Текст книги "Королев: факты и мифы"

Автор книги: Ярослав Голованов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 89 страниц)

Президиум Всесоюзной конференции по изучению стратосферы.

Ленинград, 31 марта 1934 г.

20

Широта горизонта определяется высотой глаза наблюдателя.

Адмирал Степан Макаров

Ворошилов не любил Тухачевского и скрывал это с трудом. В Тухачевском была открытая уверенность, он всегда знал, что надо делать и чего не надо, и это – раздражало. Еще нервировала пилочка, которую Михаил вдруг быстро, как маленькую сабельку, выхватывал из нагрудного кармана гимнастерки и, не глядя, начинал подпиливать ногти. Трудно объяснить, но в этой пилочке было что-то обидное, издевательское для Клима Ворошилова. При виде этой пилочки он сразу вспоминал, что Михаил – сын поручика лейб-гвардии и сам служил в Семеновском полку, и отогнать от себя эту не первый раз посещавшую его мысль был не в силах. Разговор, однажды вскользь начатый Тухачевским о ракетах, тоже показался каким-то издевательским. Михаил словно ждал и желал возражений и даже улыбнулся, правда, одними глазами, когда Ворошилов сказал, что большого проку в ракетах он не видит.

Разговор этот, вроде бы мимолетный, имел долгую предысторию. Впервые серьезно задумался Тухачевский о ракетах в Ленинграде, когда осматривал Газодинамическую лабораторию. Ее конструкторы и хозяйственники сидели в том же доме № 19 по улице Халтурина, где жил сам Михаил Николаевич. По его распоряжению ракетчикам выделили еще помещение «под шпилем» в центральной части Адмиралтейства и в каменных мешках Иоанновского равелина Петропавловской крепости, где не то что ракетные двигатели запускать, а бомбы авиационные взрывать было можно. Однажды он приехал в крепость посмотреть на испытания. Рев и пламень жидкостного двигателя, невероятная мощь, скрытая в этой машине, поразили его. После испытаний он зашел на стенд. Сильно пахло гарью и какой-то едкой химией. Молоденький, похожий на скворца, Валентин Глушко объяснял ему устройство своего мотора. Он сразу все понял, подивился простоте, если не сказать примитивности конструкции этого «горшка» и еще более укрепился в мысли, что все это – не игрушки, что этот такой жаркий и громкий и в то же время такой маленький огненный агрегат может в будущем изменить весь облик военной техники. Тогда же, после разговора с Глушко, он напишет: «...крайне секретно, но интенсивно ведутся работы по созданию реактивного мотора»...

Сразу, чтобы не забыть, вернувшись из крепости в штаб, он распорядился увеличить оклад Глушко до тысячи рублей. Финансист, когда принес на подпись приказ, робко заметил, что начальник всей лаборатории получает только пятьсот... Тухачевский посмотрел ему в глаза, чуть дольше, чем обычно, и сказал:

– Я знаю.

Потом, уже в Москве, познакомившись с ракетчиками из ГИРД, он часто их сравнивал. Ленинградцы были старше, солиднее, основательнее. Даже молодые. Тот же Глушко, чистенький, аккуратненький, действительно сразу видно, что из университета, новая интеллигенция, ученый завтрашнего дня. А Королев совершенно не похож на ученого. В крепкой его фигуре какая-то хмурая крестьянская деловитость. А говорят, он как раз из интеллигентной семьи. Однажды в разговоре с ним Тухачевский обронил:

– Rira bien, que rira Ie dernier...3232
  Хорошо смеется тот, кто смеется последним (франц.).


[Закрыть]

Королев улыбнулся и тут же бросил в ответ с сильным малороссийским акцентом:

– Je crois, nous ne serons pas d'humeur a rire, tous les deux...3333
  Думаю, что нам обоим будет не до смеха (франц.).


[Закрыть]

Королев был упрям и все время старался скрыть свою молодость подчеркнутым немногословием. Он отвечал на вопросы с ясной строевой краткостью, полагая таким образом расположить к себе заместителя наркома, и разглядеть его за этой вечной деловой насупленностью Тухачевский никак не мог.

