Текст книги "Невидимый мир (СИ)"

Автор книги: Яна Завацкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

  – Привет, Ивик!

   Ей помахал Дэйм. Он как раз положил своего младшенького на стол, где обычно старики играли в кости, и менял малышу пеленку. Ловко, умело, будто всю жизнь только этим занимался. Ивик подошла ближе. Поагукала ребенку. Маленький Шан посиял беззубой улыбкой. Ивик тоже невольно заулыбалась. Дэйм подхватил переодетого малыша на руки. Чмокнул в пухлую щечку.

  – Как у тебя жизнь, птичка? – спросил Дэйм. Он работал в Латинской Америке и сам стал похож на латиноамериканца. Дейтрийские его черты неуловимо смахивали теперь на индейско-негритянские. Кожа потемнела, в глазах появился веселый блеск.

  – Жизнь хорошо, – сказала Ивик, – работаю помаленьку.

  – До меня дошли слухи, ты теперь работаешь на пару с Кельмом?

  – Да, – вздрогнула Ивик. Подошла еще ближе. Теперь разве что боевая тревога могла ослабить ее интерес к этому разговору.

  – Это хорошо. Он ведь занимается твоей безопасностью, как я понимаю? Он отличный профессионал.

  – Да, это о нем многие говорят, – согласилась Ивик.

  – Но говорят, что работать с ним трудно – характер... Я-то его хорошо знаю, он тут у нас бывал... ты же знаешь его историю, да?

  – Да, конечно. Я не понимаю, почему с ним трудно? По-моему, наоборот... я никогда еще не встречала такого человека... чтобы с ним было так хорошо работать. Надежно. И характер прекрасный, – с жаром сказала Ивик и тут же прикусила язык.

  – Ну слава Богу! Я опасался, что он тебя затюкает...

  – Он очень хороший.

   Дэйм с Ивик сели на лавочку у стола. Дэйм покачивал ребенка, начинающего засыпать на отцовских руках.

  – Ты лучше расскажи, как там у вас, – попросила Ивик, – интересно! Я бы тоже хотела побывать в Америке... ты где сейчас работаешь?

  – В основном Никарагуа, бываю в других центральноамериканских странах, Мексике, Венесуэле... У нас интересно. Реально – очень интересно. Я думаю, что у нас происходит первая попытка прорыва тех идей, что когда-то преобразовали Дейтрос...

  – В каком смысле? – заинтересовалась Ивик.

  – Ты, конечно, знаешь о теологии освобождения?

  – Конечно, знаю, – Ивик вспомнила свой неудачный фантом. Тогда она кое-что читала по этому вопросу... С тех пор как-то все забылось, она ушла в рутину и потеряла к этому интерес. Начальство разберется. Ее-то какое дело...

  – В сущности, она не представляет из себя ясного, цельного, законченного учения. Теория не разработана. Поэтому пользуются все больше марксистской теорией, которая, конечно, неполна. Основные идеи теологии освобождения очень просты: главная задача христианина на Земле – любить ближнего, и прежде всего, ближнего страдающего, угнетенного, любить тех, кому плохо. Ну а любить – значит стремиться помочь. А если ты хочешь действительно помочь, надо стремиться это делать правильно и помочь наибольшему числу людей. Именно этого ждет и хочет от нас Христос. Значит, в частности, надо преобразовать общество так, чтобы оно было максимально гуманным, чтобы оно было – для блага всех людей, как физического, так и духовного... кажется, так просто, да? Мы даже ничего другого и представить не можем.

  – Конечно, это банальность, – пожала плечами Ивик, – а как иначе?

  – Для нас – банальность. Понимаешь, мы думаем, и нам это объясняют, что христианство Тримы точно такое же, как у нас, что противостояние идет по этой линии: дарайский атеизм – дейтрийское христианство. А все гораздо сложнее. Для землян то, что я говорю – не банальность. Может, потому, что когда христианство впервые попало в Дейтрос, у нас уже было сравнительно высокоразвитое, высокотехнологичное общество. И сразу стало очевидным, что например, наша кастовая система в том старом виде – несовместима с исповеданием Христа. Ты же помнишь, какая она была?

