Текст книги "Королев: факты и мифы"

Автор книги: Ярослав Голованов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 89 страниц)

Письмо С.П. Королева к Л.П. Берия из Бутырской тюрьмы.

Июнь 1940 г.

34

Особенно много времени уделял товарищ Сталин воспитанию конструкторов.

Александр Яковлев, авиаконструктор

Авиация – это не ракетная техника, все понимали, что авиация – дело серьезное. В 38-м на Лубянке следователь говорил Королеву: «Занимались бы делом и строили бы самолеты. Ракеты-то, наверное, для покушения на вождя?..» А раз авиация – дело серьезное, то и сажать авиационных специалистов начали раньше ракетчиков и сажали много.

Туполева взяли 21 октября 1937 года прямо в рабочем кабинете, пришли и увели. По делу Туполева проходило более двадцати человек, и все дали показания, что Туполев – враг народа. Кроме основного – организации «русско-фашистской партии», Туполеву «липили» связь с профессорами-кадетами, высланными за границу, вредительство при подготовке рекордных перелетов Громова, внедрение порочной американской технологии, срыв сроков строительства новых корпусов ЦАГИ и несовершенство всех самолетов, созданных в его КБ, даже тех, которые всем авиационным миром признавались вершиной современной конструкторской мысли. Туполева не били, но подержали немного «на конвейере», что для него, человека тучного, было особенно мучительно. А потом применили прием древний, как мир, хорошо выверенный и почти всегда срабатывающий: прямо сказали, что, если не «признается» – семье конец: жену в лагерь, сына и дочку – в детские дома. Через неделю после ареста он во всем «признался», а через полтора месяца, на новом допросе, добавил еще, что он повинен в срыве перелета Леваневского через полюс в Америку в 1935 году8080
  Незначительная неисправность, которая, по мнению некоторых специалистов, не представляла серьезной опасности, встревожила Леваневского, и он повернул назад.


[Закрыть] и его гибели в 37-м, а также в шпионаже в пользу Франции аж с 1924 года. Сказал, что в 1935 году он лично передал шпионские сведения министру авиации Франции Денену. Удивительно, как бдительным чекистам не пришло в голову, а почему, собственно, шпионские сведения надо передавать министру, когда для этого существуют сотни опытных агентов «Сюртэ женераль»8181
  «Сюртэ женераль» – французская разведка.


[Закрыть]?

Туполев долго сидел в Бутырке, никто его никуда не вызывал, о нем словно забыли. Он прикидывал в уме новый бомбардировщик, объяснял своим сокамерникам, что в его жизнь вторглось нечто мистическое: надо же, статья 58-я, камера в Бутырке № 58 и новый самолет, если соблюдать нумерацию, будет АНТ-58! Однако почему же его оставили в покое и что там они замышляют?

Следствие закончилось в апреле 1938 года, но суда не было, а стало быть, и этапировать его было нельзя. Андрей Николаевич не знал, что следователь его – лейтенант Есипенко – вовсе не забыл о нем и сам вынужден был объяснять своему начальству, что «дело с обвинительным заключением находилось без движения до разрешения вопроса об использовании Туполева на работе в Особом Конструкторском Бюро».

«Решение вопроса» приближалось. К этому времени относится как раз организация шараги в Болшеве – подмосковном дачном поселке. Впрочем, шарагой в чистом виде она не была, как не была тюрьмой и пересылкой, – это был своеобразный гибрид, выведенный лубянскими «селекционерами», который точнее всего можно назвать мозговым отстойником или интеллектуальным сепаратором. Сюда свозились зеки-оборонщики со всех тюрем и лагерей Советского Союза. В просторном спальном бараке с чистым полом и ласковыми голландскими печками, словно в огромной шкатулке, накапливались невероятные национальные сокровища: смелые идеи, дерзкие проекты, конструкторские озарения, немыслимые изобретения. В бараке сидели люди, большинство из которых в своей области были лидерами мирового масштаба: теоретики и конструкторы пушек, танков, самолетов, боевых кораблей. Артиллерист Евгений Александрович Беркалов, автор «формулы Беркалова», по которой во всем мире рассчитывались орудия, создатель тяжелой артиллерии русского флота, бывший полковник царской армии. Ему было около семидесяти – крепкий, жизнерадостный старик с абсолютно ясной головой.

