Текст книги "Собрание сочиннений Яна Ларри. Том первый"

Автор книги: Ян Ларри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 36 страниц)

Стычка

Дорога круто повернула, и перед глазами появилась кузница.

– Что это, капелла? – спросил веселый локотенент, кивая головой в сторону выгона, где каруцы перегородили всю дорогу.

Боярин недовольно взглянул вперед и пробормотал:

– М-м… что-то наподобие… а впрочем – похоже, что кузница.

– Что?.. Ах да, знаю-знаю… Но вам не кажется, что людей здесь собралось больше, чем надо? Может, здесь произошло что-то чрезвычайное? Вы уверены, что пейзане не сделают здесь никакой пакости?

Локотенент забеспокоился и заерзал, испуганно поглядывая по сторонам.

– Мне кажется, что тут есть нечто подозрительное. Может, мы придержим лошадей?

– Да зачем? Наш район спокойный, – ответил боярин.

Локотенент пожал плечами.

Но лошади побежали быстрее, чувствуя, что дом совсем недалеко. Экипаж несся мимо кузницы. Боярин Дука снова крикнул вознице, чтобы тот погонял лошадей, а сам искоса посматривал на плугурулов, молча снимавших шляпы перед почтенными господами.

Возница стегнул лошадей, поднял локти и, втянув голову в плечи, пронзительно свистнул. Пристяжная нервно дернула задом, подобрала толстый круп и испуганно рванула экипаж в сторону. От этого боярин и локотенент чуть не вылетели на дорогу.

– Дурак! – воскликнул Дука. Он быстро схватил вожжи из рук растерянного возницы, пытаясь остановить лошадей, несущихся вскачь. Экипаж снова дернулся, и боярин упал на дно экипажа, потянув поводья в сторону. Под рессорами что-то хрустнуло. Подпрыгнув пару раз, экипаж тяжело накренился на правый бок. Из разбитого колеса посыпались на землю сломанные спицы.

Лошади, запутавшись в постромках, испуганно протянули экипаж еще немного и встали. Но коренной ударил задом по коробу, встал на дыбы и поднял за собой пристяжную.

– Держите лошадей, – закричал Богач, падая на землю. – Держите лошадей, подлецы.

К экипажу подбежало несколько молдаван. Сильные руки черных плугурулов поймали лошадей. Лошади встали.

– Что такое… Что случилось… В чем дело? – забормотал по-французски красивый локотенент, поднимаясь с земли и глядя испуганными глазами на молдаван, схвативших лошадей.

Дука взбесился от злости.

– Мразь! Негодяи! – орал боярин, размахивая стеком. – Хамы, хамы чертовы… Это чья каруца?

– Прос…

– Молчать… Чья каруца? Шляпы долой, когда с боярином говорите… Прочь шляпу, мразь!

Разгневанный Дука, не давая плугурулу прийти в себя, размахнулся стеком и сбил с головы молдаванина широкополую шляпу. Плугурул был виновен в том, что его каруца оказалась причиной катастрофы.

– Где кузнец? – угрюмо спросил Дука.

Несколько человек быстро принялись кричать:

– Эй, эй… Кузнеца боярину… Степан, боярин зовет!

К господину спокойно подошел высокий кузнец и молча остановился перед ним.

– Ты кузнец?

– Да.

– Вот это сумеешь починить за час?

– Хорошо… Но это будет стоить боярину двести пятьдесят лей[52]52
  Лея – румынская денежная единица. До войны – 37 ¹/₂ копейки, а теперь – 1 ¹/₂ коп.


[Закрыть].

– Что? Молчать! – закричал боярин, размахивая стеком, и вдруг умолк.

Прямо в боярские глаза гневно глядели глаза Степана. В лицо боярина смотрело что-то жуткое и холодное.

Снова отвернулся боярин и уже спокойно прошипел:

– Бунэ[53]53
  Бунэ – хорошо.


[Закрыть].

– Может, боярин прикажет подтащить экипаж к кузнице? – спросил Степан.

Дука повернулся к плугурулам, толпой стоявшим у тына, и величественно-строго крикнул, чтобы тянули экипаж. Молдаване медленно подошли.

…Через несколько минут весело захлопали пробки и в звонкие стаканы полилось благоухающее, темно-кровавое вино. На ярком ковре лежали светло-белые салфетки, а на них – тяжелые, зеленые, сочные гроздья винограда и бледно-розовая ветчина.