  – Да, конечно, – Ивик кивнула. Они это проходили по истории еще в тоорсене. Раньше профессиональных каст было больше, их нельзя было менять, они имели религиозное значение. В них вступали по праву наследства, а не в соответствии со способностями. Сейчас четыре касты – хойта, гэйны, аслен и медар – сохранили лишь чисто декоративное значение...

  – Несовместимо с верой и владение собственностью. В Евангелии так много об этом говорится... Эксплуатация. Неравенство людей. У нас, вступая в христианские общины, люди сразу отрекались от всего этого, считая это проявлениями греха. Как можно быть христианином и поддерживать грех? Это все равно, что продолжать, например, жить в блудном сожительстве. Становясь христианином, надо отрекаться от греха.

  – Ну да... но что здесь такого? Это же понятно...

   Ивик и действительно не думала об этом. Это был воздух, которым она дышала. О воздухе не думают. Можно размышлять над сложными вопросами вроде любви к нескольким мужчинам сразу. Но есть очевидности – христианин не может поддерживать неравенство и угнетение, он должен защищать жизнь, счастье, развитие всех людей, он должен стремиться к этому. В этом не было сомнений ни у кого. Никогда. Это в Дейтросе считалось бесспорным.

   Но на Триме... на Триме – не считалось. Действительно.

  – Может быть, так было необходимо, Дэйм? Чтобы они могли сохранить Благую Весть? Дейтрийская церковь ведь тогда чудом выжила. А у триманской церкви главная задача – сохранение и передача Благой Вести...

  – Да, но выполнение заповедей – это минимум настолько же важно. Хотя ты права, пойди церковь на Триме против сильных мира сего – ее могли бы раздавить... Хотя это сложный вопрос! Должны ли христиане бояться смерти? Не должны ли делать то, к чему призваны – и уповать на помощь Бога? Но впрочем, это неважно. Обрати внимание, как много на Триме сделали люди, далекие от церкви. Развитие науки... социальные преобразования. Церковь ко всему этому, в отличие от дейтрийской, не имела никакого отношения. И даже сопротивлялась этому. И вот там, где я работаю – там произошло, теперь уже окончательно, осознание собственно социальной роли Церкви. Посюсторонней. Той простой идеи, что у Бога на Тверди нет рук и ног, кроме наших.

  – Шендак! Дарайцы, наверное, ломят там зверски...

  – А ты как думала? Конечно. У нас самый большой боевой отдел на Триме. Да и вообще... На самом деле сложно все. Висит на волоске. Хотя думаю, эти идеи уже не победить. В наших странах многое меняется, Ивик. Есть поводы для некоторого оптимизма.

  – Странно это... вот скажи рядовому дейтрину – там социализм. Посмотрит, как на идиота, скажет, ну и что... Что в этом такого хорошего.

  – Да потому что для рядового дейтрина христианское общество – это и есть то, что мы называем социализмом. Наши этого тоже не понимают. Надо программу в школах менять... объяснять. Хотя это чисто триманские заморочки, может, и правда, интересно только для общего развития... У нас-то все просто. И дарайцы это понимают тоже.

  – Дэйм! – голос Даны звучал чуть капризно, – пошли за стол! Он спит, что ли?

   Дана подошла ближе, поправила чепчик ребенку. Дэйм улыбнулся ей.

  – Заснул вроде...

  – Ну так положи его, вон же колыбельку я поставила. Что ты его на руках таскаешь?

  – Не хочется, – тихо сказал Дэйм, – очень хочется подержать.

   Ивик взглянула на него и поразилась нежности, с которой он смотрел на ребенка.

  – О-ох, шендак, выискался заботливый папаша! – вздохнула Дана, – пожил бы тут с нами, быстро бы надоело их на руках таскать...

   Дэйм улыбнулся чуть беспомощно. Встал. Ивик встала вслед за ним. А вот она хорошо понимала Дэйма. Всегда кажется – схватить ребенка и не выпускать из рук. Пока не надо будет снова уходить...

   Только гэйн может понять гэйна.

   А Дана уже перестала быть такой.

   Они мыли посуду вдвоем, на маленькой кухне. Дана полоскала в мыльной воде, Ивик протирала полотенцем и составляла в стопки – отдельно большие тарелки, отдельно маленькие... Завитки черных волос Даны ложились на щеки, на раздвоенный подбородок. Фартук намок и прилип к животу.

