Текст книги "Невидимый мир (СИ)"

Автор книги: Яна Завацкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

  – Да? – Ивик покачала головой, – что, уже можно?

  – Да, разрешение получил. Так что вот. Вел он себя перед смертью, как последнее дерьмо. На все был готов, чтобы выжить. Рассказал много полезного... достаточно было чуть припугнуть. Жаль только, умер слишком быстро. И безболезненно.

  – И слава Богу, – Ивик легко обняла его за шею, – все хорошо. Ты молодец.

  – Мне очень хотелось его убить, – тихо сказал Кельм, – за тебя. Такое... такое нельзя прощать.

  – Спасибо, – сказала Ивик, – давай поедим? Со вчерашнего еще холодец остался. И мясо.

   Они не могли больше ничем заниматься. Монитор мерцал на журнальном столике, тоже недавно купленном. Они сидели на диване рядышком и говорили. Не слишком близко, не соприкасаясь – только рука лежала в руке.

   И тогда Кельм, запинаясь и мучаясь, рассказал Ивик о переговорах и об Эльгеро.

  – Но... может быть, эти переговоры ведутся с санкции командования?– тихо сказала Ивик.

  – Конечно, я подумал об этом. Но понимаешь, это слишком маловероятно. Об этом знало бы мое командование. Мне давно приказали бы прекратить... если это санкционированные, нормальные переговоры, если это не предательство – то зачем мне было бы выслеживать их?

   Ивик молчала. Еще один камешек ложился в мозаику.

  – Я одного не понимаю – почему иль Рой? Почему он? Ты знаешь его. Какие мотивы у него могут быть, вот чего я не понимаю.

   Ивик открыла рот. И закрыла. До этого дня она тоже не могла бы ответить на такой вопрос.

  – Какие? На что его могли купить? Корысть? Ерунда, это невозможно. Шантаж? – Эльгеро не из тех, кого можно запугать. Идейные соображения – опять же... Господи, Ивик, иль Рой – лучший человек, кого я знаю. Понимаешь? Самый чистый, самый... настоящий. И что? Не понимаю!

  – Подожди, Кель...– слабым голосом сказала она.

  – Ты что? – он потрогал рукой ее лоб, бледный, вдруг покрывшийся испариной, – тебе плохо?

  – Нет... просто понимаешь. Эльгеро мог узнать что-то новое.

   И она стала рассказывать Кельму о сообщении Дамиэля. О том, что далеко выходило за рамки давнишних "Писем незнакомому брату".

  – Ведь если он это вдруг узнал... если это правда... тогда наша жизнь, наша борьба – все это не имеет смысла. Мы защищаем зло, понимаешь?

  – Подожди, – сказал Кельм. Ивик замолчала. Неужели это непонятно?

   Это придуманная цель – защита Тримы. Никто и не собирается Триму уничтожать. И церковь тоже. Триманская церковь не лезет в политику, а духовные вопросы ведь дарайцам по сути безразличны, если они не касаются земных дел. К чему бы дарайцам уничтожать триманскую церковь...

  – Значит, так, – сказал Кельм, – эта версия не катит. Смотри. Если дарайцам в самом деле известно, что Дейтрос уничтожили мы сами, то это известно им давно. Так? Вряд ли эта версия стала внезапно известна именно сейчас – это было бы невероятно, с течением времени следы таких событий все больше стираются, и до истины докопаться было проще в первые годы, тем более – дарайцам, которые в этом очень заинтересованы. Дарайцы постоянно и активно ведут информационную войну против Дейтроса. Распространяют листовки и так далее. Ты в курсе. Причем у нас в квенсенах и боевых частях всю их ложь и все приемы, используемые в этой войне, тщательно разбирают. То есть мы в курсе того, что они пишут и что могут сказать. Уж во всяком случае разведчиков готовят так, что мы действительно знаем все. Повторяю – все, что нам могут сказать дарайцы. Когда я был в плену, они не сказали мне ничего, что бы я не слышал раньше. А мне, Ивик, долго и много говорили. Пять месяцев. Все уши прожужжали, все причины привели, почему я должен предать Дейтрос. И ты все это знаешь. Нас готовят именно на случай возможной перевербовки. Чтобы для нас ничто не стало неожиданностью. Так?

  – Да...

