Текст книги "Юлька в стране Витасофии (сборник)"

Автор книги: Вячеслав Килеса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

Глянув на задумавшуюся Юльку, Фауст негромко проговорил:

– Однажды судьба выдергивает нас из мелочных дел, составляющих наше сегодня, и бросает в водоворот испытаний, к которым мы не готовы. Но без этих испытаний не состоится взросление души и поиск смысла жизни.

– Я иду! – твердо сказала Юлька и направилась к выходу.

Фауст молча склонился в поклоне. И, удаляясь от красно-коричневого камня, Юлька еще долго ощущала на себе взгляд одного из интереснейших личностей прошлых столетий, и думала о том, что эта встреча почти примирила ее с ситуацией, где она, переполненная страхом, вынуждена брести по белым кирпичам, готовая к любой неожиданности.

В сторону от дороги убегали тропинки; Юлька заглядывалась на них, но, помня наставления Фауста об осторожности, никуда не сворачивала. Птицы пели вокруг, с ветки на ветку перепархивая, и было это настолько красиво, что у Юльки даже настроение улучшилось, и тоже полетать захотелось.

«Фауст такой умный! – размышляла Юлька, шагая по белым кирпичам.

– Приятно, наверное, чувствовать себя умной! Мне столько знаний никогда не приобрести, как бы ни старалась!».

Сидевший на обочине дороги черный пудель Юльке понравился сразу.

Приветливо махая хвостом, пудель весело посматривал на Юльку, а когда девушка поравнялась с ним, пристроился рядом, явно набиваясь в попутчики.

– Где твои хозяева? – спросила Юлька, радуясь неожиданному напарнику. – Такая симпатичная собачка не может быть бездомной.

Пудель радостно взвизгнул, объясняя, что если раньше он и был бесхозный, то теперь, с появлением Юльки, эта неприятность устранена.

– Ладно, пойдем вместе, – согласилась Юлька.

Как здорово, когда в пути есть с кем поговорить: даже если в ответ ничего, кроме тявканья, не услышишь! Юлька поделилась с Чернышом – как она назвала пуделя – своими проблемами, пообещала в ближайшем селе купить мясную косточку и позаботиться о счастливом собачьем будущем.

Черныш одобрительно полаивал и то и дело забегал вперед, исследуя окрестности на предмет обнаружения ловушек и диверсантов.

Отходившая влево от Белой дороги серая полоса асфальта так сильно напомнила Юльке улицы ее родного города, что она остановилась, – тем более что Черныш, призывно лая, свернул на новую дорогу.

«А вдруг Фауст ошибается, – мелькнула у Юльки мысль. – И этот путь приведет меня домой!».

Решительно тряхнув головой, Юлька отправилась вслед за Чернышом.

Вначале послышалась музыка – нежная, ненавязчивая, – потом асфальт уперся в приоткрытые ажурные ворота, за которыми виднелся усыпанный клумбами с цветами огромный двор и красивое двухэтажное здание с крыльцом, выстроенное в стиле рококо. Устремившийся вперед Черныш, оглушительно лая, помчался через двор к крыльцу.

«Наверное, его хозяева здесь живут» – решила Юлька, глядя, как, открыв лапой дверь, пудель исчезает в здании. Пройдя через ворота, Юлька пересекла двор и нерешительно постучала в дверь.

– Входите! – послышался мужской голос.

Толкнув дверь, Юлька оказалась в обширном вестибюле, посередине которого стоял, глядя на Юльку, высокий человек во фраке. Резкие угловатые черты лица, острый нос, скулы, бородка-эспаньолка показались Юльке смутно знакомыми; смущенно поздоровавшись, она спросила:

– К вам моя собака забежала: не видели?

– Нет, – качнул головой незнакомец. – Но это не имеет значения: вы приглашены.

– Куда? – опешила Юлька.

– У нас сегодня бал, – объяснил незнакомец. – А на балу обязательно должна быть гостья, о которой ничего не известно. Прошу в дом: отдохнете пока в своих покоях.

– А Черныш… – начала говорить Юлька, но незнакомец махнул рукой:

– Не волнуйтесь: его найдут и накормят.

Подхватив Юльку под руку, незнакомец повел ее по широкой лестнице на второй этаж и, заведя в комнату, освещенную льющимися через большое окно солнечными лучами, перепоручил заботам молоденькой горничной.