  – Папаша... тут он заботливый! А сам и дома-то не бывает... нет, я понимаю – работа. Конечно. Он гэйн, он должен... но знаешь как осточертело – все время одной.

   Вот так же и Марк, наверное, подумала Ивик. Все время один. Но он никогда не жалуется. Она снова ощутила свою вину.

  – Да и вообще... в молодости как думали – любовь, романтика... А где она, эта любовь? Одна вон грязная посуда осталась. Придет раз в три недели, осчастливит своим присутствием божественным... и опять сваливает. А это все на мне. Квартира, дети... Свекровь тоже работает. А то, что я работаю – это никого не волнует... а тоже ведь смену отсидишь на связи – спину ломит. Не так уж и легко.

  – Ты его не любишь уже? – тихо спросила Ивик. Дана пожала плечами.

  – Не знаю. Как-то... прошло. Да так и не бывает, наверное, чтобы любовь, как в молодости. У всех проходит. Быт, понимаешь, заедает... Я одна кручусь, ему ничего не надо...

   Надо, хотела сказать Ивик. Ему очень нужно возвращаться сюда. И чтобы его обняли. И чтобы любили... А любила ли его Дана вообще когда-нибудь? Это ведь Дэйм два года не решался ей даже сказать... мечтал... добивался. А она?

  – А раньше ты его любила?

  – Не знаю. Наверное. Такой, казалось мне, красавец... мужчина. Гэйн. Весь из себя... а... теперь вижу, что все они одинаковы, мужики-то. Может, лучше было не за гэйна выйти, а вот как ты – за аслен какого-нибудь. Хоть бы в хозяйстве была польза... А он... придет – и хоть бы что полезное сделал по хозяйству! Папаша-то у него, Эльгеро, очень даже хозяйственный, считай, всю квартиру у них своими руками сделал. Хотя шеман! Характерец, правда, еще тот! Но в этом плане молодец. А сын – вообще руки не тем концом вставлены. Вон, посмотри – видишь, вешалка? Третий месяц прошу прибить... знаешь, как неудобно!

   Ивик взглянула на оторванную вешалку на стене. И правда... кухонные полотенца свалены на подоконнике. Под батареей грязь. Оконное стекло сто лет не мыто. Дана и сама – еще та хозяйка. Но ей просто тяжело... Она такая. Трудно справляться.

   Ивик вспомнила, как Дана на первом курсе чуть не сломалась. Сбежала с уроков, сидела на чердаке и плакала. "Я больше не могу". И как ее было жалко. Маленькая, хрупкая, безумно талантливая девчонка. Полоса препятствий, рукопашный бой, кроссы, горы зубрежки каждый день, хозяйственные наряды... Себя Ивик не было так жалко. Про себя Ивик знала, что она – самая обычная, и не хватало еще капризы тут устраивать. А вот Дана... Такой талант, думалось ей тогда, совсем не терпит насилия. А ведь квенсен – это сплошное насилие, сплошное "через не-могу", требования, нагрузки...

   Вот она и сломалась.

   Но не тогда, а сейчас. Такая жизнь оказалась ей не по силам. В квенсене она еще как-то держалась. Там были нагрузки, там были потом патрули и даже боевые столкновения... но их там кормили в столовой, обстирывали, ни о чем не надо было думать. Только выполняй распоряжения и приказы.

   А здесь – на ней все хозяйство. Пусть маленькое. Но для Даны и это – слишком. Она и этого не выдерживает. И дети. Слишком большая для нее ответственность. Не создана она для того, чтобы пахать. Не рабочая скотинка. Да впрочем, и воевать она тоже не создана, это верно...

   Она принцесса, маленькая аристократка. Украшение, цветок. Ей бы жить в особняке какого-нибудь принца либо миллиардера триманского. И чтобы на руках носили. Чтобы муж любил и жил ради нее. Дэйм ее любит, конечно... Но он действительно мало для нее делает. И винить его в этом нельзя. Просто так все сложилось.

   Вообще, подумала Ивик, почему в жизни всегда так складывается, что никто, вроде бы, не виноват, а всем плохо...

  – Ну а ты как живешь? Везет тебе, у тебя Марк классный...

