Текст книги "Невидимый мир (СИ)"

Автор книги: Яна Завацкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

  – – Ивик, ты просто не знаешь. Я тоже раньше так думал. Герои, все такое. Памятники. Не знаю, может, они и были героями. Только я – нет. Я...

   По лицу его прошла судорога.

  – Понимаешь, они ломают. Совсем. Ты уже не человек, ты... функция боли, страха... ты полное дерьмо. Они это умеют. И это ведь было пять месяцев. Какой героизм, Ивик? Нет его. Это сказки все. Это квиссанам рассказывают, чтобы бодрее топали под пули. Какой там, шендак, героизм... когда ты дни... недели... только и думаешь о боли. И превращаешься в полное уже дерьмо, понимаешь, в полное... ты бы видела это...

   Ивик держала его ладонь в руках. Погладила предплечье, успокаивая.

  – Кельм, – тихо сказала она, – но ведь они тебя не сломали. Ведь нет... Ведь ты не сдался.

   Он покачал головой.

  – Не согласился работать – да. Но... знаешь, есть ситуации, когда от человека уже ничего, ничего не остается. И от меня ничего не осталось. Ивик, они меня сломали. Они умеют это.

   Он помолчал. Заговорил почти шепотом.

  – Я ведь другим раньше был. Совсем другим. Мне тогда было восемнадцать. У меня девчонка была. Она... – он осекся, потом продолжил, – я даже не думал, что в этом какая-то сложность есть. Мир был такой простой-простой. Все было легко. А потом... после этого. Ивик, вот уже двенадцать лет прошло. Я не вспоминаю. Никогда не говорю ни с кем. А что говорить – ведь никто же не поймет. У меня на самом деле... понимаешь, будто внутри все мертвое. Давно. Внешне я как бы нормальный, работаю, общаюсь. А внутри... Ивик, ты чего, плачешь?

   Ивик неловко стерла слезу с щеки.

   То, что он рассказывал, было отчего-то так понятно. И так больно... И так хотелось помочь хоть чем-нибудь.

  – Я даже не знаю, почему тебе вдруг... честно, сам не понимаю, – он покрутил головой, – на самом деле не надо об этом. Когда об этом думаешь, так хреново становится. Я и не думаю никогда. Но внутри-то все мертвое реально. Не знаю, Ивик... что-то в тебе такое есть... что хочется рассказать.

  – Наверное, лучше рассказывать, – тихо сказала Ивик, – в себе держать все время... оно же не проходит.

  – Все равно проходит отчасти. Время лечит.

  – Кель, а ты... к психологу не ходил? Ведь наверное, есть же какие-то... как-то можно помочь?

   Он резко покачал головой.

  – Нет. Я боюсь психологов. Понимаешь? Ни разу не был с тех пор. Я сам уж лучше. Я справляюсь.

  – Почему? Почему боишься?

  – Так ведь там, в атрайде – там психологи с тобой и работают. Думаешь, это просто так, взяли в плен, выбивают информацию? Это бы ладно еще. Но у них там все очень сложно. Они тебе сначала всю душу наизнанку вывернут. Докажут, что и ты полное дерьмо, и Дейтрос полное дерьмо. Все, во что ты веришь. Мне ведь это доказали, понимаешь? Я им искренне верил. Подставляют так, что ты уже как бы и предатель, и уже все равно деваться некуда. Боль... да, все время. И сильная боль, Ивик, даже не то слово... хуже не бывает. Такая, что ты вообще в слизняка превращаешься, и сознание теряешь. Но ведь не только это. Ощущение, что ты полный идиот просто. Что нет никакого смысла, что не надо сопротивляться. И потом все равно говоришь "нет". И позже... позже тебе говорят, что ты все сделал правильно, ты был прав, выдержал, ты герой. А ты про себя внутри так и думаешь: дурак. Всю жизнь. Ивик, ну не реви, ты что?

   Он протянул руку и стер с ее лица слезы. Ивик поймала эту руку – левую, покалеченную – и неловко поцеловала ее.

