Текст книги "Королев: факты и мифы"

Автор книги: Ярослав Голованов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 60 (всего у книги 89 страниц)

Однажды прочел я такое признание:

«Я несу ответственность за то, чтобы дни проходили не совсем бессмысленно. Я не бываю просто человеком со своими личными заботами. Я наблюдаю, регистрирую, констатирую, контролирую. Предлагаю, прельщаю, вдохновляю или отвергаю. Во мне отсутствует спонтанность, импульсивность, соучастие в игре, хотя внешне все выглядит наоборот. Если бы я на секунду снял маску и высказал то, что на самом деле думаю и чувствую, мои товарищи накинулись бы на меня, разорвали на части и выкинули в окно.

Но маска не искажает моей сути. Интуиция работает быстро и четко, я все замечаю, маска – лишь фильтр, не пропускающий ничего личного, не относящегося к делу. Буря – под контролем».

Так писал о себе и своей работе великий режиссер XX века Ингмар Бергман. Но как же это все похоже на великого конструктора XX века Сергея Королева! Как еще раз убеждаемся мы, что люди делятся не на «физиков» и «лириков», а на творцов и ремесленников.

Создание исторической ракеты Р-7 есть процесс истинно творческий, а потому он и не мог протекать просто и гладко, ибо всякое творчество по природе своей драматично. Муки жары, пустые коробочки из-под валидола, поставленный «вверх ногами» клапан, споры с Глушко, все его многомесячное стремление к совершенству по божьему ли понятию о справедливости, по философскому переходу количества в качество, по неумолимой математической теории вероятности – по всем законам земным и небесным должны были привести его к победе. Помещать могло единственное: отсутствие воли в достижении цели. Это ему не грозило.

21 августа 1957 года в 15 часов 25 минут Носов, прильнувший к перископу, на весь бункер закричал: «Подъем!!» Сухие контуры распахнувшихся ферм пошли легкими волнами, искажаясь в огненном вихре ракетного хвоста, жаркое солнце пустыни словно пригасло и перестало давать тень, а тень рождалась теперь новым, все быстрее и быстрее восходящим в зенит рукотворным светилом, сияние которого было сильнее блеска солнца. И на «площадке № 10», и на станции Тюратам, и далеко окрест люди услышали какой-то странный громоподобный треск, будто купол неба был сделан из крепкой голубой парусины и кто-то, невероятно сильный, раздирал эту парусину над твоей головой. И люди увидели ее – летящую ракету, а через несколько секунд стал заметен в небе огненный крест – знамение победы! – это отошли в стороны отработавшие «боковушки»...

Настал первый большой праздник на новом полигоне. Целый день изучалась, со всех сторон анализировалась информация, идущая с НИП171171
  Наземный измерительный пункт.


[Закрыть] и доклады камчатских наблюдателей.

Павел Артемьевич Агаджанов, один из ветеранов командно-измерительного комплекса, в будущем – член-корреспондент АН СССР, лауреат Ленинской премии, вспоминал этот день:

– Сергея Павловича очень интересовали результаты и качество измерений, полученные при полете ракеты. Было уже близко к полуночи, когда все необходимые материалы были представлены Королеву. Не тратя лишнего времени, он приступил к их просмотру и примерно в течение двух часов обсуждал полученные результаты измерений, оценивая «поведение» последней ступени на нисходящем участке траектории, выявлял особенности работы бортовых агрегатов и систем. Время пролетело незаметно. Был уже третий час ночи, но спать не хотелось – уж очень велик был душевный подъем. Сергей Павлович начал мечтать вслух, строить планы на будущее. Он говорил, что полет ракеты подтвердил правильность принятых технических решений и что ракета, после ее модификации, сможет вывести на орбиту искусственный спутник Земли...