  – Да, классный, – согласилась Ивик. Ей хотелось рассказать Дане про Кельма. Но – какое теперь? Что она скажет? Ивик вообще чувствовала вину перед Даной, потому что и она ведь гэйна, и она уходит и бросает семью...

   Дана выпустила воду из раковины. Вытерла покрасневшие руки полотенцем, стала составлять стопки тарелок в шкаф.

  – Давай тут посидим с тобой, чайку еще выпьем... классный пирог я испекла? – похвасталась Дана.

  – Классный! Рецепт дашь?

  – Ага, только напомни... – Дана стала разливать чай. И снова Ивик ощутила грусть, глядя на ее распухшие, растолстевшие руки – как эти тонкие кисти когда-то держали смычок...

  – Ты совсем уже не играешь?

  – Да ну... взяла как-то, попробовала... знаешь, нет желания. Техника уходит постепенно, и восстанавливать... Это же пахать надо. Не до того мне.

  – Ты так изменилась...

   И правда, она изменилась. Жадно кусала пирог с ягодами, причавкивала. Ивик вдруг подумала, что это – совсем другой человек, ничего общего не имеющий с той Даной, с которой когда-то вместе решили "бороться против диктатуры", и с которой потом бегали под огнем доршей... Но какая разница? Я люблю ее все равно, подумала Ивик. Она моя сестра. Она мне ближе, чем родная сестра. Что бы с ней ни случилось... А если бы ее убили, было бы лучше? Нет, остро ощутила Ивик. Лучше уж пусть будет такой. Может, из высших соображений, если бы она была моим транслятором... да, если бы я отвечала за нее как куратор, я могла бы сказать – дескать, лучше погибнуть, чем так измениться. Но я хочу, чтобы она жила. Просто жила. Любой. Злой, страдающей, растолстевшей, скучной, какой угодно. Просто чтобы жила. Ивик наклонилась, чтобы скрыть слезу, внезапно набухшую в уголке глаза. Что за чертова сентиментальность напала? Что со мной? Что во мне-то так сильно изменилось в последнее время?

   Кажется, в последнее время я начала жить...

   Ей очень захотелось поговорить о Кельме. Но... неинтересно это все Дане и не нужно. Так же, как Марку. Чужой мир... им этого ничего не понять.

  – Слушай, а про наших хоть расскажи что-нибудь? У меня совершенно ни с кем нет связи!

  – Про наших? Ну я про всех почти знаю... – Дана задумалась, – кто молодец из нашего сена, это Скеро! Я у нее зимой в гостях была, она пригласила. Почему-то помнит меня, выделяет, хотя мы вроде не дружили. Она уже живет в Шари-Пале, в столице. Человек действительно умеет жить! Знаешь, я и тогда ею восхищалась, и сейчас. Муж у нее известный физик, участвовал в создании вероятностного щита. Детей четверо, и еще собирается рожать. При этом дом, – Дана мечтательно зажмурилась, – как в проклятой Дарайе! Отдельный, представляешь? Как-то ее муж выбил. Два этажа. Хозяйство – блеск! Все чисто, все на местах. Барахла полно. Да еще научную работу ведет! Она ведь уже и диссер защитила, что-то про эти... глубокие слои Медианы, про темпоральные сдвиги. Заочно закончила физическую академию. Мало того, она еще шьет – такой костюмчик показывала, закачаешься! И книги пишет!

  – Здорово, она действительно молодец! – поддержала Ивик, – всегда была такой... разносторонне одаренной.

  – Кто еще... Ну про Лена ты знаешь...

  – Да, – негромко сказала Ивик. Опустила глаза. Они не все знали друг о друге, но если кто-то погибал – об этом узнавали все. Лен был седьмым. Седьмым уже после выпуска, а если считать Чена, погибшего в школе – то восьмым.

   Дана коротко, прерывисто вздохнула.

  – Верт командует частью в Рагоне. Уже зеннор, как наша Ашен, молодец! И семья есть, трое детей. Марро получил премию Рица, известный поэт уже... ну это ты знаешь, впрочем. А работает в патрульной части обычной. Жена, двое детей. Клайд вот недавно женился. Тоже в патруле. Да все в основном в патрульных частях... Из девчонок Тиша – вроде такая незаметная была – а сейчас стала известной пианисткой. Хотя тоже патрулирует. Но у нее детей нет. Да, а помнишь Марту иль Касс, из сена на год старше нас? Ты в нее прямо втюрилась тогда...

