Текст книги "Королев: факты и мифы"
Автор книги: Ярослав Голованов
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 54 (всего у книги 89 страниц)
Во-вторых, вся эта автоматика должна была выдержать все условия ракетного полета: вибрации и перегрузки на старте, переходящие в невесомость, а затем новые перегрузки, нарастающие при спуске до весьма солидной величины, да еще с аэродинамическим нагревом. Вот и начали проверять: что сработает, что не сработает, что выдержит, что не выдержит.
Вряд ли надо объяснять, что вся эта работа велась под покровом абсолютной и строжайшей тайны с введением предельных режимов засекречивания. Даже в Кап. Яре – наисекретнейшем объекте – мало кто знал о существовании «площадки 4Н» и еще меньше – о том, чем там занимаются. Площадку охраняло особое подразделение госбезопасности, не подчинявшееся командованию полигона. Кроме Вознюка и Королева, никто пропуска на площадку не имел. Что касается ракетчиков, то секретность их была унаследована у гвардейских минометных частей. «Расчеты первых „катюш“ знали, – рассказывал мне Василий Иванович Вознюк, – доску от снарядного ящика потеряешь, расстрел». Так что вчерашним фронтовикам-ракетчикам, работающим теперь на полигоне, секретность была не в новинку. Капустин Яр даже адрес имел фантастический: «Москва-400». Во время испытаний всякая внеслужебная связь прекращалась вообще. «По некоторым ясным тебе сейчас соображениям больше почтой писать не могу...» – сообщает в одном из писем к Нине Ивановне Королев. В другом письме: «Мои письма, видимо, долго не попадут к тебе, так как сейчас здесь очень строго...»
Еще в ХШ веке знаменитый алхимик Альберт Великий, граф фон Больштедт вывел формулу, ставшую для всех служб режима основным руководством к действию: «Нет иного способа сохранить тайну, как не увеличивать числа людей, в нее посвященных». Формула мудрая, ничего более эффективного, действительно, невозможно придумать. Атомщиков Берия просто запер: для выезда из зоны требовалось специальное разрешение, въезд каких-либо посторонних, временных людей, даже близких родственников вообще исключался. Ракетчики жили полегче: Подлипки не входили ни в какую зону. Но о работе ракетчиков с атомщиками в ОКБ Королева знали считанные люди. То же и в ОКБ Пилюгина – знали, что «пятерку» модернизируют, повышают надежность, но зачем и почему? Да, чтобы была надежнее! – вот вам и весь ответ.
Летом 1955 года и в начале 1956 года Королев проводит двадцать восемь пусков будущей «атомной ракеты». Ядерное устройство в головной части ракет было заменено массивной стальной плитой-отметчиком, которая сохраняла, даже зарываясь глубоко в землю, следы работы детонаторов, по которым довольно легко можно было определить четкость и качество работы всей автоматики боеголовки. Плиту вырывали из воронки на месте падения ракеты, бережно заворачивали в брезент и доставляли на «площадку 4Н», где атомщики аккуратненько очищали ее от земли, протирали спиртом и смазывали маслом, чтобы не ржавела. А потом «читали» свою плиту и составляли протокол испытаний. Можно ли было назвать итоги этих испытаний обнадеживающими? Для атомщиков, безусловно.
Плита рассказывала, что вся их техника работает четко, выдерживая все условия ракетного полета. Для ракетчиков – отчасти. Правда, из двадцати восьми ракет на активном участке взорвалась только одна и, что очень важно, быстро разобрались, почему она взорвалась. Но были недолеты. Разбирались, дорабатывали. Несколько пусков проходило точно по программе, потом опять срыв. Королев нервничал, успокаивал себя сравнениями с испытаниями других ракет, ведь бывало и хуже шли дела.
11 января 1956 года зачетный пуск Р-5М прошел без замечаний. Все повеселели, но ненадолго – поняли: наступает час испытаний по полной программе, с настоящей атомной боеголовкой.
В феврале интенданты Вознюка бегали, как ошпаренные: съезжалось большое начальство, всех надо было достойно разместить, накормить, обеспечить транспортом.