  – Но никогда, ни разу дарайцы не использовали этот факт, который придумал Дамиэль. Никогда. Мне в плену этого не говорили. Ты раньше тоже никогда об этом не слышала. Вообще об этом не слышал никто. Следовательно, это придумано недавно, следовательно, это ложь.

  – Может быть, – неуверенно сказала Ивик, – но...

   Она замолчала.

  – Но ведь это логично, разве нет? Если отбросить все невозможные версии, последняя окажется правильной.

   Кельм был прав, разумеется. Он верил своей железной логике. Но Ивик рассуждения никогда не убеждали до конца.

   Если уж честно, ее собственная логика была слабой, она знала, что легко может ошибиться и не доверяла себе в логической оценке событий.

   Противопоставить же этому она могла только ту бурю ощущений, эмоций, ассоциаций, которая охватила ее после знакомства с версией Дамиэля. Интуицию – "да, это очень похоже на правду". С другой стороны, верить в это не хотелось, конечно. Хорошо бы это оказалось действительно враньем...

   Может быть, Кельм прав. Он ведь вообще редко ошибается, а может, и никогда.

   Только осадок уж очень неприятный.

   Ивик устала. Просто невыносимо устала от всего этого. Какая разница? Ей уже все равно...

  – А с этим Дамиэлем мне придется еще поработать, – сказал Кельм, – здесь я все закончил, тебе опасность не угрожает, Штопору, вероятно, тоже пока. Но вот со Светловой надо выяснить. Дело в том, что Дамиэль – действительно дараец... Я думаю, мне придется сегодня сбегать в Курган. По Медиане, конечно.

  – Прямо сегодня? – огорчилась Ивик.

  – Ну, я посплю немного... И да, думаю, ночью придется. Не расстраивайся, маленькая, я вернусь.

   Ивик не ложилась спать. Она сидела за монитором, бездумно лазая по интернету. Писать она не могла, заниматься всерьез трансляторами совершенно не хотелось. Да и трансляторы еще не пришли в себя после празднования Нового Года. Ни единой мысли в голове не было. Так, одни отрывки. Временами она ходила на кухню за чаем. С нежностью смотрела на спящего Кельма, присаживаясь рядом с ним. После полуночи он проснулся.

   Пока Кельм приводил себя в порядок в ванной, Ивик налила ему чаю. Отрезала торта. Он быстро поел, сидя рядом с ней. Говорили о чем-то неважном. Ивик пошла к двери – проводить его. Соседка быстро проскользнула в свою комнату, пробормотав "спокойной ночи". Бросила подозрительный взгляд на Кельма.

  – Я на работу, – пояснил он, – мне в ночь сегодня.

   Он обнял Ивик, прижал. Их губы снова встретились.

  – Дейри, – прошептала она.

  – Гэлор.

   Он оторвался. Шагнул к двери, глядя на нее.

  – Я люблю тебя, – прошептал. Исчез за дверью. Сердце Ивик таяло от счастья.

   Ей снился непонятный и яркий сон.

   В Медиане. Она снова увидела Рейту и Кларена. Но те не обращали на нее никакого внимания – усердно и сосредоточенно складывали стену из красных и синих полупрозрачных кирпичиков. Руками – в Медиане, где все совершается усилием мысли. Они строили стену, словно это была повинность, наложенная на них кем-то. Они строили упорно, поднимая кирпичики из огромной, бесконечной груды и укладывая их мозаикой, чередуя цвета. "Эй!" – сказала Ивик. Ее не услышали. Было страшно. Страшно-непонятно, как бывает во сне. Будто надвигалось что-то невыносимое. Невозможное. Гибель Дейтроса, подумала Ивик. Рейта вдруг повернула к ней лицо, вместо лица оказалась совершенно белая, без прорезей, маска. Ивик хотела закричать от ужаса, но крик замер в серой пелене. Раскрылась щель, блеснули белые зубы.

  – Мы убиваем, – громко, грудным красивым голосом сказала Рейта, – мы убиваем.

   Ивик вдруг полетела вдоль стены, дальше, дальше... она пыталась подняться выше, пыталась трансформироваться – но стена будто не пускала ее. Демон в облике Рейты уже забылся. И в конце стены она увидела Кельма. И тут поняла, что за ужас терзал ее с самого начала.