  – Кель, – сказала она, – ты сам не видишь, не понимаешь, какой ты? Ведь ты же действительно выдержал. Ты не сдался. Да, тебя убили внутри. Я понимаю. Но ты же все равно не сдался... И ты теперь говоришь, что... Кель, ты не понимаешь, какой ты классный на самом деле... Какой сильный. И ты не обращай внимания, что я реву. Ты говори. Тебе, может, легче станет. Я просто реву... от офигения... потому что понимаю все очень хорошо.

   Кельм опустил глаза.

  – Мне кажется, ты действительно понимаешь, – глухо сказал он, – странно это. Меня на самом деле никто еще не понимал... после того. Ни разу.

   Ивик шумно втянула воздух носом.

  – Меня и не уговаривали к психологу идти. У нас ведь как: если человек работает, выдает результат в Медиане, есть огонь – его не дергают. А я работаю. У меня все в порядке, все хорошо.

  – Наши психологи же так не делают, как там, в атрайде...

  – Я знаю. Но я не пойду никогда. И не надо мне. Я ведь живу, работаю. Все нормально.

  – А внутри боль.

  – А что делать... от этого никто не избавит, а жить как-то надо.

   Ивик и это почувствовала. Одиночество. Ей это было знакомо. Она ощущала такое, когда встречалась с друзьями детства, с родственниками, с людьми, никак не связанными с войной. Когда ничего и не расскажешь толком, и не поделишься. И даже с Марком очень о многих вещах нельзя было говорить – она его берегла. Но по крайней мере, среди гэйнов этого одиночества не было, среди гэйнов она чувствовала себя своей и могла говорить обо всем.

   А он и среди гэйнов – чужой. Слишком много боли. Больше, чем может представить человек. Слишком много.

  – Нас было трое, – вдруг сказал Кельм. Взгляд его заледенел. Ивик снова взяла его руку в свои ладони, и он уцепился пальцами, сжал крепко, до боли.

  – Нас было трое. Я не один туда попал. Я, мой брат по сену... и девчонка. Моя. Лени. Лени умерла... то есть они убили ее. Бросили в резервацию. Гнуски ее порвали. Я это видел, смотрел.

   Ивик передернуло.

  – О Господи...

  – А брат мой... Вен. Он сдался. Сразу почти. Знаешь, я был рад, когда нас с ним после квенсена в одну часть распределили. Вроде, не так дружили, но все равно свой. Брат. Он почти сразу и сдался. Его, конечно, увезли в центр виртуального оружия, он там работал на них. Но вряд ли от него доршам было много пользы... там ведь в центре как раз человек работал, который меня вытащил, и тот разведчик все новые маки нашим передавал. Ты вот говоришь, я герой. Нет. Вот он – да. Он настоящий. Он там много лет работал, в Дарайе. Он меня потом в разведку рекомендовал. Знаешь, я вот сейчас с тобой поговорил... и даже вроде облегчение. И что это на меня нашло? Слушай, ведь правда – двенадцать лет никому. Вообще никому – ни слова.

  – Это хорошо, что ты рассказал. Ты рассказывай, если нужно, – тихо сказала Ивик.

  – Смотри, у тебя уже только пять твоих окон остались.

  – Ага... – Ивик скользнула взглядом по монитору. Там все было благополучно.

  – Ты правда, не думаешь, что я урод?

  – Кель... я тебе уже сказала, и скажу еще тысячу раз. Ты самый лучший. Я видела много гэйнов, все они хорошие люди. Мужественные, сильные. Но ты... ты на порядок просто отличаешься от остальных. Я думала – только в том опыте.. в том, что тебе пришлось пережить, что ты выдержал. Но и во всем остальном ведь тоже, – Ивик помолчала, сдерживая сердцебиение. Она уже очень, очень давно не говорила так откровенно, – ты очень сильный. Ты все можешь, все умеешь. Ты... ты очень красивый, честно. И ты добрый. Ты все понимаешь. И с тобой очень хорошо, надежно, и... ты не давишь. Ты никогда ничего из себя не корчишь, просто очень хорошо работаешь. У тебя вообще нет недостатков. У тебя только боли внутри много, и... Знаешь, если я когда-нибудь, не дай Бог, услышу о тебе что-то дурное... пусть меня посадят, расстреляют, но я этого человека просто убью на месте.

  – Обо мне же говорят дурное, ты знаешь, – Кельм и правда выглядел теперь лучше. Бодрее как будто, – наверное, есть за что.