Летчик и авиаконструктор Роберт Бартини, за всю свою жизнь он не создал ни одной тривиальной, серой машины. Биография его годилась для приключенческого романа. Во время первой мировой войны сидел в плену во Владивостоке. Вернулся в Италию. В 1921-м Роберт Бартини – сын барона Лодовико ди Бартини – государственного секретаря итальянского королевства, вступил в коммунистическую партию. Попал в тюрьму. Убежал из тюрьмы и приехал в Советский Союз, чтобы бороться с фашизмом. Над ним грустно подшучивали:

– Ты здорово выгадал, Роберт: убежал из одной тюрьмы и прибежал в другую...

– Конечно, выгадал! – кричал он с истинно итальянским темпераментом, – Муссолини дал мне двадцать лет, а Сталин только десять!

В Болшеве сидел выдающийся механик Некрасов, один из лучших наших корабелов латыш Гоинкис, конструктор подводных лодок Кассациер, ведущий специалист по авиационному вооружению Надашкевич, изобретатель ныряющего катера Бреджинский, главный конструктор самолетов БОК-15, предназначавшихся для рекордного перелета вокруг земного шара Чижевский, крупнейший технолог автопрома Иванов, главный конструктор харьковского авиационного КБ Неман, первым в нашей стране построивший самолет с убирающимся шасси, и многие другие светлые умы. Все это напоминало бы Александрию времен Птолемеев, где, по словам дерзкого странствующего философа, «откармливают легионы книжных червей ручных, что ведут бесконечные споры в птичнике муз», – если бы не одна деталь: в Александрии у Птолемеев не было зоны, вертухаев на вышках по углам и глухого забора вокруг бараков. Впрочем, и самих бараков в Александрии тоже не было.

Но «бесконечные споры в птичнике муз» были! Вырвавшиеся из рудников и с лесоповалов, голодные, избитые, больные люди попали пусть в тюрьму, но тюрьму, где досыта кормили, где спали на простынях, где не было воров, отнимающих валенки, конвоиров, бьющих прикладом в позвоночник, а главное – не было тачек, коробов, бутар, лопат, пил, топоров, не было этого смертельного изнурения, когда их заставляли делать то, что они никогда не делали, не умели и не в состоянии были делать. Ошеломление, которое испытывали вновь прибывшие в Болшево, быстро сменялось бурным взрывом эйфории и энтузиазма. Не меньше, чем от голода физического, настрадались эти люди от голода интеллектуального. Многие были знакомы еще на воле, большинство слышали друг о друге, но если даже не слышали, понимали, что все здесь собравшиеся – люди одного круга, что тут возможен долгожданный разговор по душам, а главное – что тебя поймут, если ты будешь говорить о Деле. Не о «Деле», в которое подшивали протоколы после мордобоя, а о Деле, которому они были преданы всегда и мысли о котором не могли выбить из них ни рудники, ни лесоповалы. Конечно, и в Болшево были «стукачи», не могли не быть, это означало бы нарушение системы, но плевать им было на стукачей! Они не говорили о политике, у них была масса гораздо более интересных тем для обсуждения. И более того, так, как они разговаривали здесь, они не могли говорить на воле. Там, разделенные глухими заборами специализированной секретности, они не имели права на такое общение. «Титул» «врага народа»8282
  Мне кажется, мы до сих пор не в полной мере оценили эту поистине гениальную находку Сталина, одним махом отрубающую от народа наиболее ярких и честных его представителей и отождествляющую врагов тирана с врагами народа, а значит, нерасторжимо сплавляющую в монолит народ и Сталина.


[Закрыть] освобождал их теперь от всех обязательств и расписок, хранящихся в 1-м отделе. Тайн не существовало! Собираясь группками, они по многу часов что-то обсуждали, рисовали, чертили пальцем в воздухе и понимали, читали эти невидимые чертежи, схватив карандашный огрызок, тут же считали, радостно тыча в грудь друг друга клочки бумаги с формулами.

– А если мою пушку поставить на ваш танк, вы представляете?!

– Есть такой масляной насос! Уже года два, как мы его сделали! Точно под ваши расходы...

– Надо зализать вот это ребро вашей рубки, как мы сделали на ГАНТ-88383
  Торпедный катер КБ Туполева, очевидно, тогда – лучший в мире. К моменту ареста конструктора уже проходил испытания в Севастополе.