   Кельм был накрепко привязан к столбу (как когда-то в квенсене она видела – убивали дарайского мальчишку). Руки закручены назад, на лице кровь. Картина была настолько явственной и четкой, что Ивик вдруг подумала – это вовсе не сон. Это не может быть сном. Сон кончился.

   И тут же она увидела второй столб, и на нем – привязанного Марка. Марк не был избит, и мог свободно двигать головой. Он смотрел на нее – тоскливо, умоляюще. А рядом громоздилась неясная фигура, вроде вангала, но с нормальным человеческим лицом. Только расплывчатым, Ивик никак не могла разглядеть его черты. Но ясно, что это был не вангал. В руке существо сжимало огненный бич, виртуальный артефакт, смертоносный, Ивик и сама создавала такие в Медиане.

  – Выбор, – сказало существо. Голос его гремел и раскатывался где-то внутри Ивик, – Выбирай!

   Она каким-то образом поняла, что ей нужно выбрать. Жизнь или смерть. Марк или Кельм. Один из них умрет. Она бросилась к фигуре с бичом.

  – Я... – сказала Ивик, – лучше меня. Пусть они живут. Возьми меня.

   Существо уже качало головой. Нет.

  – Выбирай. Одного. Выбирай.

   Ивик бросилась к Кельму, словно ища защиты. Его лицо было разбито, текла кровь, в глазах застыла боль. Он взглянул на Ивик. Прошептал хрипло.

  – Пусть меня, Ив... я привык. Я гэйн. Это ничего. Это моя работа. Пусть возьмет меня.

  – Нет, – дрожащим голосом сказала Ивик, – нет.

  – Не мучайся... пусть берет меня.

   Да как же он не понимает, что это невозможно? Ивик вдруг оказалась рядом с Марком. Его глаза смотрели с тоской и любовью. По лицу текли слезы.

  – Ивик, – сказал он ласково, как всегда говорил, – ты только не беспокойся, родная. Ты как решишь, так и будет. Я же понимаю, что иначе нельзя. Делай, как надо.

  – Марк, прости меня... – прошептала она.

  – За что? Ты же самая лучшая.

  – Если я убью тебя, я тоже буду самая лучшая?

  – Да, – уверенно ответил Марк, – я мог бы простить тебе все. Правда – все. Даже если ты меня убьешь.

  – О Господи, – прошептала Ивик.

  – Выбирай! – прогремело рядом.

  – Нет, – Ивик плакала. Почему-то было ясно, что выбирать придется все равно. Все равно... Что никуда не деться... Выхода нет. Совсем нет выхода.

   И вдруг впереди Ивик увидела детей.

   Меж двумя столбами-виселицами, вдалеке. Они не видели мать и отца. Они шли и играли – перекидывались мячиком. Хохотали о чем-то. Худенький быстрый Фаль, крепыш Шетан, Миари – черноглазая, повыше ростом.

  – А пошел ты... с выбором своим, – громко сказала Ивик. Она уже была рядом с детьми.

  – Мама!

   Гори все синим пламенем, подумала Ивик, обнимая детей. Выборы эти ваши... Ужасы. Мужчины все эти с их любовью. Рейта с Клареном...

  – Мама, а где папа? – спросила Миари.

   И тогда Ивик проснулась.

   Кельм вернулся только к вечеру. Ивик уже почти забыла сон, так встревоживший ее. Не думала она и о дикой версии Дамиэля. В конце концов, наверное, Кельм прав.

   И значение сна было ей понятно. Скачет подсознание, пытается сформулировать, какой выбор предстоит совершить. Только ведь подсознание – довольно глупая штука. Категоричная. В жизни все не совсем так. Или даже совсем не так... Ивик устала об этом думать. А когда стемнело, пришла тревога.

   Это глупо – Кельм не сказал, когда вернется, он мог и на два дня уйти, и больше. Путь не близкий, а если он решил возвращаться по Тверди – тем более. Но Ивик вдруг – может, под влиянием дурацкого сна – стало казаться, что он не придет вовсе.

   Что он убит. Или еще хуже – опять в плену. Только бы не это... Да нет, нет, ерунда. Но ведь у меня сильная интуиция, с ужасом думала Ивик. Я могу почувствовать.

   Впрочем, воображение тоже сильное...

   Когда щелкнул замок, Ивик не выдержала – пулей вылетела в коридор. И тотчас ткнулась лицом в родное, в теплое, и сильные руки обхватили ее голову.