  – Помню, – улыбнулась Ивик, – такое не забывается.

  – Так вот, она с Дэймом работает! На Триме. В Мексике, кажется.

  – Да ты что?!

  – Ага. Вообще мир тесен! Мы с ней ведь рожали вместе, я Рейна, а она девчонку свою вторую родила. Потом переписывались немного, тебя вспоминали. Я не рассказывала разве?

  – Нет.

  – А недавно она к нам даже приезжала...

  – Ну и как она живет? Чем занимается?

  – Занимается... ну клористка, играет в оркестре, когда время есть... у вас же на Триме и времени-то особо нет. Сольные концерты дает. У нее трое детей, все девчонки. Муж тоже, как и у тебя, аслен – какой-то электронщик... не знаю точно, – Дана хмыкнула, – она хорошо, конечно, устроилась. Только дальше никому не рассказывай. На Триме у нее роман с одним... тоже из наших, конечно. Живут фактически семьей. Приходит сюда – тут у нее муж, дети, дом, все в шоколаде. Уходит на Триму – там тоже того... дырочка пустой не остается. Я ее детей видела, знаешь, подозреваю, что третья девочка уже того... от другого отца. А кто разберет-то? Все чисто. Вообще в этом плане, конечно, вам хорошо на Триме, удобно. Я думаю, может, и у Дэйма там кто-то есть...

   Ивик сидела, ощущая себя примерно как рак, которого только что вынули из прохладной привычной среды и засунули в кипяток.

  – Да нет, – сказала она, – у Дэйма вряд ли. Он, знаешь, такой честный. И тебя любит.

  – Ой, да ладно – честный. Ты просто в облаках витаешь. Я, знаешь, со многими общалась, это среди гэйнов обычное дело. Особенно у разведчиков, кто дома подолгу не живет. Да по мне знаешь... лишь бы было шито-крыто! Лишь бы тут мне сцены не устраивал.

   Ивик покачала головой.

  – Не знаю... не по-людски это! Я не осуждаю Марту, не знаю, что там у них... Но то, что это у всех... ты ошибаешься, Дан. Далеко не у всех.

  – Да перестань, Ивик, ты как была наивной дурочкой, так и осталась. В церкви говорят одно, а люди остаются людьми. Ну если хочется? Что, все должны быть святыми? А уж гэйны и вовсе – творческие личности... – с иронией сказала Дана, – ты, кажется, до сих пор всерьез относишься к тому, что там в церкви впаривают...

   Ивик пожала плечами. Она не знала, что сказать.

  – По-моему, в этом нет ничего плохого, – рассуждала Дана, – ведь главное, чтобы все были довольны. Никто ничего не знает, и ладно. Или знает и закрывает глаза. Надо немножко посвободнее жить! Ну скажи, какой вред был бы Марку, если бы ты нашла на Триме кого-нибудь? Тебе легче жить, и ему ведь от этого не убудет!

  – А если бы он узнал, – Ивик с трудом узнавала собственный голос, – ты представляешь... что бы он испытал тогда?

  – Ну что... ну попереживал бы. И смирился. И сам бы кого-нибудь тут нашел... Он же, Ивик, понимает прекрасно, что он тебе не пара. Что вы слишком разные. И не понимаете друг друга. А любит... если любит – смирится. Ну кто ты, и кто он, если честно? Ты гэйна, офицер разведки, шехина уже! Талантливая. Книги твои издают. А он – обычный строитель, отделочник, у него даже образование трехлетнее. Он что, этого не понимает? Он будет благодарен, что ты его вообще не бросаешь!

  – Нет, – лицо Ивик горело, – все же не так... какая я талантливая, о чем ты? Оружие делаю, да, так и то не лучше других. Издают меня очень мало. Нет, Дана...

  – А что, у тебя есть уже кто?

  – Нет... нет, конечно, – поспешно ответила Ивик, – это я теоретически. Про Марту и вообще.

  – Эй, кумушки! – раздался веселый голос Кейты, – ну-ка пошли на улицу! Там сейчас танцы будут!

   Свекровь Даны стояла в дверях – легкая, молодая, со сверкающей улыбкой, в приталенном костюмчике. Махала им рукой.