– Прекрасный завтрак, чудесно! – забормотал локотенент, уже успевший выпить несколько чарок.

– Да, прекрасный.

Локотенент смотрел куда-то в сторону и вдруг произнес:

– Вам тоже нравится? Прекрасно, необыкновенно!

– Кто? – удивленно спросил боярин.

– А вон та женщина, что стоит у плетня, – Мунтян внимательно, не отводя глаз, смотрел вперед.

Боярин, придерживая живот, громко захохотал. И в самом деле – локотенент и здесь сумел найти женщину. Но локотенент заерзал, заволновался, пристально всматриваясь в молодую женщину, что стояла возле тына. Он спросил боярина, не может ли тот подозвать ее сюда.

Тот скривился, но, повернув голову к тыну, крикнул:

– Ге! Венан коч[54]54
  Ге! Венан коч! – Эй, иди-ка сюда!


[Закрыть]!

– Вы меня зовете? – удивилась женщина.

– Да, да, тебя, моя дорогая.

Молодая женщина удивленно повела плечами, оглянулась растерянно и потихоньку пошла к боярину.

– Ближе! – крикнул боярин.

Женщина сделала еще два шага.

Теперь и боярин увидел, какая красивая эта фурмоза, с тонкими чертами смуглого лица и с большими теплыми глазами.

– Как тебя зовут?

Женщина вскинула длинные ресницы, взглянула в жадно распахнутые глаза локотенента и тихо бросила:

– Стеха.

Но локотенент горячим взором смотрел на молодую женщину, пожирал ее глазами и уже просил боярина спросить у нее, что такое всемогущая любовь. Боярин точно так же ответил ему по-французски:

– Не будьте наивным. Эти люди понимают любовь иначе. Если вы дадите ей пару сот лей, она в течение часа познакомит вас со всеми любовными утехами.

– Так, так. А как вы думаете, она пьет вино или нет?

– Что?

– Я хочу угостить ее стаканом вина.

– Друг мой, безусловно, это дело ваше, но я предупреждаю вас, что вы тогда от нее не отцепитесь.

– Но я хочу.

Боярин повернулся к женщине и сказал:

– Домнуле офицер позволяет тебе выпить стакан вина.

Стеха качнула головой и отступила назад.

– Я благодарю домнуле офицера, но пить вино я не буду. Я не пью.

Локотенент заинтересованно вытянул шею.

– Что она говорит?

– Она говорит, что пьет только шампанское и в более уважаемом обществе, нежели наше, – раздраженно произнес боярин.

– Вы шутите, уважаемый друг… Но почему она не хочет?

Дука пренебрежительно взглянул и ответил, что он этого знать не может – почему не пьет вина эта фея папушоя.

Локотенент вскинул брови и сладким голосом произнес:

– Тогда она выпьет из моих рук.

Он взял стакан вина в руки и подошел к Стехе. Принялся упрашивать ее, чтобы она выпила, но он говорил на французском языке, которого Стеха не понимала. Локотенент нервозно крикнул:

– Ну, скажите вы ей!

– Пей, когда офицер подает, – гневно крикнул Дука.

– Но… я уже говорила боярину, что не буду… И позвольте мне уйти, – Стехе не терпелось уйти от них подальше.

– Что она говорит? – спросил локотенент.

И вдруг в голове боярина мелькнула необычайно веселая мысль. Сдерживаясь от внутреннего смеха, он ответил:

– Она говорит, что стыдно такому прекрасному офицеру предлагать ей вино, когда она желает поцелуя.

– Нет, вы взаправду? – самодовольно улыбнулся локотенент.

– Правда…

– Позвольте мне уйти! – упрямо и настойчиво обратилась к ним Стеха.

Дука весело засмеялся:

– Она недоумевает, почему вы ее не целуете!

– А скажите, это правда?.. Вы не шутите?

– Да чего вы с ней манерничаете, с этой канальей в юбке? Берите ее, пока она вас не взяла!

Мунтян подошел к Стехе и обнял ее за талию. Она испуганно отступила и убрала руку локотенента.

– Чего он хочет, этот домнуле офицер? Я не девушка… У меня муж. Я не понимаю его слов… Скажите ему, домнуле.