  – Честно – вообще не понимаю! Серьезно, Кельм. Даже врубиться не могу – ведь ты же абсолютно, совершенно правильный человек, у тебя же ни одного недостатка даже нет. Но с другой стороны, вспомни, как ненавидели Христа, а Он был безгрешный, что же тут удивляться? Люди всегда такие. Чем ты лучше, тем хуже будут о тебе говорить.

   Ивик почувствовала, что Кельму действительно стало лучше. Легче. Как будто поставили укол, и прошла мучающая его боль. Он расцвел. Даже слегка улыбался. Даже лицо будто помолодело. И от этого Ивик самой стало радостно и легко.

  – Ох, Ивик ты, маленькая Ивик, – он протянул руку и взъерошил ее волосы. Ласково смотрел в глаза, – какая же ты девчонка удивительная. Откуда только такие берутся?

  – Из квенсена Мари-Арс, – серьезно сказала она.

   Очень хотелось прильнуть щекой к его твердой, сухой ладони. Нестерпимо хотелось.

   Ивик отвернулась к монитору и всмотрелась в окна. Кельм встал, слегка обнял ее за плечи.

  – Пойду лягу, Ивик, ласточка... мне вставать в пять утра.

  – Спокойной ночи, – отозвалась она.

   Кельм долго не возвращался. Тьма давно уже окутала питерские улицы. Ивик гнала тревогу – все же нормально. Не так уж поздно – девять вечера. Придет. Все нормально. Предчувствие просто очень нехорошее.

   Она смотрела в экран. Штопор медленно шел по 4й Советской, совершенно пустынной в этот час, заметенной снегом – за день нанесло сегодня. Жаров трудолюбиво строчил сценарий. Юлия писала. Да, она писала свой роман дальше, прихлебывая из стакана несладкий чай. Научилась пить без сахара. Ивик мысленно погордилась собой. Юлия делала успехи, она сбросила уже несколько килограммов. Чувствовала себя явно лучше. Легче справлялась с жизненной ношей. И роман ее новый Ивик очень нравился. Внезапно шевеление в окне Штопора отвлекло внимание гэйны.

   Рок-музыкант был окружен со всех сторон. Гопота. Человек шесть. Ивик резко встала. Конечно, может быть, и ничего страшного. Немного побьют. Не обязательно вмешиваться. Один из гопников толкнул Штопора в плечо. Тот что-то сказал, не вынимая рук из карманов. Ивик сунула ПМ в кобуру. Шлинг. Надела бронежилет, сверху куртку. "В тот же вечер окрыленного Карла поджидала у дома урла..." – вспомнилось почему-то. Ничего, ничего, повторяла Ивик. Надо просто наблюдать, держась рядом. Ему ничего не сделают. С чего бы? Грабить там нечего, врагов у него нет. Внезапно Ивик прошиб холодный пот, и ноги ослабели. Ивик переключила окна на централь – пусть отдадут кому-нибудь пока. Это может быть провокация дарайцев, которые ведь пасут Штопора. "Очевидно, он попытается убрать тебя, Ивик". Провокация Василия... "Действуй по инструкции. Ничего не бойся", – так сказал Кельм. Но он не Господь Бог, и не может все контролировать. Но он прав, другого выхода у нее нет. Она взяла мобильник и продиктовала краткое сообщение Кельму. Включила келлог и перешла в Медиану. "Его долго пинали ногами в живот, и если он чудом остался живой, то виной тому Бог..." Господи, как идти-то не хочется! Но даже если это провокация дарайцев... а скорее всего так и есть – что это меняет? Шендак, сказала Ивик вслух. Вскочила на созданную наспех "лошадку", понеслась, поглядывая на келлог, только ветер засвистел в ушах. Может быть, обойдется...

   Господи, как не хочется вообще лезть туда, вступать в драку. Так все было хорошо, мирно. Драться, получать в морду, может, пристрелить придется кого-нибудь... Господи, как не хочется-то... А если это дорши на самом деле, может случиться все что угодно, самое страшное... Но некуда деваться. Это твоя работа. Это, шендак, твоя трижды проклятая работа, и тебя здесь не для того держат, чтобы ты, шендак, рассиживалась за монитором в свое удовольствие... Ивик соскочила на землю и движением руки уничтожила "лошадку". Настроила визор и увидела то, что происходило на Тверди.

