Текст книги "Королев: факты и мифы"
Автор книги: Ярослав Голованов
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 63 (всего у книги 89 страниц)
Монтаж первого искусственного спутника Земли ведут слесари-сборщики опытного завода Юрий Дмитриевич Силаев и Николай Васильевич Селезнев
Вячеслав Иванович Лаппо
Александр Иванович Носов
Лейтенант-инженер Борис Семенович Чекунов
Лейтенант Виктор Хусинович Алиев, начальник расчета
Лейтенант Анатолий Иванович Кудряшов, участник первых пусков ИСЗ
Запуск первого спутника 4 октября 1957 г., 22 часа 28 минут по московскому времени
58
Когда то, чего мы очень долго ждем, наконец приходит, оно кажется нам неожиданностью.
Марк Твен
Королеву очень хотелось, чтобы люди поняли важность ими совершенного. На стихийном митинге, забравшись на импровизированную трибуну, Сергей Павлович взволнованно сказал:
– Дорогие товарищи! Сегодня свершилось то, о чем мечтали лучшие умы человечества! Пророческие слова Константина Эдуардовича Циолковского о том, что человечество вечно не останется на Земле, сбылись. Сегодня на околоземную орбиту выведен первый в мире искусственный спутник. С выводом его начался штурм космоса. И первой страной, проложившей дорогу в космическое пространство, явилась наша страна – страна Советов! Разрешите мне поздравить всех вас с этой исторической датой. Разрешите особо поблагодарить всех младших специалистов, техников, инженеров, конструкторов, принимавших участие в подготовке носителя и спутника, за их титанический труд...
В речах и выступлениях Сергей Павлович подчас употреблял слова, которые никогда не произносил в обыденной жизни, вроде вот этого: «титанический», или «дерзновенный». Закончил он свою речь хорошо и просто: «Еще раз большое вам русское спасибо!»
Испытатели нестройно грянули: «Ура!». Слава Лаппо прямо на улице натянул антенну, поставил приемник на полную мощность, и над «площадкой № 2» громко звучало «бип, бип, бип...». Все были возбуждены необычностью совершенной работы и радостной перспективой улететь, наконец, домой. Возбуждение усилилось, когда заместитель Королева Евгений Васильевич Шабаров дал команду начальнику экспедиции (это высший хозяйственный чин) выдать победителям спирт. Чтобы не ходили по несколько раз, Шабаров определил норму: чайник на человека. («Когда я подписывал акты на списание спирта, у меня даже рука устала».) Может быть, именно щедрость Шабарова, сознание, что чайник выпить трудно, привели к тому, что сильно пьяных не было.
Днем, когда НИПы окончательно сформировали орбиту и стало ясно, что спутник будет летать долго, состоялись торжества в маленьком кинозале. Выступал Рябиков, передал приветствия от руководителей партии и правительства. Потом Королев и Келдыш вновь объясняли значение совершенного и поздравляли с успехом. Вечером на Совете Главных с участием Келдыша решили, что, пожалуй, нужно подготовить толковую статью о спутнике. Дело это поручили Скуридину, он подключил Охоцимского и несколько королевских специалистов.
Уже на ночь глядя полетели в Москву: Королев взял за правило летать на полигон и с полигона только ночью – так он экономил рабочий день. Впрочем, теперь правильнее было бы сказать, что прилетели они на полигон, а улетали уже с космодрома. Правда, названия ему еще не придумали и в сообщении ТАСС о месте, откуда запускался спутник, вообще не было сказано ни слова.
В Ил-14 кто-то еще переговаривался, но большинство, сморенные предыдущей бессонной ночью и шабаровской щедростью, уже подремывали, когда из пилотской кабины вышел любимец Королева командир корабля Толя Есенин и, наклонившись над креслом Главного, сказал громким шепотом, который часто бывает слышнее крика:
– Сергей Павлович, весь мир гудит, на всех языках: «Россия», «Спутник»...