Приняв ванну, уставшая от дороги Юлька забралась в кровать, поправила висевший на шее Медальон Времени – она решила не снимать его в любой ситуации, – и незаметно заснула.

Проснувшись, Юлька не сразу поняла, где находится. Незнакомая комната, красивая, явно богатая обстановка, предзакатные лучи солнца… Ах, да: Черныш, незнакомец и… У Юльки перехватило дыхание: приглашение на бал… Настоящий, как в кинофильмах…Юлька представила себя танцующей в шикарном платье, – и вспомнила про свой джинсовый костюм. «Вот так и бьются воздушные корабли о скалы действительности!» – грустно подумала Юлька, решив, что ограничится на балу ролью подсматривающей из-за кулис зрительницы.

Словно услышав Юлькины размышления, в дверь деликатно постучали.

Вошли две горничные. Первая несла на вытянутых руках роскошное платье, вторая – дамские перчатки, туфельки и жемчужное ожерелье.

– Вас приглашают в зал! – сообщила одна из горничных. – Прибыл оркестр: бал начинается.

Из распахнувшейся двери до Юльки донесся нежный звук флейты. …Через полчаса, одетая с помощью горничных в бальный наряд, Юлька была проведена мажордомом в громадный зал, где плыли в звуках венского вальса нарядные танцующие пары. Подбежавший к Юльке юноша в мундире юнкера склонился в полупоклоне – и Юлька понеслась в чарующих звуках музыки. «Если это сон – мелькнула мысль – то пусть он продлиться подольше».

Менялись кавалеры, а Юлька продолжала кружиться в вихре танца.

Даже на школьных вечерах она не чувствовала себя такой счастливой, как здесь, с незнакомыми, хотя и весьма симпатичными людьми.

Бросая взгляды по сторонам, Юлька обратила внимание, что хозяин дома не танцевал. Сидя с равнодушным видом в кресле, он кивал головой проходившим мимо гостям, иногда улыбался, отвечая на реверансы дам и – почувствовала Юлька – внимательно за ней наблюдал.

«Ему что-то от меня надо, – поняла Юлька. – И попала я сюда не случайно».

Воспользовавшись перерывом в музыке, она извинилась перед очередным партнером и направилась к незнакомцу.

– Благодарю за приятный вечер, – сказала Юлька, склонившись перед незнакомцем в полупоклоне. – Вы позволите у вас переночевать?

– Конечно! – ответил незнакомец. – Я даже предлагаю остаться здесь надолго. Как вы относитесь к катанию на лошадях, купанию в горном озере, прогулкам в сосновом бору?

– Положительно, – ответила Юлька. – Но принять ваше предложение не могу: утром мне придется уйти.

– Зачем вам чужая ноша? – неожиданно спросил незнакомец. – Отдайте Медальон Времени мне.

Юлька вздохнула: почему-то она ждала именно этих слов.

– Вы очень любезны, – мягко произнесла Юлька. – Предпочту вас не затруднять.

– Бывают обстоятельства, – поманив пальцем пробегавшего мимо лакея, незнакомец взял с подноса бокал с шампанским и медленно отпил глоток, – вынуждающие человека делать то, что не хочется.

– Вы имеете в виду насилие? – стараясь казаться невозмутимой, спросила Юлька. Ей стало страшно; она поняла, что попала в беду.

– Или созерцание насилия, применяемого к другим, – допив шампанское, незнакомец поставил бокал на поднос и отослал лакея прочь. – Вы попали в войну, где ни одна из сторон не является вашим союзником. Вас бросили сюда жертвой, – и я единственный, кто способен в обмен на медальон вернуть вас домой.

Юлька заколебалась; ее рука потянулась вверх, готовая снять медальон.

– Не будьте столь доверчивы! – внезапно раздался голос. – Вас обманывают.

Юлька обернулась: за ее спиной стояли темноволосый, с острым носом и со свешивающимся на лоб клоком волос мужчина примерно тридцати восьми лет и красивая, чуть косящая на один глаз тридцатилетняя женщина с букетом мимозы в руках.

– Время злодейских дел – полночь, Мефистофель, – обращаясь к хозяину дома, резко проговорил мужчина. – Несолидно браконьерничать!

– Вам-то что за забота, Мастер?! – несколько смущенно огрызнулся хозяин дома.

