Текст книги "Королев: факты и мифы"
Автор книги: Ярослав Голованов
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 87 (всего у книги 89 страниц)
В Центре управления всем руководил Богуславский. Всегда немногословный Келдыш стал еще молчаливее. Королев посадил рядом с собой Чертока, который должен был объяснять ему секунда за секундой все телеметрические тонкости.
Тормозная двигательная установка сработала отлично. Как выяснилось потом, сломался небольшой пластмассовый кронштейн, и, когда «мячик» стал раздуваться, острый край этого кронштейна проткнул баллон. Лунник разбился чуть западнее кратера Кеплер.
– Когда я смотрел на С.П., – рассказывал Борис Евсеевич Черток, – то не знал, кого жалеть больше: лунный автомат, осколки которого валялись в пыли где-то там, за четыреста тысяч километров от нас, или этого большого, сильного человека, который был огорчен сверх всякой меры...
В Москве готовился большой разнос. «Луна-8» была первым аппаратом программы Е-6, который изготовлялся по чертежам ОКБ Королева не на его опытном производстве, а на бывшем заводе Лавочкина, который принадлежал теперь КБ Георгия Николаевича Бабакина. Завод был очень хороший, с высокой культурой производства, и, хотя, как выяснила специально назначенная комиссия, при изготовлении злосчастного кронштейна не проводился предписанный технологами пооперационный контроль и допускались некоторые другие нарушения, Королев понимал, что бить будут не безвинного новичка Бабакина, а его. И, очевидно, бить будут крепко. По сведениям, которыми уже располагал Сергей Павлович, Леонид Васильевич Смирнов был очень недоволен, а когда узнал, что и Леонид Ильич Брежнев тоже недоволен, пришел просто в ярость. Доклад на ВПК должен был делать Черток как технический руководитель программы Е-6. Королев «тренировал» своего зама: какие плакаты рисовать, что говорить и как говорить, а что можно и опустить. Наставлял и слушал варианты. Как говорил Черток – Королеву не нравилось. Поехали в Кремль.
По регламенту Борису Евсеевичу отвели сначала двадцать минут на доклад, но потом сократили до пятнадцати.
– Сейчас Черток доложит нам, что там у них происходит с мягкой посадкой... – в голосе заместителя Председателя Совета Министров уже звучало нескрываемое раздражение. – Прошу вас, Борис Евсеевич...
Сидевший рядом с Чертоком Королев положил руку ему на колено и совершенно неожиданно сказал:
– Леонид Васильевич, позвольте мне сказать...
– Почему? У нас в повестке дня отчет Чертока. – Леонид Васильевич знал, что Королев никогда не подставляет под удар своих людей. И то, что Королев, в сравнении с Чертоком, оратор куда более сильный, Смирнов тоже знал. Поэтому ему не хотелось выпускать Королева: – Вот Борис Евсеевич нам доложит, мы его послушаем, обсудим ваши дела, и вы тоже сможете потом выступить...
– Я имею право, как Главный конструктор, выступить раньше, чем начнет говорить мой заместитель? – тон Королева не предвещал ничего хорошего, но Смирнов не испугался, он понимал, что он формально защищен этикетом совминовского аппарата:
– Вы нарушаете повестку дня, – холодно и спокойно сказал Смирнов.
– И все-таки я очень прошу дать мне слово, – Королев все ниже опускал подбородок. Смирнов понял: это – к бою.
– Господи, да пусть говорит, – устало буркнул кто-то из челомеевцев. Все загудели. Смирнов быстро сообразил, что Королев, уловив поддержку зала, будет теперь еще больше упорствовать, а создавать впечатление, будто он его, Смирнова, давит и задавить может, нельзя ни в коем случае.
– Ну как, товарищи? Разрешим Сергею Павловичу, раз уж он так настаивает?.. – с добродушием в голосе спросил Леонид Васильевич.
Все одобрительно загудели.
Королев вышел из-за стола, прошел поближе к председателю.