Вот Цандера он понял сразу. Уже потому, как тот слушал, вытянув шею и по-донкихотски устремив вперед жидкую рыжеватую бородку, как до белизны сжимал в замке тонкие пальцы, по его быстрым зеленоватым глазам, в которых легко можно было прочесть все его переживания, без труда определялся в нем замечательный и бесполезный тип распахнутого фанатика. На одном совещании, куда приглашены были и ленинградцы, во время обсуждения доклада Королева Цандер вдруг попросил слова и заговорил о полете на Луну, о том, насколько дешево, по его расчетам, может такое путешествие стоить. Лангемак улыбался. Глушко с любопытством переводил взгляд с Цандера на Тухачевского и обратно. Королев что-то шипел, крутился, стараясь на ощупь отыскать своим сапогом ботинок Цандера.

– Фридрих Артурович, – мягко, словно поправляя ребенка, сказал Тухачевский, – мне кажется, сейчас рано говорить о Луне. Думать о межпланетных полетах надо, но сегодня перед нами стоят более неотложные задачи...

Цандер слушал его, неотрывно глядя в глаза, нервно сглатывал, дергая кадыком, и медленно кивал, но так, что понять, укоряет ли он, или соглашается, было невозможно.

Тухачевскому давно было ясно, что в своем стремлении к единству ракетчики правы. Распыление средств, распыление кадров, невозможность обеспечить всех более или менее приличной производственной базой – вот что тормозит их больше, чем отсутствие лимитов на жаростойкую сталь. Хотя и сталь эта, конечно, тоже им нужна...

Невозможно точно установить, кому первому пришла в голову мысль о создании ракетного института: Королеву в московской ГИРД, Петропавловскому в ленинградской ГДЛ или Тухачевскому в Наркомвоенморе (Народном комиссариате по военным и морским делам). Можно только попытаться хронологически проследить, как это все происходило, и понять, что же стоит за трафаретной фразой, кочующей из одной книги по истории ракетной техники в другую: «В 1933 году по инициативе М.Н. Тухачевского был создан Реактивный научно-исследовательский институт...»

Если Ворошилов не любил Тухачевского, то ради справедливости надо сказать, что и Тухачевский не любил Ворошилова. Он все время невольно сравнивал Клима с его предшественником – Михаилом Васильевичем Фрунзе, погибшим в 1925 году на операционном столе при обстоятельствах странных, если не сказать зловещих. Тухачевский никого не винил, гнал от себя мысль о возможной злонамеренности врачей, успокаивал грустной статистикой медицинских ошибок. Фрунзе был талантлив – это сразу чувствовал всякий человек, с ним соприкасающийся. Как всякий человек сразу должен был почувствовать, что Ворошилов – бездарен. Тухачевскому трудно было с ним работать. В 1928 году он просит освободить его от обязанностей начальника штаба РККА. Новое назначение было вполне достойным: командующий Ленинградским военным округом. Так он узнал ГДЛ. Рамки округа ограничивают его инициативу, но, конечно, не без нажима Михаила Николаевича 25 июля 1930 года издается приказ, закрепляющий передачу ГДЛ военному Артиллерийскому институту (АНИИ). Когда 19 июня 1931 года Тухачевский назначается заместителем наркома и заместителем председателя Революционного военного совета (РВС), он получает власть уже всесоюзную и сразу – 15 августа 1931 года – переводит лабораторию ленинградцев в распоряжение вооруженцев РККА.

Взять под свое крыло московскую ГИРД сложнее: ему не хотелось обострять отношения с Робертом Эйдеманом – совсем недавно, в марте 1932 года, его назначили председателем Осоавиахима, детищем которого была ГИРД. Вместо того чтобы помочь своему коллеге по Реввоенсовету, он, получается, посягает на его хозяйство. Впрочем, Роберт Петрович умен и поймет, что ракетчики военным нужнее, а ему и без ракетчиков дел хватит.