«Значит, это и есть Мефистофель! – молча ахнула Юлька. – А Мастер…

Неужели это те самые булгаковские влюбленные: Мастер и Маргарита?»^[15] – Когда видишь, как уничтожают беззащитного, – трудно удержаться, – медленно произнес Мастер. – Если злу не ставить преграду – оно потечет потоком.

– Ну и что?! – хмыкнул Мефистофель. – Зло – двигатель истории. Войны, катастрофы, болезни меняют историю, превращают средние века в новые.

Там, где нет зла, добро спит. Прогресс – это способы защиты от зла, придуманные люди. И чем больше зла – тем яростнее и плодотворнее вынужден прогресс защищать свои позиции.

– Интересно, сколько идей сгорело с Александрийской библиотекой^[16]? – спросил Мастер. – А сколько изобретателей и ученых, не успевших обнародовать результаты своих изысканий, погибло от меча солдата или невежественного приговора инквизиции? Не сосчитать этапов цивилизации, потерянных в битвах самолюбивых полководцев и содроганиях земной коры.

Если бы не происки зла, люди сейчас гуляли в саду, выращенном на Марсе.

– Не люди, а мягкотелые, не способные к сопротивлению существа: легкая добыча для галактических полчищ, – усмехнулся Мефистофель. – Или вы воображаете себя единственными во Вселенной? Только борьба создает характер, выковывает воинов и первопроходцев, – и для многих является счастьем. Лишь одиночкам нужны мудрые, но равнодушные книги, – большинство предпочитает веселье незатейливых плотских утех.

– Хватит спорить, – махнул рукой Мастер. – Я беру девушку с собой.

Мефистофель привстал, его глаза злобно блеснули. Несколько секунд он и Мастер смотрели друг на друга, потом Мефистофель опустился в кресло и небрежно бросил:

– Забирай! Я дождусь своего времени.

Подхватив перепуганную Юльку под руку, Мастер, огибая танцующие пары, повел ее прочь; вслед за ними поспешила женщина, сунув мимозы грустившей у стены даме.

– Подождите! – остановилась Юлька. – Мне нужно переодеться. И найти Черныша: это мой пудель, не хочу его здесь оставлять.

– Пудель? Черного цвета? – переспросил Мастер.

– Да.

– Забудь о нем: это одна из личин Мефистофеля. А одежда тебе нужна.

Где твоя комната?

Минут через двадцать переодетая в джинсовый костюм и кеды Юлька вслед за Мастером и Маргаритой выходила из ажурных ворот. Пройдя метров десять по серой полосе асфальта, Мастер и Маргарита свернули на узкую, незаметную тропинку.

– У нас неподалеку собственный домик, – обернувшись к Юльке, сказала Маргарита. – Побудешь у нас до утра: потом Мастер выведет тебя к Белой дороге.

Нарождающиеся сумерки красили небо в темно-синий цвет. Озабоченно поглядывая по сторонам, Мастер ускорил шаги:

– От Мефистофеля можно ожидать любой подлости: даже в Витасофии хватает существ, готовых ему услужить, – пояснила Маргарита, беря Юльку за руку.

В кустах неподалеку раздался волчий вой; вздрогнув, Юлька прижалась к Маргарите. Быстро сунув руку в висевшую на плече сумку, Маргарита вынула горсть засушенной травы, что-то прошептала и, поднеся ладонь ко рту, сдула траву в направлении кустов. Вой прекратился.

– Вот так-то! – удовлетворенно воскликнула Маргарита. И, обращаясь к Юльке, сказала:

– Не бойся: надо мной и Мастером власть Мефистофеля потеряна, а к тебе его не подпустит Медальон Времени. Поэтому все Мефистофельские угрозы: воздействие на сознание.

«Легко вам говорить, – подумала Юлька, слушая Маргариту. – Ваша судьба определена, а с моей ничего не известно».

Домик, где жили Мастер и Маргарита, стоял на берегу небольшого озера.

– Как красиво! – восхитилась Юлька, рассматривая сверкавшее сквозь темноту водное зеркало.

– Очень! – кивнула головой Маргарита. – Это порой единственное, что примиряет меня с нашим растительным существованием.

Уловив растерянный Юлькин взгляд, Маргарита мягко произнесла:

– Я и Мастер – неудачники. В земном существовании мы потерпели поражение – и сейчас стоим в стороне, глядя на текущий рядом поток событий.

– Но с вами любовь, – возразила Юлька. – Взаимная любовь – это так много.