– Видите ли в чем дело, товарищи... – начал Сергей Павлович голосом доброго сказочника, в котором проскальзывали лукавые нотки. – Черток сейчас будет вам все долго и мутно объяснять, как оно было и почему не получилось. Но это все не важно. Поэтому я не хочу даже, чтобы он разворачивал свои плакаты. Поймите главное: идет процесс познания. Да, мы ошибаемся, делаем глупости, иногда случаются неудачи серьезные. Поймите, мы сейчас ворвались в область, нам неизвестную, никому неизвестную. Но от пуска к пуску мы приближаемся к успеху. Я верю в него. Мы настолько близки к победе, что я могу гарантировать: следующая попытка будет удачной. Идет процесс познания, – еще раз повторил Королев, сделал короткую паузу и добавил: – И мне кажется, нет нужды всем нам тратить время и слушать Чертока...
Через много лет Черток скажет: «Если бы я выступил тогда, проект Е-6, возможно, прикрыли бы...»
Королев не обманул Военно-промышленную комиссию: «Луна-9» села в районе Океана Бурь между кратерами Галилей и Кавальери – жил такой итальянский математик в XVII веке. Это случилось 3 февраля 1966 года – через 20 дней после гибели Сергея Павловича.
Молодежь на НИПе-10 начала было поговаривать, что вроде бы пионерское это достижение надо посвятить памяти Главного конструктора, но наверху посоветовались и сочли, что вряд ли нужно это делать. Надвигался ХХIII, заведомо исторический, съезд КПСС, и весь народ встречал его новыми трудовыми свершениями. При чем тут Королев? Конечно же, «Луну-9» следует посвятить грядущему эпохальному форуму.
На том и порешили.
Сидят (слева направо): Семёнов, Р.Ударов, А.Г.Мрыкин, Н.А.Пилюгин, М.В.Келдыш, В.П.Мишин, Л.А.Воскресенский, В.М.Рябиков, М.И.Неделин, С.П.Королёв, К.Н.Руднев, В.П.Глушко, В.П.Бармин;
стоят: А.Ф.Богомолов, П.Е.Трубачёв, В.И.Кузнецов, А.А.Васильев, К.Д.Бушуев, А.И.Носов, В.И.Ильюшенко, А.И.Нестеренко, Г.Н.Пашков, М.С.Рязанский, В.И.Курбатов.
Георгий Николаевич Бабакин
Леонид Александрович Воскресенский
75
Осенью 1964 года Каманин записывает в дневнике: «...все его (Королева. – Я.Г.) «разносы» сейчас уже не так эффективны, как три-четыре года тому назад. Люди чувствуют: Королев зарывается и не хочет понять, что главная причина недостатков и промахов – в отсутствии твердого плана, в спешке и бессмысленном дерганьи исполнителей».
Известно, что Николай Петрович недолюбливал Сергея Павловича. Впрочем, чувства были взаимными. Но и с поправками на тенденциозность обвинение все равно серьезное.
Службисту Каманину было трудно понять истинно творческую натуру Королева. То, что представлялось ему шараханьем из стороны в сторону, было поиском в совершенно неисследованной области. Делал ли Королев ошибки? Да! И много! Принимал ли неверные решения? Не раз! Увлекался ли в ущерб главному делу чем-то второстепенным? Постоянно! В течение нескольких десятков лет в ОКБ Королева были продуманы, начерчены, изготовлены, а часто и испытаны десятки конструкций, отправленных потом в мусорную корзину. Были «выброшены на ветер» миллионы рублей народных денег. А как же вы хотите: брать и ничего не отдавать? Рисковать и никогда не проигрывать? Идти по неизвестной дороге и не оступаться? Иногда неудачи были, потому что чего-то не учли. А иногда – потому что идея рождалась до срока, отмеренного ей общим течением научно-технического прогресса, этакий интеллектуальный выкидыш.