  – Потом уединитесь, – сказала она, – вас там мужья ищут!

   Ивик танцевала с Марком. Он нежно обнимал ее за талию, временами наклонялся и целовал в шейку – и ей было приятно, они принадлежали друг другу сейчас и наслаждались друг другом.

  – Ты моя ягодка, – говорил Марк, – сладкая такая...

  – А ты у меня самый лучший, – шепнула Ивик, склонившись к его уху и легонько поцеловала мочку. Сменилась фигура, и танцующие поменяли партнеров. Ивик теперь попался Дэйм. Он был крайне сосредоточен на том, чтобы не наступать на ноги, а разговаривать во время танца не умел вообще. Музыка гремела из проигрывателя – музыкантов среди гостей не набиралось на полный оркестр, да и всем хотелось танцевать. Но хорошая музыка, легкая, мелодичная. Дэйм держал Ивик неловко. Она вдруг представила, что на его месте – Кельм. Как оно было бы с ним? Она вспомнила танец в небесах Медианы, и горячая волна охватила ее – не то стыда, не то счастья.

   Кельм вел бы ее легко и уверенно. Не запинаясь, как Марк. И тоже говорил бы что-нибудь очень хорошее, но не так, как Марк, а так, что это запоминалось бы на всю жизнь...

   Но они никогда не будут танцевать вместе...

   Ивик вдруг поняла, что больше не может. Ей было плохо. Просто очень плохо. Она отшатнулась от Дэйма.

  – Ты что? – спросил он с тревогой.

  – Мне... плохо, – сказала она, – подожди... мне надо отойти.

   Дэйм, обеспокоенный, довел ее до стола, усадил.

  – Ты что, Ивик? С тобой ничего такого не было последнее время? Ты не была ранена?

  – Да, – сказала она, – было...

   Ей вспомнился Вася, и она ухватилась внутренне за эту идею. Да, потому ей и плохо. И долго еще будет плохо.

  – О Господи, сильно?

  – Нет... – неохотно сказала Ивик, – просто голова сейчас кружится. Драка была. Треснули по голове.

   Дэйм смущенно потоптался рядом.

  – Налить тебе попить чего-нибудь?

  – Я сама, Дэйм, спасибо! Да я ж не помираю... я просто посижу немного. Ты иди...

   Она смотрела на танцующих, сознавая, что вид у нее сейчас просто убитый. К счастью, никто не смотрит... Ивик выпрямилась, сделала непроницаемое лицо. Так-то лучше.

   ... А ведь действительно. Это может так выглядеть. Она – талантливая гэйна, офицер, элита... а он всего лишь строитель. Даже не начальник. Звезд с неба не хватает. Не понимает ее. Даже представления не имеет об ее мире. Пусть будет доволен тем, что его хотя бы не бросают... Ивик затошнило.

   И ничего же особенного. Все так живут. Здесь муж – там любовник. Ивик перебирала в памяти знакомых гэйнов. Нашла как минимум один точно известный ей случай – только там мужчина-гэйн имел любовницу на Триме и жену в Дейтросе. И даже оправдание можно найти, почему нет? Мы на войне. Мы рискуем жизнью, и хочется испытать эту жизнь во всей полноте... Любовь так легко вспыхивает там, где близко смерть. Тем, кто не воевал, этого не понять. Только гэйн может понять гэйна. Что же удивительного, что нас тянет друг к другу... А муж – это другое, муж – святое, она ведь давала обет.

   Господи, как тошно...

   Господи, я не хочу...

   "Смирится и привыкнет".

   Ивик представила лицо Марка. Большие глаза, серые, в обрамлении слишком длинных ресниц. Полудетское выражение. Марк, прости меня... я люблю другого.

   Все равно что плюнуть в лицо ребенку. Хуже. Ударить ножом.

   Ты для меня вся жизнь, говорил он. Ты для меня – все.

   Он не герой, в отличие от Кельма. Не совершал подвигов. О нем не говорят "отличный профессионал". Он безалаберный, с ним уютно, но по-настоящему толку от него нет даже в доме. Он смешной, маленький человек. Боится крови. Не умеет толком стрелять и даже бегать.