Королев быстро встал, прошел в кабину летчиков. Через некоторое время вернулся задумчиво просветленный:
– Да, товарищи, вы не представляете – весь мир говорит о нашем спутнике... – И добавил с улыбкой: – Кажется, мы действительно наделали много шума...
Первыми в США засекли спутник не могучие средства ПВО, а радиолюбитель Чарльз Титерс и священник Чарльз Вуд из Нью-Джерси. Дежурный редактор «Юнайтед Пресс Интернэйшнл» Генри Торнберри собирался уходить домой, надел пальто и ждал прихода сменщика, когда вдруг «ожил» телетайп ТАСС и побежали строчки о спутнике. Торнберри быстро сообразил, что это великая сенсация, и начал перегонять срочные сообщения в Нью-Йорк. Два часа он работал без устали и совсем запарился, потому что не было времени даже снять пальто.
События в Вашингтоне 5 октября 1957 года вообще напоминали старинные классические сказки с волшебными превращениями. В доме № 1125 по 16-й авеню в нарядном зале для приемов советского посольства в этот день собрались участники совещания по координации запусков исследовательских ракет в период МГГ. Во время приема научного обозревателя «Нью-Йорк таймс» Уолтера Салливэна позвали к телефону. Звонили из редакции, чтобы сообщить: русские запустили спутник! Салливэн передал новость Ллойду Беркнеру – главному координатору всех исследований по ракетам и спутникам программы МГГ. Беркнер вытаращил глаза и захлопал в ладоши, чтобы привлечь внимание собравшихся. Все умолкли и обернулись.
– Господа! «Нью-Йорк таймс» сообщила о запуске спутника на орбиту высотой 900 километров. Я бы хотел поздравить советских коллег с их достижением...
Советские коллеги, равно как и посольские дипломаты, ничего не знали, и им оставалось лишь таинственно улыбаться и подмигивать американцам – вот, дескать, какой сюрприз мы вам устроили...
Не успел президент Эйзенхауэр прилететь на уикэнд в Геттигсберг, чтобы немного отдохнуть и поиграть в гольф, как тут же телефонный звонок Хегерти, пресс-секретаря Белого дома: «Советы запустили спутник» – возвращает его в Вашингтон...
Только что ушедший в отставку министр обороны Чарльз Вильсон заявил: «Это всего лишь изящный научный фокус...»
Вернер фон Браун раньше других понял, что, увы, это не фокус. Новому министру обороны Макэлрою он сказал пророческие слова: «Ну, теперь в Вашингтоне разразится сущий ад!» Он имел в виду только политический резонанс, но нарушился весь уклад американской жизни: газетная буря уже к 8 октября привела к падению биржевых акций на общую сумму в 4 миллиарда долларов...
Телевизионные пророки утверждали, что стоит русским захотеть, и они разрушат Нью-Йорк немедленно. «Из всех символов мифологии страха, – писал потом американский ученый Герберт Йорк, – спутник был самым драматическим»...
Пастор Клут в Вашингтоне предсказывал конец света...
Американцы оказались неподготовленными к такому событию прежде всего потому, что не хотели к нему готовиться. Они не допускали мысли о том, что Советский Союз может запустить спутник раньше, чем США. Не допускали, несмотря на то, что ЦРУ еще в 1955 году представило Национальному совету безопасности информацию о том, что подготовка к запуску спутника идет в Советском Союзе полным ходом. Это довольно распространенное явление: с одной стороны, правительство вроде бы не жалеет средств для своих разведывательных служб и ни в чем им не отказывает, но, когда службы эти сообщают нечто действительно важное, оправдывающее свое существование, – их никто не желает слушать.
Однако и в Советском Союзе тоже были не подготовлены к явлению спутника. Я имею в виду не «широкие круги общественности», которые всегда не в курсе того, что они с таким жаром бросаются одобрять или осуждать. В данном случае можно сказать, что не в курсе оказались и те, кто непосредственно этим делом занимался. Общее настроение наших специалистов довольно точно передает в своих воспоминаниях Владимир Павлович Бармин: «Сам спутник до того, как он стал реальностью, вышел на орбиту, моментами казался какой-то невозможной фантастикой. Но это, конечно, только моментами, в целом же каждый из нас делал свое дело и видел весь запуск как сумму отлаженных операций, которые непременно должны сработать. Куда же он денется, этот спутник? Конечно же полетит...»