[Закрыть], и скорость лодки наверняка возрастет...

– Эта тяга работает на срез и, уверяю вас; сварка здесь лучше клепки...

– Да все очень просто! Смотрите, выкидываем нервюру, она вам абсолютно тут не нужна, только вес нагоняет, и нужное место освобождается!

Это были минуты высокого наслаждения, потому что в эти минуты они не ощущали себя рабами, в каждом из них воскресал человек. Унизительное существование, еще вчера определяемое пайкой хлеба, перечеркивалось гордой формулой Рене Декарта: «Я мыслю, следовательно, я существую».

Королев еще сидел в Новочеркасской тюрьме, впереди был этап к берегам Тихого океана и Мальдяк, и обратный путь, когда в феврале 1939 года Андрея Николаевича Туполева привезли в Болшево. В просаленном пятнистом макинтоше и кепочке – так его увезли из Наркомтяжпрома осенью 37-го – выглядел он странновато. Прижимал к себе «сидор», в котором хранилась пайка черного хлеба и несколько кусочков сахара. Расставаться с этими сокровищами не хотел, пока его не убедили, что кормят тут сытно и вволю. Из уважения к авиационному патриарху (а патриарху только что исполнилось пятьдесят) зеки отвели ему койку у печки. Туполев уселся на ней в излюбленной своей позе – подвернув под себя ногу в шерстяном носке, огляделся и спросил:

– Так. Замечательно. А работают-то у вас где?

В Болшево было три барака: спальня и помещения охраны, столовая с кухней и КБ – рабочий барак. Там разворачивался Бартини. Вместе с Сергеем Егером – недавним сотрудником Ильюшина8484
  Когда жена Сергея Михайловича Егера, секретаря ВЛКСМ ильюшинского КБ, спросила Сергея Владимировича, который бывал в их доме, не знает ли он что-либо о судьбе арестованного мужа. Ильюшин ответил: «Я вообще таких не знаю...» Пишу это не для того, чтобы бросить тень на память выдающегося советского конструктора, но лишь потому, чтобы дать долгожданное право памяти нашей воздать каждому сообразно не только уму его и таланту, но чести и доброте.


[Закрыть], они задумали какой-то фантастический самолет и уже сделали эскизный проект. Туполев долго разглядывал чертежи, ворчливо спрашивал: «А это еще зачем?» – и черкал коричневым карандашом. В тот же день он заявил Кутепову, что работать начнет при одном условии: он должен убедиться, что жена его на свободе.

Григорий Яковлевич Кутепов, начальник Болшевской шараги, делал головокружительную карьеру. Как вы помните, в декабре 1929 года в Бутырской тюрьме существовало КБ ВТ – Конструкторское бюро «Внутренняя тюрьма» – во главе с Поликарповым и Григоровичем, в ту же зиму переведенное на территорию Ходынского аэродрома и названное ЦКБ-39-ОГПУ. Кутепов трудился на этом аэродроме слесарем-электриком, но подлинное свое призвание нашел он в работе с зеками. Через десять лет Гришка Кутепов – так называли его все авиационники – вознесся до начальника вновь организованной шараги. В конструировании самолетов Гришка ничего не понимал, но кто такой Туполев – знал и понял, что просто отмахнуться от ультиматума Андрея Николаевича нельзя. Он доложил по начальству.

Жена Туполева, Юлия Николаевна, была арестована через неделю после того, как Андрея Николаевича увезли на Лубянку. Ее допрашивали шесть раз, добиваясь признания в антисоветской деятельности мужа; никаких показаний она не дала и с конца апреля 1939 года вызывать на допросы ее перестали. Туполеву передали записку, в которой она его успокаивала, но Берия обманул: освободили ее только в ноябре.

Изголодавшийся по работе Туполев обрушил на своих коллег целую россыпь замечательных идей. Он предложил делать новый бомбардировщик – скоростной, пикирующий, небольшой, двухмоторный, с экипажем не более трех человек – мобильный самолет мобильной войны. Работа закипела и продвигалась очень быстро, поскольку ею занимались классные специалисты. Но однажды, после очередной поездки в Москву, Туполев вернулся раздраженным и на следующий день его снова повезли на Лубянку вместе с Егером, Френкелем и всеми чертежами будущего самолета. К ночи они не вернулись. И на следующее утро их не было. По шараге поползли слухи.