Председателем Государственной комиссии был назначен Павел Михайлович Зернов. Под его началом в Арзамасе создавалась первая атомная бомба. После ее испытаний в 1949 году он же руководил изготовлением первой серии из пяти бомб. Когда в 1950 году одну из этих первых серийных бомб начали испытывать, она не взорвалась. Зернов свалился с инфарктом. Тогда впервые в зону был допущен профессор-кардиолог, который, впрочем, до конца своих дней так и не узнал, куда, собственно, его возили. Подлечившись, Зернов остался в Москве в должности заместителя министра. Вместе с Зерновым приехали ведущие атомные специалисты: Николай Александрович Петров и Евгений Аркадьевич Негин.
Армию – главного заказчика – в Госкомиссии представлял маршал артиллерии Митрофан Иванович Неделин, назначенный год назад заместителем министра обороны по вооружению. Николай Дмитриевич Яковлев, отдавший столько сил Кап. Яру, ракетами уже не занимался. В 1952 году он попал Сталину под горячую руку и его посадили153153
Это был один из последних «капризов» Сталина. Яковлев своей властью приказал военпреду одного из артиллерийских заводов принять недоукомплектованную пушку. Военпред написал Сталину письмо. Разгневанный вождь повелел наказать маршала. На двух представлениях о наказании Николая Дмитриевича он поставил якобы резолюцию «недостаточно», после чего Яковлев был арестован. Вместе с ним были арестованы первый заместитель начальника Главного артиллерийского управления генерал-полковник Иван Иванович Волкотрубенко и заместитель Устинова, один из «генералов тыла» времен войны Илларион Аветович Мирзаханов. Сам Устинов тоже был готов к аресту, но избежал высочайшего гнева.
[Закрыть]. После освобождения он стал заместителем командующего, а ко времени описываемых событий – командующим ПВО страны. Королеву с Неделиным, очевидно, было работать легче, чем с Яковлевым, не только потому, что в яковлевские времена он не обладал еще таким авторитетом в военных кругах, как теперь, но и потому, что Неделин был тише, спокойнее, не встревал в технические вопросы и вообще в сравнении с Яковлевым в кругу людей штатских выглядел даже робким. Королев с Неделиным ладил. Он говорил о нем: « Это большая удача, что в период разработки и реализации грандиозного проекта по созданию первых баллистических ракет вместе со мной находился эрудированный во всех отношениях, умный военачальник, понимающий тонкости науки и техники. С ним приятно было работать, вести беседу и даже спорить».
Вместе с Неделиным в Госкомиссии сидели его главные «ракетные генералы»: Александр Григорьевич Мрыкин, Василий Иванович Вознюк и Петр Алексеевич Дегтярев.
От Министерства оборонной промышленности в состав Госкомиссии входили Устинов, Ветошкин и Королев. Там же были и все Главные – смежники из разных министерств: Глушко, Пилюгин, Рязанский, Бармин, Кузнецов.
За несколько дней до старта Зернов пригласил всех членов Госкомиссии на «площадку 4Н». Прошлись по ДАФам, дивясь чистоте и порядку. В одной из комнат Зернов задержал всю группу:
– А теперь я бы хотел показать вам то, что должно отсюда улететь, – с этими словами он распахнул двери в соседнее помещение. В ярких лучах невидимых ламп на блестящей металлической подставке лежало что-то непонятно шарообразное.
– Входить не надо, – добавил Павел Михайлович, наслаждаясь произведенным эффектом. Все застыли у дверей, разглядывая атомный заряд.
В период предварительных пусков у Королева довольно часто случались задержки старта – вылезали «бобики»154154
Жаргон ракетчиков. «Бобик», или сокращенно «боб» – непредвиденная поломка, отказ какой-либо системы, агрегата, прибора в период подготовки либо прямо на старте, угрожающие или действительно срывающие график работ. Исследования автора по выяснению корней этого слова показали, что никакого отношения к растению, вообще к бобовым культурам, оно не имеет. Родилось оно как производное одного малоприличного, но весьма популярного в чисто мужской полигонной компании анекдота, главным действующим лицом которого является наглый и похотливый пес Бобик. Жаргонное это слово закрепилось очень прочно и живет до сих пор, хотя многие молодые ракетчики не знают истории его происхождения и изначального смысла.