Да, для людей, собравшихся в начале октября 1957 года на «площадке № 2», это была, прежде всего «сумма отлаженных операций». Подняться над «отлаженными операциями» они не могли не только в силу своей инженерной заземленности, но и по причине отсутствия каких-либо аналогов, – ничего похожего никогда не было. Многие годы они запускали разные ракеты – большие и маленькие, пуски эти имели, разумеется, какой-то общественный и даже международный резонанс. И полет ракеты со спутником тоже будет, конечно, иметь резонанс, наверняка больший, поскольку это все-таки не просто запуск, а запуск, выражаясь словами генерала Вильсона, с «научным фокусом». Однако ни Королев, быть может, единственный, кто в полной мере мог оценить масштаб события, ни увлеченный чисто научной задачей Келдыш, ни радостный Тихонравов, очень довольный тем, что давние его расчеты воплотились в реальную работу, ни чиновники из ЦК и Совмина, которые более всего думали о том, как заслужить похвалу – нет, не за феноменальный эксперимент, а за обгон американцев – ведь Хрущев обожал обгонять американцев, – никто никогда не предполагал, что запуск спутника произведет такой переворот в умах всего населения планеты. К такой реакции мира совершенно не были готовы и наши идеологи, возглавляющие средства массовой информации. 5 октября, когда весь мир действительно гудел, взбудораженный эпохальным событием, «Правда» вышла с передовой статьей «Подготовка к зиме – дело неотложное». Само сообщение ТАСС о запуске спутника отличалось такой скромностью газетной «подачи», какая заставляет думать, что и газетчики тоже ничего не поняли. И понять значение того, что свершилось, через некоторое время заставил их, прежде всего мир, а не Королев, Келдыш, Суслов или Хрущев.
Потом об этой октябрьской ночи будут написаны тысячи статей, целые библиотеки книг, будут сочинены стихи о спутнике, сложены песни, а американский моряк Роберт Венутти попадет на страницы популярных журналов как изобретатель прически «sputnik» – четыре облитые лаком пряди торчали, как сосульки, на бритой голове. Старт 4 октября долгие годы будет анализироваться со всех сторон: научной, технической, исторической, политической. Он заставит по-новому взглянуть на многие проблемы нашего века, начиная с ревизии высшей школы и кончая доктринами мирного сосуществования разных политических систем на одной планете. Американская газета «Вашингтон ивнинг стар» комментировала запуск первого спутника с беспощадным лаконизмом: «Эра самоуверенности кончилась». Французский журнал «Пари-матч» констатировал: «Рухнула догма о техническом превосходстве Соединенных Штатов».
Да, о политике, первенстве в экономике, новом оружии говорили больше всего, и лишь немногим открылась вся философская, мировоззренческая глубина этого события, которое именно потому, что было воистину великим, вмещалось в одну короткую фразу: «Впервые на Земле нечто, подброшенное вверх, не упало». Все последующее в жизни Королева и его преемников: лунники, гагаринский триумф, межпланетные полеты; все, свидетелями чего мы стали после смерти Сергея Павловича: высадка на Луну, гигантские орбитальные станции и полет за пределы Солнечной системы; все, свидетелями чего станут наши дети и внуки: марсианская экспедиция землян, лунная индустрия и создание солнечной энергетики в околоземном пространстве – все это уже вторично и является по сути своей лишь усложненным, технически более совершенным вариантом того, что произошло 4 октября. Поняли это не сразу, но и не сразу поняли не все...