– Ого, она уже просит деньги…

Дука ржал, ползая от смеха и от выдуманной им игры. Даже перевернул стакан с вином на светло-белые скатерти.

Локотенент что-то забормотал, поспешно вытащил деньги и принялся совать их удивленной Стехе.

Боярин заливался от смеха и, упав на ковер, мотал ногами и весело ржал.

– Теперь делай что хочешь.

Степан видел барские игры, но, не замечая ничего дурного, работал спокойно, искоса поглядывая в ту сторону. Плугурулы мрачно поглядывали, так, что если бы локотенент видел их взгляды, он наверняка не трогал бы молодую женщину.

Но Мунтян ничего не видел. Поймав потными руками шею Стехи, которая пыталась вырваться и яростно сопротивлялась, локотенент целовал ее лицо, желая добраться до ее вишнево-красных губ, туго налитых кровью.

Тогда Степан не выдержал. Бросил работу, тихо подошел к Мунтяну и спокойно произнес:

– Бросьте, домнуле.

Этот было спокойствие перед грозой. Потому что у Степана в груди кипело.

– Нехорошо боярину приставать к женщине простого плугурула.

Мунтян, весь красный, с встопорщенными волосами, посмотрел на кузнеца, мешавшего ему забавляться, и нервно повернулся к боярину.

– Чего ему надо?

– Он говорит, мой друг, что вы осел…

– Что-о?

Мунтян покраснел.

– Спросите у него.

Мунтян крикнул кузнецу по-французски. Тот посмотрел на локотенента и, взяв Стеху за плечи, спокойно произнес:

– Я не понимаю, что вы говорите.

– Что он сказал?

– Он уверяет, будто все офицеры сволочи и мразь.

Мунтян бешено завизжал, наступая на Степана. Он кричал ему о том, что тот не смеет так говорить. Но Степану было непонятно, почему офицер волновался и размахивал перед его лицом стеком.

– Это моя женщина, поэтому я и вступаюсь за нее, – хмуро отвечал Степан на гневливые выкрики Мунтяна. Боярин неожиданно и раздраженно закричал, чтобы Мунтян бил кузнеца, потому что тот оскорбляет офицера. И, драматично взмахнув рукой, локотенент бросился бить Степана по лицу стеком. Стек свистел в воздухе.

Степан оттолкнул Стеху в сторону и встал перед офицером, грозный и огромный. Что-то прохрипел и, забыв обо всем, рванул локотенента за грудки, бросив его на землю и подняв офицерским телом облако пыли.

Но худенький локотенент, уже пьяный, быстро вскочил на ноги и снова ударил кузнеца стеком по лицу. В тот же миг, как подброшенный, он взлетел вверх. Не успел никто и глазом моргнуть, как Степан уже сидел верхом на красивом локотененте, молотя офицерскую спину здоровенными кулаками.

Испуганный Дука беспомощно заметался между каруцами.

– Вяжите его, вяжите… Хватайте его!

Он перепугано орал и танцевал вокруг Степана и локотенента. Плугурулы, к которым обращался боярин, вместо того, чтобы поспешить спасать офицера, бросились к своим каруцам, подобрали вожжи и погнали лошадей во все стороны.

Дука совсем растерялся. Но вот он схватил своими жирными пальцами шею Степана и принялся душить его изо всех сил. Стеха подбежала и взволнованно схватила боярина за рукав, пытаясь оторвать его от мужа. Она просила, чтобы боярин отпустил Степана.

– Пошла прочь, гадюка!

И боярин так сильно ударил Стеху в грудь, что она, даже не крикнув, камнем упала на землю. Боярин принялся звать на помощь. Выкрикивал глубоким хриплым голосом, чтобы бежали спасать офицера.

И вот уже к ним мчались трое жандармов, держа сбоку сабли и ругаясь на всю улицу.

– Большевик!

Так крикнул боярин жандарма и указал на Степана. Жандары мигом схватили кузнеца и скрутили ему руки за спиной ремешком.

– Попался, сволочь, а ну, покажи свою морду!

Они радовались тому, что поймали преступника, и, увидев покрасневшее от натуги лицо Степана, оба удивленно забормотали:

– Ага… Кузнец Македон? Ну, брат, тебя нам и надо, давно уже следили за тобой.

