфавита сирийских семитов; не решено только, перешел ли он в Грецию сухим путем через Малую Азию, или при посредстве финикийской морской торговли на Эгейском море, или, наконец, не научились ли греки алфавиту в портовых городах самой Финикии. Но как на все, что они заимствовали с Востока, греки и на письменность наложили печать своего духа. Семитический алфавит имел знаки только для согласных, т.е. представлял собой собственно лишь несовершенное слоговое письмо; лишь греки сделали первый шаг к тому, чтобы выражать в письме и гласные звуки. Для изображения звуков Α, Ε, I, О они воспользовались знаками четырех семитических придыхательных, отсутствующих в греческом языке; для пятой гласной Υ пришлось изобрести новый знак, который был заимствован, по-видимому, из малоазийско-кипрского слогового письма. Знаки четырех семитических шипящих звуков также не все могли найти применение; поэтому знаком саде (М) или шин (Ζ) пользовались для изображения звука с, заин'у придали значение сложной согласной Ζ , а самех (Т) хотя и был принят в алфавит, но первое время не употреблялся в письме. Оба придыхательных звука Φ и X были переданы посредством соответственных твердых с приставкой h; для изображения Θ служил семитический тес, к которому также иногда приставлялось еще h.

Составленный таким образом алфавит из 23 знаков удержался на Крите и соседних Кикладских островах Мелос и Фера вплоть до V века. В остальной Греции всюду уже очень рано для изображения губных придыхательных был принят знак Ф. Отсюда развитие алфавита пошло затем двумя путями. В азиатской Греции был введен для гортанных придыхательных знак X, самех (Т) снова был принят в письмо в виде ξι, и изобретен особый знак Ψ для изображения сложной согласной пс. Этот алфавит распространился также в тех частях европейской Греции, которые находились в особенно тесной связи с Малой Азией, как например, в Аттике, на ионийских Кикладах, в Аргосе, в городах на Истме; только в Аттике и на Кикладских островах не переняли знаков для сложных согласных и продолжали писать ΧΣ и ΦΣ. Напротив, в остальной части европейской Греции для звука χι был создан знак Ξ, тогда как X получило значение ch, а для ψι вовсе не было введено особого знака. Кроме того, в письме выработалось, конечно, и немало местных особенностей, большая часть которых была вызвана стремлением предотвратить смешение сходных между собой по форме букв.

В какой именно области Эллады греческий алфавит развился из семитического, этого мы до сих пор не знаем. Вероятность говорит в пользу Ионии, которая находилась в самых тесных сношениях с Востоком и именно благодаря этому шла впереди всех остальных частей греческого мира в культурном развитии. Здесь, вероятно, и было впервые предпринято расширение семитического алфавита тремя знаками Φ Χ Ψ. Какова причина различного значения двух последних знаков в восточной и западной алфавитных группах, мы не можем сказать; может быть, сходство ионийского ψι с западногреческим χι вообще только случайно.

В Ионии позднее, но все еще в очень древнюю эпоху, сделано было дальнейшее нововведение. Так как ионийское наречие уже рано перестало пользоваться звуком h, то и знак для изображения его сделался излишним; поэтому освободившуюся букву Η употребили для обозначения долгого ё. Затем, также в Ионии, из О была выделена Ώ. Однако пользование этими знаками не вышло за пределы Ионии и Кикладских островов, пока, начиная с конца V века, ионийский алфавит не был принят во всем греческом мире.

Так была создана та основа, на которой зиждется все умственное развитие Греции и Европы. Правда, вначале и еще долгое время потом новое искусство было достоянием немногих лиц. В VIII веке почти еще совсем не писали, в VII – очень мало (см. выше, с.56 и след.). Лишь с VI столетия письмо входит во всеобщее употребление, а литература в нашем смысле слова образовалась не раньше эпохи Персидских войн.

Рука об руку с умственным развитием, выразившимся в принятии алфавита, шел прогресс в области нравственности. Если гомеровское общество под добродетелью (арете) понимало всякого рода духовные и физические преимущества, как, например, красоту в женщинах, то с VII века это слово начинает принимать значение нравственного совершенства, хотя, конечно, еще долго употребляется и в прежнем смысле. Согласно с этим, по понятиям той эпохи, добродетель (арете) может быть приобретена путем самосовершенствования, тогда как, по представлениям гомеровского общества, она есть свободный дар богов. Характерно также, что выше всех добродетелей теперь ставится справедливость. Рядом с нею стоит другая добродетель – умеренность (софросине), к которой впервые призывает Архилох.

Может быть, лучшим мерилом уровня нравственности во всякую данную эпоху служит характер господствующего в ней права войны. Теперь начинают щадить жизнь побежденного неприятеля и всегда позволяют пленникам выкупиться. После победы трупы павших неприятелей выдают родственникам и заключают перемирие на время погребения: прогресс в сфере гуманности, первые проявления которого мы находим уже в позднейших частях эпоса (выше, с.149). Громко ликовать по поводу смерти противника или оскорблять его труп в VII веке считалось неблагородным, и победитель при Платее с негодованием отвергает предложение распять труп Мардония, как поступили персы с трупом Леонида после битвы при Фермопилах.