  – Ну ты что, маленькая... ну я же недолго был. Ты что?

   Они ели на кухне, соседи давно уже легли спать. Вернее, ел Кельм, с аппетитом, весь день ему перекусить не удавалось. Рассказывал про Курган, какой там мороз сейчас, и что ему удалось найти тамошний центр, вероятно, будем брать... Горели восемь свечей. Ивик не отрываясь смотрела на Кельма, как блестят его глаза, как движутся пальцы. Как он быстро и красиво ест. Как свечи отражаются в ложечках и в чае. Ивик тоже пила чай, прикусывая горький шоколад, не сводя глаз с любимого.

  – Пойдем, – он взял ее за руку, – давай посуду завтра, а?

   Он обычно не любил оставлять посуду на потом. Это было необычно. Ивик, конечно, не возражала.

   Они снова сидели рядом на диване, сплетя пальцы. Так что – всегда будет? – подумала Ивик. Да, пока мы вместе. Ведь мы же не можем быть вместе... надо использовать эти часы. Скоро все это кончится.

   Ощущение неминуемой утраты, разлуки, словно смерти, захлестнуло ее.

  – А у вас пели эту... "Светят звезды на небе, спят квиссаны в ночи?" – спросила она. Кельм засмеялся.

  – "На окошке не гаснет огонечек свечи", ага. Квиссанский фольклор.

  – Она старая такая, да? Любовь моя, – запела Ивик, – пока мы вдвоем, ни боли, ни смерти нет...

   Кельм подхватил, и они закончили вместе.

  – Хранить меня будет в бою под огнем глаз твоих ласковый свет.

  – Я раньше этого не понимал, – прошептал Кельм.

  – И я тоже, – сказала Ивик, – знаешь... а я ведь думала, что это невозможно. Я думала, что любовь... это, ну... например, после смерти. Это... помнишь, я рассказывала про случай, когда меня ранили. Что у меня было видение, и он меня спас... кто-то. Не знаю, может, ангел. Вот такая любовь. И я не думала, что такое может быть... с живым человеком.

  – Но ведь я же не спасал тебя. Разве что от Васи тогда.

  – Ты такой же, понимаешь? Ты сделал меня другой. Помог мне подняться.

  – Ивик, ты сама не понимаешь, какая ты...

  – Я обыкновенная.

  – Нет. Таких, как ты, вообще нет. Ивик... понимаешь, ты сокровище. Я люблю тебя.

  – Никто другой никогда не думал, что я... – Ивик вдруг вспомнила о Марке. И для него она была сокровищем. Но – как-то иначе. Он любил ее, как любят собаки – не понимая. Ее руки, глаза, ее тело. Главного в ней он вовсе не видел и не знал. А вот Кельм – любил главное.

  – Они ничего не понимают, – Кельм поднял ее руку к губам, поцеловал.

  – Господи, Кельм... это же невозможно. Я не могу поверить. Я столько лет смотрела на твою фотографию. Ты же был... как ангел. Самый лучший, идеал. Я не могу поверить, что ты вот тут, рядом со мной.... и что ты... меня. Что мы тут вместе.

  – А я в это не могу поверить – что меня кто-то мог так любить. Да еще ты. Я же монстр, ты разве не понимаешь?

  – Понимаю, Кель. Я все понимаю.

   Их глаза встретились. Ивик осторожно провела пальцем по шраму.

  – Они... резали тут?

  – Да, – выдохнул он, – тройничный узел.

   Ивик вздрогнула.

  – Это же невозможно, – сказала она, – такую боль нельзя перенести. Болевой шок...

  – Они все время следили за жизненными функциями. Капали что-то там.

   Глаза Ивик наполнились слезами.

  – Не плачь, – ласково сказал он, – все же прошло уже. Это давно было.

   Кельм обнял ее. Рука легла на затылок. Провела по волосам. Ивик замерла.

  – Ты мое счастье, – сказал он, – я умру без тебя.

  – Я правда тебе нужна? – прошептала она, ткнувшись носом в его плечо.

  – Знаешь... до тебя – это практически была не жизнь. Существование. Я был как мертвый, который по недоразумению почему-то должен ходить тут, среди живых. Я не имел права жить. А с тобой я живу. Я не знаю, как это у тебя получается... мне даже ничего не надо. Чтобы ты говорила или делала что-то. Просто ты есть. Ради этого, и то уже стоит жить...