Один жандарм повернулся к Мунтяну и козырнул:

– Давно уже мы заметили, домнуле локотенент, что он связан с большевиками… Попался-таки.

А локотенент, вытерев запыленное лицо, визгливо пищал:

– В тюрьму его… В тюрьму немедленно!

– Ступай вперед… Ну?

Степан опустил лохматую голову, мутным взглядом посмотрел на неподвижно лежащую Стеху и, скрипнув зубами, пошел по дороге, тяжело переступая непослушными ногами.

Сигуранца

Степана привели в Сигуранцу, где жандармы отрекомендовали его как большевика. Они рассказали, что из его рук только что вырвали домнуле локотенента.

Плутоньер, прищурив глаз, произнес:

– Тэк-с. А ну, подойди-ка сюда поближе!

– Меня офицер первым уда…

– Молчать!

Плутоньер подскочил к Степану и с размаху ударил его в зубы. Степан только и успел спросить, за что его бьют, но плутоньер снова размахнулся и вновь ударил кузнеца, на этот раз угодив Степану в нос.

Сзади заскрипели двери, и в темную комнату сигуранцы вошли боярин и Мунтян. Серый свет из грязного окна бросил смутные тени на разгневанное лицо боярина и свирепое лицо Мунтяна.

– За что? – подскочил Дука. – Ах ты, падаль, в тюрьму его! Сейчас же в тюрьму, ишь, мразь!

– Успокойтесь, – вежливо обратился плутоньер, – прошу сесть и рассказать, в чем дело.

Боярин, указав на Мунтяна, произнес:

– Со мной офицер.

– Прошу прощения, извините, пожалуйста.

Плутоньер заметался по комнате, схватил стул и, предупредительно согнувшись, усадив локотенента.

– Вы сильно пострадали, домнуле локотенент?

Мунтян, не поняв вопроса, кивнул головой и прошипел сквозь зубы по-французски:

– Да, да, очень приятно.

Начали допрашивать. Боярин Дука, пошатываясь, спокойным голосом рассказывал плутоньеру, который записывал эти показания в протокол.

–..тогда мы сели в тени и начали завтракать. В это время какая-то неизвестная женщина подошла к локотененту и попросила стакан вина. Локотенент, разумеется, налил ей вина – разве нам жалко? Да… Налил вина, она выпила и попросила дать еще стаканчик для ее мужа, вот для этого самого уважаемого кузнеца. Но, к большому сожалению, вина уже не было и нам пришлось отказать ей. Тогда этот уважаемый человек, или кто он там такой, я его не знаю, подскочил к нам, начал кричать, что мы, буржуазия, жалеем стакан вина и что нас скоро порежет большевистское войско. Ясно, что человек глупости говорил, потому что дурак никогда не говорит умных слов, поэтому мы и эти глупости пропустили мимо ушей… Он еще что-то кричал, я и не помню уже всего, а потом начал оскорблять имя короля. Тогда домнуле локотенент, не выдержав такой подлости, ударил этого…

– Ложь! – крикнул кузнец и в том выкрике были смертная печаль и невыразимая боль.

– Молчать!

– Вранье!

Кузнец бросился тяжелым телом к столу, словно огромная разъяренная птица.

– Врет боярин… Они приставали к моей женщине, они…

– Молчать!

Разъяренный плутоньер, схватив со стола нагайку, принялся осыпать Степана частыми, сильными ударами. Боярин удовлетворенно качал головой и подзадоривающе хрипел:

– Так, так. Большевизм из таких субъектов надо выбивать нагайками.

– Господа, – забился кузнец, – да как же так можно? Да люди же были… Разве…

– Поговори еще, поговори у меня. Я тебе дам!

Широко открытыми удивленными глазами Степан долго смотрел, не отрываясь, на боярина, плутоньера и жандармов. Долго рассматривал синеватые пятна на грубой скатерти стола и вдруг почувствовал, как из глубины его существа горячей волной потянулись к горлу глухие рыдания. Упал Степан на пол, охватил руками огромную голову и замер.

Было ему так тяжело, словно грудь его разбили дубинами, а в глотку засунули кусок ржавой подковы.

Степан содрогнулся.

В опустошенное сердце, как звонкий колокол, ударила железным языком невыносимо кипящая ненависть.