Когда Павел Владимирович Цыбин рисовал в моем блокноте «лапоток», я поразился сходством рисунка с «Шаттлом» и «Бураном». Еще в 1959 году, когда Цыбин был главным конструктором небольшого авиационного ОКБ, Королев уговорил его спроектировать одноместный космический самолет со складывающимися крыльями, который можно было упрятать под головной обтекатель Р-7. Самолетик должен был летать в космосе, а затем самостоятельно садиться на аэродром. Цыбин привлек к работе над проектом крупных ученых: теплотехника Владимира Алексеевича Кириллина, аэродинамика Сергея Алексеевича Христиановича, механика Владимира Васильевича Струминского. С их помощью проект был выполнен в срок. Шутники в ОКБ утверждали, что маленький тупорылый самолетик чем-то напоминает по форме русский лапоть, и проект быстро обрел неофициальное название – «лапоток». Королеву он очень понравился. Обсуждая с Цыбиным проект космолета, Сергей Павлович не мог представить себе всех грядущих трудностей, которые встанут на пути создания «Шаттла» и «Бурана». Но трудности эти он почувствовал:
– Пожалуй, мы все-таки пойдем другим путем, более простым и быстрым. Но к «лапотку» мы еще вернемся...
И вернулись. Через 22 года. В США.
Незадолго перед смертью Сергей Павлович увлекся еще одной идеей. Он задумал создать в космосе искусственную тяжесть путем раскрутки двух космических аппаратов, соединенных тросом, вокруг общего центра масс. Сотрудникам своего ОКБ он отдал распоряжения срочно просчитать все возможные варианты, а Раушенбаху даже среди ночи звонил, чтобы «посоветоваться по закрутке».
И такой проект тоже существовал. Корабль «Восток» должен был соединяться тросом с блоком «И» – третьей ступенью ракеты-носителя – и раскручиваться. Специально спроектированная лебедка могла менять длину троса от 150 до 300 метров, что, в свою очередь, приводило к изменению силы искусственной тяжести. Лебедку сделали, выделили один из «Востоков», и только смерть Королева помешала проведению этого эксперимента254254
Б.Е.Черток вспоминал: «В 1988 году такая же примерно лебедка потребовалась, чтобы испытать вывод из „Мира“ космического „мотоцикла“ Г.И.Северина. Я попросил B.C.Сыромятникова отыскать ту, „историческую“, которую он же и конструировал в молодости. Не нашел. Оказалось, сдали на металлолом...»
[Закрыть]. Думаю, и здесь не будет ошибкой повторить: «Но мы еще к этому вернемся...»
Можно понять критиков, которые упрекают Королева в отсутствии некой стратегической программы пилотируемых космических полетов. Поначалу он просто усложнял каждый последующий полет в сравнении с предыдущим. Но ведь дело было новое. Как можно все точно планировать, если любой полет мог изменить все уже имеющиеся ориентиры? Тактика была проста: «Так, это мы сделали, с этим разобрались... Теперь давайте усложним задачу...» Проектирование на иных принципах грозило превращением в прожектерство.
И тем не менее подобное движение вперед «наощупь» вовсе не определяет суть творчества Королева. У него всегда, с 30-х годов, были планы стратегические, которыми он и руководствовался во всей своей деятельности. Уже говорилось о плане освоения космического пространства 1960 года, который, можно сказать, и поныне осуществляется. Растянувшиеся сроки нельзя объяснить ущербностью самих планов, скорее – несоответствием этих планов потребностям и возможностям эпохи. Встречали ли планы Королева активное вышестоящее сопротивление в последние годы его жизни? Встречали, но редко. Не эти частные неприятности определяли его работу. Гораздо чаще сопротивление было пассивным и даже не всегда вышестоящим. А еще чаще это было даже не сопротивление, а непонимание. Прекрасный тому пример – так называемые народнохозяйственные, искусственные спутники Земли.
Еще в 1962 году Королев, например, писал: «Экспериментальная система дальней связи через спутник „Молния-1“ должна быть организована между Москвой и Уссурийском... „Молния-1“ должен явиться прототипом спутников, входящих в будущем в эксплуатационную систему связи по территории СССР и со странами северного полушария». Королеву в течение нескольких лет пришлось убеждать Министерство связи, что спутник «Молния-1» и другие подобные аппараты способны произвести подлинную революцию в их работе. Связисты не знали, что с ним делать, спутник требовал повсеместного служебного шевеления, а шевелиться не хотелось, не говоря уже о том, что все службы Министерства связи не были подготовлены к появлению спутника ни технически, ни морально и отнеслись к нему как к нежеланному ребенку. Более года министерство упорно не желало принимать спутник в эксплуатацию, инженеры ОКБ Королева и офицеры-связисты сами вели экспериментальную трансляцию цветных телепрограмм по новой французской системе «Секам» из Москвы на Дальний Восток.