После возвращения в Москву Королев был принят Хрущевым. Беседа была совершенно непринужденной. В благодушном настроении Никита Сергеевич был очень милым, веселым человеком, общение с которым доставляло истинное удовольствие, но в гневе зверел, становился неуправляем и дик. Сейчас, начитавшись правительственных вестников ТАСС и радиоперехватов, с восторгами по поводу спутника, Хрущев был очень оживлен, разглядывая Королева своими умными лукавыми глазками, говорил откровенно:
– Когда вы нам писали о спутнике, мы вам не верили. Думали, это так, фантазирует Королев, хвастается, да... Но теперь другое дело... Близится годовщина Октября, Сергей Павлович, сорок лет Советской власти как-никак, да... Хотелось бы что-нибудь к празднику, а?
– Например, спутник, который бы вместо сигналов передавал «Интернационал», – подсказал сидевший рядом Анастас Иванович Микоян.
– Ну что ты со своим «Интернационалом», – одернул его Хрущев, – что это тебе – шарманка, что ли?..
– А что, если запустить спутник с живым существом, с собакой? – предложил Королев с таким выражением лица, будто идея эта только сейчас его осенила.
– С собакой? – встрепенулся Хрущев. – А что? Здорово! Представляешь, Анастас, собака в космосе, а? Это годится! Давайте собаку! Но к празднику! Договорились, Сергей Павлович, а? Можете просить все, что хотите, но к празднику, договорились? – Хрущев расхохотался.
– Будем стараться, Никита Сергеевич, – улыбнулся Королев.
Королев как хороший инженер знал, что сделать и запустить спутник с собакой за месяц – невозможно, даже если люди будут весь месяц работать круглосуточно. Но он знал, что сделать его придется, и он его сделает.
Над простейшим моим вопросом, когда же врачи начали работу по подготовке полета человека в космос, профессор Яздовский задержался неожиданно долго. Потом ответил:
– Думаю, что подготовка к полету Юры началась примерно за 12 лет до его старта...
12 лет... Гжатский школьник Юраша (так называла его мама) Гагарин не мог знать, сколь важное для него совещание состоялось в красивом особняке на Ленинском проспекте Москвы. В кабинете президента Академии наук СССР Сергея Ивановича Вавилова сидели Сергей Павлович Королев и Владимир Иванович Яздовский. Сначала говорили в основном Вавилов с Королевым – о развитии нынешней ракетной техники: до каких высот уже возможно добраться, о том, какую аппаратуру в первую очередь надо поднять в стратосферу и как ее оттуда вернуть.
Вавилов давно интересовался небом. Конечно, интересы у них с Королевым были разные. Вавилову хотелось узнать, что там, в стратосфере и выше, есть и чего нет, понять природу в общем-то тончайшего в межпланетных масштабах слоя вещества на границе Земли и космоса, а если быть уж совсем точным, более всего интересовали его – одного из крупнейших в мире специалистов – оптические свойства этого слоя. У Королева была другая цель. Королеву хотелось там летать. Но эти интересы были связаны, даже закольцованы: нельзя было понять природу стратосферы, не попав туда, и нельзя было попасть туда, не узнав этой природы. Требовалось совместное последовательное движение вперед. Это хорошо понимал и президент, и Главный конструктор.
– А вас, Владимир Иванович, мы просим возглавить биологические исследования, – Вавилов обернулся к Яздовскому. – Вероятно, вам понадобится помощь различных учреждений биологического и медицинского профиля. Андрей Николаевич Туполев рассказывал, что вы хорошо умеете организовывать исследования как раз в условиях реального полета. Подберите людей, заказывайте аппаратуру. В средствах обещаю особенно вас не стеснять. И давайте начинать...
Сергей Иванович неторопливо проводил гостей до приемной. Он никогда никуда не торопился, а потому никогда не опаздывал и успевал сделать больше людей торопящихся.