Официального сообщения ТАСС не было долго: все мудровали, как и сказать и не говорить. Только 27 августа родился в муках этот безликий плод бюрократической тайнописи:

«На днях (когда? – Я.Г.) осуществлен запуск сверхдальней, межконтинентальной многоступенчатой ракеты (строго говоря, было полторы ступени, ну, можно сказать, две. Но «две» это не «много» – это «две»); Испытания ракеты прошли успешно (полуправда, об этом – ниже). Они полностью подтвердили правильность расчетов и выбранной конструкции. Полет ракеты происходил на очень большой (какой?), еще до сих пор недостигнутой высоте. Пройдя в короткое время (какое?) огромное расстояние (какое?), ракета попала в заданный район (куда?)».

Ну, разве это не талант – весь мир испугать и ничего не сказать?

Успех был действительно большой. Что ни говори, а ракета уникальная.

Шутка ли – стрельнуть из казахских пустынь по Камчатке! Ракета доказала, что летать она умеет, но она не была еще боевой ракетой. И Королев это понимал. Понимал, что немалый труд предстоит еще, чтобы превратить ее в боевую.

Агаджанов не случайно подчеркивает в своих воспоминаниях, что Королева особенно интересовало «поведение» последней ступени на нисходящем участке траектории. Можно больше сказать: ничто в этом полете не интересовало его так сильно. А если быть точным, интересовала его не последняя ступень (она же – вторая), а БЧ – боевая часть – так именовалась «голова» ракеты. Дело в том, что БЧ до Камчатки хоть и долетела, но можно считать, что и не долетела, поскольку разрушилась, когда стала входить в плотные слои атмосферы. И Королев знал, что не долетит, не может долететь.

Когда за несколько лет до этого пуска Иван Савельевич Прудников, который возглавлял в ОКБ исследования по входу «головы» в атмосферу, показал ему расчеты своих ребят, Королев сразу увидел главное: чтобы сохранить «голову» нужна теплозащита толщиной чуть ли не в метр и весом в семнадцать тонн. Ясно, что это глухой тупик. Едва приступив к проектированию больших баллистических ракет, Королев, вновь используя свою многократно проверенную и почти всегда безотказную техническую интуицию, сразу почувствовал, что проблема теплозащиты «головы» – это тщательно замаскированный капкан на его пути, который может схватить его намертво, так, что он и шагу вперед не сделает. Первые работы ОКБ по входу БЧ в атмосферу датируются 1952/53 годом – ни о какой «семерке» и разговора не было. И с той поры отдел Прудникова находился под постоянным личным контролем Главного конструктора.

Мало кто знал тогда, что Королев заботится не только о БЧ, но и о будущих аппаратах, которые потребуется спускать на Землю из космоса, о Возвращении Человека.

Та теплозащита, которая спасала первые баллистические ракеты Королева, «семерку» уже не спасет: температура за ударной волной достигала 8000 градусов. Не существовало в природе материала, который мог бы выдержать такой жар.

Американцы тоже знали, что рано или поздно они столкнутся с проблемой теплозащиты. Пионер американской ракетной техники Теодор фон Карман, тот самый, которого осенью 1945 года мельком видел Королев в Куксхафене, когда англичане в своей зоне устроили показательный пуск Фау-2, писал по этому поводу: «Вход в атмосферу..., вероятно, одна из наиболее трудных задач, которую можно себе представить... Решением этой задачи заняты лучшие умы из тех, кто работает в данной области современной аэрофизики».

Американцы всегда были отличными экспериментаторами, но тут даже «лучшие умы» зашли в тупик. Они упорно старались сконструировать теплозащиту из толстой красной меди, все надеялись, что удастся подобрать такой материал, который сумеет впитать в себя эти колоссальные потоки тепла и спасти конструкцию от разрушения. Мы, по счастью, сразу нашли свой путь и, надо сказать, в решении этой проблемы ушли далеко вперед. Наши специалисты поняли, что поиски материала с невероятной теплоемкостью – это ловля сказочной жар-птицы. Надо, чтобы материал «головы» нагревался, испарялся и уносил это тепло вместе с собой. Совершенно другой принцип: не поглощать, а отбрасывать! Не защищать, а спасать, жертвуя собой!