По дороге в Кишиневскую тюрьму

Синие ветры тянут шелковые полотнища облаков, нежно-нежно овевают лицо, шелестят в безграничных кукурузных полях быстрой, далекой грустью. Ветры шевелят тяжелую зеленую шапку одинокого дерева и вздымают тонкую пыль. Несутся тихие ветерки над дорогой, нагоняют пыльные холмики, ласкают исхудавшие лица арестантов, бредущих в Кишиневскую тюрьму.

Днем густые толпы людей, окруженные крепкой охраной румынских жандармов, потихоньку идут по пыльной дороге, кутаются в облака желтой пыли, идут от села к селу, с трудом передвигая ноги, от этапа к этапу, вырастая с каждой ночевкой, увеличиваясь до размеров корпуса арестантов. Сегодня после ночевки в Калараше к арестованным присоединили рабочих с рудников Семиградья.

Невеселые лица у арестованных, медленные движения у людей, хмуро идущих через села и хутора в Кишиневскую тюрьму. И думы у всех такие же унылые и тяжелые, как и у кузнеца из Уникитешт – Степана Македона. Опустив голову, Степан погрузился в свои невеселые думы, не замечая тех, кто шел с ним рядом. Не замечал он, что женщины каждого села провожают толпу арестованных грустными взглядами. Не видит Степан тех рук, которые протягивают им мамалыгу, брынзу и сало. Все это дают им сердечные молдаванки. Лишь изредка, подняв голову и встретив суровый взгляд плугурула, что идет пока еще свободно ему навстречу, задумается о чем-то Степан и снова опустит голову еще ниже. А спроси, о чем же думал Степан, так, пожалуй, и сам он не ответил бы на этот вопрос. Совсем пусто в душе, пусто в сердце и пусто в голове.

Думает он про Стеху, что она будет делать без него. Куда денется? Ах, как болит голова… Это в сигуранце тщедушный жандарм бил его каблуком по голове.

– Не хочу! – неожиданно воскликнул Степан.

На него устало взглянули измученные лица и так же устало отвернулись.

У этих людей тоже немало горя, наверное, горя у них больше, чем зерен в этих кукурузных полях.

Почему не захотели слушать его, почему не выслушали правду? Снова неожиданно, он невольно громко воскликнул.

– Почему?

– Эй, ты, – лениво обратился к нему жандарм, – крикнешь еще раз, так я тебе… гляди!

Степан, опустив большую голову, пошел быстрее.

Долго смотрел на Степана молодой рабочий, что шел рядом с ним, долго изучал крупную фигуру кузнеца, придавленного непомерной тяжестью горя, и в конце концов подошел ближе.

– Что, трудно? – тихонько спросил рабочий и прикоснулся рукой к плечу Степана.

– А? Что? – и, подумав, ответил: – Нет…

– Значит, доволен? – улыбнулся рабочий.

Степан удивленно посмотрел в лицо рабочему и покачал головой:

– Ничего у меня нет…

– Где?

– Здесь…

Кузнец ударил себя кулаком в грудь.

– Надо, чтобы было, – прошептал рабочий. – Если ничего нет, значит, смерть. А надо жить, слышишь? Надо жить!

Степан посмотрел ему в лицо и, покачав головой, снова равнодушно сказал, что у него все в груди опустело. Так, понемногу, он начал разговаривать с рабочим. Тот говорил, что он, такой большой и сильный, не имеет права так безнадежно смотреть на ситуацию. Он живет не для себя. И жить надо не для себя. Надо жить для всех, кому плохо. Не только они вдвоем – много людей, миллионы людей страдают. Но всем надо жить и всем бороться.

Рабочий спросил, за что взяли Степана.

– Офицера бил.

– О-го-го – молодец! Как же это вышло? Да ты расскажи, я не следователь и не шпик. Можешь говорить… Ну, или как хочешь… Я только знаю, что вот расскажет о своем человек – да и станет в нем горя наполовину меньше. А если горе хоронить в себе, тогда оно растет.

Поначалу неохотно начал свой рассказ Степан, а дальше уже слово за словом рассказывал кузнец о боярской правде, и слова кипели, как горючая смола. Но рабочий не удивился, видимо, слыхал еще и не такие рассказы.

– Да, да… Обычная история. Таких много случается. А вот что со мной случилось недели две назад.