Поставив перед собой какую-нибудь задачу, Тухачевский мог на время отвлечься, но никогда не забывал задуманного: ГИРД постоянно в поле его зрения. 1 февраля 1932 года Королев докладывает о работе ГИРД в Управлении ВВС РККА, а через месяц в рабочем дневнике Цандера появляется короткая строчка:

«Поездка на засед. у т. Тухачевского...» Речь идет о большом совещании 3 марта в РВС, на которое Михаил Николаевич вызвал всех начальников своих технических управлений: артиллеристов, авиаторов, химиков и представителей Осоавиахима. Были на заседании и ленинградцы: в том же дневнике Цандера следующая строчка: «4.III.32... Ознакомление тов. Глушко из газодин. лаборатории в Ленинграде с нашими работами». Доклад делал Королев, и доклад Тухачевскому понравился. Тут же принимается решение о необходимости создания Реактивного научно-исследовательского института. Вернувшись домой, ленинградцы составляют и присылают Тухачевскому докладную записку ЛенГИРД, подписанную ее председателем В.В. Разумовым, начальником ГДЛ Б.С. Петропавловским, профессором Н.А. Рыниным, профессором физики М.В. Мачинским, известным пропагандистом науки Я.И. Перельманом и другими энтузиастами. Через неделю на стол Тухачевского ложится пакет из ГДЛ: проект положения о ГНИИ – Газодинамическом научно-исследовательском институте.

Тухачевский многое может, но создать новый институт своей властью он все-таки не в состоянии. Теперь ему предстояло убедить в нужности такого института людей, которые очень не любили, когда их в чем-то начинали убеждать. 26 апреля, собрав все ходатайства и проекты, Тухачевский идет к Ворошилову. Ворошилов не против. Но и не за! Он говорит дежурные фразы об экономии народных денег. Выкладки Тухачевского о перспективах ракетной техники не производят на него никакого впечатления, потому что толком в этих выкладках он ничего не понял. Да и понимать было необязательно. Куда важнее было узнать мнение на сей счет Сталина и Молотова, а тогда уже и решать. Кстати, в Совнаркоме есть Комиссия обороны во главе с Молотовым, которая может (и даже обязана!) такой вопрос рассмотреть и в законодательном порядке внести свое предложение на утверждение Совета Труда и Обороны, председателем которого был тот же Молотов. Такой ход делу и предложил Климент Ефремович, еще раз доказав, что если он не очень силен в ракетной технике, то по части «дворцовой дипломатии» является крупным специалистом.

16 мая Тухачевский представил Молотову подробный доклад «Об организации Реактивного института» с перечислением всех вопросов, которыми институт должен заниматься, и ориентировочной сметой на пять миллионов рублей. Доклад Тухачевского – еще один пример его замечательной прозорливости и ума. Заглядывая на многие годы вперед, он пишет, что ракетный принцип в артиллерии позволит забрасывать снаряд любой мощности на любое расстояние (осуществлено И.В. Курчатовым и С.П. Королевым через 25 лет), а в авиации «повлечет за собой резкое увеличение скорости полета и поднятие потолка самолетов в стратосферу и в конечном итоге разрешит задачу полетов в стратосферу». (Осуществлено А.И. Микояном, М.И. Гуревичем и А.С. Яковлевым через 14 лет.) Останавливаясь на работах ГДЛ и ГИРД, Тухачевский убежденно доказывает, что «результаты работы этих организаций уже на сегодняшний день дают все основания делать выводы о серьезных практических перспективах по применению реактивного двигателя в военном деле. Однако ни средства, ни возможности, ни методы работы ГДЛ и ГИРД не обеспечивают в их настоящем виде скорейшего и полного разрешения реактивной проблемы в части ее практического приложения к военной технике. На основе имеющихся достижений необходима скорейшая организация широкой научной и экспериментальной базы для продолжения этих важнейших работ в форме Реактивного института или другого какого-либо научно-исследовательского учреждения». Тухачевский даже предлагает «отнести строительство Реактивного института к числу ударных строек».