[Закрыть], и неприятно было не только то, что они вылезали, а то, что об этом нужно было сообщать атомщикам, поскольку график работ был четко скоординирован. А докладывать, значит демонстрировать несовершенство своей техники. И теперь Королеву очень хотелось, чтобы вся подготовительная часть его работы прошла без нервотрепки, задержек и замечаний, поэтому дни и ночи проводил он вместе с другими Главными в монтажно-испытательном корпусе, контролируя каждый шаг предстартовой подготовки и в зародыше уничтожая всякую возможность появления «бобика». Подготовка ракеты, вывоз на старт и все предстартовые операции прошли строго по графику. И что удивительно, волноваться в самый последний момент всех заставили атомщики, по вине которых никогда никаких отказов не было.
На полигоне стояли трескучие морозы. Глубокой ночью, уже после пристыковки головной части ракеты с атомным зарядом, за несколько часов до старта, дежурный у пульта Владимир Петрович Буянов обнаружил падение температуры в головной части ракеты. Как уже говорилось, атомный заряд требовал соблюдения довольно жестких температурных режимов, и Буянов очень встревожился. Он разбудил Зернова и рассказал ему о своих наблюдениях. Зернов немедленно вызвал на стартовую позицию всех членов Госкомиссии. Ночь глухая, звезды ярчайшие, мороз за двадцать градусов, ехать далеко, но что поделаешь. Пока все съехались Буянов доложил, что падение температуры прекратилось и стрелка на пульте стала клониться к норме. Начали обсуждать, можно ли проводить пуск, если заряд все-таки находился некоторое время во «внештатном режиме». С учетом его массы, теплоемкости и времени падения температуры получалось, что охладиться он не успел. Решение было единодушное: испытания проводить.
Много дней спустя Вознюк признался доверенным людям, что, проходя ночью вблизи стартовой площадки, один из его офицеров заметил выдернутый штекер в разъеме электрообогревателя, закрепил его и доложил Вознюку. Сам ли он выскочил, выдернул ли его каким-то неловким движением кто-то из стартовиков было неизвестно, но Василий Иванович решил на Госкомиссии помалкивать, понимая, что делу уже не поможешь, а особисты кинутся на этот разъем, как стервятники, и начнется такой общеполигонный перетряс, что работать будет уже невозможно...
Выполнение решения Госкомиссии задержалось, однако по метеоусловиям: в Кап.Яре стояла солнечная морозная синь, но над атомным полигоном, по которому должны были стрелять, висели низкие облака. Погоды не было двое суток. Королев изнервничался окончательно, совсем потерял сон. Пробовал давить на Зернова, торопил, пугал, что упустим погоду на старте, Павел Михайлович не поддавался, отшучивался, но не отступал. Королев быстро понял: Зернов из той редкой породы людей, которых даже он, – великий мастер, – уговорить не сможет.
Пуск Зернов назначил неожиданно для всех – Королев предсказывал верно: погода на старте испортилась. Все члены Госкомиссии поехали на НП155155
Наблюдательный пункт.
[Закрыть], километрах в шести от ракеты. В бункере, кроме стартовиков во главе с Воскресенским, остались только Королев, Пилюгин и Павлов. Сергей Павлович сидел у перископа молча. Одни глаза горели на его измученном сером лице. Пилюгин выглядел не лучше. Павлов, напротив, был оживлен:
– Уверяю вас, все будет в порядке...
Ракетчики ему не отвечали.
Старт прошел точно по графику. Ракета быстро скрылась из глаз в низких облаках. На земле еще долго погромыхивало, как всегда бывает, когда звуковая волна оказывается запертой и бьется между землей и облаками.
Наблюдатели на атомном полигоне ракеты не видели. Вдруг что-то крошечное, очень яркое, блеснуло на мгновение, побежала, как круги по воде, взрывная волна и огненный столб устремился вверх, всасывая в себя все окружающее, чтобы, поднявшись, разом почернеть, распустив шляпку ужасного гриба.
Телефонный доклад с полигона был немногословен:
– Наблюдали «Байкал», – так был зашифрован этот пуск.
Королев поднялся из бункера и распахнул железную дверь в мир. Мир был прекрасен. Чистая снежная равнина бежала во все стороны без конца и края. Дым на стартовой уже рассеялся. Господи, неужели всё?