Королев наладил теснейшую связь с лабораторией Георгия Ивановича Петрова, которая была организована в том самом, уже столько раз помянутом в этой книге РНИИ, научным руководителем которого стал теперь Мстислав Всеволодович Келдыш. Лаборатория Петрова, отдел Прудникова, несколько других групп аэродинамиков, материаловедов и прочнистов упорно бились над решением этой сложнейшей научно-технической задачи. И все-таки к моменту запусков первых «семерок» работы эти еще не были завершены.

Королев понимал, что «голова» разрушится, но об этом все должны знать заранее, чтобы это не стало неожиданностью, не породило ненужных кривотолков. Прилетев на несколько дней в Москву после второй неудачи с «семеркой», Королев на президиуме ученого совета НИИ-88 делает доклад о прочности БЧ, популярно объясняет, что, если головная часть ракеты долетит целехонькой до Земли – это очень плохо, поскольку будет противоречить всем нашим знаниям по аэродинамике и теории теплопередач.

– Мы испытываем пока ракетоноситель, а не оружие, – подчеркивал Сергей Павлович.

Только в будущем 1958 году Королев научится «спасать голову». Но чтобы научиться этому, он хотел знать уже сегодня, как все происходит там, в стратосфере, насколько похожа горящая, как метеор, «голова» на те оплавленные болванки, которые показывали ему после опытов в сверхзвуковых аэродинамических трубах? Впрочем, и труб-то таких, которые точно могли бы смоделировать невероятную скорость потока, тогда еще не было.

Камчатское ракетное стрельбище – полигон-финиш под командованием энергичного полковника Павленко – размещался в безлюдном районе полуострова, населенного маленькими злыми медведями, не боящимися человека, поскольку редкие охотники забредали сюда. Позднее, уже в начале 1960 года, для испытаний межконтинентальных ракет был определен, наверное, еще более безлюдный район в самом центре Тихого океана, расположенный в 12 500 километрах от Тюратама. Ближайший кусочек земной тверди – атолл Пальмира – находился лишь в 270 милях к востоку от этого места. Время пусков и точные координаты сообщались заранее, чтобы оттуда успели уйти (если они там были) случайные рыбаки или владельцы частных яхт, на смену которым спешили снаряженные всевозможной техникой американские наблюдатели в надежде что-нибудь разглядеть, а даст бог – и что-нибудь выловить. Но это было уже через два с половиной года после первого пуска. А пока стреляли по Камчатке.

Когда с места падения ракеты пришла шифровка, удостоверяющая, что ракету, а точнее, некий метеор в небе действительно наблюдали, но никаких осколков на Земле не нашли, Королев пришел в неописуемую ярость.

– Что, значит «не нашли»?! Это что: иголка в стоге сена?! Я требую снять Павленко как несправившегося! – кричал он на Госкомиссии, и глаза его горели от гнева.

Тут не выдержал начальник полигона генерал Нестеренко:

– Да что же это такое?! – взорвался Алексей Иванович. – Я тридцать лет в армии и не слышал, чтобы так разговаривали! Кто дал вам право командовать военными?! Павленко носит погоны...

– Мы снимем с вас погоны! – как мальчишка, по-петушиному выкрикнул вдруг Рябиков...

Толку от этой перепалки не было никакого. Засечь точный момент и координаты разрушения «головы» при уровне тогдашней техники было невозможно. Что же касается каких-то долетевших до земли обломков, то быстро нашлись любители занимательной математики, которые подсчитали, что относительные размеры головной части в сравнении с площадью полигона на несколько порядков меньше, чем размеры иголки, в сравнении со стогом сена. А если учесть, что местность была воистину богом перепаханная: вулканы, горы, распадки, речки, ручейки, болота и все это заросло непроходимой тайгой, причем не просто тайгой, а тайгой камчатской, более похожей на тропический, чем на северный лес, то станет ясно, что поиски были обречены на неудачу.