Несмотря на нетерпеливый нерв, который бьется в каждой строке доклада Тухачевского, Молотов не торопится с решением вопроса. Ему действительно не ясно, нужен ли такой институт, насколько все это серьезно, а если серьезно – обязательно ли докладывать об этом Сталину? Неделя проходит за неделей, а решения нет. Во всей предыстории РНИИ постоянно наталкиваешься на некомпетентность. Люди, которые должны принять решение, в самой проблеме не разбираются и, что самое печальное, – не стремятся в ней разобраться. Вместо этого срабатывает бюрократический прием, старый как мир: своей властью надо переложить решение задачи на плечи других. Ворошилов перевалил на Молотова, Молотов, выждав несколько недель, решает, что можно перевалить еще на одну комиссию и поручить ей рассмотреть доклад Тухачевского. Не без удивления увидел Михаил Николаевич в списках членов этой комиссии, так называемой Комиссии № 1103, свою фамилию. Теперь ему надо самому рассматривать собственное предложение. Прошло еще две недели. 5 июля председатель Комиссии № 1103 заместитель Ворошилова Иван Алексеевич Акулов представил, наконец, Молотову проект постановления об организации института. Прошло еще три недели прежде чем это постановление было возвращено на доработку: требовалось решить вопрос о строительстве, уточнить его сроки и размеры ассигнований. Одновременно было признано целесообразным расширить состав комиссии, ввести в нее дополнительно Ворошилова и Кагановича. 20 ноября Комиссия обороны делает Тухачевского председателем этой новой расширенной комиссии. Создается щекотливое положение: мало того, что Тухачевский должен решать судьбу собственного предложения, он, как председатель, должен еще как бы руководить теперь секретарем ЦК ВКП(б) Кагановичем, заместителем наркома Акуловым и даже самим наркомом Ворошиловым. Круг замкнулся: с Ворошилова Тухачевский начал, к Ворошилову пришел.

...Часто приходится слышать, что в сталинские времена все вопросы решались безо всякой бюрократической волокиты, с замечательной оперативностью. Решались. Сталиным.

Но тогда дело до Сталина не дошло: вопрос о каком-то реактивном институте сочли слишком мелким. А потому вся эта бюрократическая карусель продолжала вертеться. Собрать расширенную комиссию, состоящую из постоянно занятых и в большинстве своем не подчиненных ему людей, Тухачевскому было очень трудно. Да и у него самого, как у заместителя наркома, летом дел прибавилось: он очень хотел побывать на учениях. Вопрос о создании института затянулся.

Однако, просчитывая все варианты решения этой проблемы, Михаил Николаевич предполагал, что и такой «стоп-вариант» возможен. Находясь уже достаточно долго в верхних эшелонах власти, он знал, что в ряде случаев не следует лезть на рожон. Здесь вполне допустима военная аналогия: атака захлебнулась – значит, надо окопаться, выждать время, использовать передышку для укрепления тылов.

О «тылах» он подумал еще на мартовском совещании в РВС: поставил вопрос о создании производственной базы для ракетных исследований Королева и его товарищей. Опять-таки, укрепляя «тылы», он пишет в шефскую комиссию по осуществлению изобретений Циолковского:

«В Москве работает в системе Осоавиахима организация МосГИРД. Специальная группа инженеров этой организации интенсивно работает над конструированием ракетных моторов на жидком топливе, причем часть моторов уже имеется в рабочих чертежах, подлежащих срочному осуществлению. Эти работы, связанные с изобретениями К.Э. Циолковского в области ракеты и межпланетных сообщений, имеют очень большое значение для Военведа и СССР в целом.

Ввиду особой специфичности ракетных моторов совершенно необходимо иметь при МосГИРД небольшую опытную механическую мастерскую для их изготовления.

Прошу... принять все меры по линии общественности к оказанию действительной помощи МосГИРД в отношении предоставления ему оборудования НКТП3434
  Народный комиссариат тяжелой промышленности.


[Закрыть]. МосГИРД же, как малоизвестная организация, несмотря на ряд принятых мер, получить до сего дня оборудование не смогла.