   Штопора уже начали бить. Прижали к стене. У кого-то в руке блеснул нож. Ивик вздохнула. Придется вмешаться. Она скользнула на Твердь, воспользовавшись микровратами от "поводка", навешенного на Штопора.

   – Стоять! – звонко крикнула она, выхватывая ПМ. Нападающие обернулись к ней. Местные. Явно местные, ничего страшного. Может, все обойдется.

  – Оружие на землю, руки вверх! – велела Ивик. Кажется, голос опять звучит недостаточно убедительно. М-да... Один из парней шагнул ближе.

  – Ты че, сука, б..дь, – начал он, Ивик немедленно выстрелила ему под ноги. Гопник осекся и замер.

  – Следующий раз стреляю на поражение, – сообщила она. И в ту же секунду – грохот, страшный удар в грудь, в глазах помутилось, через мгновение Ивик пришла в себя, лежа в хлюпающей ледяной жиже, в районе грудины – страшная боль, кругом – гогочущие рожи, и кто-то наступил ей на запястье... на правую руку, в которой только что был пистолет. Ивик изогнулась, нанесла удар ногами в пах тому, кто оказался рядом, и перекатившись, вскочила. Увидела, как сверкнули яркие серебряные – ни с чем не спутаешь – петли шлинга. Она попыталась еще уйти, но второй шлинг блеснул справа и знакомо сжал плечи и грудь, захлестнул руки.

  – Штопор, беги! – крикнула она. Оказывается, он и не подумал драпать. Он тем временем сцепился с одним из местных гопников, и они тихо тузили друг друга у стены. Остальные не обращали на них внимания. Столпились вокруг Ивик, уже прочно связанной шлингом. Их теперь было значительно больше... и это были вангалы – не перепутаешь. У лица Ивик мелькнул кулак размером с половину ее головы, и врезался в лицо, сминая, окрашивая все вокруг кровавой пеной, одновременно резкий пинок под колени, секундная попытка сохранить равновесие – и спеленутая петлями, Ивик повалилась в снежную жижу. Лед принес короткое облегчение горящему лицу, и тотчас пинок по ребрам заставил ее взвыть и скорчиться. И еще удар. И еще. Ивик били недолго, и после очередного удара по голове окружающий мир неторопливо померк.

   Ивик очень хотелось повыть, поскулить тоненьким собачьим голосом. Но во-первых, это было бы некрасиво и недостойно гэйны, во-вторых, она подозревала, что облегчения это не принесет. Боль от этого никуда не денется. А болело все. Десять лет назад, после тяжелого ранения в Медиане, и то так не было. Особенно болели ребра, и дышать можно только поверхностно. Очень поверхностно. Пол, на котором она лежала, был холодным и омерзительно жестким. От него пахло какой-то дрянью. Еще пахло кровью. Понятно – нос, видимо, разбит.

   Теперь на ней не было шлинга, но руки сильно завернуты за спину и крепко связаны. Они затекли и тоже страшно болели. И ноги ей связали прочным шпагатом, не расшевелить никак. Куртку и броник с нее сняли. И внутри она не ощущала облачного тела.

   Шендак, и это ведь только начало, мелькнула мысль, и от этой мысли Ивик заледенела.

   Господи, ужас какой... какой ужас...

   Да, она, конечно, знала, что такое случается. Что она рискует именно этим. Что уже со многими такое случалось. Вот например, с Кельмом – но живым после этого остаться шансов почти нет, один на тысячу. И как умирают попавшие в плен, она тоже знала. Но почему-то никогда не верила, что это случится именно с ней.

   Просто не думала об этом.

   И еще ее мучил стыд. Нестерпимый, безжалостный стыд. Что со Штопором? Вот так – делаешь все по инструкции, как положено, в результате транслятор скорее всего убит, ты в плену. Не уберегла Штопора и сама как идиотка вляпалась. Разведчик. Ничего она не умеет! Какого шендака ее вообще понесло на Триму...

   Она проиграла. Бесповоротно и окончательно проиграла. Ивик всхлипнула.

   Права была мама... Ну хорошо, ее убили не в квенсене, она прослужила чудом какое-то время. Но все равно мама была права – она ничтожество. Она не справилась... провалила дело и провалилась сама.