– Особенно для женщины, – согласилась Маргарита. – Холодными осенними вечерами, когда Мастера охватывает тоска по недостигнутым вершинам, я, словно шалью, окутываю его своей любовью, – и она согревает нас, помогая дожить до рассвета.

Маргарита помолчала, потом добавила:

– Затем приходит день… Такой же, как много лет назад. Разучившийся спрашивать и не умеющий отвечать. Уговаривающий заплыть на середину озера и там остаться… И тогда Мастер успокаивает меня и спасает от карьеры русалки.

Отперев дверной замок, Мастер отвел Юльку в ее спальню, показал, где лежит постельное белье, и пригласил на вечернее чаепитие, от которого уставшая и натерпевшаяся страху Юлька отказалась. Лежа в постели, она долго вспоминала родителей, свою комнатку, друзей, – и это было таким далеким, что хотелось плакать.

Ночью Юлька проснулась: почудилось, что кто-то ее зовет. Встав с постели, она подошла к окну, глянула на подступающий к забору ночной лес и вздрогнула: освещенный луной, возле березы стоял Мефистофель. Заметив в окне Юлькин силуэт, Мефистофель махнул рукой, приглашая Юльку к себе. Со стучащим от страха сердцем Юлька нырнула в постель и закуталась с головой в одеяло, – и долго лежала, ожидая чего-то страшного…

Утро всегда обещает; улыбнувшись бегающим по комнате лучам солнца, Юлька вскочила с постели, умылась, оделась и спустилась в столовую, где ее встретили Мастер и Маргарита. Чаепитие, прощание с Маргаритой, последний взгляд на покрытое легкой дымкой озеро, – и Мастер ведет ее через лес к дороге из белых кирпичей.

– Постарайся с дороги не сходить, – уклоняясь от покрытых росой веток, поучал Юльку Мастер. – Не знаю почему, но Белая дорога – самое безопасное место в Витасофии. И запомни: не верь обещаниям, подобным Мефистофельским. Комната перекрестков – единственная дверь в Витасофии, ведущая на Землю.

Вот и дорога.

– Иди, девочка! Пусть будет с тобой удача! – улыбнувшись, подтолкнул Юльку Мастер. – Иди и не оглядывайся. Позади нет жизни, она всегда впереди.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Дорога, дорога… Юлька шла по белым кирпичам, и ей казалось, что они знают о ее существовании и подбадривают: «Не бойся: пока мы с тобой – никто тебя не обидит». Вспомнились строчки из «Приморского сонета» Анны Ахматовой^[17]: «И кажется такой нетрудной, белея в чаще изумрудной, дорога не скажу куда…», и Юлька повторяла их, думая о том, что добрых людей больше, чем злых, – и это дает цивилизации шанс на продолжение.

«Если подумать, ничего опасного в моем походе нет, – рассуждала Юлька. – Как в математической задаче: из пункта А донести С в пункт В».

Дорога сделала поворот, и Юлька с удивлением увидела стоявшего посередине дороги старика с бритой головой, с остервенением бившего клюкой по одному из кирпичей. Увидев Юльку, старик смутился:

– Извините, барышня! Вспомнил, как этот – старик показал клюкой на кирпич – трижды увольнял меня с Харьковского Коллегиума, и озлобился.

– А что: это не просто кирпичи? – с некоторой осторожностью приближаясь к старику, спросила Юлька.

– Каждый кирпич сделан из души умершего человека, мыслившего неумело или ошибочно, но все-таки мыслившего. Этому когда-то не давала покоя моя идея о том, что мироздание состоит из трех миров: вселенной, человека и соединяющих их священных текстов.

– Понятно! – сказала Юлька, с уважением посмотрев на кирпичи и молча попросив прощение за то, что на них наступает. – И многие вас обидели?

– К сожалению… Несколько веков живу в Витасофии, а сердце еще там, в клейкой стихийности земного мира. Куда путь держите?

– В Комнату перекрестков, – решив, что старик не опасен, честно ответила Юлька.

– Знаю это сооружение, – кивнул головой старик. – Неподалеку от города Капитолия находится, где живут мудрецы Древнего Рима. Бывал там не раз, общаясь со своими друзьями – Цицероном^[18], Сенекой^[19] и Марком Аврелием^[20].

Но идти туда далековато, да и места опасные. Не страшно?

– Страшно, – созналась Юлька.