  – Я люблю тебя, – сказала она, потому что ничего другого уже нельзя было сказать. Он нагнулся к ней. Губы сомкнулись. Ивик и Кельм сомкнулись в единое целое. В замкнутую вселенную. Они перестали существовать по отдельности. Потом они оторвались на мгновение друг от друга, не размыкая взглядов. Кельм погладил плечо Ивик. Рука его скользнула ниже, за ворот. Кожа Ивик была горячей, сердце быстро, словно у кролика, колотилось в ребра.

   Это надо было прекратить. Это было невозможно. Наверное. Если бы сейчас Ивик начала копаться в себе и искать какую-нибудь похоть – ничего подобного она не нашла бы. Ей сейчас просто было не до того. Другое владело ее мозгом, сердцем, телом.

   Рука Кельма охватила ее плечи, голую кожу под рубашкой. Он тихо ласкал ее. Не двигался дальше. Ивик дрожала, словно в ознобе, словно ей было холодно, или страх смерти...

   Что ж ты – остановишься или пойдешь дальше?

   Если это любовь?

   В этот миг она поняла очень многое, и что такое – это, чем всегда занимаются люди, захотевшие иметь детей – что это такое на самом деле, она поняла тоже. Смысл острого и полузапретного, тайного наслаждения. Смысл любви, смысл всех самых разных чувств между мужчиной и женщиной. Чтобы понять все это, нужен был только один миг. Она поняла. Впервые.

   Она, родившая трех детей. Давно уже ставшая женщиной.

   Пойдешь дальше, отдашь все, что у тебя есть? Ведь любят не только сердцем, не только разумом. Слова, чувства – все это отличается от любви так же, как слова о войне отличаются от самой войны. Давший клятву гэйна – должен жертвовать при случае и своим телом. Если нужно защитить Дейтрос. Произнеся слова любви – отдашь ли ты свое тело – насовсем?

   Или пожалеешь, или какие-нибудь высокие, высокоморальные соображения остановят тебя, и ты сохранишь себя – и не отдашь ему? Человеку, который тебе дороже жизни, выше звезд?

   Ивик потянула рубашку вверх. Сняла. Обнаженная кожа словно блестела в полутьме, краснела сморщенная в месте старого ожога.

  – Ивик, – прошептал Кельм. Руки коснулись ее кожи. Скользнули. Щелкнула сзади застежка.

   Ивик выскользнула. Встала. На ней ничего больше не было. Кельм поднялся, освобождаясь от одежды, лаская ее.

   У него было красивое тело. Мышцы не дыбились горой, но четко выделялись под смуглой кожей. Чистой кожей. Шрамы были небольшими, аккуратными. На уровне ключиц. На руках. На животе. В паху. Ивик снова ощутила слезы на глазах – от жалости и ужаса за него.

   Кожа соприкоснулась с кожей. Тело – с телом. Ивик впервые в жизни почувствовала, что значит – любить мужчину. Что такое мужчина. Она почти не ощущала, что происходило на уровне тела. Они где-то лежали. Или может быть, летели. Мужчина – это вот что... это все, кто уходит, вскинув на плечо автомат... "пусть он возьмет меня. Это моя работа"... я привык... как можно привыкнуть – умирать? Но ведь он действительно – привык. Это его работа. Защитить, закрыть телом. Как миллиарды, триллионы, поколения мужчин закрывали и защищали. Спасали. Ребенка и мать ребенка... семью. Своих. Это древнее самого человека. Это в крови. И так же в крови – отдать ему себя, отдать свое тело, ведь это он любит так, что способен умереть за тебя... и умирал уже.

   ... и был при этом бесконечно ласковым. Как солнце. Прекрасным.

   И во всем этом не было ни одного грязного оттенка. Ни в одном прикосновении. Не было стыда. Не было страха. Он знал, как это делать. Он все делал правильно.

   Ивик в первый раз поняла, что это – самая чистая вещь на свете.

   Она проснулась будто от толчка.

   Тусклый свет просачивался сквозь шторы.

   Она лежала, всей кожей ощущая его кожу, струящееся тепло. И неприятную теперь влагу. Она отодвинулась.

   Вроде похмелья. Все вспоминалось как бред. Что-то было ночью. Да, ей было очень хорошо. Как никогда. Но это же бред, бред, это дикость... Она просто забыла обо всем остальном.