Так, 20 февраля 1956 года в первый раз было испытано советское ракетно-ядерное оружие. В следующем году на вооружение нашей армии поступила вторая ядерная ракета с подвижным стартом. Для межконтинентальной ракеты Р-7 была создана термоядерная боеголовка, завершившая создание ракетно-ядерного щита. Однако вместе с ракетой в полете оружие это никогда не испытывалось.
Создание оперативно-тактической, морской и ядерной ракет в середине 50-х годов имело в жизни и творческой биографии Королева огромное значение.
Он становится бесспорным лидером важнейшей, во многом определяющей всю международную политику страны, отрасли оборонной техники. Укрепляется его авторитет в военных кругах. Достаточно сказать, что после принятия на вооружение ракеты Р-11 летом 1955 года ОКБ Королева в сопровождении Устинова посещает группа высших военных: Жуков, Конев, Баграмян, Неделин. Пуск 20 февраля 1956 года авторитет Королева укрепил окончательно.
Надо учесть еще, что первая ракета с атомным зарядом была запущена в дни работы XX съезда КПСС. В те годы, впрочем и много лет спустя, это очень много значило. Порочная система «трудовых подарков» и «праздничных рапортов» съездам, пленумам, годовщинам и юбилеям стала зародышем новой, еще только нарождающейся показухи времен Хрущева, которая достигла полного расцвета в годы Брежнева. Поэтому сразу после съезда, а точнее, после Пленума 27 февраля 1956 года, на котором был избран новый Президиум ЦК КПСС, несколько наиболее влиятельных членов президиума: Хрущев, Булганин, Молотов, Каганович, Кириченко и другие, – приехали в Подлипки.
В сборочном цехе лежал макет межконтинентальной ракеты. Макет был неполный, но все равно производил впечатление. На металлических держалках Королев развесил плакаты, расставил перед ними стулья для высоких гостей, а главный инженер завода Ключарев соорудил у входа в цех «правительственную» вешалку.
Доклад Королева все слушали с большим вниманием. Каганович был туговат на ухо, а цех большой, гулкий, акустика плохая, и Сергей Хрущев – студент МЭИ, приехавший с отцом, все время, как переводчик, шептал что-то на ухо Лазарю Моисеевичу. Королева никто не перебивал, все послушно поворачивали головы, когда он переходил он плаката к плакату. Один Хрущев вертелся на стуле, егозил, толкая в бок Кириченко, громко шептал ему:
– Слышь, что Главный говорит? Тебе до твоего Киева лету двадцать минут, слышь?..
Сам факт этого визита уже означал признание заслуг Королева и, конечно, очень его воодушевил. Вскоре – 20 апреля – вместе с группой атомщиков, в которую входили Зернов, Петров, Негин, Королеву и Мишину было присвоено звание Героя Социалистического Труда. НИИ-88 и опытный завод были отмечены орденами Ленина. Ордена Ленина получили ближайшие соратники Королева – Бушуев, Воскресенский, Крюков, Макеев, Охапкин, Черток. Наградами были отмечены и производственники: Герасимов, Ключарев. Наконец, еще одно событие, означавшее для ДЕЛА гораздо больше любого ордена, которое, конечно же, надо считать прямым следствием всех предыдущих событий, совершилось в том же 1956 году: 14 августа 1956 года Устинов подписал приказ № 310 по Министерству оборонной промышленности, согласно которому ОКБ-1, руководимое Сергеем Павловичем, выделялось из состава НИИ-88 в самостоятельную организацию.
Итак, летом 1946 года вчерашний зек, «филичёвый полковник» Королев был назначен «Главным конструктором изделия № 1» – копии немецкой Фау-2. Летом 1956 года член-корреспондент Академии наук СССР, Герой Социалистического Труда Сергей Павлович Королев становится Главным конструктором ведущего ракетного конструкторского бюро страны, автором целого арсенала боевых и научно-исследовательских машин. Только теперь мог он сказать, что нагнал за это десятилетие годы, украденные тюрьмами и шарашками.