   И что теперь будет?

   Ивик знала – что. Догадывалась. Но об этом тоже лучше не думать.

   Она вдруг представила детей. Так нестерпимо ярко и близко, как никогда. Миари с ее пухлыми щечками. Спокойный увалень Шет. Живчик Фаль с блестящими глазенками. Из глаз Ивик полились слезы. Она шмыгнула носом и застонала от боли, похоже, что нос сломан. Мои любимые, подумала она. Все. Теперь уже окончательно все. Она никогда не любила их так, как в эту минуту. И ничего ей не было так жаль – даже себя, предстоящую свою судьбу, хуже которой быть не может, она забыла начисто, ей только нестерпимо хотелось обнять детей... какая же она была дура... как же она не понимала самого главного...

   Дверь впереди распахнулась. Ивик замерла. Перестала плакать, напряглась, снова став гэйной.

   Вошедшего она узнала сразу – это был мнимый православный редактор журнала, дарайский офицер-разведчик Василий Полянский.

   За ним следовали двое вангалов. Ивик всегда поражалась, видя вблизи этих людей – их интеллект был искусственно снижен, все инстинкты притуплены, иначе вангалы не шли бы так спокойно на смерть в Медиану. И все же они могли по крайней мере воспроизводить маки – образцы виртуального оружия, которые запоминали дома на тренировках. Значит, они мыслят, они чувствуют что-то, за этими нависшими надбровными дугами, маленькими глазками – все еще человеческий мозг...

   Василий нагнулся над Ивик. Ее поразило выражение лица лже-православного. Ивик этого не ожидала – лицо светилось ехидной радостью. Торжеством.

  – Сука, – сказал он по-русски и пнул Ивик в бок. Она сдержала крик боли, внимательно глядя на противника. Она совершенно успокоилась.

   Согнуть ноги и ударить в пах...

   Конечно, будут бить – но чего терять-то? Ивик стиснула зубы, приготовившись к боли от усилия, молниеносно подтянула колени к животу и ударила связанными ногами.

   Она не попала. Удар оказался смазанным – Василий успел отскочить. Один из вангалов хлестнул Ивик поперек тела чем-то тяжелым – она не разглядела, что у него в руке. В глазах потемнело, на нее обрушился новый удар, и сквозь мутную волну боли Ивик разобрала резкий голос Василия – тот скомандовал по-дарайски:

  – Отставить.

   Ивик поставили на ноги. Один из вангалов крепко держал ее сзади, так что теперь двигаться было совсем уже невозможно. Василий подошел ближе. Хлестнул Ивик по щеке.

   Он вел себя как-то ненормально. Нелогично. Судя по тому, что он не торопился – Ивик уволокли куда-то в надежное место. Но явно все еще на Триме. Ивик ожидала допроса – кто ж упустит возможность получить полезную информацию о противнике. Ожидала того, что ее поволокут в Медиану – и в Дарайю. Или каких-нибудь предложений, какого-нибудь разговора. В конце концов, Вася мог бы просто пристрелить ее без лишних церемоний.

   Он вел себя непонятно. Протянул руку – Ивик тут же попыталась ее укусить, и тогда вангал сзади обхватил ее локтем за шею и крепко сжал. Вася рванул ворот рубашки Ивик, легко разорвав одежду надвое.

   Его глаза горели, а губы сделались красными и влажными. Ивик ощутила страшную гадливость. Она поняла.

   Отчаянно забилась в железных вангальских лапах, плюнула – и таки-попала. Вася утерся рукавом. Снова неторопливо ударил ее по щеке.

   Дорш смотрел ей прямо в лицо. Торжество в глазах. Победа. Добился своего. И еще тень удовлетворения – словно сбылась какая-то его давняя мечта. Словно он на седьмом небе.

   Вася открыл рот и выдал длинную фразу по-русски, из которой Ивик поняла не все, несмотря на свою отличную языковую подготовку. Да ей было и не до того, ее тошнило от ужаса и унижения, чужие руки стискивали ее грудь, и это – хуже боли, ничего омерзительнее, оказывается, быть-то не может.