Зам. Наркомвоенмора и председателя РВС СССР

Тухачевский.

Приказ о создании «Опытного завода ЦГИРД» Эйдеман подписал 25 апреля 1932 года.

Ну, а под гордым названием «Опытный завод» скрывался все тот же подвал на Садово-Спасской. Внешне ничего не изменилось, разве что со снабжением стало полегче: как-никак завод!..

Лето и осень Тухачевский был очень занят на манёврах и учениях, а с зимы начал подготовку к новой атаке. 10 декабря он пишет письмо к Кагановичу с просьбой ускорить дело с созданием ракетного научно-исследовательского центра, найти ему помещение. В начале нового 1933 года об этом пишет газета «Техника». При случае Тухачевский напомнил Кагановичу, что он – член специальной комиссии и реактивный институт на нем тоже «висит». Михаил Николаевич так живописал полет ракеты (хотя ни одна ракета еще не летала), что Каганович в феврале 1933 года дал приказ Московскому горкому партии и ОГПУ отыскать в Москве какой-нибудь гражданский институт, в двадцатидневный срок выселить его из Москвы, а освободившееся помещение отдать ракетчикам. Дамоклов меч навис над Пушным институтом в Реутово под Москвой. Всякое движение научной мысли в области совершенствования добычи «рыхлого золота», как называли в старину меха, прекратилось полностью: ждали выселения. Но обошлось: хоромы меховщиков были признаны для ракет негодными. Пересмотрели еще несколько зданий и все отвергли.

Заниматься поисками помещения для будущего института Тухачевский поручает всем своим службам. 7 января 1933 года начальник Управления военных изобретений (УВИ) Новиков нашел, как ему казалось, вполне подходящий военный склад, но никак не мог сообразить, куда его выселить. Письмо его Тухачевскому заканчивалось трафаретно: «Прошу ваших указаний». Вместо указаний он получил разносную резолюцию:

«т. Новикову. Я Вам 100 раз приказывал найти институт в Москве на предмет внесения предложения о его выселении. Полгода вы ничего по этому поводу не делаете. Безобразная неисполнительность. Предлагаю 13/1 представить предложения.

Тухачевский, 11/I».

Трудно было выбрать момент более неподходящий для визита бывшего парторга ГИРД Корнеева к начальнику УВИ. Получив такой разнос от начальства, Новиков слышать не мог об этих ракетчиках.

– «Человеческие условия»! «Человеческие условия»! – передразнивал он Корнеева. – Вредители тоже, между прочим, все время ставили вопрос о человеческих условиях.

Корнеев опешил. Потом спросил:

– Хорошо, а что слышно о новом помещении? – он не знал, что сыпет соль на раны начальника УВИ.

– Я не уполномочен отвечать Вам на этот вопрос! – заорал Новиков.

Тухачевский понимал, что с созданием института встанет вопрос о пополнении его кадров. Он начинает заботиться об этом загодя. 22 июня 1932 года начальник артиллерийского факультета Военно-технической академии РККА Могилевник докладывает Тухачевскому: «Во исполнение Ваших личных указаний для подготовки командиров-инженеров по реактивному делу, артиллерийским факультетом выделяются следующие слушатели баллистического и промышленного отделений...» В списке – 27 фамилий.

10 апреля 1933 года Королев делает доклад о работах ГИРД на президиуме Центрального совета Осоавиахима, в котором конечно же опять ставит вопрос о переводе ГИРД в Военвед. После обсуждения доклада президиум принимает решение: «...поручить Р.П. Эйдеману доложить Наркомвоенмору вопрос о ГИРД, состоянии работ и условиях передачи ГИРД в РВС. Принципиально считать вопрос о передаче ГИРД в РВС предрешенным».

Прежде чем доложить наркому, Эйдеман пишет Тухачевскому: «Для пользы дела это безусловно необходимо, так как работа ГИРД вышла уже за те пределы, какие намечались ЦС Осоавиахима при ее организации».