Когда происходила эта встреча, Яздовскому было 36 лет. К этому времени он, старший сын бывшего коллежского асессора ашхабадского таможенного чиновника VIII класса, не без труда (сын служащего) поступил, а затем накануне войны со Сталинской стипендией закончил Ташкентский мединститут и всю войну – «от звонка до звонка» – прошел вместе с летчиками 4-го Украинского и Прибалтийского фронтов дивизионным врачом. И после войны, не сняв погон, переведен был в Москву, в Институт авиационной медицины. Работал очень напористо, участвовал в испытаниях разной авиационной техники и был замечен Туполевым. Андрей Николаевич и свел его с Королевым.
Начав еще с времен Фау-2 осуществление научной программы физиков (см. главу 45), Королев параллельно проводил и биологические пуски. Профессор В.Н.Чернов, доктор медицинских наук В.И.Яковлев и их сотрудники первые биологические исследования на ракетах начали еще в 1949 году. В декабре следующего года эта программа обсуждалась на совместной сессии АН и АМН СССР. Возник спор: кого пускать? Одни предлагали начинать с мышей, крыс и другой лабораторной мелочи (бедные мухи дрозофилы, вся вина которых заключалась в быстром размножении, что позволяло скорее проследить за передачей наследственной информации, были тогда изгнаны отовсюду Т.Д. Лысенко и его единомышленниками, и даже вспоминать о них считалось научным хулиганством), другие настаивали на опытах с собаками. Бесспорно были хороши обезьяны – как никак «ближайшие родственники» человека, но обезьяны трудно поддаются дрессировке, склонны к простудам и разным хворям, начинают очень волноваться в непривычных условиях, могут датчики с себя сорвать. Тогда на сессии кинологи (так по-ученому называют собачников) во главе с директором Института авиационной медицины Алексеем Васильевичем Покровским и Владимиром Ивановичем Яздовским в спорах этих победили. Поддержал их и академик Анатолий Аркадьевич Благонравов, которого Вавилов, никогда ничего не забывающий, рекомендовал председателем Государственной комиссии по организации и проведению полетов животных на ракетах. К работе этой со стороны Академии наук были привлечены также Н.М.Сисакян (будущий академик и ученый секретарь АН СССР) и В.Н.Черниговский (тоже будущий академик и хозяин павловских Колтушей).
Королев, прекрасно понимающий, как важны для его перспективных разработок эти эксперименты, торопил медиков, интересовался, нашли ли нужных собак и как их собираются тренировать. Яздовский делился с ним своими заботами. Ведь дело-то действительно было непростое. Ракетчики просили, чтобы собаки были небольшие, килограммов по шесть-семь. Маленькие собаки чаще всего – домашние животные, довольно изнеженные, прихотливые к пище. В этом смысле обыкновенная дворняжка имела преимущества перед болонками, тойтерьерами или таксами. Дворняжки были не глупее, но заведомо выносливее. Из «дворян» предпочитали выбирать самок – к ним легче было приспособить ассенизационное устройство.
Требовался отбор и по масти. Предпочтение отдавалось беленьким сучкам – это была просьба специалистов по кино-, фото– и телеаппаратуре. Из светленьких потом отбирали по здоровью, нраву, реакциям. Решено было запускать по две собаки в одном контейнере: реакция одной могла быть чисто индивидуальной, а результаты хотелось получить наиболее объективные. Стали подбирать животных, наиболее совместимых по нраву. После всех этих многоразовых просеиваний, обмеров, взвешиваний, пытливых наблюдений во время, казалось бы, невинных прогулок на каждого четвероногого кандидата в стратонавты завели карту и только тогда приступили к тренировкам: держали в барокамерах, крутили на центрифугах, трясли на вибростендах. Началась истинно «собачья» жизнь, одна отрада – кормили хорошо. Королев прислал в Институт авиационной медицины настоящий ракетный контейнер, и теперь надо было добиться главного: посаженная в него собака должна была чувствовать себя как дома – все вокруг привычно, никаких поводов к волнению нет.