  – Гадина, – прошептал Василий, придвинувшись к ней очень близко, дыхание его было смрадным, – Раз уж ты пошла на войну, сука, будешь отвечать за свои действия. Ты хочешь вести себя как мужчина – веди... только зря ты забываешься. На самом деле ты баба, поняла? И под штанами у тебя – то же, что у всех баб. И сиськи у тебя такие же. Я никогда не обижаю женщин. Но ты же сама лезешь в мужской мир – так ты и получишь по заслугам. Только сначала я тебя трахну, гадина, и как следует трахну, чтобы ты запомнила, чем должна была заниматься... а не лезть в гэйны. И всех вас, сук-гэйн, мало трахали...

   Он бормотал что-то еще, горячечное, бредовое, а его руки поспешно стаскивали с Ивик штаны. Она напряглась. Почти отключилась от бормотания насильника. Сделать с этим ничего было нельзя, оставалось только – терпеть.

   Наверное, это еще не самое худшее.

   Ивик долго лежала без движения. Ее снова крепко связали. Затекшие руки почти ничего уже не ощущали, зато теперь ей было нестерпимо холодно. Пол казался ледяным. Она была совершенно голой, но даже это теперь уже было все равно. Очень хотелось пить. Очень болело все тело. Хотелось тихо скулить и плакать, но ведь если начнешь – только хуже станет. Тут главное – не жалеть себя. Не раскисать.

   Это только тело. Мало ли, что с ним сделали...

   Надо просто пережить это. Перетерпеть. Мало ли приходилось терпеть? Ты ведь это умеешь. Давно научили. Вот и это теперь пережить – а потом все. Покой. Можно будет умереть, все это кончится рано или поздно.

   ...какая сволочь этот Вася. Какая сволочь... все дорши сволочи... но они все же разные. Дейтрин никогда не поступит так. Да, если дарайцы попадают в наш плен – их смерть тоже легкой не бывает. Но все это не так... не так. Ивик тихо застонала – ведь это же выродок. Она давно наблюдала за ним, и даже начала его – как всех своих врагов – немного уважать. Василий – ее коллега, тоже разведчик, тоже рискует жизнью, и пусть он враг – но возможно, вполне достойный, умный, мужественный человек. Так ей казалось.

   А он, оказывается, просто выродок...

   И это неважно, шехина. И это неважно. Это сейчас не должно тебя волновать. Только одно – вытерпеть до конца. Только одно...

   За дверью послышались короткие, глухие удары. Словно упало что-то тяжелое. Ивик насторожилась. Приподняла голову.

   Дверь открылась.

   Вошедший широкими шагами пересек помещение и наклонился над ней.

   Ивик коротко выдохнула, испытывая невыразимое счастье и облегчение.

   Это был Кельм.

   Он сдержал свое обещание.

   Ивик всю дорогу почти не стонала. Неловко как-то. Главное – удержаться на ногах, идти и не обращать внимание на боль. Она ничего почти не замечала, уйдя в себя, пока Кельм кое-как натягивал на нее штаны и куртку, притащил ее облачное тело на шлинге, перетаскивал в Медиану два вангальских трупа... А потом уже надо было идти, двигаться, по Медиане это было легко, Кельм уложил ее на "лошадку", наверное, он и на Тверди мог бы понести ее на руках, но ведь Ивик и сама еще в состоянии ходить. Хотя и с трудом.

   Ивик прислонилась к стене боком, привалилась головой, ожидая, пока Кельм отопрет дверь. Даже не верится... дома. Добралась все-таки. Выжила.

  – Идем, – Кельм снова обнял ее и повел в квартиру. Осторожно. Он умудрялся не нажимать на больные места.

   В комнате он ногой подвинул стул и усадил Ивик верхом, положив ее руки на спинку.

  – Давай снимем, – он осторожно стащил с нее куртку, наброшенную на голое тело.

  – Я сейчас.

   Ивик сидела, страдая от боли, ей ужасно хотелось заплакать. Кельм возился на кухне. Обнаженному телу было холодно, и страшно болели синяки. Хорошо хоть, можно теперь посидеть неподвижно. Хотя и сидеть-то тоже больно. Плакать нельзя, только начни себя жалеть – впадешь в полное отчаяние. Ведь никуда от этой боли теперь не деться, надо только перетерпеть, переждать, когда кончится все. Вот что всегда страшно в таких случаях – никуда не деться от боли, и ничего с этим не сделать.