Вкусив «сладкой жизни» Болшева, зеки смертельно боялись возвращения на каторгу. Косой взгляд Гришки, небрежно брошенное им слово, просто по неграмотности его приобретающее двоякий смысл, малейшие изменения режима шарашки, снабжения, питания и всего прочего сразу всех настораживали. А тут уехали – и нет! Ужели теперь разгонят и впереди этап?!

Оказывается, тройку зеков с чертежами принимал Давыдов – новый начальник всех шараг, сменивший Кравченко. Идея бомбардировщика ему понравилась, и он предупредил, что завтра их примет Берия, которому Туполев должен все подробно объяснить. Для «удобства» обратно в Болшево их не повезли, а развели на ночь по одиночкам внутренней тюрьмы. Этот визит со слов Туполева описал в своих воспоминаниях, опубликованных в 1988 году, один из его ближайших соратников Леонид Львович Кербер8585
  См. журнал «Изобретатель и рационализатор». 1988. № 3—7


[Закрыть]: «Прием у Берии, в его огромном кабинете, выходившем окнами на площадь, был помпезным. На столе разостланы чертежи. У конца, который в сторону „ближайшего помощника и лучшего друга“ главного вождя, сидит Туполев, рядом с ним офицер, напротив – Давыдов. Поодаль, у стены, между двумя офицерами – Егер и Френкель. Выслушав Туполева, „ближайший“ произнес: „Ваши предложения я рассказал товарищу Сталину. Он согласился с моим мнением, что нам сейчас нужен не такой самолет, а высотный, дальний, четырехмоторный пикирующий бомбардировщик, назовем его ПБ-4. Мы не собираемся наносить булавочные уколы, – он неодобрительно указал пальцем на чертеж АНТ-58, – нет, мы будем громить зверя в его берлоге. – Обращаясь к Давыдову: – Примите меры, – кивок в сторону заключенных, – чтобы они через месяц подготовили предложения. Всё!“

Трудно даже вообразить себе ярость Туполева – человека страстей необузданных. Кто больше понимает в самолетах, он или Берия?!! Кому нужна эта четырехмоторная тихоходная махина при нынешнем потолке зенитной артиллерии?! Постепенно он успокоился, подумал, поговорил со своей «гвардией» и решил, что, взяв за основу АНТ-42, сделать эту летающую мишень для зенитчиков можно, но делать ее все-таки не нужно.

– Жорж! – крикнул он Френкелю. – Бери бумагу, будем писать объяснительную записку!

В записке доказывалось что конструировать четырехмоторный бомбардировщик нецелесообразно потому, что он уже сделан и надо просто наладить его производство. А нужен небольшой, массовый, маневренный пикирующий бомбардировщик. Гарантировать те тактико-технические показатели, какие от него требуют для четырехмоторной громадины, он не может, а для АНТ-58 может и гарантирует.

Туполев умер в 1972 году, мне довелось лишь однажды говорить с ним, расспросить обо всей этой эпопее я его не успел. Да и не уверен, что он стал бы мне рассказывать – к пишущей братии Андрей Николаевич был очень строг, на просьбы часто отвечал неоправданно резкими отказами, капризничал. Поэтому я вынужден снова прибегнуть к помощи Леонида Львовича Кербера.

«Через месяц Туполева отвезли на Лубянку одного. На этот раз он пропадал три дня, и мы изрядно за него поволновались, а, вернувшись, рассказал:

– Мой доклад вызвал у Берия раздражение. Когда я закончил, он взглянул на меня откровенно злобно. Видимо, про ПБ-4 он наговорил Сталину достаточно много, а может быть, и убедил его. Меня это удивило, из прошлого я вынес впечатление, что Сталин в авиации, если и не разбирается, как конструктор, то все же имеет здравый смысл и точку зрения. Берия сказал, что они разберутся. Сутки я волновался в одиночке, затем был вызван вновь. «Так вот, мы с товарищем Сталиным еще раз ознакомились с материалами. Решение таково: сейчас, и срочно, делать двухмоторный. Как только кончите, приступите к ПБ-4, он нам очень нужен». Затем между нами состоялся такой диалог:

Берия: Какая у вас скорость?

Я: Шестьсот.

Берия: Мало, надо семьсот! Какая дальность?

Я: Две тысячи километров.