   Ивик вскочила. Путаясь в штанинах, стала натягивать на себя брюки.

   Так бывает иногда во сне – ты что-то там чувствуешь, переживаешь... а потом просыпаешься и понимаешь, что на самом-то деле все иначе. Вот и сейчас... надо вымыться. Она воровато выглянула в коридор. Никого. Подхватила одежду, скользнула в ванную.

   Пока она мылась, пока одевалась, приводила себя в порядок, действительность наваливалась все сильнее, все безжалостнее... Действительность говорила голосом Даны все те же слова, разумные и логичные. Правильные. Абсолютно невыносимые. Несовместимые ни с чем... ни с чем настоящим.

   ...особенно она боялась, что он проснется. Что она не успеет уйти до того, как...

   Что они тогда будут делать? Пить чай? Жарить яичницу?

   Что они скажут друг другу?

   Любое слово теперь превращало все в балаган. В дешевую комедию под названием "адюльтер". В анекдот – приезжает муж из командировки, а в шкафу...

   Это же бред! И ведь вроде она не пила. Что она может отдать ему? Что – если ей уже давно ничего не принадлежит? Да, он хороший, да, он заслуживает всего, но не ей же решать это...

   Если так сложилась судьба.

   Уйти. Сменить квартиру. Нет, это невозможно. Ивик остановилась. Она вдруг вспомнила о версии Дамиэля. О возможном предательстве Эльгеро. А кто сказал, что Эльгеро неправ...

   Может быть, прийти к нему. Он хороший. Он все поймет. Сказать – я все знаю, шеман, возьмите меня с собой, располагайте мной. Вам я верю.

   Но верит ли она ему? Кому вообще можно верить здесь?

   Может быть, ей врали с раннего детства. Может быть, вообще все иначе. Ивик захотелось биться головой о стену. Нет. Она просто уйдет. Просто уйдет – и все...

   Пусть они все провалятся. Она заберет детей и уйдет. Подальше куда-нибудь. В Медиану.

   Да, в Медиану, пропади все пропадом! Пусть они остаются здесь, с их войной, с их дурацкими любовными проблемами, с их квенсенами и боевыми частями, танками и вертолетами, огненными бичами и атомными бомбами, трансляторами и фантомами...

   У гэйна всегда есть выход – можно уйти в Медиану. Насовсем. Далеко. Где-нибудь во Вселенной найдется местечко и для тебя. Где-нибудь... все равно, где жить. На Триме, в Лей-Вей... да хоть в Дарайе! Лишь бы тебя не трогали. Маленький домик. Дети – ее дети, и больше ничьи. И они будут возвращаться домой каждый день. Она каждый день сможет их обнимать. Варить обед. Играть с ними в мяч. Она найдет такое место. Они будут ходить в Медиану и играть там вчетвером. С детьми. Правда, Марк... а что Марк? Ну может быть, она и его возьмет с собой. Он нужен детям. И он же не помешает.

   В Медиану... ей просто хотелось в Медиану, в серое безмолвие, где можно творить, где можно построить для себя какой угодно мир, все, что тебе нравится, где ты ни от кого не зависишь. Медиана – это свобода.

   Ивик сунула в кобуру ПМ, под левую руку повесила шлинг. Покидала вещички в мешок. Взглянула на Кельма – он, казалось, улыбался во сне. Что-то шевельнулось внутри, но холодный трезвый ужас остановил ее. Нет. Безумие кончено...

   Только надо проверить все-таки трансляторов. Проклиная себя, Ивик включила комп. Идиотка. Даже истерику закатить не можешь по-человечески – все равно не забудешь проверить, как там твои подопечные. Мамаша заботливая. Клуша. Но ведь правда – нехорошо как-то... Нет, за ними наблюдают другие, но...

   Ее окна включились автоматически. Диспетчер сразу перекинул ей подопечных, едва Ивик вошла в сеть. Она стояла у монитора, сжимая вещмешок в руке.

   Жаров спал. Юлия что-то писала... Женя...

   Ивик застыла, ощущая, как холодный пот катится по хребту.

   Женя сидела, положив больную ногу на табуретку. Рядом с ней, выложив на стол шлинг, похохатывал и о чем-то рассуждал тот самый дараец. Дамиэль. Очевидно, дежурный не заметил шлинга, или же не знал, как сразу реагировать. А Женя, судя по шлингу, уже знала слишком много – гораздо больше, чем положено знать триманке.