   Он спас ей жизнь. Не так, как Кельм – ведь Кельм предварительно ее подставил в интересах дела, а потом вытащил, потому что он хороший профессионал и не допускает проколов.

   А Марк спас ей жизнь. Только ей, ради нее самой. Тащил, зажав наверное нос от вони, до самой больницы, и там помогал перевязывать, хотя чего это ему стоило, при его отвращении ко всем подобным делам?

   Марк ее боготворил. Ивик всегда понимала, что не заслуживает такого отношения. Что Марк ставит ее на пьедестал и восхищается ею совершенно незаслуженно. И терпит. Все годы терпит. Ни слова упрека. Хочешь на Триму – пожалуйста. Не можешь часто приходить – что ж, я знал, что так будет. Я ни о чем не жалею.

   Ивик вдруг вспомнила, как отбивали с Хейтом прорыв. Она тогда была беременна Миари, но еще не знала этого. Хейт погиб. Ее почти не зацепило. Как она добралась до дома, ткнулась носом в косяк, и Марк открыл дверь. И она ввалилась, с исцарапанным лицом, вся форма изодрана и в копоти, под носом кровь, и слезы текут почти беспрерывно. И сил нет, совершенно нет сил. И как Марк ее тащил в туалет, и потом уложил на кровать, и вытирал окровавленное лицо, и поил с ложечки, а она все всхлипывала. Не могла успокоиться. Перед глазами стоял Хейт, его буквально разодрало на части дарайской макой... И Марк обнимал ее, а Ивик всхлипывала у него на плече.

   Может, тогда она впервые поняла, что у нее есть дом. Впервые в жизни. Настоящий дом. Где поймут, поддержат, помогут. Куда можно возвращаться. Марк был ее домом. А она ему – нет. Что она могла? Чем поддержать его, чем помочь? Да ничем. Правда, он и не так уж нуждался в этом, работа его была мирной, жизнь – спокойной, без потрясений.

   Ивик часто была несправедлива к Марку. Он ее раздражал. Надоедал. Она могла сказать "слушай, ты не можешь оставить меня в покое ненадолго?" И ведь он всегда покорно оставлял, уходил. Ивик чувствовала себя как последняя свинья. Извинялась потом, а он удивлялся – "да ты что?" Так искренне, неподдельно удивлялся... ему и вправду было не обидно. Она могла бы и наорать на него. И ударить. Он бы не обиделся. Он любил ее. Так собаки умеют любить.

   Она всегда была виновата перед ним. Страшно виновата.

   Но он разубеждал ее в этом, он так не думал. И с ним Ивик начинала верить, что может, и правда все так... что она так прекрасна. Удивительна. Что она достойна такой любви и поклонения даже.

   Когда она заговаривала о своей вине перед ним, он быстро убеждал ее, что как раз наоборот – она дает его жизни смысл. Он живет только ради нее. Она лучше всех в мире. Какая может быть вина? Ивик начинала ему верить. Да, он так часто повторял, что нет женщины лучше, чем она, красивее, нежнее, ласковее, нет лучшей жены – что Ивик в это уже и верила. Может, и правда.

   Ивик закрыла лицо руками. Не смотрела больше на танцующих.

   Вспоминала.

   После той игры в Медиане она долго не могла опомниться.

   Что священники знают об этом? Они говорят о целомудрии. Целомудрие, по их мнению, заключается в недопущении секса. Всего-то навсего... А что они знают о такой вот игре?

   Ведь никогда... ни с кем... она даже не думала, что такое возможно.

   Она стала другим человеком. Она пришла домой, а ветер Медианы все еще шумел в ушах. И страшно было сидеть рядом с Марком. После того, как она уже стала единым целым с другим человеком. Казалось, Кельм – часть ее души. Он здесь, рядом. Она могла бы без стыда рассказать Марку о случившемся – ведь ничего же "такого", правда? Гуляли. Играли в Медиане. Обычные гэйновские дела.

   А душа ее металась и мучилась, потому что надо было говорить с Марком, и реагировать как-то на него, и считать его мужем... А она была уже не она – а белая птица, и сердце у нее было одно на двоих с Кельмом.

   Так было до того момента, когда дети легли, и Марк закрыл двери в супружескую спальню. Ивик привычно скинула одежду. И вдруг, в этот-то момент ее скрутило.