Как много приходилось читать о триумфе Королева после запуска первого спутника, после гагаринского полета. Да, конечно, триумф, глобальная безымянная слава, эпохальные события всемирной истории. Но ведь они – лишь сверкающая на солнце всеобщего ликования надводная часть неподъемного айсберга его трудов. А большая – невидима в потемках глубинной секретности. Из этого переполненного работой десятилетия, из пыльных бурь Капустина Яра, из пляски волн за бортом подлодки, из черного дыма аварийных пусков, из ликования победных стартов, ни единой строчкой не упомянутых в газетах, прилетел наш спутник, шагнул к нам Гагарин.
В подвале на Садово-Спасской, когда Цандер заводил разговор о полете на Марс, Королев всегда мягко ему возражал:
– Рано, Фридрих Артурович, еще не время...
Теперь он мог бы сказать ему:
– Пора!
Жить Королеву оставалось десять лет.
Вячеслав Александрович Малышев
К.Е. Ворошилов вручает С.П. Королеву Золотую Звезду Героя Социалистического Труда и орден Ленина за операцию «Байкал», 1956 г.
51
Жить идеей означает относиться к невозможному, как к возможному.
Иоганн Вольфганг Гете
Ракета Р-7 – главный итог земных трудов Королева и начало его космических трудов. И спутник, и гагаринский корабль, и все прочие замечательные и оригинальные конструкции Сергея Павловича без ракеты Р-7 превращаются в дорогие, замысловатые и бессмысленные игрушки. «Семерка» – одно из чудес XX века – первична в истории космонавтики. Она могла бы забросить в космос просто чугунную чушку, и все равно это было бы событие эпохальное.
Начав работу над Р-7, Королев сразу понял, что это будет не только (а может быть, и не столько даже) ракета межконтинентальная, сколько ракета космическая. По отдельным случайно брошенным фразам, по вниманию к работам группы Тихонравова в НИИ-4, который «прибрасывал» (выражение Михаила Клавдиевича) спутник, видно, что Королев рано начал думать о великом предназначении своей гигантской машины. Если бы он не думал об этом, он не смог бы с какой-то невероятной скоростью превратить боевую ракету в космическую. Ведь прошло всего сорок три дня между первым успешным стартом «семерки» и выводом спутника на орбиту! Раушенбах считает, что Королев постоянно жил мыслью о космосе. «Создается впечатление, – пишет Борис Викторович, – что с первых дней своей работы в этой зарождающейся области техники он уже видел грядущий полет Гагарина».
Осенью 1965 года во время нашей последней встречи Королев говорил о будущих работах, рассказывал о суперракете Н-1 и сказал фразу, которая сразу запомнилась, потому что ее отличала несвойственная Сергею Павловичу в разговорной речи выспренность:
– Это будет ракета моей мечты, ракета всей моей жизни!
Мечта не осуществилась. Н-1 начала учиться летать уже после смерти Королева, но так и не научилась. Ракетой всей его жизни осталась «семерка».
Сейчас даже далекому от техники человеку это покажется странным, но еще в 50-х годах находились серьезные люди, считавшие, что по дальности ракеты имеют свой «потолок», лежащий где-то за пределами тысячи километров, забросить дальше, конечно, можно, но трудно, поскольку машина раздувается до чудовищных размеров, становится реально неосуществимой и, в конце концов, приходит в тупик, начиная возить сама себя. Когда Королев слышал такое, он приходил в ярость. Выводило его из себя не невежество оппонентов, а их упорное нежелание разобраться в сути вопроса. Ведь спорить с ними было трудно, потому что они были правы: ракета действительно имела пределы дальности, но это относилось только к одноступенчатой ракете. Разбираясь с неосуществленным проектом ракеты Р-3, Королев, как вы помните, показал, что действительно существует некая «неудобная» для ракет дальность около трех тысяч километров, когда одноступенчатая ракета уже не эффективна, а многоступенчатая еще не эффективна. Но в принципе для многоступенчатой ракеты никаких пределов нет, это еще Циолковский показал. Интересно, что, поняв это, Константин Эдуардович сразу оценил свою находку. В записях своих он помечает со значительностью, ему не свойственной, что мысль о создании «эскадры ракет», т.