Но Королев ничего не хотел слушать: ему были нужны осколки и они должны быть доставлены, даже если упали на Луну. Он настоял на создании специальной комиссии по поискам останков «головы», в которую вошли и военные, и штатские, в том числе – два молодых сотрудника его ОКБ.

– Учти, – сказал он одному из них – Андрею Решетину, – если не найдешь – не возвращайся. Так и живи там на вулканах...

Когда комиссия прибыла на место, не разжалованный, но крепко битый Павленко, объяснил, что во время финиша ракеты здесь была гроза, стояла плотная низкая облачность и разобраться в тех «небесных огнях», которые они засекли, практически невозможно. Снова начали прочесывать тайгу. Решетин каждый день звонил Королеву и докладывал о результатах. Точнее, об отсутствии таковых. Королев только сопел в ответ. Он уже понял, что ничего не найдут и людей он зря мучает. Поэтому был очень рад, когда однажды Андрей доложил, что нашли кусок шпангоута, сантиметров тридцать, который никакого отношения, по его мнению, к головной части не имел и уж, во всяком случае, ничего о разрушении ее рассказать не сможет.

– Молодцы! – бодро прокомментировал Королев. – Но смотрите, вторую не прозевайте...

Следующий пуск «семерки» 7 сентября 1957 года прошел, как и предыдущий, без замечаний: огромная машина научилась летать. Время старта выбиралось теперь так, чтобы на Камчатке удобно было разглядеть финиш. Оседлав безлесную вершину горы Лызык, наблюдатели со своими теодолитами заметили в полночь яркую, быстро летящую звездочку – это был корпус ракеты, горевший в лучах уже невидимого с земли солнца. Потом возник всполох и красной трассой прошел метеор – это была «голова». Засекли, что разрушение произошло на высоте около 11 километров, рассчитали траекторию падения, но целая неделя потребовалась, чтобы отыскать на берегу маленькой болотистой речушки воронку, на дне которой в жидкой грязи покоились обломки БЧ...

После сентябрьского старта Королев решил, что следующая ракета полетит со спутником. Понимал ли значение задуманного? Понимал. В июне 1957 года писал Нине Ивановне: «Мечты, мечты... Но, впрочем, ведь человек без мечтаний, все равно, что птица без крыльев. Правда? А сейчас близка к осуществлению, пожалуй, самая заповедная мечта человечества. Во все века, во все эпохи люди вглядывались в темную синеву небес и мечтали».

Откуда этот пафос в письме мужа к жене? Что это, тщательно скрываемая, может быть, даже от самого себя мысль, что слова эти прочтут потомки, что они войдут в историю? Или естественное желание поделиться с близким человеком тем искренним возвышенным романтизмом, который присущ ему и который не находил выхода в суровых буднях полигонной жизни? Или потребность подняться над этими буднями и, не дождавшись от других, дать самому себе оценку происходящего и уже этим подбодрить себя? Быть может, и то, и другое, и третье, поскольку все это не противоречит логике характера Сергея Павловича.

И все-таки, несмотря на ясное представление об историчности приближающегося события, о великой миссии осуществить «заповедную мечту человечества», Королев был обуреваем в эти дни еще одним чувством, не оцененным в должной мере историками. Им владело извечное человеческое любопытство – великий двигатель прогресса. Ужасно интересно было посмотреть, а что же все-таки получится, как он, черт его подери, полетит этот спутник?

Андрей Григорьевич Костиков. 1944

56

Талант должен убедить массу в истинности своих идей, и тогда ему больше не придется беспокоиться об их осуществлении, которое совершенно само собой последует за их усвоением.