В середине июня 1951 года Яздовский, Покровский, их помощники – Виталий Иванович Попов и Александр Дмитриевич Серяпин – с целой псарней дворняжек прибыли в Капустин Яр. В одном письме к Нине Ивановне Королев писал, что гулял с Дезиком и Цыганом – двумя «космическими» собачками. Их старт состоялся ранним утром 22 июня 1951 года. Впервые в истории крупные животные поднялись на ракете на высоту около 100 километров. И примерно минут через 15 плавно опустились на парашюте неподалеку от стартовой площадки. И хотя договаривались заранее: «Товарищи! Важнейший эксперимент! После приземления все остаются на местах, к контейнеру допускаются только врачи!», хотя договаривались многократно и все высокие начальники из разных министерств и академий сами убежденно кивали при этом головами, эти же начальники первыми все соглашения и нарушили, благо у них были автомобили. Столь велико было это искреннее, по-человечески понятное и простительное нетерпение людей, желавших убедиться: все хорошо, живы эти дворняжки, не зря ночей не спали, что и осудить их за нарушение договора у медиков рука не поднялась. Окружив контейнер плотным кольцом, заглядывали в иллюминатор и кричали радостно: «Живы! Живы! Лают!..»
Попов и Серяпин открыли люк, отсоединили штекеры системы регистрации физиологических функций и параметров среды, выключили регенераторы воздуха и, наконец, вытащили Дезика и Цыгана. Собаки весело забегали, ласкались к врачам.
– Условно-рефлекторные связи сохранились, – сказал кто-то из физиологов за спиной Королева.
«Черт с ними, со связями, потом разберемся, – подумал он. – Пока важно, что живы. Живы!..»
По плану намечено было провести шесть пусков. Не все шло удачно. Полетевший вторично Дезик и его напарница Лиса погибли во время второго полета. В результате вибраций что-то сломалось в барореле и оно не ввело парашютную систему. Контейнер разбился при ударе о землю. Королев очень горевал. Благонравов приказал Цыгана – напарника Дезика по первому полету – больше не запускать, а когда в начале сентября уезжали в Москву, забрал его к себе домой. Я видел Цыгана в квартире Анатолия Аркадьевича на Садово-Спасской, но не знал, какой он знаменитый, и, помню еще подумал: где же это академик откопал такого беспородного пса?..
В то лето погибли четыре собаки. Несовершенство техники погубило их. Жалко – добрые, славные псы. А что делать? Ведь надо же было пройти этот этап. Не людьми же рисковать. Погибая, собаки спасали человеческие жизни. За это академик Павлов поставил им памятник. Тем, которые погибали в его лабораториях. И этим – разведчикам стратосферы. И будущим, которые не вернутся из космоса...
Случались на полигоне и курьезы. Пес Смелый не оправдал клички: сумел открыть клетку и удрал в степь. Его искали, не нашли и решили срочно готовить ему замену, но тут он сам пришел «с повинной». Перед последним пуском буквально за считанные часы до старта вырвался и убежал Рожок. Яздовский был в полной панике, но вдруг его осенило: в ракету посадили ЗИБа – Запасного Исчезнувшего Бобика. А на самом деле был он никакой не запасной, а обычный уличный пес, ни о каком полете в стратосферу не помышлявший, тренировок не ведавший, эдакий баловень случая: слетал и баста! И ведь отлично слетал, все его хвалили потом, и ласкали, и кормили разной вкуснятиной. В таком вынужденном эксперименте открылся свой смысл: значит, и неподготовленная собака может справиться со всеми этими стрессами без особого труда...