Но и после этого письма Эйдеман, предвидя реакцию Ворошилова, не пошел к нему, ограничился письмом, мол, есть такое решение, но и свое мнение высказал вполне определенно: «В настоящее время работы по изучению проблемы реактивных двигателей получили такое развитие, которое не может быть надлежащим образом обеспечено в системе Осоавиахима и требует более широкого и глубокого изучения»,

За день до этого Королев посылает Тухачевскому письмо, которое начинается так; «Тяжелое положение группы по изучению реактивных двигателей (ГИРД), которой я руковожу, и не видимый конец наших мытарств заставляют меня обратиться к вам непосредственно».

Королев напоминает о совещании 3 марта 1932 года в Реввоенсовете, о решении создать ракетный центр и говорит, что ничего не сделано. Он по пунктам ставит вопросы, требующие безотлагательного решения: помещение, снабжение, транспорт, финансы, бытовые условия, кадры3535
  Совместительство продолжалось: М.К. Тихонравов числился на авиазаводе, А.В. Чесалов B.C. Щетинков – в ЦАГИ, В.А. Федулов – в МАИ и т.п.


[Закрыть].

В это же время коммунисты ГИРД: Корнеев, Ефремов, Грязнов, Голышев, Буланов, Иванов и Параев пишут письмо Сталину. В письме звучат отчаянные ноты: «...Факт смерти этого старейшего работника (Ф.А. Цандера. – Я.Г.), много лет и много сил отдавшего делу реактивного движения, является последней каплей, переполнившей чашу нашего терпения, и заставляет нас еще сильнее заострить внимание на бюрократизм и безобразное отношение к проблеме Реактивного движения, и в частности – к нашей группе...

Работая в сыром темном подвале в невероятно тяжелых условиях, при электрическом освещении, не имея ни станков, ни оборудования, ни материалов, ни средств передвижения, ни продуктов питания, группа, собирая энтузиастов реактивного дела, работала очень много, иногда по целым суткам».

В письме коммунисты объясняли Сталину, что ГИРД переросла рамки Осоавиахима, что нужен институт.

Поддерживая московских коллег, руководители ГДЛ послали письма командующему Ленинградским военным округом Белову и первому секретарю обкома Кирову, в которых тоже говорили о необходимости «скорейшего создания специализированного института».

Ни Сталин, ни Киров, ни Белов на письма не ответили. Удивительное дело, но уже давно замечено, что труднее всего принять решение, которому никто не сопротивляется. ГИРД хотела в Военвед. Военвед брал. Осоавиахим отдавал. Но дело с места не двигалось. Высокие инстанции медлили с решением, которого так ждали в подвале на Садово-Спасской. Кроме того, не совсем верно утверждение, что «Военвед брал». Брал Тухачевский, а это еще не Военвед. В самом Военведе было немало людей, рассуждавших по принципу: а зачем нам это нужно? Не покупаем ли мы кота в мешке? Не прибавят ли эти ракетчики хлопот на нашу голову? А потому, на всякий случай, Управление военных изобретений совместно с финансовым управлением РККА направили в ГИРД ревизоров. Бдительные хозяйственники установили, что имеют место некоторые нарушения финансово-хозяйственной дисциплины, упущения в учете и отчетности, и что Королев незаконно присвоил себе 1200 рублей. В своих выводах ревизоры были довольно категоричны: «Состояние учета и отчетности настолько неудовлетворительно, что дает возможность проделывать разного рода махинации».

Был издан приказ, подписанный начальником Управления военных изобретений: «нач. ГИРД тов. Королеву за неудовлетворительное состояние финансово-хозяйственной деятельности ГИРД объявляю выговор и предупреждаю, что при повторении подобных явлений будут приняты более строгие меры воздействия». В конце июня Королев отправляет подробный доклад об истинном положении дел, все детально, по пунктам, разъясняет, пишет о предвзятости и тенденциозности ревизоров, которые не учли специфики работы ГИРД, объясняет, откуда взялись злополучные 1200 рублей, настаивает: «Прошу это позорное обвинение с меня снять».