Фридрих Энгельс

В те времена, когда Леонид Ильич Брежнев был отмечен Ленинской премией за свои литературные успехи, в том числе и за воспоминания о личном вкладе в космонавтику, и даже в еще более отдаленные времена, когда сияющий Никита Сергеевич Хрущев на трибуне мавзолея прижимал к себе Юрия Гагарина, уже в те далекие времена без конца говорилось и повторялось, какой заботой и вниманием со стороны партии и правительства всегда была окружена наша космонавтика и как лично пеклись наши вожди о ее развитии.

Все это верно, но все это относится к послеспутниковому периоду, когда стало ясно, сколь громадный политический эффект космонавтика может дать, какие огромные пропагандистские прибыли можно тут получить. Если же говорить о доспутниковом времени, то заботой и вниманием она не окружалась просто потому, что партия и правительство не очень ясно представляли себе, а что, собственно, и зачем требуется окружать. Правильнее было бы сказать, что вожди не мешали ее рождению, и за это надо поблагодарить партию и правительство.

Ученые разных стран в середине 50-х годов придумали Международный геофизический год (МГГ). Дело хорошее, мирное, полезное, способствует укреплению международных связей и не тормозит построения коммунизма, – Хрущев был за МГГ. Хотят дно в океане мерить – пусть мерят, скважины бурить – разрешаю, спутник запустить – не возражаю. И в самом деле, почему не запустить?! А если запустить раньше, чем запустят американцы, а?!

В одной книге написано, что когда Королев обратился в ЦК с предложением о запуске спутника, ему якобы так ответили:

– Дело заманчивое. Но надо подумать...

Ручаться не могу, может быть, действительно, так ответили, но вряд ли. Не ясно, почему дело названо «заманчивым»? Что в нем было тогда «заманчивого»? И уж совсем непонятно, о чем тут надо было думать? Носитель требовал дальнейшей отработки, ведь было только два успешных старта, его так или иначе все равно пускать надо. Стоимость спутника ничтожна. Эксперимент, как утверждают ученые, интересный, престижный. Что тут думать? Далее в этой же книжке со слов Королева сказано: «Летом 1957 года вызвали в ЦК. Было дано доброе напутствие нашим планам».

Вот тут – другое дело, тут, действительно, есть над чем подумать...

Летом 57-го не вызывали Королева в ЦК по поводу спутника, а сам он туда поехал по этому поводу. Поехал, чтобы оговорить срок запуска, а не получать добро на планы. Летом 57-го поздно было получать добро на планы: до старта сто дней оставалось. Бушуев 24 июля уже подписал компоновочные чертежи, спутник по частям уже был готов, какое уж тут согласование. Так что, все так было, да не так...

Королев, как уже говорилось, мечтает о спутнике очень давно. Многие годы тесно сотрудничает с Тихонравовым и его группой, ведет переговоры с Келдышем и его «мальчиками» и «мальчиками» «мальчиков» – как было в лаборатории Петрова. Опыт, знания, самые последние достижения в разных областях техники, с первого взгляда, вроде бы и не связанные друг с другом, он, руководствуясь некой одному ему известной программой, много лет, подобно компьютеру, накапливает в себе для реализации этого грандиозного предприятия.

Он нашел деньги, чтобы еще в 1954 году оформить договор с Тихонравовым, который работает в НИИ-4 у Соколова и из чистого любопытства начинает «прибрасывать» спутник, – пройдет несколько лет и он заберет Тихонравова к себе.