   Ивик обернулась, бросила последний взгляд на спящего Кельма и перешла в Медиану.

   Кельм проснулся с ощущением тревоги и опоздания. Бросил взгляд на часы. Все нормально, вроде бы. Торопиться некуда. На сегодня ничего особенного он не планировал. Надо выжидать.

   Ивик не было. И было в этом что-то нехорошее, а что – он пока не понимал.

   С ней было очень хорошо. Таких и вправду – не бывает. Так не было никогда.

   Он встал и отправился в туалет. Потом перекусил остатками холодца. Наготовили чуть ли не на неделю. Но сегодня надо будет что-то еще сварить. Кельм неторопливо вымыл посуду.

   Прибрал кухню. Все-таки – что случилось? И где Ивик? Конечно, она могла выйти куда угодно. В магазин. По делам, связанным с трансляторами. Если бы опасность – она, конечно, разбудила бы его. Какие-нибудь мелочи – подбросить кому-то книгу, подтолкнуть, совершить какое-то мелкое действие... А будить Кельма ей, вероятно, было жалко. Записку... возможно, не было времени оставить.

   Но сердце неприятно ныло. Довольно мерзкое ощущение. Кельм вернулся в комнату и внимательно ее осмотрел.

   Вот оно! Рюкзак исчез. Он всегда висел на гвозде в углу.

   Оружия нет – это понятно, она не могла выйти без оружия. Но рюкзак? Пара ее любимых книг. Он открыл шкаф – полка Ивик пуста. Совершенно. Кое-какое барахло осталось в шкафу, но вся обычная одежда – рубашки-свитера-штаны-носки – все исчезло.

   Кельм механически убрал постель. Ивик ушла. И она ушла не по делам – похоже, что насовсем. Второпях, конечно, не собралась всерьез. Значит, вероятно еще вернется. Забрать клори, то есть гитару. Забрать оставшееся барахло. Да и конечно, она не может не вернуться – она на работе. Но то, что забрала рюкзак – важно.

   Значит, проснулась и видимо, пришла в ужас от того, что случилось...

   А так все было замечательно вчера... Как будто небо спустилось на землю.

   Похмелье. Очнись, гэйн, она замужем. И это не Велена, способная бросить того, кто ей доверился. Это Ивик – за это ты ее и любишь. Только вот, к сожалению, доверился ей другой человек. Это его она не может бросить.

   Кельм с удивлением посмотрел на собственные руки – пальцы сжались в кулаки, впились в ладони так сильно, что костяшки побелели.

   А ты, как всегда, оказался не у дел.

   А тебе, как всегда, не повезло.

   Ну не везет тебе. Так все устроено.

   Кельм почувствовал, что не может больше дышать. Что-то острое и ледяное поднялось к горлу, перехватив дыхание.

   ... да пусть бы ушла. Пусть бы сказала, что угодно. Даже оттолкнула бы. Но пусть бы только еще раз вернулась – чтобы увидеть. Просто чтобы она побыла рядом. И уже стало бы легче... Шендак, неужели в таком возрасте, после всего, что было, еще можно так сходить с ума из-за женщины...

   Он и раньше-то никогда из-за женщин не переживал.

   "Я не смогу без тебя жить".

   Он лег. Сероватый потолок надвинулся на него. Сдавил.

   Все верно, и она, конечно, права.

   Он не должен жить. Не надо. Не стоит больше.

   С Веленой было не так – он злился, ненавидел. Хотел убить. Ее, этого предателя...

   А Ивик убила его самого. Окончательно. Можно сказать, добила. Но она не виновата. Все правильно. Вот ведь в чем окончательное-то злодейство – все верно, никто не виноват, и от боли этой никуда не деться. Так положено.

   Серую вязкую тишину прорезал сигнал. Кельм поднял руку к мобильнику за ухом.

  – Зареченский слушает.

  – Вы помните, что сегодня второе января?

  – Да, я об этом помню, – Кельм рывком сел. Голос незнакомый, но напоминание о сегодняшней дате было актуальным паролем его отдела. Форма, в которой был назван пароль – свидетельствовала, что говорящий имеет право отдавать Кельму приказы.

  – Николай, через два часа вы должны быть в точке шесть. Срочный вызов, – гэйн в наушнике помолчал, – с вами будет говорить Лев Семенович.