е. идея многоступенчатости, пришла ему в голову «15 декабря 1934 года после 6 часов вечера...» Михаил Клавдиевич Тихонравов, одним из первых познакомившийся с осколками Фау-2, привезенными из Польши, и (что важнее!) одним из первых понявший, что это такое, в Германию не ездил, сидел в своем НИИ-1, но был в курсе всех вопросов, связанных с большой ракетой. Когда стало ясно, что считанными трофейными образцами Фау мы не удовлетворимся и будем делать свою копию – ракету Р-1, Тихонравов, очень любивший разные умозрительные расчеты, решил прикинуть, а нельзя ли, соединив между собой несколько ракет, разогнать их до такой скорости, которая позволила бы вытащить на орбиту искусственного спутника Земли хотя бы небольшой полезный груз. Начал считать и увлекся не на шутку. НИИ-4 руководил генерал Алексей Иванович Нестеренко, человек совершенно военный, но не утративший в строю живой любознательности. Поэтому вся эта внеплановая, полуфантастическая работа Тихонравова им не только не преследовалась, а напротив, даже поощрялась, хотя и не афишировалась особенно. Нестеренко знал, что отнюдь не все его вышестоящие начальники столь же любознательны, и не без оснований опасался обвинений в прожектерстве. Тихонравов и маленькая группа его столь же увлеченных сотрудников в конце 1947 – начале 1948 года безо всяких ЭВМ проделали колоссальную расчетную работу. Чтобы, как говорится, «не дразнить гусей», они все свои вычисления вели для некой гипотетической одноступенчатой ракеты с дальностью в тысячу километров, в возможности постройки которой не сомневались даже самые упорные скептики. И получилось, что если соединить несколько «тысячных» – как называл их Михаил Клавдиевич, то с помощью такого пакета вытащить спутник на орбиту можно.
Доклад Тихонравова заслушали на ученом совете института. О спутнике он помалкивал, потому что говорить о вещах столь несерьезных в аудитории столь солидной было бы оскорбительно для членов ученого совета. Довольно было и того, что он о пакете рассказал. После доклада обнаружилось множество самодеятельных оппонентов, которые один за одним выбегали к доске и, ломая мел от нескрываемого негодования, доказывали, что тихонравовский пакет, – не что иное, как «доска, летящая поперек воздушного потока». Тихонравов, однако, не успокоился.
В июне 1948 года Академия артиллерийских наук готовилась провести научную сессию, и в институт, где работал Тихонравов, пришла бумага, в которой запрашивалось, какие доклады может представить НИИ. Тихонравов решил доложить итоги своих расчетов по ИСЗ – искусственному спутнику Земли. Никто активно не возражал, но тема доклада звучала все-таки столь странно, если не сказать дико, что решили посоветоваться с президентом академии Анатолием Аркадьевичем Благонравовым.
Совершенно седой в свои 54 года, красивый, с холеными руками, длинными ухоженными ногтями, изысканно вежливый, величаво неторопливый, с золотыми погонами генерал-лейтенанта артиллерии, Благонравов напоминал носителя каких-нибудь древних дворянских кровей и трудно было поверить, что корни его родословной зарыты на огородах деревни Аньково Ивановской губернии.
Президент сидел в окружении нескольких ближайших своих сотрудников и маленькую делегацию из НИИ-4 слушал очень внимательно. Он понимал, что расчеты Михаила Клавдиевича верны, что все это не Жюль Верн и не Герберт Уэллс, но понимал он и другое: научную сессию Академии артиллерийских наук такой доклад не украсит.
– Вопрос интересный, – усталым и бесцветным голосом сказал Анатолий Аркадьевич, – но включить ваш доклад мы не сможем. Нас вряд ли поймут... Обвинят в том, что мы занимаемся не тем, чем нужно...
Сидящие вокруг президента люди в погонах согласно закивали.
Когда маленькая делегация НИИ ушла, Благонравов испытал какой-то душевный дискомфорт. Он много работал с военными и перенял у них в общем-то полезное правило не пересматривать принятые решения, но тут вновь и вновь возвращался он к тихонравовскому докладу и дома вечером опять думал о нем, никак не мог отогнать от себя мысль, что несерьезный этот доклад на самом деле очень серьезен.