Выше (с. 198) мы уже рассказали, каким образом беспрерывные войны между соседними государствами уступили место мирным отношениям и как строго стало смотреть общественное мнение на морской разбой. Самоуправство между гражданами одного и того же государства все более и более теряет свое значение; кровная месть исчезает и заменяется государственным уголовным судом. Если по первобытным воззрениям смерть может быть искуплена денежной пеней, то чувство справедливости, которым проникнута новая эпоха, могло быть удовлетворено только смертью или пожизненным изгнанием виновника. Поэтому число преступлений против личности должно было уменьшиться, и грек мог теперь в обыденной жизни обходиться без меча, который в гомеровскую эпоху был неразлучным спутником мужчины. Впрочем, еще в VI веке доспехи служили украшением мужского отделения во дворцах знатных людей.

Женщина уже в гомеровскую эпоху занимала почетное положение как подруга мужа, но обычай покупать невест унижал ее в правовом отношении до уровня вещи. В течение VII века этот старый обычай выходит из употребления; девушка получает теперь при выходе замуж приданое и благодаря этому освобождается от неограниченной власти мужа. Вместе с тем дочь получает право участия в оставшемся после смерти отца наследстве, хотя и в меньшей доле, чем сыновья. В умственном движении своего времени женщина также принимала большое участие. Это доказывает длинный ряд поэтесс, которых дал VI век: Сапфо из Лесбоса, Миртис и Коринна из Беотии, Телезилла из Аргоса, Праксилла из Сикиона и многие другие.

Правда, наряду с этими успехами обнаруживаются и менее утешительные явления. В силу сложных социальных отношений стала развиваться проституция; уже солоново законодательство принуждено было обратить на нее внимание. С Востока перешла теперь в Грецию педерастия, относительно которой у Гомера встречается еще лишь намек; общественное мнение относилось к этому пороку так снисходительно, что в некоторых местах, например, на Крите, правительство даже покровительствовало ему. Он был воспет Ивиком и Анакреонтом. Как общество смотрело на подобные вещи, достаточно характеризуется тем, что мегарский поэт Феогнид со своим призывом к добродетели обращается именно к любимому им юноше Кирну и что это стихотворение сделалось особенно популярным в греческом мире. Наблюдалось и противоположное явление – любовь пожилых женщин к красивым девушкам, хотя по понятным причинам этот вид любви достиг гораздо меньшего распространения. Как общий обычай он господствовал, кажется, только на Лесбосе, где он вдохновил Сапфо на самые пламенные из ее песен.

Вопросы нравственности занимали в VII и VI веках первое место между всеми общественными интересами. Гесиодовы „Труды и Дни" были первым опытом кодекса нравственности; с тех пор нравственные наставления составляют одну из главных тем греческой поэзии, и даже на пиршествах, наряду с любовными и застольными песнями, пели элегии нравоучительного содержания. Песни Симонида и Пиндара в честь победителей на национальных состязаниях полны нравоучений, которые, по нашим понятиям, здесь очень мало уместны, но, очевидно, соответствовали вкусам той эпохи. А тиран Гиппарх, сын Писистрата, велел написать изречения нравственного содержания даже на мильных камнях, стоявших на больших дорогах Аттики.

Главными представителями этого направления впоследствии считали ряд выдающихся людей, живших в конце VII и начале VI века, – так называемых „семь мудрецов": Фалеса из Милета, Солона из Афин, Бианта из Приены, Питтака из Митилены, Клеобула из Линда, Периандра из Коринфа и Хилона из Спарты; вместо последних трех называют иногда других. Большинство из них, вероятно, все, написали поэтические произведения этического содержания. Их изречения „Познай самого себя", „Все в меру", „Трудно быть честным человеком" и т.п., написанные на стенах Дельфийского храма, составляли основу народной нравственности греков, пока, благодаря софистическому движению V века, не возникла научная этика.

Однако до сознания, что хорошее следует делать ради него самого, греки этой эпохи, и даже семь мудрецов, еще не поднялись. Их нравственное учение покоится всецело на утилитарном принципе. Гесиод предостерегает от ложной клятвы на том основании, что потомство клятвопреступника обречено на гибель. Солон желает для себя богатства, но не хотел бы приобрести его нечестными средствами, так как рано или поздно наступает расплата за нечестный поступок. Он отказался от тирании в Афинах, чтобы, как он сам говорит, за короткое время власти не поплатиться собственной гибелью и гибелью своего рода. И подобные соображения постоянно повторяются в литературе этой эпохи.