   Но ведь это не в первый раз...

   . Мелькнула вдруг мысль, что она ведь раньше боялась – вдруг Кельм увидит мельком ее изуродованное тело, шрамы все эти. Переодевалась только в ванной, никогда даже короткого рукава не носила – а вдруг будет заметен след ожога. Шрамы у гэйнов – дело обычное, но ей в свое время очень уж не повезло. Так-то плевать, конечно, но не хотелось, чтобы видел Кельм...

   А теперь он видел ее там, в ее стыду и позоре. И не только старые шрамы, но и весь этот кошмар он видел. Сейчас Ивик это это было безразлично. Плевать.

  – Выпей чаю, – Кельм протянул ей горячую кружку. Чай был сладким. Невкусным. Ивик послушно отхлебывала его, как лекарство. Кельм стал осторожно ощупывать ребра. Ивик подергивалась и пищала, когда он касался больных мест.

  – Кажется, нет переломов, – сказал он, – но я бы для очистки совести вызвал врача.

   Ближайший врач-дейтрин находился в Москве. Ивик вздохнула.

  – Да не стоит... я полежу два дня, и само все пройдет.

  – Это что? – он чуть надавил на вспухшее чернеющее уже пятно над грудиной, у самой межгрудной ложбинки. Ивик пискнула и дернулась.

  – Это, похоже, попало... – сказала она, – в самом начале. В броник пулей. Они стреляли. Меня опрокинуло тогда, а потом уже...

  – Стреляли... Впрочем, они знали, что ты в бронике.

   Он забрал у нее кружку. Ощупал голову.

  – Голова кружится?

  – Есть немного, да. Сначала сильно кружилась, а сейчас привыкла.

  – Сотрясение, – подытожил Кельм, – тебе надо ложиться.

   Он быстренько разобрал постель. Теперь Ивик ощущала страшную неловкость. Но что делать? Кельм подошел к ней решительно, просунул руки ей под мышки, поднял.

   И пришлось-таки идти с ним в туалет. И даже держаться за него, сидя на унитазе, уткнувшись лицом в его живот. И всякое прочее, разное. Кельм все делал быстренько, умело, почти не больно. И было не стыдно, а все равно уже. На ногах и всех остальных местах у нее тоже были синяки, и похоже, повреждена коленная чашечка. А в тех самых местах все было залито кровью, ей там порвали что-то или даже резали, она плохо это помнила. Только лицо Кельма в какой-то миг испугало ее – оно было совершенно белым, белые губы в струночку, и глаза – бешеные. И потом она в чистой футболке и свежих трусах ковыляла в комнату, вцепившись в Кельма обеими руками. И он очень удобно подсунул ей подушку под голову и подоткнул одеяло, и будто дежа вю, вспомнился Марк – он это так же умел и так же хорошо делал. И потом Кельм набрал номер на своем мобильнике.

   – Надо врача вызвать все-таки. Там раны зашить надо.

   Ивик немного поспала. Потом пришел врач – удивительно быстро прошел через Медиану, и врата сегодня были недалеко. Портативный дейтрийский сканер показал, что ребра целы, да и все кости тоже. Сотрясение мозга небольшое. Все повреждения врач зашил, предварительно обезболив.

  – Дня три не вставать, – сказал врач, – я бы рекомендовал, если конспирация позволяет, здесь и остаться. Могу прислать кого-то из персонала...

  – Да зачем, – сказал Кельм, – я ведь здесь, я поухаживаю, это не проблема. Разберемся. Спасибо вам.

   Ивик спала. Кельм сидел рядом с эйтроном-ноутбуком на коленях. Эйтрон заканчивал расчеты. Минут пять еще. Кельм просчитывал вариант временнОго сдвига, а это не так-то просто. Он еще три года назад прошел курсы хронорасчета, и в числе немногих дейтринов имел доступ к мелким манипуляциям временем. Впрочем, в данном случае сдвиг скорее всего не понадобится. Кельм всего лишь хотел знать, насколько это возможно.