Примерно тогда же Раушенбах у Келдыша предлагает первый вариант активной системы стабилизации спутника в полете – абсолютно еще умозрительная, ни к какому «железу» не привязанная теория, пройдет несколько лет, и он заберет Раушенбаха к себе. В январе 1954 года Королев начинает неспешную, но упорную, неотступную работу по консолидации всех «космических» сил, причем иногда силы эти не сразу сами узнают, что они – «космические». Первый этап: соединить Келдыша с Тихонравовым. 23 января впервые о спутнике говорят серьезно в таком солидном учреждении, как Институт прикладной математики. Через три недели Келдыш с «мальчиками» приглашают «на Тихонравова», который приехал с Яцунским и Максимовым, нескольких ученых. Среди них – люди, еще не понимающие, сколь большую роль сыграет космонавтика в их жизни.

Физик Вернов. Пройдет несколько лет, и запуск третьего спутника принесет Сергею Николаевичу славу, всемирную известность, Ленинскую премию, звание академика, приведет его к главному итогу всей его жизни – открытию внешней зоны радиационного пояса Земли. Для выполнения своих потаенных планов Королеву нужна поддержка астрономов.

Астроном Борис Васильевич Кукаркин. Он занимается своими переменными звездами и еще не ведает о том, что через несколько лет Королев затянет его в работу по созданию искусственной кометы.

Даже такого осторожного и осмотрительного человека, как физик Капица, Сергей Павлович сумел увлечь своими планами.

– Я не знаю, что нам конкретно может дать спутник, – сказал Петр Леонидович, – но я знаю, что все новое рождает новое, и спутник даст нам новые открытия.

Авторитет Капицы в академии очень высок, а с этого дня Петр Леонидович всегда поддерживает программы Королева.

Наконец, в марте-апреле Келдыш несколько раз встречается с Александром Николаевичем Несмеяновым. Президент заинтересован. Он читает доклад Тихонравова и передает его Келдышу с положительной резолюцией. 25 мая в три часа дня Несмеянов в президиуме Академии наук встречается с Королевым, Келдышем, Тихонравовым. Полное одобрение планов ракетчиков. «Все подписано, – ликует в дневнике Тихонравов. – Можно считать, что первый этап закончен!»

Да, первый этап закончен. Королеву удалось повернуть к космосу академические умы. Но он понимает, что это самый легкий этап. Нелепо было ожидать, что люди столь ярко мыслящие, как Несмеянов, Келдыш, Капица, будут сопротивляться запуску спутника. Куда труднее будет убедить администраторов, министерских чиновников, партийных аппаратчиков.

Первый раз Королев споткнулся там, где и не ожидал – на старом друге Тюлине. Сергей Павлович делает попытку увлечь Георгия Александровича работами Тихонравова. Тюлин большого энтузиазма не проявляет. Королев, начинает «давить» на Тюлина, забыв, что Тюлин лишь «твердеет», когда на него «давят». Тихонравов записывает в дневнике: «Т. ничего не понял и по впечатлению К. помощи оказывать не будет, хотя и обещал. В общем, этого следовало ожидать».

Пройдет всего несколько лет, и заместитель министра Георгий Александрович Тюлин будет назначен председателем Государственной комиссии при подготовке стартов четырех последних космических кораблей, запущенных при жизни Королева, станет «крестным отцом» Быковского, Терешковой, Комарова, Феоктистова, Егорова, Беляева, Леонова – ну что может быть причудливее извивов человеческой судьбы?!

Первый раз Королев говорит о спутнике с Устиновым в феврале 1954 года. Министр сдержан, но удалось убедить его хотя бы посмотреть бумаги Тихонравова. Сам Тихонравов послал свой доклад маршалу Василевскому и получил воодушевляющую резолюцию: «Тов. Тихонравову. Если у Вас возникнут затруднения, в любой момент звоните мне по телефону...». Теперь, в мае, заручившись поддержкой Академии наук, Королев начинает атаку на государственный аппарат: буквально на следующий день после беседы у Несмеянова письма о спутнике идут Василию Михайловичу Рябикову в Совет Министров, Георгию Николаевичу Пашкову в Госплан и Дмитрию Федоровичу Устинову в Министерство оборонной промышленности. В этих письмах впервые официально ставится вопрос о создании искусственного спутника Земли. Хороший психолог, Королев дополняет письма докладной запиской Тихонравова, а также несколькими листами переводов из американских журналов: смотрите, насколько это серьезно, нас могут обогнать!.. Все соглашаются, что это серьезно, но письма Королева уходят в зыбучий бюрократический песок: никакой заметной, деловой реакции они не вызвали.