Тихонравов был настоящим исследователем и хорошим инженером, но бойцом он не был. Отказ президента расстроил его. Молодые его сотрудники, которые помалкивали в кабинете Благонравова, подняли гвалт, в котором, однако, мелькали новые серьезные доводы в пользу их доклада.
– Что же вы там молчали? – рассердился Михаил Клавдиевич.
– Надо снова идти и уломать генерала! – решила молодежь.
И на следующий день они пошли снова. Было такое впечатление, что Благонравов словно обрадовался их приходу. Он улыбался, а новые доводы слушал в полуха. Потом сказал:
– Ну, хорошо. Доклад включим в план сессии. Готовьтесь – краснеть будем вместе...
Потом был доклад, который слушали в гробовом молчании: никто не знал, как на него реагировать. Как на шутку, розыгрыш? Или серьезно думают всем этим заниматься?
Доклад Тихонравов закончил так:
– Таким образом, дальность полета ракет не только теоретически, но и технически не ограничена.
Благонравов заранее объявил, что прения отменяются, но, как и ожидал Анатолий Аркадьевич, один очень серьезный человек в немалом звании спросил Благонравова как бы мимоходом, глядя поверх головы собеседника:
– Институту, наверное, нечем заниматься, и потому вы решили перейти в область фантастики...
Ироничных улыбок было предостаточно.
Но не только улыбки были. Королев подошел к Тихонравову без улыбки, сказал, строго набычившись по своей манере:
– Нам надо серьезно поговорить...
Королев понимал важность сделанного Тихонравовым: через год выйдет его собственная работа «Принципы и методы проектирования ракет большой дальности», в которой он тоже анализирует различные варианты многоступенчатых «упаковок». Королев уже тогда, летом 1948 года, когда еще не летала его «единичка», знал, что рано или поздно он придет к многоступенчатой ракете, никуда ему от нее не деться. Поэтому он буквально вцепился в работу Тихонравова, приехал специально к нему в НИИ-4, быстро проглядел разложенные на столах графики, все сразу «схватил», глаза его заблестели:
– Вы – инженеры с большой буквы! – сказал окружившим его ребятам Тихонравова.
Однако скепсис на этот раз восторжествовал. Несмотря на молчаливое сопротивление Нестеренко, исследования по составным ракетам в НИИ-4 в начале 1949 года прикрыли, оставив Тихонравову одного-единственного сотрудника – Игоря Яцунского, которому позволено было заниматься пакетными схемами.
Тихонравов – аккуратист, немного даже педант, многие годы исправно ведет дневник, посвящая событиям каждого дня ровно одну страницу блокнота, и по дневнику этому видно, что Королев ни на минуту не выпускает Михаила Клавдиевича и его группу из поля своего зрения, хотя они работают в разных институтах. В дневнике постоянно мелькает: «Утром – к Королеву», «Позвонить Королеву», «Был разговор с Королевым», «Совещание у Королева». Связь их крепнет день ото дня.
Уже в 1950 году весовой анализ, проведенный Тихонравовым, показал, что, собрав пакет из уже реально существующих ракет, в принципе можно вывести на орбиту довольно увесистый полезный груз.
Но Тихонравов отнюдь не единственный союзник Сергея Павловича в разработке его планов на будущее. Одним из самых сильных его союзников стал Мстислав Всеволодович Келдыш.
Первое близкое знакомство механиков-теоретиков с большими ракетами состоялось поздней осенью 1947 года после отстрела в Кап.Яре трофейных Фау-2. В Подлипки приехали Келдыш, Сергей Алексеевич Христианович из ЦАГИ, Владимир Васильевич Голубев из МВТУ и другие ученые. Королев прочел им доклад о ракетах дальнего действия, рассказал о работах фон Брауна и ближайших перспективах.
Во время доклада Христианович спросил шепотом у Тюлина:
– Что он нам про немцев рассказывает, а сам-то что он сделал?
– Сейчас скопировал Фау, но у него много оригинальных идей, – тихо ответил Тюлин.
– Идей у всех много. Еще неизвестно, что у него получится...
Ракеты Королева Христиановичу, как говорится, «не показались». Чутьем настоящего исследователя Сергей Алексеевич почувствовал, что авиация стоит на пороге подлинной революции в своем развитии, а тут – немецкие копии... На ракеты чутья не хватило, ракеты Христиановича не увлекли.