Такими же «нежеланными детьми» были и другие спутники. Не было случая, чтобы какие-то министерства или ведомства (исключая, разумеется, военных) – геологи, метеорологи, связисты, рыбаки, аграрники, пожарники – начинали сами тормошить Королева, требовать «свой» спутник. В лучшем случае они разрешали ему тормошить себя, полагая, что уже за одно это им должны быть благодарны. Внедрение космонавтики в народное хозяйство СССР – классический пример импотенции дряблой и ленивой советской экономики, по самой своей природе стремящейся сразу отторгнуть все новое, требующее думанья и деланья, вне зависимости от всех возможных будущих прибылей. Преодоление апатии и равнодушия – с одной стороны, борьба с обязаловкой и принудиловкой – с другой, – вот что отнимало силы Сергея Павловича в последние годы жизни. Когда Каманин пишет в дневнике: «Спешка, непродуманное планирование, погоня за перевыполнением планов очень вредят делу...», – он отчасти прав. Но Королев здесь не инициатор, а скорее, жертва чужих инициатив. Каманин сам не очень ратует за плановость и по сути поощряет показуху, когда через две недели после приведенного обличения записывает: «...успеха, достигнутого на трехместном „Восходе“, нам „хватит“ на три—четыре месяца...» В этой фразе Каманин выступает, как штангист, который сразу может взять вес, намного превышающий мировой рекорд, но делает это в 2-3 этапа, всякий раз получая новые медали и фанфары.
Впрочем, в критике Королева Каманин не одинок. Челомей в беседе со мной тоже говорил о желании Сергея Павловича «выжать все из Р-7» и отсутствии планов на будущее. И, конечно, в этом вопросе мнение Владимира Николаевича намного авторитетнее, чем Николая Петровича. Однако позволю себе усомниться в правильности подобного анализа. Планы были!
В кремлевской больнице на улице Грановского Королев спросил врача:
– Сколько лет я еще проживу с таким?.. – он положил руку на сердце.
– Ну, я думаю, еще лет двадцать... – ответил Юрий Ильич Савинов.
– Мне достаточно и десяти, – вздохнул Королев и добавил: – Хотя еще очень много нужно сделать...
Планы были! И планов было очень много. Можно, подобно Каманину, рассматривать желание Королева поскорее осуществить выход человека в открытый космос только как стремление к рекордизму (что, конечно же, было!), но нельзя не видеть в этом эксперименте и явного желания ускорить движение по пути монтажа сложных конструкций на орбите искусственного спутника Земли. Монтаж в космосе – обязательное условие дальнейшего прогресса в космических исследованиях, это Королев понял раньше других. В 1958 году, когда только три самых первых наших спутника были запущены, он уже направляет в правительство справку, в которой среди многих других задач, требующих решения в ближайшем будущем, есть и такой пункт: «Отработка процесса сближения между собой двух аппаратов, движущихся по близким орбитам... Выполнение работ – 1962—1966 гг.» Наступает 1962 год, и Королев снова настаивает: «Решение проблемы сближения и стыковки на орбите явится также и решением основных вопросов, без которых ближний космос нельзя считать освоенным...»
В ноябре 1960 года (в космосе человека еще не было) Королев говорит о «многолетних космических рейсах к Марсу, Венере и другим далеким мирам». В октябре 1961 года (в космосе побывало только два человека) Королев пишет в «Правде»: «Создание огромных, весом в десятки тонн, межпланетных кораблей с экипажем, состоящим из нескольких человек, позволит впервые осуществить длительные, порядка двух-трех лет, космические полеты к „ближайшим мирам“ нашей Солнечной системы». Проходит еще один год, и снова читаем: «Сборка на орбите имеет принципиальное значение при осуществлении межпланетных экспедиций. Так, для осуществления экспедиции на поверхность Марса и Венеры стартовый вес ракеты на орбите спутника Земли должен составлять 500-1000 т и более. Поэтому даже при наличии тяжелых носителей нельзя будет решить эти задачи без использования метода сборки».