Под влиянием этого переворота в нравственных воззрениях религиозные идеи также стали принимать более чистую форму, так как религия народа есть не что иное, как отражение его культурного состояния. У Гомера боги являются, как мы видели, в сущности лишь могущественными властителями мира, которые распределяют счастье и несчастье между смертными по своему произволу и расположения которых можно добиться только одним путем – обильными жертвоприношениями. Теперь наряду с этим взглядом возникает представление о богах как охранителях закона и мстителях за всякое преступление и укореняется вера, что добродетельная жизнь есть вместе с тем и богоугодная. Не на жертву божество обращает внимание, а на то, с какими мыслями ее приносят; в храм нужно вступать не только с чистым телом, но и с чистой душой.

Но раз возникла такая вера, нужно было прежде всего самих богов представить себе нравственно чистыми, а это было нелегко ввиду грубого антропоморфизма сохранившейся в эпосе мифологии. Ведь Гомер и Гесиод рассказали о таких поступках богов, которые покрывают стыдом и позором людей на земле, как, например, кража и прелюбодеяние, ложь и обман. Выход нашли в том, что объявили ложными те сказания, которые оскорбляют нравственное чувство, или старались истолковать их аллегорически. Это было, конечно, жалкое средство, и под конец этого периода Ксенофан и Гераклит дошли до отрицания всей вообще эпической поэзии, как безнравственной. Такие попытки не могли, однако, иметь большого успеха именно потому, что они были слишком радикальны. Гомер по-прежнему оставался библией для греков, а боги и теперь в представлении нации оставались в общем такими же, какими изобразил их эпос. Пластическое искусство, дававшее народу телесные изображения его богов, также много способствовало укреплению антропоморфических представлений.

Но эти понятия теперь очищаются. Божеству начинают приписывать всеведение и всемогущество, хотя в массе еще долго живут прежние взгляды. Но многобожие, конечно, несовместимо с идеей всемогущества каждого бога в отдельности. Это противоречие по необходимости должно было повести к развитию религии в монотеистическом духе. Уже у Гомера Зевс сильнее всех остальных богов вместе; в послегомеровскую эпоху этот взгляд все более укореняется в религиозном сознании народа. Зевс управляет миром; остальные боги получают власть от него, и им остается, по крайней мере по понятиям образованных людей, только исполнять его приказания. Когда Аполлон прорицает, он объявляет людям „непреклонное решение Зевса" Афина для спасения своего собственного города ничего не может сделать сама, а должна просить заступничества у Зевса. Если по прежним верованиям Зевс подчинялся власти судьбы, то теперь рок отождествляется с волею Зевса. Таким образом, дошли наконец до того, что правителя мира стали называть просто богом (твое) или „божеством" (то тейон, то даймонион), правда, наряду с этими выражениями и в одинаковом с ними смысле, употребляют также и прежние политеистические (Зевс, теон), а часто оба выражения встречаются рядом, в одном и том же предложении. До истинного монотеизма сумела возвыситься лишь греческая философия.

Но если божество всемогуще, если оно притом охраняет нравственный порядок на земле, то почему же преступления так часто остаются безнаказанными, почему даже добродетельная жизнь не может предохранить от несчастья? Эти вопросы во все времена занимали теологическую мысль. Древнее учение, что кара, которой избежал сам преступник, постигнет его потомков, не могло уже удовлетворять нравственное сознание в такое время, когда родственные узы все более и более ослабевали. Поэтому теперь переносят в будущую жизнь те наказания, которые не постигли преступника в этой жизни. Жилище Гадеса (Аида), бывшее для гомеровской эпохи лишь царством теней, где души умерших – праведных и неправедных – ведут одинаковую призрачную жизнь без радостей и без горя, – становится теперь местом расплаты. Зачатки этого представления находятся уже у самого Гомера, и характерно для греков, что, по верованиям „Илиады", только клятвопреступники должны после смерти нести кару за свои преступления. В „Одиссее", правда, в позднейшей вставке, описываются муки, которые переносят там, в подземном царстве, Титий, Тантал и Сизиф за то, что они здесь, на земле, провинились перед богами. Такие представления могли тем легче получить распространение, что царство мертвых уже и без того было для каждого живущего местом страха. Теперь миф постарался нарисовать картину подземного мира в деталях. Перевозчик Харон перевозит души через Ахерон; по ту сторону реки, у ворот царства теней, их принимает „медноголосый" Кербер, собака Гадеса; он ласково встречает каждого входящего, но никого не выпускает. В стране мертвых душу терзают страхом змеи и всякого рода чудовища. Тот, кто на земле особенно тяжело согрешил, должен лежать в гниющем иле. Таким образом, последовательно пришли к представлению о суде над мертвыми; суд первоначально творит сам Гадес (Аид), царь подземного мира. По позднейшему представлению, обязанность судьи была возложена на Миноса, в применение к тому месту Гомера, где сказано, что Минос, так же, как и остальные умершие, продолжает в царстве теней исполнять то, чем занимался при жизни. Радамант и Эак помогают ему в суде. Не следует, однако, забывать, что здесь дело идет вовсе не о религиозных догматах, а о мнениях, бывших предметом индивидуальной веры.