Но Сергей Павлович не думает сдаваться. Вот как он оценивает итоги 1954 года: «В настоящее время все более близким и реальным кажется создание искусственного спутника Земли и ракетного корабля для полетов человека на большие высоты и для исследования межпланетного пространства».

А ракета Р-7 существовала пока только на бумаге.

Как вода капля за каплей точит камень, так и Королев день за днем «точит» своих оппонентов. Резко изменив тактику «захвата» Тюлина, отказавшись от лобовых атак и применив обходные маневры, он добивается того, что Георгий Александрович становится под его знамена. Не раз будут ссориться, и крепко, до крика и крутых слов, но знамена – одни. Тюлин пишет еще одно письмо Пашкову. Ну, пусть он, Королев, увлеченный фантазер, городской сумасшедший, только не в Калуге, а в Подлипках, но Тюлин-то – человек серьезный, заместитель начальника НИИ-4 – солидной организации солидного министерства. Должны же прислушаться к его словам!

Затем Королев добивается нового совещания у Рябикова. Произносит страстную речь, рассказывает, что спутник будет простейшим, неориентируемым, но запуск даже такого спутника явится важным политическим событием, а уж о научном он говорить не будет, поскольку тут присутствует Мстислав Всеволодович...

Келдыш своим тягучим вялым голосом подтверждает: научное значение весьма велико...

– Да о чем мы тут говорим?! – встрепенулся генерал Мрыкин, представитель Министерства обороны. – Когда запустим Р-7, тогда и будем думать о спутнике...

Перед Королевым – листок бумаги. После слов Мрыкина записал: «Поздно!»

С Мрыкиным они познакомились еще в Германии. Занятной личностью был Александр Григорьевич. До мозга костей солдафон и до мозга костей технарь. Военпреды трепетали перед ним. По любому их замечанию он требовал от ракетчиков доскональных объяснений. В ОКБ шутили: «Получил втык в один мрык». Его боялись все, а он никого не боялся. Яростный противник любых компромиссов, Мрыкин нажил себе неисчислимое количество врагов, в том числе в родном министерстве, и долго не мог получить заслуженных генеральских погон.

Его требовательность не раз восхищала Королева, но сейчас, слушая его, Сергей Павлович внутренне клокотал. Как убедить Мрыкина и всех других мрыкиных, что готовиться к полету надо именно сейчас, а когда «семерка» стартует, уже не готовиться надо, а лететь! Сразу! Быстро! Как их убедить?..

Тем временем Белый дом объявил 29 июля 1955 года о том, что США будут участвовать в предстоящем Международном геофизическом годе, который должен начаться в середине 1957 года и продолжится до конца 1958-го.

Замечу, что разговоры о искусственном спутнике Земли в США начались еще за десять лет до этого, едва окончилась вторая мировая война. 3 октября 1945 года в бюро аэронавтики военно-морских сил США состоялось секретное совещание, на котором было принято решение о возможности и желательности создания спутника. К началу 1954 года американский спутник уже получил одобрение высших военных чинов США. Таким образом, заявление Белого дома, прозвучавшее сенсационно и неожиданно, на самом деле имело давнюю предысторию.

В общих международных планах МГГ пункт о запуске спутника стоял как бы под вопросом, поскольку неясно было, а как его, собственно, осуществить. Теперь, когда подключались США, как-то само собой выходило, что они и должны запустить спутник. Ну, а кто ж еще?!