А Келдыша увлекли. Чем больше он думал о них, тем больше убеждался, что в ракетной технике существует целый кладезь занимательных загадок, есть над чем поломать голову, а ничего так не любил 35-летний академик, как «ломать» свою невероятно одаренную голову. Мог ли он предполагать тогда, что всего через десять лет его нарекут «Теоретиком Космонавтики»?!
При Математическом институте имени В.А.Стеклова под руководством Келдыша еще в 1944 году был организован отдел механики, где и начали заниматься ракетодинамикой. Первым сотрудником Мстислава Всеволодовича стал аспирант Дима Охоцимский, которого Келдыш «прельщал» ракетной техникой, в то время как Христианович – его шеф в ЦАГИ – всячески Диму от ракет «отвращал». Келдыш победил, за Охоцимским потянулись другие молодые ребята, которых так и называли «мальчики Келдыша» и долго так называли, даже тогда, когда они уже стали признанными корифеями.
Образовался костяк будущего Отделения прикладной математики, которое потом, уже после смерти Королева, превратится в Институт прикладной математики, а после смерти Келдыша – в ордена Ленина Институт прикладной математики имени М.В.Келдыша. Но тогда до института было еще далеко. Их было совсем немного: Дмитрий Охоцимский, Галина Таратынова, Тимур Энеев, Сергей Камынин, Василий Сарычев, Всеволод Егоров. Вот эти молодые ребята (самому старшему – Охоцимскому – было 28 лет) под руководством своего тоже вовсе не старого шефа провели в 1949-1951 годах целый цикл работ по выбору оптимальных схем и характеристик составных ракет. Они математически безупречно доказали то, что Королев знал давно: «Переход к составным ракетам, – говорилось в одной из этих работ, – можно считать оправданным лишь при начальных весах, превышающих 70-80 тонн (при полезном грузе 3 тонны), и, следовательно, лишь при дальностях, превышающих 3000-4000 километров».
Королев задумал ракету, способную доставить примерно 3 тонны груза на расстояние 6-8 тысяч километров. Анализ всех возможных вариантов достижения такой дальности приводил к двум различным схемам, и обе выглядели вроде бы реалистически. Или это должна быть двухступенчатая баллистическая ракета с жидкостными ракетными двигателями, или гибрид: первая ступень – обычная жидкостная, вторая – крылатая с прямоточным двигателем, которая полетит значительно ниже и медленнее. Какое-то время Королев прорабатывал оба варианта, но быстро понял, что первый ему ближе, и уже в 1953 году от крылатого варианта отказался.
Расчеты «мальчиков Келдыша» смотрел сначала Святослав Лавров, потом они шли к Королеву.
Королев эти встречи любил, не торопил докладчиков, отключал телефон. Некоторые люди отдыхают, уходя мыслями в прошлое. Сергей Павлович отдыхал, погружаясь в будущее.
– Погодите, друзья, – говорил он «мальчикам», – мы еще доживем до того времени, когда вокруг шарика полетим...
Однако то, что было в прошитых бечевками с вечно крошащимися сургучными печатями «секретных» тетрадках «мальчиков», все это еще не более как теория. Расчеты говорили, что сделать в принципе можно. Но как сделать-то? Приняв двухступенчатый баллистический вариант, Сергей Павлович оказался перед необходимостью выбора одной из конкретных схем, количество которых измерялось многими десятками. Две ступени – это две ракеты, соединенные в одну. Как их соединить? Да как душе угодно! Можно поставить одну на другую. Так делал фон Браун, когда задумал бомбить Нью-Йорк. Нескладная, неустойчивая получается машина, хилая по прочности. Можно соединить ракеты в пакет, наращивать не ввысь, а вширь. Циолковский придумал переливать топливо из одной ракеты в другую. Сложно, тяжело. Тихонравов от перелива сразу отказался. Очень большое должно быть давление в трубопроводах, разъемы не выдержат. А как лучше запускать ракеты: все сразу или по очереди: одна отгорит, отвалится, следующая загорится? И сколько их должно быть, как их наилучшим образом скомпоновать, чтобы действительно не получилась доска, летящая против ветра?