Однако куда более этих дурацких 1200 рублей задели Королева слова из доклада ревизоров о том, что «ГИРД создал производственную базу, вполне достаточную для выполнения стоящих в ГИРД работ... Рабочая площадь вполне достаточна но размерам... Положение с кадрами обстоит благополучно...»

Да что же это такое?! Неужели же люди не видят, в каких условиях они работают?!

Смерть Цандера, тупик, в который зашли испытания его двигателя ОР-2, нескончаемая череда прогаров и отказов с двигателем 09 Тихонравова, пожар на стартовой площадке в Нахабине, неудачный полет на РП-1, когда планер врезался в землю, а его вышвырнуло из кабины так, что чудом шею не сломал, а тут еще эти ревизоры, которые почти полгода лазают по всем углам и задают дурацкие вопросы, – все это создавало у Королева состояние угнетенное. Он чувствовал, что находится на нервном пределе и боялся срыва. Успокаивал себя и других философски: всякая кризисная ситуация по определению не может быть долговременной. В самом ближайшем будущем двигатели перестанут прогорать, клапаны – замерзать, вопрос о новом институте будет решен, солнце выйдет из-за туч, и жизнь будет, наконец, прекрасна!

Так в конце концов и случилось: полетела ракета Тихонравова и ракета Цандера, и вопрос с институтом был решен, и солнце вышло из-за туч. А пока...

А пока начинается новый оборот карусели. Понимая, что Ворошилов уже не может слышать от него о ракетах, Тухачевский предпринимает, опять-таки по всем законам военной науки, обходной маневр. Военно-морская инспекция, руководимая Николаем Владимировичем Куйбышевым – братом Валериана Владимировича Куйбышева, председателя Госплана, получила указание обследовать организации, работающие в области ракетной техники, и доложить наркому. Куйбышев уже немного в курсе дела: в декабре 1932 года только что назначенный Тухачевским новый начальник ленинградской Газодинамической лаборатории Иван Терентьевич Клейменов рассказал ему в письме о всех бедах ракетчиков. «Таким образом, – заканчивал Клейменов свое грустное послание, – потеряли почти год, а институт еще не организован...»

Ракетных центров, которые требовалось обследовать, было не столь много, однако, только в июне комкор Куйбышев представил Ворошилову докладную записку, в которой отмечалось, что работы ГДЛ и ГИРД «имеют первостепенное значение», притом, что «ГИРД до сего времени не имеет приспособленного помещения, транспорта, кадров, обслуживания и материалов, необходимых средств, а также полигона для испытаний», короче – ничего не имеет, а работы – первостепенного значения!

Куйбышев считал, что «дальнейшее существование ГДЛ и ГИРД как самостоятельных организаций нецелесообразно ввиду распыления средств и незначительных кадров научно-исследовательских работников по реактивному движению, а также нечеткой организации работ и параллелизма в них».

В записке предлагалось объединить ГДЛ и ГИРД, а вновь созданный институт «изъять из ведения Управления военных изобретений и для более тесной связи с промышленностью и обеспечения производственной базой подчинить его ГУАП НКТП»3636
  Главное управление авиапромышленности Народного комиссариата тяжелой промышленности.


[Закрыть].

В записке Куйбышев подсказывал Ворошилову выход, который его очень устраивал: спихнуть это темное дело в НКТП Серго Орджоникидзе. Однако делать это совершенно открыто неудобно, и Ворошилов накладывает на записку Куйбышева туманную резолюцию:

«т. Тухачевскому.

В это дело нужно внести ясность. Если не хотите передавать нашу ГДЛ НКТП, то нужно все дело организовать по-другому. А лучше всего передать это дело НКТП.

Ворошилов. 18.VI.33 г.»