Берия: Не годится, надо три тысячи! Какая нагрузка?

Я: Три тонны.

Берия: Мало, надо четыре. Все! – И обращаясь к Давыдову: – Поручите военным составить требования к двухмоторному пикировщику. Параметры, заявленные гражданином Туполевым, уточните в духе моих указаний».

Позднее Туполев объяснил своим коллегам, что идея ПБ-4 была порочна не только с технической и военно-тактической точки зрения, но и грозила арестованным конструкторам гибельными последствиями. Самолет, придуманный Берия, военные скорее всего не приняли бы, а их отказ был бы равносилен новому обвинению во вредительстве и, кто знает, чем бы окончилась эта история для авторов отвергнутого проекта.

Но теперь все страхи были позади, и работа возобновилась с прежним рвением. Один из ее эпизодов завершал недолгую, но славную историю Болшевской шарашки.

Туполев решил построить макет будущего бомбардировщика в натуральную величину прямо в зоне, под открытым небом. Сергей Егер чертил шпангоуты на фанере, Саша Алимов (бортмеханик с 39-го авиазавода) выпиливал и сбивал всю конструкцию. Туполев и сам с удовольствием приходил помогать. Скоро макет был готов. Но тут прибежал Гришка Кутепов и потребовал немедленно макет разобрать. Остряки пустили слух, что Гришка боится, как бы зеки не совершили побег с помощью макета, но скоро выяснилось, что военлеты с Монинского аэродрома увидели сверху лежащий в лесу самолет, решили, что он сел на вынужденную, и товарищей надо спасать! Как был погашен благородный порыв летчиков, неизвестно, макет накрыли огромным брезентом, а всей Болшевской шараге скоро пришел конец. К этому времени московские металлурги выполнили ответственнейшее задание Лаврентия Павловича – изготовили огромное количество железных решеток, которыми изнутри, чтобы не портить импозантного фасада, одели все окна здания ЦАГИ на углу улицы Радио и Салтыковской набережной8686
  Ныне Набережная академика Туполева.


[Закрыть] речки Яузы.

В этом здании размещался КОСОС – руководимый Туполевым Конструкторский Отдел Сектора Опытного Строительства ЦАГИ, а также завод № 156, воплощавший в металле эти конструкторские опыты. Отныне зарешеченное учреждение именовалось Центральным конструкторским бюро № 29 НКВД. Болшево – отстойник, разноязычный Вавилон, ЦКБ-29 – это уже большая, настоящая, в данном случае – авиационная шарага.

Появление Туполева в ЦАГИ произвело впечатление разорвавшейся бомбы: ходили упорные слухи, что Андрей Николаевич расстрелян. Он вернулся на родное пепелище, но именно на пепелище: конструкторское бюро было просто разгромлено НКВД.

Еще в Болшеве Туполев заявил, что конструирование самолетов – дело коллективное и для того, чтобы выполнить то, что от него требуют, ему нужны специалисты.

– Какого черта вы упрекаете меня в медлительности, – раздраженно, в своей обычной небрежно грубоватой манере говорил Андрей Николаевич. – А с кем я работаю? В КБ приходят люди разных специальностей, чаще не способные отличить крыло от хвостового оперения. А инженеров-авиационников разбросали по всей стране... Вам какие самолеты нужны: из говна или из металла?

Слух о шарашке гулял по ГУЛАГу, зеки сюда стремились, и к туполевскому порогу подчас действительно прибивало людей случайных, никакого отношения к авиации не имеющих. Так в ЦКБ-29 оказался бывший начальник Ленинградской электротехнической академии Константин Полищук, математик и физик Юлий Румер, звукооператор Виктор Сахаров, дипломник Станкостроительного института Игорь Бабин, изобретатель и разведчик, человек фантастической биографии Лев Термен. Это были люди очень талантливые, как говорится, все хватающие на лету, но сразу заменить специалистов при всех своих талантах они не могли.

Кутепов подумал, посоветовался на Лубянке и предложил Туполеву составить списки нужных людей. Списки составлять было опасно: в них могли оказаться вольные, и Туполев боялся упрятать их за решетку. Постепенно, опросив товарищей, встречавших в тюрьмах своих коллег, Туполев списки такие все-таки составил, и в Болшево, а потом и на яузскую набережную стали стекаться авиаарестанты.