– Понимаю, – старик внимательно посмотрел на девушку. – Что ж: не горит сено, не касаясь огня. Не бойтесь: не все то яд, что неприятно на вкус. Меня, кстати, Григорием Сковородой^[21] зовут. Слышала обо мне?

– «Нужность не трудна, трудность не нужна» – ваше? – припомнила Юлька.

– Мое. – Обрадовался старик. – Бог создал мир так, что все, что нужно, не очень сложно, а все, что сложно – не очень нужно. Доброго пути, барышня!

– И вам того же! – поклонилась Юлька. – Пусть не догонят вас ваши обиды!

– Мир ловил меня, но не поймал, – подмигнул Сковорода. – То же самое будет и в Витасофии.

И они распрощались.

Шагая по дороге, Юлька поймала себя на том, что ей нравится ее приключение. Знакомство с интересными людьми, красота чередующихся пейзажей, безмятежность голубого неба наполняли душу восторгом, перед которым поблекли опасения возможных происков Мефистофеля.

«Пусть сунется: я так завизжу, что все философы сбегутся! – думая о Мефистофеле, расхрабрилась Юлька. – Или пожалуюсь пушкинскому Балде, чтобы тот по лбу его щелкнул!»

От этих мыслей Юлька повеселела: тем неожиданнее было увидеть стоявшие в стороне от дороги три виселицы, возле которых прохаживался, что-то бормоча, пожилой мужчина: его подбородок был поражен какой-то болезнью. Подойдя ближе, Юлька расслышала слова, произносимые мужчиной: «Свободные ассоциации… Психоанализ… Либидо… Толкование сновидений… Символы…».

Уяснив, что мужчина не обращает на нее внимания, Юлька собиралась пройти мимо, – но любопытство оказалось сильнее.

– Извините, что тревожу ваше беспокойство, – обратилась Юлька к мужчине. – Вы не скажете, зачем эти виселицы?

– Они вытесняют из моего бессознательного тягу к смерти, – объяснил мужчина, продолжая метаться вдоль виселиц. – Знание того, что в любой момент я могу совершить переход к неживой материи, помогает обрести спокойствие и примиряет с необходимостью жить.

– Для чего так много виселиц?

– Во-первых, увеличивает сумму спокойствия. Во-вторых, позволяет надеяться, что я могу умереть в приятной компании. Вы, кстати, не хотите стать ее участником? Я, как даме, лучшую виселицу выделю. И веревку лично намылю.

– Вы чересчур добры! – испугалась Юлька, торопясь убраться подальше от поклонника мертвечины. – Как-нибудь в другой раз! Извините, пора идти.

– Вот так всегда! – вздохнул мужчина, глядя вслед удаляющейся Юльке.

– Глупое сознание, стремящееся к самосохранению! А зачем?!

«Откуда берутся люди с негативной энергией? – думала Юлька, ускоряя шаги. – Они не только себя, но и других разрушают».

Лес прервался, и на очищенной от деревьев равнине Юлька увидела аккуратный поселок с геометрическими правильными улицами и овальной площадью, – и домами, выражавшими своими фасадами и украшениями вкусы хозяев. Поравнявшись с поселком, уставшая от ходьбы Юлька постучала в дверь стоявшего на отшибе домика, решив отдохнуть от тягот путешествия.

– Открыто! – послышался голос. – Заходите!

Войдя в небольшую комнату, Юлька увидела сорокалетнего мужчину с длинным носом, пухлыми губами и чахоточным румянцем на щеках, увлеченно следившим за боем двух пауков в огромной стеклянной банке.

– Садитесь! – махнув рукой в сторону стула, сказал, закашляв, мужчина, не отрывая глаз от банки.

Выполнив его указание, Юлька кинула взгляд на пауков, – показавшимися ей такими мерзкими, что она решила больше на них не смотреть, – с интересом прочитала написанные на бумаге и вывешенные над столом фразы: «Не плакать, не смеяться, не ненавидеть, а понимать»;

«Истина есть мерило себя и лжи», «Невежество не есть аргумент». Затем изучила надписи на корешках книг: «Этика», «Богословско-политический трактат», «Краткий трактат о боге, человеке и его счастье», и сделала два вывода: во-первых, хозяина дома зовут Бенедикт Спиноза,^[22] во-вторых, он крайне негостеприимен.