Наконец, в 1966 году, за две недели до смерти, Королев вновь говорит о полетах к планетам, добавляя: «Надежность таких экспедиций повысится, если посылать не один корабль, а два и более».
Разве это не программа, которую он обдумывал многие годы?
С помощью Н-1 Сергей Павлович мечтал запустить ТМК – тяжелый межпланетный корабль с экипажем из трех человек, который сможет облететь вокруг Марса и вернуться на Землю. Марс манил Королева давно, со времени страстных речей Фридриха Цандера в подвале на Садово-Спасской. В 1960 году в кабинете Главного уже обсуждался вопрос об экспедиции на Марс. Феоктистов вспоминал:
– Еще до первого полета в космос группа молодых ученых в свободное от работы время набросала «проект марсианской экспедиции». В проекте предусматривались даже самолеты для полетов в марсианской атмосфере и самоходные тележки. К «проекту» приложили таблицы оптимальных дат для полетов на Марс и Венеру и показали это Королеву. Все, и лучше других сам Королев, прекрасно понимали, что это была, скорее, игра, чем наука, что «марсианская экспедиция» – дело отнюдь не текущего десятилетия, но тем не менее он страшно загорелся, страшно обрадовался этой игре, этой возможности поломать голову над отдаленными и увлекательными проблемами...
В 1962 году Королев создает в ОКБ отдел под руководством одного из своих ветеранов – Ильи Владимировича Лаврова, которому он поручает заниматься НЭКом – научно-экспериментальным комплексом, главной составной частью которого является замкнутая биологическая система для полета на Марс.
«Отдаленные», как говорит Феоктистов, проблемы Королев умел приближать с невероятной скоростью. Полет на Марс для Королева – не мечта, а инженерная реальность. Проект межпланетного пилотируемого корабля (эскизный, конечно, весьма условный) существовал! Михаил Сергеевич Флорианский, один из главных королевских баллистиков, рассказывал:
– Помню его отлично! Межпланетный корабль по форме напоминал винтовочный патрон с люком «во лбу». Я сам принимал участие в расчетах и доказывал Сергею Павловичу, что при использовании электрических ракетных двигателей малой тяги для движения к Марсу стартовый вес на орбите возможно снизить до 125 тонн. Тогда, примерно за два года, межпланетный корабль мог облететь вокруг Марса с экипажем из трех человек...
Этой экспедицией занимался и только что созданный Институт медико-биологических проблем. Полет намечался на 1968-1970 годы.
Но политическая конъюнктура, желание во что бы то ни стало опередить американцев с высадкой на Луну привели к тому, что ТМК был заморожен навсегда.
Такая же многолетняя последовательность прослеживается и в работе Королева над многоместными долговременными космическими аппаратами, которые теперь называются орбитальными станциями, а Королев называл их ТОС – тяжелая орбитальная станция, ДОС – долговременная орбитальная станция. Уже после запуска первого спутника Королев пишет, что «наилучшим решением, которое позволило бы неограниченно широко развернуть научные исследования в космическом пространстве, было бы создание постоянной, обитаемой, т.е. приспособленной для жизни людей, межпланетной станции в виде искусственного спутника Земли», т.е. такой станции, которая появилась на орбите лишь через четыре с лишним года после смерти Сергея Павловича под названием «Салют». Тогда же Королев говорит о транспортных кораблях для ее обслуживания, которые стартовали лишь в 1978 году – через 12 лет после кончины Сергея Павловича. Начиная с конца 50-х годов Королев постоянно, до самой смерти, занимается космическими «поселениями», как вослед К.Э. Циолковскому называет он орбитальные станции. Опять-таки для ракеты Н-1 начинается проектирование «четырехэтажной» орбитальной станции «Звезда». Вот вам уже вторая грандиозная программа, устремленная в будущее.