Списков Туполева я не видел, но, думаю, они сохранились: такие документы не выбрасывают, они лежат в каком-нибудь архиве, ждут своего часа. Не знаю, был ли в этих списках Сергей Павлович Королев. Весьма вероятно, что был. Ведь планеризм давно ввел его в мир авиации. Как помните, и писали о нем, как об авиаконструкторе. Да и корни увлечения ракетной техникой – в авиации. Пленники Болшева могли встретиться с Сергеем Павловичем в Бутырке в 38-м году, и в 40-м, и в пересылках. Если колымская легенда об Усачеве верна, то и он, возможно, рассказал Андрею Николаевичу о Королеве, поскольку точно известно, что Михаил Александрович Усачев работал в шараге у Туполева. Да и сам Туполев мог вспомнить о своем дипломнике, ведь и десяти лет не прошло с того времени, как он консультировал королевскую авиетку СК-4. Впрочем, это все неважно. Был ли Королев в списках Туполева или не был, но Кобулов постановление подписал, и в сентябре 1940 года Сергей Павлович был доставлен в ЦКБ-29-НКВД.

Такое пережить надо. Спальни с наволочками и простынками. И в спальню не входят вертухаи, спальня – заповедник зеков. И в спальне ночью тушат свет: уже два года, если не считать теплушек, не спал он в темноте. И душ! И в столовой скатерти, салфетки, хлеб лежит горкой и тарелки глубокие и мелкие, и ложки, вилки, ножи, и какао, и кто-то сердито выговаривает подавальщице, что какао остыло! Такое пережить надо!

Вновь прибывшие первый день не работали. Надо было, чтобы они немного пришли в себя, уяснили новые правила, поняли, что таскать из столовой и прятать под подушку хлеб – не следует. На другой день новичка определяли в одно из конструкторских бюро, составляющих ЦКБ-29: кроме группы Туполева, самой многочисленной и сильной, здесь работали группы Петлякова, Мясищева, а позднее и Томашевича.

Раньше всех в ЦКБ перебрался со своими людьми Владимир Михайлович Петляков. Петлякова арестовали через неделю после ареста Туполева, и в конце мая 1940 года Военная коллегия Верховного суда заочно определила ему десять лет лагерей, пятилетнее поражение в правах и конфискацию всего имущества. Однако после вынесения этого приговора заключенным Петляков числился меньше двух месяцев.

Дело было так. Петляков и его группа начала работать над двухмоторным высотным, скоростным истребителем-перехватчиком. Очень быстро такой истребитель был создан, и в апреле 1940 года летчик-испытатель Петр Стефановский уже летал на нем, а 1 мая проект 100 – «сотка» – так называлась новая машина – уже участвовала в Первомайском параде на Красной площади. Стефановский сделал эффектную горку над мавзолеем, впопыхах забыв убрать шасси. Если бы створки шасси не выдержали воздушного напора, оторвались и спланировали на Красную площадь, и Стефановского, и Петлякова, думаю, расстреляли бы в тот же день: трудно было бы вообразить более очевидное покушение на вождя. Но створки выдержали! Пронесло!

Однако тут выяснилось, что истребитель, хоть и неплох и сделан в рекордно короткий срок, но армии не очень-то и нужен, поскольку функции его может выполнить МиГ-3, первый вариант которого тоже полетел в апреле 1940 года. К августу его испытания были закончены, новый истребитель участвовал в авиационном празднике в Тушине и очень понравился Сталину. Сразу было принято решение о его серийном выпуске. Но и до полета в Тушине всем было ясно, что «сотка» не нужна. Подобно сказочной царевне, которую царь-самодур замучивает невыполнимыми поручениями, и Петляков, как в сказке, получил новое, поистине невероятное задание: за полтора месяца переделать истребитель в бомбардировщик. И переделал! И, что самое удивительное, получилась очень неплохая машина – всем известный Пе-2 – один из основных наших бомбардировщиков во время войны. Серийное производство его началось уже 23 июня 1940 года, а 25 июля Петляков был освобожден вместе с группой своих помощников, среди которых были известные авиационные специалисты: Николай Некрасов, Курт Минкнер, Борис Кондорский, Николай Петров, Амик Егинбарян и другие.