Старты 1951 года были началом обширной многолетней программы. Наряду с собаками в экспериментах использовались мыши, крысы, морские свинки, «реабилитированные» мухи-дрозофилы, бактерии, фаги, тканиевые препараты. Кроме того, грибы, семена и проростки пшеницы, гороха, кукурузы, лука и других растений. Что же касается собак, то в 1953-1956 годах они летали в специально сконструированных скафандрах и катапультировались в них на высоте около 80 километров. Параллельно совершенствовалась конструкция герметических кабин, росла высота подъема ракет: от 100 километров к 200 и выше – к 450. Стало уже более или менее ясно, что шумы и вибрации лежат в пределах вполне переносимых, тем более если время действия их измеряется всего несколькими минутами, что перегрузки можно перехитрить, т.е. проблема эта тоже решаемая. Но невесомость... Продолжительность невесомости во время ракетных пусков на большие высоты достигала уже девяти минут. Однако в космическом полете счет пойдет уже не на минуты, а на часы и дни (сегодня – месяцы, завтра – годы, послезавтра – десятилетия). Что таит в себе длительная невесомость? Вертикальные старты не могли ответить на этот вопрос. Поэтому биоспутник планировался Королевым в числе самых первых.
Идея посылки собаки в космос накануне 40-летия Великой Октябрьской социалистической революции невероятно увлекла Никиту Сергеевича Хрущева, ни на день не забывал он об этой собаке и правой своей руке – второму человеку в государстве – Фролу Романовичу Козлову приказал докладывать ему постоянно о ходе дела.
Уже на следующий день после разговора Хрущева с Королевым Козлов собрал широкое совещание: Рябиков, Пашков, Мрыкин и многие ведущие технари: Королев, Пилюгин, Рязанский, Бармин, телеметрист Богомолов, Бушуев, на которого Королев наваливал теперь в ОКБ всю космическую программу.
Сергей Павлович предложил для ускорения работы упростить конструкцию, не отделять контейнер с собакой от ракеты.
– Кроме простоты, – сказал Главный, – это позволит нам отводить часть тепла по металлу конструкции и поможет предохранить животное от перегрева... Все согласились, что так и следует сделать.
– Только к празднику надо успеть обязательно, – очень серьезно сказал Фрол Романович, которому было совершенно безразлично, как будут отводить тепло, и который готов был вообще его не отводить, лишь бы поспеть к назначенному Хрущевым сроку. Он представил себе на миг, что запуск не состоится, представил себе горящее гневом лицо Никиты и повторил: – К празднику надо успеть обязательно, – горестная складка на лбу выдавала его озабоченность.
Все закивали тоже с очень серьезными лицами...
Биоспутник делался не на пустом месте. Обдумывали его давно. Был опыт по созданию собачьих контейнеров и регистрирующей аппаратуры. Королев сразу сообразил, что для нового спутника можно использовать штампы, на которых делали полусферы для ПС. Просто теперь между этими полусферами надо сделать цилиндрическую вставку. Вот вам уже выигрыш во времени, и немалый. Яздовский утверждал, что у него в институте уже есть оттренированные собаки. Контейнер и всю систему жизнеобеспечения для них делали в КБ Семена Михайловича Алексеева, специалиста по высотным (космических тогда не было) скафандрам, – того самого, который устроил в 1944 году зеку Королеву поездку в город Горький. В СКВ «Биофизприбор» в Ленинграде придумали «космическую кормушку» для собаки. Сигналы с датчиков на теле животного преобразовывались и передавались по радио с помощью аппаратуры, созданной в лаборатории МЭИ, которой руководил Алексей Федорович Богомолов. Конечно, Королев был душой всего дела, вокруг него, как планеты вокруг светила, вращались все эти и многие другие смежники. Каждый день Королев докладывал о ходе работ Рябикову, тот – Козлову, Козлов – Хрущеву. Многоступенчатость позволяла очень многим людям, конкретно делом не занятым, демонстрировать свою к нему причастность. В случае успеха похвалы и награды не могли их миновать, а в случае неудачи легко было доказать свою невиновность. Кроме того, многоступенчатость в целом создавала иллюзию слаженно работающего совершенного механизма, в то время как на самом деле в механизме этом было полно паразитных шестеренок, только замедляющих движение, увеличивающих потери на трение, а подчас создающих ненужный перегрев...
Позднее Сергей Павлович говорил, что месяц между запусками первого и второго спутников был счастливейшим временем его жизни. Мечты молодости, знания зрелости – все, что копилось в нем долгие годы, воплощалось теперь в реальные дела в течение считанных дней. Он испытывал чувство того полного счастья творчества, выше которого вряд ли что есть и пережить которое дано, увы, не каждому.