Во всех странах, в том числе и в Советском Союзе, о спутнике писали газеты и журналы, публиковались разные варианты конструкций, фотографии отдельных приборов и аппаратов целиком. Наши умельцы – от юных техников во Дворцах пионеров до зрелых изобретателей с толстыми пачками авторских свидетельств – не хотели отставать, но не знали, к кому им надо обращаться, кто этим делом у нас в стране занимается. Требовалось человеческую фантазию и энтузиазм на что-то «закоротить»...

Есть в Москве на Лесной улице в доме № 55 музейчик: «Подпольная типография ЦК РСДРП 1905-1906 годов». Снаружи вывеска: «Торговля кавказскими товарами», а внутри, в глубоком колодце, печатали прокламации. Нечто подобное было создано у нас почти полвека спустя в космонавтике. Королев в подлипкинском «колодце» делал дело, а снаружи висела вывеска для доморощенных простаков и зарубежных шпиков: «Междуведомственная комиссия по координации работ в области организации и осуществления межпланетных сообщений». Это была чистая «липа», потому что комиссия эта ничего не могла координировать по двум причинам: во-первых, она ничего толком об этих работах не знала; во-вторых, если и знала, то никому ее координации были не нужны. Насколько серьезной была эта организация, можно судить уже по тому факту, что ни Королев, ни Келдыш, ни Глушко, ни Тихонравов в комиссию эту не входили. Во главе ее стоял академик Леонид Иванович Седов, механик, профессор Московского университета, солидный, красивый мужчина, словно самой природой созданный для представительства. Любая ракета была для него, прежде всего «телом переменной массы», детали конструкции интересовали его мало. В заместители ему определили Георгия Ивановича Петрова, тогда – члена-корреспондента Академии наук, который, как вы помните, занимался входом ракетной «головы» в атмосферу и теплозащитой.

Поскольку Петров в отличие от Седова находился «при деле», за границу на разные конгрессы и симпозиумы его не пускали, вообще рекомендовали с иностранцами не дружить, да к тому же Георгий Иванович не любил Леонида Ивановича, а потому в работе комиссии принимал участие минимальное. Когда решено было направить на 6-й конгресс Международной астронавтической федерации в Данию наших наблюдателей, туда поехали Седов и профессор Кирилл Федорович Огородников, главный редактор реферативного журнала «Астрономия и геодезия», человек очень эрудированный и начитанный, но решительно ничего не понимающий в ракетной технике. Впрочем, это и так ясно: если бы он понимал, он бы в Данию не поехал.

3 августа в зале Копенгагенского политехнического института президент конгресса американский профессор Дюран зачитал письмо президента США Эйзенхауэра, в котором официально подтверждалось, что в США готовятся к запуску спутника. «Птица» – так назывался американский проект – должна была стать самым щедрым подарком великой страны МГГ, а заодно напомнить миру о недосягаемости американской техники и укрепить в сознании миллионов людей мысль о бесспорном лидерстве США во всем мировом сообществе.

Прослушав письмо президента, все аккредитованные на конгрессе журналисты загоготали на весь мир, как встревоженная гусиная стая, а наш Леонид Иванович тихо и спокойно объявил, что устраивает в здании советской миссии пресс-конференцию. Все очень удивились: советские пресс-конференции были тогда не часты, и народу набралось много. Седов выступил, рассказал, что знал и что можно было рассказывать о наших работах, и, в частности, сказал:

– За последнее время в СССР уделяется много внимания исследовательским проблемам, связанным с осуществлением межпланетных сообщений, в первую очередь проблеме создания искусственного спутника Земли... Осуществление советского проекта можно ожидать в сравнительно недалеком будущем...

Когда конкретно, Седов, мне кажется, сам не знал, но говорить так смело никто Леониду Ивановичу не запрещал, поскольку те инстанции, которые запрещают, решительно не могли представить себе, что какой-то там спутник – это нечто серьезное, и относились к этому, как к научно-популярной болтовне.