Дальше судьба-индейка распорядилась так. В 1941 году Петляков получает за бомбардировщик Сталинскую премию, а после начала войны работает в Казани, организует массовый выпуск своих самолетов. В январе 1942 года его вызвали в Москву. Он полетел на одном из Пе-2, который перегоняли на фронт. Под Арзамасом самолет загорелся и упал. Так нелепо погиб действительно в самом расцвете сил этот талантливый авиаконструктор.

Когда Королева привезли на улицу Радио, «первый выпуск» состоялся – Петляков и его товарищи работали в ЦКБ-29 уже «вольняшками», ночевать ездили домой. Вместе с Петляковым был, непонятно почему (к Пе-2 он никакого отношения не имел), освобожден и Владимир Михайлович Мясищев – «Вольдемар», как звал его Туполев, «Боярин» – такое прозвище было у него в шараге. Мясищев возглавлял второе КБ, которое проектировало дальний, высотный бомбардировщик – проект 102. К нему и был определен Королев. Работа шла уже полным ходом, что-то еще чертили, а что-то уже строили. Королеву Мясищев поручил сделать бомбовые люки. Сделал быстро и хорошо: створки уходили во внутрь, не портили аэродинамику. Но потом работа разладилась. Мясищев был человек не легкий. В отличие от добродушной грубости Туполева, «Боярин» иногда резко язвил, мог поранить больно, обидно. Королев – сам не сахар, да и от тюремной жизни еще не отошел. Они сцепились. Королев перешел в КБ Туполева.

Почти все люди, находившиеся в то время рядом с Королевым, отмечают его постоянную угрюмость, глубокую подавленность и предельно пессимистический взгляд в будущее. «Хлопнут нас всех, братцы, без некролога» – вот фраза, наиболее характерная для Королева 1940 года.

Многим авиационникам срок дали уже в ЦКБ – приехал чекист, вызывал по одному, предъявлял постановление и велел расписаться. Все получали «по стандарту» – десять лет и пять лет поражения в правах. Исключение составляли Туполев, которому дали 15 лет, и вооруженец Борис Сергеевич Вахмистров, получивший, непонятно почему, 5 лет. (Опять эти порочные поиски логики!) Чекист забрал расписки и уехал, жизнь пошла своим чередом, абсолютно ничего не изменилось – что был приговор, что не было его.

Существует шуточное определение, что пессимист – это хорошо информированный оптимист. На фоне своих товарищей по несчастью Королев выглядел (и был!) пессимистом потому, что он гораздо лучше был осведомлен о лагерном бытие. Многие зеки ЦКБ вообще не знали, что такое этап, лагерь. Королев никак не мог прийти в себя после второго приговора, в «рай» ЦКБ он не верил, был убежден, что сладкое это бытие продлится недолго, а когда слышал, что «вот сделают самолет и всех отпустят», – криво улыбаясь, наставлял розовых оптимистов:

– Поймите, никто не застрахован от разных qui pro quo8787
  Путаница, недоразумение (лат.).


[Закрыть] Фемиды. Глаза-то у нее завязаны, возьмет и ошибется, сегодня решаешь дифференциальные уравнения, а завтра Колыма...

Мысль о неотвратимости Колымы преследовала его постоянно.

Вообще в шараге существовало довольно четкое деление на пессимистов и оптимистов. Кроме Королева, к пессимистам относился, например, физик Карл Сциллард. Периоды спокойной работы сменялись у него ни с того ни с сего вспышками мадьярского гнева, он не находил себе места, метался и, наконец, дождавшись отбоя, затихал, уткнувшись лицом в подушку. Он был убежден, что все изменения их существования могут происходить только в худшую сторону.

Воинственно мрачным был и Петр Александрович Вальтер, тоже туполевский аэродинамик, член-корреспондент Академии наук. Сухонький, маленький этот человек в старомодном пенсне, задрав кверху бородку, все время атаковал молодежь, которая наградила его за агрессивность прозвищем «тигромедведя», хотя Вальтер категорически не был похож на тигра, а на медведя – тем более. Судьба этого выдающегося ученого трагична. Милость Берия по причинам непонятным постоянно обходила его во время разных локальных амнистий, и Петр Александрович так и умер в тюрьме – в Таганрогской шараге – уже после войны.

Напротив, безусловным оптимистом был, например, Александр Васильевич Надашкевич – едва ли не лучший в стране специалист по авиационному вооружению, бонвиван, сердцеед, жизнелюбия которого не могла поколебать ни КБ «Внутренняя тюрьма» в 1929 году, ни ЦКБ-29 в 1939 году.