Впрочем, вторая ли? В 1957 году Королев утверждает, что «создание постоянной межпланетной станции около Земли неизмеримо далеко продвинуло бы исследования околосолнечного пространства». Станция – космопорт. Обе программы, таким образом, увязываются: и орбитальная станция, и марсианский корабль выполняют одну задачу – заселение человеком всего пространства Солнечной системы. Может быть, где-нибудь, у кого-нибудь существовала другая, более общая и всеобъемлющая задача? Может быть, жили и работали в мире другие конструкторы, которые, опираясь на уже созданные реалии, заглядывали бы столь далеко в будущее? И кто из них с большим основанием, чем Королев, мог бы повторить слова Уолта Уитмена: «Мне мало этой планеты и века ее, мне надо тысячи планет и тысячи веков!»?
В августе 1964 года, когда Королев был в Ленинграде, в маленьком поселке Ульяновка под Тосной он разыскал Якова Матвеевича Терентьева, того самого начальника 2-го отдела УВИ НВ РККА255255
Управление военных изобретений при начальнике вооружения Рабоче-Крестьянской Красной Армии.
[Закрыть], правую руку Тухачевского, который так помогал ему в ГИРД. Терентьев чудом спасся в 37-м, забился в какую-то богом забытую щель на Чукотке, уцелел. Они проговорили несколько часов. Новогоднее письмо Королева Терентьеву, кажется, последнее письмо, которое отправил Сергей Павлович... «Мои планы и дела не шибко важные, – писал он, – буду весь январь в больнице лечиться. Ничего особенного нет, но вылежать надо. Все прочее – как всегда в неудержимом и стремительном движении».
Но в движении этом в последнее время он постоянно ощущает ранее ему незнакомую, болезненную раздвоенность. Утешает сам себя и утешается. С одной стороны, все вроде бы неплохо. И даже хорошо! Первый в мире трехместный корабль. Триумфальный полет «Восхода-2». Опять же первый в мире человек вышел в открытый космос. Атмосферщики из Академии наук довольны новой ракетой В-5В, которую он переделал для них из «пятерки». Отряд космонавтов пополняется. Утвержден эскизный проект будущего «Союза» – 7К-ОК. «Зонд-3» сделал отличные снимки Луны. Генералы довольны Р-9 и Р-11. Во всем мире оживленно обсуждается военный парад в честь 20-летия Победы, на котором демонстрировались его межконтинентальные твердотопливные ракеты. Это «туфта» – показывали тупиковую разработку, но шуму много. А потом, ведь есть и не «туфта»... Да, все вроде бы неплохо, но...
Неудачи с мягкой посадкой на Луну превысили все пределы, дальше отступать просто некуда. «Зонд-2», запущенный в сторону Марса, сдох – не раскрылись солнечные батареи, а через девять месяцев американский «Маринер-4» передал отличные снимки красной планеты. Американцы еще позади, но расстояние между ними и нами сокращается стремительно. Когда на торжественном приеме в Кремле после завершения полета «Восхода» ликующий Брежнев, еще не привыкший к постоянному восторгу, окружающему где только возможно первое лицо государства, белозубо улыбался всем своим гостям, на мысе Канаверал стартовал первый двухместный «Джемини». Кроме Беляева и Леонова в 1965 году, ни один наш космонавт не вышел на орбиту, а американцы запустили пять кораблей – десять астронавтов. Уайт вышел в открытый космос; Купер и Конрад установили рекорд длительности полета – без малого 191 час, почти 8 суток. Правда, этот рекорд можно отобрать у них довольно легко. Борис Волынов и Георгий Шонин на «Восходе-3» готовятся лететь на 18 суток. Но ведь это уже не столько испытания техники, сколько испытания людей.
Если с двухместным кораблем и выходом в открытый космос нам удалось опередить американцев хоть «на чуть-чуть», то со спутником связи тоже «на чуть-чуть» те вырвались вперед: «Эрли Берд» был запущен на 17 дней раньше «Молнии-1». Что такое 17 дней? Пустяк. Но важен моральный фактор – теперь уже не они нас, а мы их должны догонять. А кто кого будет догонять завтра? Как пойдут дела с Н-1?