   Кельм слегка вздрогнул, протягивая руку за кобурой.

  – Есть прибыть через два часа в точку шесть, – ответил он.

   Вот все и выяснится. И решится. Львом Семеновичем в последнее время было принято называть шемана первого уровня, главнокомандующего шематы Тримы Эльгеро иль Роя.

   Кельм пробирался по полупустым замерзшим улицам. Острое ощущение горя схлынуло. Он действовал, ему предстояло что-то решать, что-то выяснить, это занимало его. И с Ивик в конце концов что-нибудь решится. Все будет нормально. Он перестал об этом думать.

   Точка шесть – неприметный старый дом на Фонтанке. Кельм позвонил в квартиру, назвал пароль. Сопровождающий – незнакомый парнишка, вроде бы, стажер на адаптации – повел Кельма через Медиану. Значит, шеман сейчас в другом городе? Кельм, следуя за сопровождающим, размышлял о дальнейших возможностях. Среди них фигурировало, между прочим, его убийство. Если предатель решил убрать его, то наверняка – из мира живых. Арест и помещение, например, в Верс по подложному обвинению, могло бы поставить Эльгеро под подозрение. Кельм же не станет там молчать. Значит, ликвидация. Но какие меры предосторожности можно принять сейчас? Фактически – никаких.

   Они вышли из Медианы в незнакомом городе. Шли около двадцати минут, петляя по улицам, прежде чем Кельм понял, что это Москва. Чертаново скорее всего или Теплый Стан. Кельм попробовал поговорить со стажером, тот назвал свое здешнее имя – Сергей Шапитько, но в целом оказался молчаливым. О задании ничего не знал – велено отвести, и все. Или не мог сказать. На Триме стажировался уже восемь месяцев. Вид у него был совершенно не дейтрийский, Сергей сообщил, что теперь применяют пластические операции – накачивают силикон под кожу лица, чтобы изменить форму. Многие дейтрины отращивали усы и бородки с этой же целью, в Дейтросе мужчины никогда этого не носят, а борода здорово меняет форму лица. Рыжеватые волосы и светлые глаза. Кельм только хмыкнул – он никогда всерьез не изменял внешность, и никогда это не казалось нужным. У него какая-то очень уж стандартная внешность, за любую народность сойдет.

   База располагалась в одном из стандартных домов-коробок. Сергей набрал шифр. Поднялись на лифте на шестой этаж (плохо, буднично подумал Кельм, меньше путей к отступлению).

   Дверь открыл сам Эльгеро. Кельм даже вздрогнул от неожиданности. Черные глаза шемана смотрели пронзительно и весело.

  – Мы по поводу вчерашней сделки, – важно произнес стажер. Эльгеро кивнул.

  – Сделка состоялась. Но проходите. Вы свободны, – обратился он к стажеру, – передайте привет Завгороднему.

  – Обязательно передам, – стажер казался слегка разочарованным. Отошел к лестнице, нажал кнопку лифта. Эльгеро отступил в коридор.

  – Входи, Николай...

   Часть третья.

   Гэйна и вечность.

   Никого не было в квартире. Женя и Дамиэль вдвоем. Снег валил за окном густыми хлопьями. Мир казался неправдоподобным, несуществующим.

   Все, что узнала Женя – было невероятно. Все сказки, которые ей рассказывал Дамиэль... весь этот бред. Этого не может быть на самом деле. Потому что не может быть никогда!

   Но ведь он действительно возник ниоткуда...

   И эта штука – шлинг. Сверкающие петли, повисшие в воздухе.

  – Как твое настоящее имя? – потерянно спросила Женя.

  – Настоящее? А зачем? Ну хорошо, мое настоящее имя Ферн. Полное, прости, не называю. Ты уже знаешь, что я разведчик.

  – Ферн, – повторила она.

   Дамиэль оказался красив. Высокий, широкоплечий, волосы темно-русые... впрочем, крашеные, судя по тому, что он говорит. Значит, на самом деле он блондин. Еще красивее. Молод. Изящен. Тайный агент... Джеймс Бонд. Но чего-то в нем не хватает. Чего-то не хватает, чтобы быть похожим на короля Альвина, на Даррена, на рыцаря Стрижа, о котором она писала сейчас... Впрочем, всем и всегда чего-нибудь не хватает.