– Уверяю вас, ничего с нами не будет, – убеждал он маловеров. – Мы умеем делать хорошие самолеты, а самолеты им нужны, и никто нас не расстреляет.

Надашкевич ошибался. Очень многих ответственных работников авиационной промышленности расстреляли в 1938 году еще до организации шарашек. Среди них Николай Михайлович Харламов, начальник ЦАГИ; Василий Иванович Чекалов, начальник 8-го отдела ЦАГИ, Евгений Михайлович Фурманов, заместитель начальника отдела подготовки кадров ЦАГИ; Кирилл Александрович Инюшин, заместитель начальника планово-технического отдела завода № 156; Израиль Эммануилович Марьямов, директор завода № 24; Георгий Никитович Королев, директор завода № 26; Андрей Макарович Метло, начальник 2-го отдела 1-го Главного управления НКОП, и другие ни в чем не повинные люди, которые умели делать хорошие самолеты.

Наверное, было бы неправильно объяснять пессимизм Королева только неожиданно свалившимся на него новым приговором. Мне кажется, есть и другие причины, и одна из них – жажда ясности. Биография Сергея Павловича постоянно демонстрирует эту острейшую его потребность. Он любил знать. С той поры, когда в нежинском доме бабушки он спрашивал молоденькую учительницу, Лидочку Гринфельд, которая читала ему басни Крылова: «А что значит вещуньина?» – с тех младых лет крепло в нем постоянное желание разобраться во всем окружающем, понять ход событий, ясно представлять себе продолжение своей жизни. Он всегда знал, что надо делать, и смело планировал свое будущее. Тюрьма лишила его не только движения в пространстве, но и движения во времени. Неопределенность существования угнетала не меньше, чем условия этого существования. И раскрыть эту неопределенность он не мог, ибо не понимал ее механизма. Королев много размышлял над тюремными правилами шараги. Многие из них, какими бы дикими они не казались заранее, он все-таки мог объяснить. Ну, скажем, запрещалось иметь часы. Вообще нигде никаких часов не было. Дико? Но все-таки можно объяснить: нельзя согласовать время побега. Есть приемы, которые позволяют использовать часы как компас (что особенно актуально в Москве!). Тут хоть видимость какой-то работы мысли. Или замена фамилий конструкторов во всей технической документации личными номерами. И это можно понять. Номер вместо фамилии – давнее тюремное правило. Сталин всегда боролся с человеческой личностью, иметь свои лица разрешалось нескольким десяткам людей в стране – тоненькой пенке из писателей, музыкантов, актеров, летчиков, ученых, ударников, спортсменов, – прикрывавшей огромную безликую массу народа. Один человек должен отличаться от другого не больше, чем друг от друга отличаются цифры, – это понятно, поскольку соответствует духу режима. Но существовали вопросы, которые Королев, равно как и другие зеки, часто задавали себе и ответы на которые не находили. Почему, например, Берия вообще возродил шараги? Надашкевич прав: нужны хорошие самолеты, которые будут защищать существующий строй. И другое есть объяснение: Берия требуется доказать эффективность своей системы.

Но зачем эти простыни и какао? Ведь все эти люди конструировали бы самолеты лишь за право их конструировать, за счастье сменить тачку на кульман, за то, что рядом с тобой спит член-корреспондент Академии наук, а не «вор в законе». Конечно, нельзя строить самолеты, если постоянно думаешь о куске хлеба. Но если мыслить в этом направлении и признать зависимость итогов творчества от условий жизни творца, то почему же вообще не освободить?! Хорошо, давайте следовать их логике и считать, что Петляков сделал хороший самолет не потому, что он не может сделать плохой, а потому, что хочет получить свободу. Но по такой логике получается, что теперь, находясь на свободе, Петляков вообще перестанет делать самолеты! Как понять эти дикую систему, этот извращенный ход мыслей? Размышления на эту тему были продолжением того духовного кризиса, который переживал Королев даже не с момента своего ареста, а раньше, с тех пор, как расстреляли Тухачевского, как посадили Клейменова и Лангемака. Реставрация души проходила медленно, но проходила. На берегах Берелёха его сгибали и замораживали, на берегах Яузы он выпрямлялся и оттаивал.