   Здесь уже Кельм был ни при чем. Ведь ничего этого с Кельмом у нее не было. Однако же, так вышло, именно теперь – впервые в жизни – у нее было "это" с другим мужчиной, кроме Марка. Точнее говоря, с тремя. Если это можно так назвать. Ивик замерла. Собственная нагота вдруг стала ей омерзительна. Она быстро нырнула под одеяло, лежала, как застывшая ледяная статуя.

   В этом она не виновата, конечно... но что делать? Рассказывать это все Марку – немыслимо.Только пугать его, только расстраивать. Хорошо, синяки почти сошли. Марк обнял ее, а Ивик ничего не чувствовала, кроме внутренней паники. Марк пытался ее приласкать... наконец понял и спросил, что с ней. Ивик сказала, что просто что-то... нет настроения. Марк снова попробовал. Ивик ощутила себя виноватой – он-то здесь при чем? Он так долго ее ждал, а она... он же не отвечает за действия доршей. Она постаралась расслабиться. Постаралась ответить на ласки. Марк, видимо, решил, что все уже в порядке. Все было как обычно. Он не чувствовал, что Ивик сжимает зубы от боли – тело отзывалось болью, и ничего с этим сделать было нельзя. .

   Потом все вошло в колею.

   Она отогрелась, забыла все. Заставила себя забыть. Привыкла к Марку снова. Даже почти перестало быть больно. Дурацкая эта фантомная боль от уже заживших синяков и затянувшихся ран прошла. Все стало нормально, как раньше.

   Здесь был другой мир.

   Здесь только нежность, только тепло, здесь немыслимо даже подумать о той, другой жизни. Здесь хорошо, как в материнской утробе.

   И она смогла все забыть. И Кельма, и доршей. Она привыкла к Марку заново...

   Ивик смотрела, как Марк танцует с Ашен. Легкой, счастливой. Рядом с ней он казался смешным – невысокий, круглоголовый. Гэйны заметно отличались от представителей других каст, даже на вид. Сказывались постоянные тренировки. Дисциплина. Красивые , точные движения, прямая спина. А Марк смешно топтался на месте, и рубашка выбилась из штанов. Ивик ощущала к нему почти материнскую нежность.

   Марк выбрался из толпы и подсел к ней. Провел рукой по ее волосам, заглянул в глаза. И сразу перестал быть маленьким и смешным. Ивик не чувствовала его больше своим ребенком – скорее уж отец. Старший, любящий.

  – Ты что – чувствуешь себя плохо?

  – Нет, солнышко, не беспокойся... все в порядке.

   Он помолчал. Он всегда ей верил. Не расспрашивал, не уточнял, не лез. Иногда Ивик это удивляло – она бы почуяла, что здесь что-то не так. Она бы обязательно выспросила. Но Марк, возможно, не чувствует. Если она говорит "в порядке" – значит, действительно, все хорошо.

   Он обнял ее за плечи, прижался. Посидели молча, ощущая льющееся сквозь них тепло.

   Марк удовлетворенно вздохнул.

  – Эх... Ивик, я так счастлив! Ты даже не представляешь, как я счастлив! Господи, как хорошо-то... Ты здесь. Праздник. Все так вкусно. Все танцуют. Погода сегодня чудная такая. И ты... самая лучшая моя.

   Он действительно был счастлив. Если бы это было не так – Ивик ощутила бы.

   Она засмеялась.

  – Ты такой солнечный, Марк. Такой оптимист. Ты просто мудрый...

  – А, – он махнул рукой, – ну правда же? Солнышко светит. Ты рядом. Правда, чего еще надо-то?

  – Ваш пропуск, – сухо сказал Кельм, глядя на очередного посетителя редакции, грузного, высокого мужчину – тот сразу полез во внутренний карман пальто. Кельм подобрался и внимательно рассматривал посетителя, в который раз уже, сквозь полуопущенные веки. Изображая профессиональную бдительность, тщательно сверил лицо с фотографией...

   Этот немолодой не то литератор, не то журналист, частенько посещающий редакцию, давно был у него под наблюдением. А ведь не чистокровный дараец. Слишком широкий нос, и форма надбровных дуг – Кельм собаку съел на антропологических различиях. Но может быть полукровкой, несомненно.