Какую еще ясность надо вносить, когда и так все яснее ясного? Почему надо организовать дело «по-другому», если уже сто раз решали, как же его надо организовать? Все это – дым. Главное: «лучше всего передать это дело НКТП». Нарком полагал, что эти его маленькие хитрости никому не видны. Впрочем, уже 3 августа он принимает решение совершенно определенное: «ГДЛ и ГИРД слить в одну организацию, передав ее НКТП». Так в год, когда к власти пришел Адольф Гитлер, на знамени которого был начертан паук войны, главный военачальник СССР не заинтересовался разработками нового оружия, которое менее чем через десять лет будет признано самым перспективным оружием второй мировой войны. Быть недальновидным в делах семейных – огорчительно, а в делах государственных – преступно...

Вскоре и помещение нашлось. 9 сентября замещающий заболевшего Новикова Терентьев3737
  Яков Матвеевич Терентьев после казни М.В. Тухачевского, чудом избежав расстрела, был сослан на Чукотку. Там уже во время Великой Отечественной войны дошли до него слухи о замечательном секретном оружии Красной Армии – «катюшах», для рождения которых он так много сделал. После реабилитации Яков Матвеевич жил в маленьком поселке в Ленинградской области. Он переписывался с Королевым. Новогоднее поздравление Терентьеву в конце 1965 года – одно из последних писем, написанных рукой Сергея Павловича.


[Закрыть] – один из немногих, кто, как и Тухачевский, верил в будущее ракетной техники, доложил: «...слияние может быть произведено на базе существующих организаций ГДЛ и ГИРД путем введения временного штата Реактивного института, переброски в Москву части работников и оборудования ГДЛ и занятия помещений Всесоюзного института сельскохозяйственного машиностроения, предоставленных для Реактивного института Моссоветом».

Не всегда так, как хотелось бы, и всегда не так быстро, как надо бы, но все постепенно образовывалось...

Вот такова долгая, мучительная предыстория создания РНИИ. Конечно, кто спорит, дело новое, ведь это был первый в мире (!) научно-исследовательский институт по ракетной технике, а всякое новое дело рождается трудно. Но вместе с тем в этой организационной эпопее отражается и нечто такое, что, увы, принадлежит не только 1933 году. Волокита, некомпетентность, игнорирование мнения людей осведомленных людьми неосведомленными. И оптимистическая концовка тоже должна послужить уроком: убежденность, энергия, вера в людей одержимых, преданность высшей цели, направленной на благо страны, побеждали. И будут побеждать!

Сентябрь 1933 года был у Михаила Николаевича особенно трудным. Вовсю шла подготовка к маневрам Балтийского флота, которыми он должен был командовать. Завершалось – но помогать-то все равно надо – строительство аэростата «СССР». А тут еще – председательство в правительственной комиссии по расследованию причин авиационной катастрофы 5 сентября. Тогда на АНТ-7 погибли заместитель Серго Орджоникидзе, начальник Главного управления авиационной промышленности Баранов с женой, начальник Главного управления Гражданского воздушного флота Гольцман, директор завода № 22 Горбунов – всего восемь человек. Необходимо разобраться. Это его святой долг перед памятью Петра Ионовича, светлого, замечательного человека. В сентябре он замещает наркомвоенмора. Все военные дела на нем. Вдобавок ко всему – французы: ему поручают принять и сопровождать (благо он свободно говорит по-французски) делегацию во главе с министром Пьером Котом. Французы интересуются авиацией. Он везет их в ЦАГИ, на опытный авиазавод. 21 сентября проводы. На аэродроме все по высшему разряду. Оркестр грянул так, что, казалось, желтые листья закружились в воздухе не потому, что пришла осень, а от «Марсельезы». Он внимательно изучал всегда поражавшую его, доведенную до невероятного совершенства динамику почетного караула. Вернувшись с аэродрома в наркомат, быстро прошел в кабинет, раскрыл папку «На подпись», взглянул на первый лист и улыбнулся:

«Наконец-то!» То, за что он так долго боролся, свершилось: на бланке Реввоенсовета был напечатан приказ № 0113 об организации Реактивного научно-исследовательского института (РНИИ). Ткнул перо в граненую чернильницу и радостно расписался: «М. Тухачевский».

Пункт второй приказа гласил: «Формирование института начать 25 сентября и закончить 1 ноября 1933 года».

Да не тут-то было...