Совет Главных совсем не тот – он износился, расползся на куски, как старый ковер, который он привез из Германии. Разлад с Глушко, претензии Пилюгина, конкуренция рвущегося в космос Челомея, наступление Янгеля в военной тематике. Королев не нашел общего языка с новым министром только что организованного Министерства общего машиностроения Сергеем Александровичем Афанасьевым: министр был крут, а Королев не робел и не мог заставить себя, хотя бы из соображений высшей дипломатии, сделать вид, что робеет. Уже когда он лежал в больнице, накануне операции, Афанасьев на очередной коллегии устроил жестокий разнос ОКБ. Мишин, остававшийся за Главного, пробовал защищаться, но был смят. Вернувшись в ОКБ, Василий Павлович сел писать рапорт об уходе. Рапорт через плечо Мишина увидел помощник Главного Виктор Васильевич Косяков и тут же позвонил Королеву в больницу. Королев вызвал к трубке Мишина:
– Ты что делаешь?
– Рапорт пишу. С вами тяжело работать, а с ним вообще никуда... Я обозвал его долдоном.
– Зря. Порви рапорт. Министры уходят и приходят, а мы и наше дело остаемся... Они только и ждут, чтобы мы такие рапорты писали...
Через много лет, когда Василий Павлович рассказывал мне об этом телефонном разговоре, я спросил:
– Как бы развивались события дальше, если бы Королев не умер?
– Его бы сняли через несколько месяцев... Устинов и Афанасьев создавали невыносимую обстановку для работы...
Мишина он тогда уговорил. Себя уговорить было труднее. Нина Ивановна вспоминала:
– Сергей Павлович иногда приходил с работы предельно издерганный. Все его раздражало, даже что домашние шлепанцы не так стоят. Но отходил довольно быстро. А в последние годы, возвращаясь с каких-то совещаний, был уже не столько раздражен, сколько измучен и говорил в запале:
– Я не могу так работать. Ты понимаешь, я так больше работать не могу! Я уйду!
– Куда ты уйдешь, Сережа?
– В Академию...
– Но ты не усидишь в кабинете без своих железок...
– Да, ты права...
Иногда он звонил домой и говорил:
– Я сейчас пойду пройдусь по цехам, что-то нервишки разошлись...
«Вот доживу до шестидесяти лет и все! Ни дня больше тут не останусь, уйду цветочки сажать», – эта фраза Королева, сказанная за месяц до смерти, запомнилась ветерану ОКБ Вахтангу Дмитриевичу Вачнадзе именно потому, что это было совершенно не королевская фраза, не из его лексикона...
И все печали в эти месяцы словно наслаиваются друг на друга. Весь 1965 год тянется горестная траурная цепочка. В самом начале января – похороны Андрея Владимировича Лебединского, замечательного ученого, первого директора недавно организованного Института медико-биологических проблем, о необходимости создания которого Королев писал еще в 1960 году. В январе же в автомобильной катастрофе погибает Иван Васильевич Попков – один из любимцев Королева, талантливый энергичный молодой человек, которому он поручил морскую ракетную тематику. Летом тяжело умирает ослепший Георгий Максимович Шубников – главный строитель космодрома. В декабре – самая тяжелая потеря: Леонид Воскресенский. Ощущение осени жизни, с древа которой облетают листья.
Королев впервые начинает замечать, что собственные невзгоды и чужая смерть отнимают у него силы, которые он уже не может вернуть. В его письмах к Нине Ивановне все чаще и чаще мелькают грустные строчки – жалобы на здоровье: «Я очень стараюсь сдерживаться, т.к. основа моей всей усталости – это нервная система». «...Как-то необычно сильно утомился... В дни наших неприятностей особенно тяжело и трудно, иногда побаливает сердечко и я исправно и в больших довольно дозах принимаю валидол». «Одно могу сказать: стал очень сильно и заметно уставать». «Стараюсь беречь силы, отдыхать и сохранять спокойствие, но устаю как-то совершено необычно сильно». Из предпоследнего письма жене: «...Все время в каком-то состоянии утомления и напряжения... Мне нельзя и виду показать, что я волнуюсь. И я держусь изо всех сил».