   Он взглянул на скачущие по экрану потоки цифр. Потом на Ивик. Она спала на боку, подвернув под щеку ладонь. И снова Кельм удивился, какие у нее маленькие и хрупкие на вид запястья. И пальчики. Короткие, почти детские. Внутри у него снова перевернулся горячий ком, и захотелось плакать, кричать от ужаса, хотя с ней уже все было хорошо.

   Ведь знал, что она идет в ловушку. Знал, что с ней ничего не случится, и даже на всякий случай просчитал обратный временной сдвиг – если они сразу уничтожат ее облачное тело, если все-таки убьют. Он был уверен, что сможет ее вытащить, спасти, даже смерть обратима.

   Другого выхода не было. Убрать Васю было нельзя, и сейчас еще нельзя.

   И тогда вдруг, он сам поразился, неожиданный страх накатил, ужас, до темноты в глазах, он понял, что сейчас девочку возьмут и будут пинать ботинками по ребрам, и Бог весть что еще с ней сделают, и старая, давно пережитая, старательно изживаемая вина ударила в горло...

   И да, шендак, да, с ней это сделали. Не уберег. Сволочь. Урод. Временной сдвиг – даже если сдвинуть время назад и повторить все, и сразу вырвать Ивик из рук сволочей – уже поздно. Не исправить ничего, не стереть в ее памяти этот след... Кельм ощутил холодную, страшную ярость, ту, что разрывает изнутри.

   Как жаль, что чертов дорш ушел – да, убирать его пока нельзя, но можно было сделать что-нибудь...

   Он никогда не был жестоким. Но если бы этот ублюдок попал к нему в руки... о Господи, пусть этот ублюдок в конце концов попадет именно ко мне в руки!

   Кельм поймал себя на том, что искренне молится об этом.

   Стал рассматривать Ивик. Жесткий завиток темных волос на заклеенной пластырем щеке. Лицо почти детское во сне. Господь мой Иисус, что же это со мной?

   Какая она, Ивик? Кельм до сих пор не задумывался об этом. Очередная сотрудница, мало ли их было, обычная гэйна, замужняя, средненькая во всех отношениях.

   С Ивик хорошо работать, подумал он. Удобно. Кельм работал со многими гэйнами. Разными. Ивик была похожа на хорошо пристрелянное личное оружие, на старый, давно пользуемый шлинг – удобно ложится в руку, все шероховатости как специально подогнаны к твоей ладони, ты бьешь уверенно, не думая об оружии, не замечая его, оно – как бы часть тебя. Вот так было с Ивик. Всегда знаешь, что она точно выполнит твое распоряжение. Точно и в нужный момент. Без опозданий. Без лишних слов. Точно понимает. Точно делает. Это казалось Кельму само собой разумеющимся. Если коллега или подчиненный был необязательным – его это раздражало. Мог и сорваться. А так, как ведет себя Ивик – это, в общем, норма. Ничего выдающегося, ничего такого, чем можно восхищаться, но правильная, хорошая работа. Он не замечал этого, не думал об этом...

   И разговаривать с ней было легко.

   Она была удобной до незаметности. Такой хорошей, что об этом даже думать не надо.

   И на страшный свой риск пошла без малейшего колебания. Не знала ведь ничего, пошла вслепую, потому что положено, инструкция, иначе нельзя. Нельзя бросить своего транслятора. Долг. Даже если понимаешь, что это провокация, и за этим – смерть. Точнее, плен, хуже смерти. Впрочем, это, наверное, любая гэйна бы сделала – а какие тут варианты?

   Когда, в какой момент что-то изменилось?

   Был еще этот разговор. Кельм сам себе поразился.

   В самом начале после спасения из плена его допрашивал следователь из Верса. Ничего такого, парень попался хороший, отнесся к нему с уважением, никакой там обычной для Верса подозрительности "а что вы делали в течение двух дней на территории противника, если разведка потребовала всего получаса?" Но конечно, ему Кельм должен был рассказать все.Многие подробности Кельм выпустил, кое-что и не запомнил (все время пребывания в плену слилось в один непрекращающийся, полный яркого слепящего света кошмарный день). Следователь вел себя безукоризненно, даже постарался как-то поддержать морально, но Бог ты мой, как же потом было плохо...

   Это научило Кельма заталкивать свои воспоминания подальше.

   Больше он не рассказывал. Ничего. Слишком мучительно.