Месяц он практически не спал – так, урывками. Так же работали и его ближайшие помощники. Однажды Королев спросил Хомякова:
– Ты что, домой уходишь?
– Да.
– Давай сделаем так. Бери мою машину, поезжай к жене, скажи «отправляют в командировку», а сам возвращайся в цех!
Когда Королев давал Хрущеву обещание порадовать советский народ к празднику новым космическим чудом, он понимал, чем он рискует. Однако маленький задел, который как раз и отличает это обещание от авантюры, у Главного конструктора был. Дело в том, что академический «Объект-Д» планировался в трех вариантах. Первый реализовался в нашем третьем спутнике. Второй должен был быть ориентируемым. Третий предусматривал контейнер с подопытным животным. Так что кое-какие идеи и наметки у Королева были, но от идей до металла расстояние колоссальное. Королев не раз преодолевал его и знал, как тягостен этот путь. Поэтому почти весь октябрь 1957 года Сергей Павлович проводит в цеху. Все вопросы решались на месте, сам, своей рукой он исправлял чертежи, впрочем, никто другой без его ведома не имел права сделать это. А решиться просить об этом у Главного и получить такое разрешение «на доработку» было труднее, чем переплыть Волгу в ледостав.
Но что-либо править в чертежах можно было, если эти чертежи существовали. Дело осложнялось тем, что часто чертежей вообще не было. Биоспутник создавался так, как ни один объект ни до него, ни после него не создавался. То, что принято называть технической документацией, сплошь и рядом подменялось какими-то набросками, эскизами и прочими несерьезными бумажками, выверенные годами технологические программы откладывались в сторону, уступая место эмпирике. В эти дни Королев часто забывал, что он Главный конструктор, – он был просто конструктор, мог взять клочок бумаги, нарисовать нечто, подойти к токарю и спросить:
– Понимаешь, что мне нужно?
– Понимаю, – отвечал токарь.
Так рождалась деталь, и никого не интересовало, а куда, собственно, девалась эта бумажка с желтыми масляными отпечатками пальцев токаря.
Когда делали ПС, Королев особое внимание уделял полировке шарика – зеркальная поверхность должна была уберечь его от перегрева. И сейчас больше всего Королева тоже беспокоил перегрев. Он чувствовал – это «ахиллесова пята» биоспутника. Солнце снаружи, аппаратура и сама собака внутри – все это стремится нагреть. А как охладить? За счет чего? Справятся ли теплоотводящий экран и вентилятор? И сегодня для космической техники эта задача не простая, а тогда?..
26 октября, через 22 дня после запуска первого спутника, Сергей Павлович скоростным самолетом Аэрофлота вылетел в Ташкент, а оттуда сразу на Байконур.
Тем временем в Институте авиационной медицины закончились длившиеся около года работы по подготовке животных. Из десяти собак выбрали трех, очень похожих друг на друга: Альбину, Лайку и Муху. Был еще четвертый – кобель Атом, но он подох во время тренировок. Альбина до этого уже дважды летала на ракете, честно послужила науке. У нее были смешные щенки. Альбину запускать было жалко. Впрочем, всех их было жалко: собака шла на верную гибель. Решили в конце концов, что полетит Лайка, а Альбина будет как бы ее дублером. Муха числилась «технологической собакой». На ней испытывали аппаратуру, работу различных систем. Все эти собаки попадали в институт из питомника, в котором собирали бездомных животных. Лайка, ставшая самой знаменитой в истории собакой, тоже была уличной бродяжкой. В институте заметили; что эти изгои собачьего общества понятливее и неприхотливее других собак и лучше дрессируются, потому что лучше способны оценить человеческую доброту. Впрочем, надо было просто вспомнить чеховскую «Каштанку», чтобы это понять, В питомнике института Лайку считали хорошей собакой. Но не лучшей. Лучших жалели.