Королева угнетает и надвигающаяся на него глухота. Наверное, это расплата за «победные громы Байконура», как сам я когда-то писал в газете. «Я обнаружил, что когда волнуюсь, то еще больше глохну и плохо, совсем плохо стал слышать», – пишет он в одном из писем. Уже когда Сергей Павлович лег на роковую операцию, в больнице установили, какие частоты он слышит хуже, и врач Эфрусси прописал ему слуховой аппаратик. Когда Нина Ивановна приехала к нему, он решил аппаратик опробовать.
– Ты отойди вон к той стене и говори мне одну и ту же фразу, а я скажу, когда перестану слышать, – сказал он жене.
– Ишь, какой ты хитрый, я разные буду фразы говорить, – засмеялась Нина Ивановна.
– Ну хорошо, давай...
К опыту Сергей Павлович отнесся очень серьезно, сидел сосредоточенный, очень внимательный.
Аппаратик купили, но он мало им пользовался. На белом пластике ушного вкладыша остался чуть заметный желтый след – сера из уха Сергея Павловича.
Самый ранний кинокадр, когда мы можем увидеть «живого» Королева, сделан на планерном слете в Коктебеле в 1929 году. Группа молодых парителей тащит в гору планер, и Королев там мелькает несколько секунд в левом нижнем углу кадра. Крепкий такой, загорелый, широкоплечий парень. Он и оставался крепким, широкоплечим и производил обманчивое впечатление здоровяка, которое усиливалось короткой шеей, низко посаженной головой, отчего Сергей Павлович в некоторых ракурсах был похож на готового к схватке боксера или борца. На самом деле здоровяком он в зрелые годы не был. У него было слабое сердце, всякая физическая работа быстро его утомляла, и, может быть интуитивно, он эту работу не любил, избегал. Врачи поставили диагноз – мерцательная аритмия сердца. Сергей Павлович частным порядком показывался академику Владимиру Никитовичу Виноградову. Было назначено лечение, которое эффекта не дало. В 1964 году Виноградов умер. А сердце у Сергея Павловича продолжало болеть. В последние годы все чаще и чаще. И не всегда уже помогала мятная лепешечка валидола. 11 февраля 1964 года Королев проводит совещание в своем кабинете в Подлипках, когда его настигает сердечный приступ.
Запись в дневнике М.К. Тихонравова 3 ноября 1964 года: «КБ. Вечером виделись с СП... Низкое давление. Плохо с сердцем».
Партийный работник В.И. Ламкин вспоминает: «В середине 1965 года проходил актив областной партийной организации, на который пригласили и Сергея Павловича. В те дни он себя плохо чувствовал, но на актив приехал. Прослушав доклад и часть прений, подошел в перерыве ко мне:
– Владимир Ильич, как ты думаешь, если я поеду домой и лягу в постель? Нездоровится. Еле-еле сижу. Задачу свою понял, а выступать, наверное, нет необходимости. Разрешаешь?256256
Королев никогда не «дразнил гусей». В этих словах его видно, что он принимал правила аппаратной игры. Ведь нельзя же думать, что «задачи» Королеву определял областной партийный актив!
[Закрыть]
Я обнял его и хотел сказать, что доложу в президиум, а ехать домой подлечиться, конечно, надо. Взглянул в лицо – оно было покрыто бисеринками пота...»
Не меньше сердечных хворей беспокоят его кишечные кровотечения.
Началось это давно, еще летом 1962 года – сразу после полета Николаева и Поповича, со страшного ночного приступа желудочно-кишечных болей, когда «скорая» увезла его в больницу. На следующий день знаменитый профессор Маят осматривал его, мял живот, все время спрашивал:
– Тут болит? А тут? А тут?
– Нигде не болит, – робко отвечал Сергей Павлович.
Диагноз: изъязвление сфинктера.