И низенький рабочий начал бойко рассказывать, за что его забрали. Все произошло из-за работы. Работал он на руднике. Безусловно, работать надо – против этого он не протестует. Но ведь надо еще и жить. Вот из-за жизни все это и получилось. По шестнадцать часов заставляли работать. Получается, на жизнь ничего не оставляли. А это же не работа, а каторга – хуже смерти такая жизнь. Ну, вот они и начали требовать лучшего. Да так усердно начали требовать, что начальство обиделось и быстренько пригласило полицаев, чтобы они поправили дело. Пригнали жандармов. Расспрашивать начали, чего мол, хотят, и сказали, чтобы выбрали делегацию и послали. Выбрали его. А если уж выбрали, то не откажешься. Пошла делегация в контору и начала переговоры. Говорили там, говорили, да только начал этот самый рабочий доказывать управителю, что и они такие же люди, как и он. А тот говорит, мол, кому не нравится, может увольняться. А куда пойдешь? Тут уже дело дошло до ругани.

От имени всей делегации говорил этот рабочий. За это ему и досталось, когда инженер встал и крикнул, что он большевик. Вот такие приключения. А из разговора в итоге вышло то, что теперь идет он в Кишиневскую тюрьму.

Рабочий покачал головой и спросил Степана:

– Ну, как, нравятся тебе приключения?

Стиснув зубы, глухо ответил Степан:

– Нравятся.

– Вот и хорошо – значит, познакомимся. Как же тебя зовут?

– Степаном. Степан Македон.

– А меня просто Аржоняну.

Аржоняну протянул руку кузнецу, и они крепко пожали друг другу руки.

Вдалеке на печальном фоне вечернего неба появились желтые приземистые бараки этапа. Дорога пошла вниз, идти стало легче, арестованные начали идти быстрее. Жандармы засуетились.

– Не отставать, встать по четыре.

– Это последний, – кивнул головой Аржоняну на бараки и, незаметно взглянув на Степана, добавил: – И последний день под небом… Тюрьма скоро. Завтра посадят в герло[55]55
  Герло – камера-яма в румынских тюрьмах, куда сразу сажают арестованных.


[Закрыть]. А из герла одна дороженька, друг мой, эх, жизнь распроклятая!

– Что же, надо сидеть, ничего не поделаешь, – мрачно проговорил Степан, сведя густые брови.

– Выходит, что тебе все равно, – тюрьма так тюрьма, свобода так свобода?

– О чем это ты?

– Да все о том же самом, – наверное, тебе хочется в тюрьме сидеть?

– Так же хочется, как и тебе.

Аржоняну подмигнул и повел плечом:

– Друг мой, мне совсем не хочется… А если бы у меня были твои плечи, так и не сидел бы.

Кузнец напряженно прошептал, схватив Аржоняну за плечо:

– Бежать?

– А ты как думал? Будем ждать, пока посадят в герло?

Степан испуганно оглянулся на стражей и, наклонившись еще ниже, спросил:

– А если поймают?

– Тогда… хуже будет… Да только не поймают. План у меня… Хороший план… Скажи только, ты очень сильный?

Кузнец напряг мышцы под рубашкой на руке, отчего рукав едва не треснул.

– Ого!

– С двумя справишься?

– Конечно!

– Чтоб только не крикнули, сможешь?

Степан улыбнулся в ответ, раздувая широкие ноздри:

– У меня и не пикнут!

– Они будут с ружьями, слышишь?

– Все равно.

– Ну, говори – согласен или нет?

Кузнец опустил глаза:

– Бунэ… Говори план.

Аржоняну подошел вплотную и, горячо дыша в лицо Степану, поспешно зашептал ему на ухо свой чертовски хороший план, как сбежать. И по мере того, как говорил Аржоняну, лицо кузнеца светлело, губы сошлись в тонкую железную пластинку, а ноздри, словно кузнечные мехи, широко раздувались, с силой втягивая холодный воздух.

Степан резко выпрямился. Горящие глаза вспыхнули огнями радости и свободы, мышцы заиграли под полотняной рубашкой.

– Эй, подтянись! – закричали жандармы. Но этот крик уже не ударил по сердцу болью, теперь он освободил крылья великой силы, забившейся в груди Степана.

К последнему этапу он шел с радостной надеждой.