– Молодец! – воскликнул мужчина, обращаясь к победившему пауку, и, наконец-то обратив внимание на Юльку, спросил:– Что вас сюда привело?

– Усталость, – объяснила Юлька и ехидно добавила:

– Извините, если помешала вашим научным занятиям.

– На философской ниве я тружусь с пяти до девяти утра, остальное время шлифую оптические стекла или прохлаждаюсь, – насмешливо посмотрел на Юльку Спиноза и, взяв со стола набитую табаком трубку, предложил:

– Покурить не хотите?

– Нет, – возмущенно фыркнула Юлька.

– Напрасно! – благодушно сообщил философ. – Табак полезен для здоровья.

– Особенно для вашего туберкулеза, – согласилась Юлька.

– Всякое определение есть ограничение, – пожал плечами Спиноза. – К тому же удовольствие, получаемое пьяницей, и удовольствие, получаемое философом – разные удовольствия. Кстати, у вас есть шанс развлечься: кое-кто из ученого общества нашего поселка собирается выселить отсюда Рене Декарта.^[23] Не желаете присутствовать на собрании? Приглашаю!

– Когда состоится?

– Сейчас. Пойдемте.

Клуб, где проходило собрание, напомнило Юльке размерами и обстановкой – трибуна, стулья в ряд, стол для президиума – школьный актовый зал. Группу заговорщиков было видно сразу: они сидели отдельной кучкой, бросая косые взгляды на развалившегося на стуле Декарта, фотографию которого Юлька не раз видела в кабинете своего наставника Славика.

– Нам – туда, к зрителям, – указал Спиноза. – Надеюсь, вы не собираетесь выступать?

– Нет-нет! – ужаснулась Юлька.

– Напрасно. Это придало бы сегодняшнему путчу пикантность.

Когда зал наполнился людьми, на трибуну поднялся высокий, плотного телосложения человек в монашеском балахоне и с тонзурой на голове. На пальце левой руки у него Юлька заметила кольцо – символ обручения с религией, как пояснил Спиноза.

– Господа! – окинув собравшихся приветливым взором, провозгласил монах. – Устав нашего поселка определен: в нем могут проживать люди, завоевавшие своими учеными трудами право именоваться философом. Для людишек иных профессий в Витасофии хватает других мест.

Заговорщики оглушительно захлопали в ладоши; Юлька обратила внимание, что к их хлопанью присоединился кое-кто из публики.

– Я не умаляю заслуг Рене Декарта в научной области, – продолжил оратор. – Его идея об эфире, теория радуги имеет определенную ценность для естественных наук. Но при чем здесь философия? В «Сумме теологии» я доказал, что предметом философии являются «истины разума»: вопрос о бытии Бога, отдельные свойства Бога, бессмертие человеческой души. Какое отношение имеет к этому созданные Декартом аналитическая геометрия и алгебраическая символика? Никакого. А его тезис «Cogito, ergo sum» («Мыслю, следовательно, существую» – вспомнила Юлька перевод) и требование проверять теорию экспериментами? До такого уровня не каждый естествоиспытатель опустится. Известно, что философия находится в услужении у теологии и настолько же ниже её по значимости, насколько ограниченный человеческий разум ниже божественной премудрости.

Теология – это «истины откровения», и основывается на знании, которым обладает Бог и те, кто удостоен блаженства. Поэтому я заявляю: Рене Декарт – не философ. И требую выселить его из поселка. Бродил он часть своей земной жизни по дорогам – пусть еще побродит!

Монах слез с трибуны и ее тотчас занял новый оратор: осанистый мужчина в епископском одеянии.

– Существовать – значит чувствовать! – воскликнул епископ. – Я, Джордж Беркли,^[24] поддерживаю преподобного Фому Аквинского^[25] по основному выводу. Все познаваемые нами вещи есть, во-первых, мысли, во-вторых, способности воспринимать мысли, в-третьих, способности вызывать мысли. Внешний мир существует только как система наших идей: какие эксперименты мы можем над ними проводить? А безумная Декартова идея о наличии у живых существ рефлексов и аффектов, действующих помимо разума?! Получается, что Декарт, признавая Бога как высшую субстанцию, отрицает его присутствие у части тел. Какое недомыслие! Вон из нашего поселка, Рене Декарт!

Сопровождаемый аплодисментами, Джордж Беркли вернулся в зал.

– Они что: действительно могут выселить Декарта? – тихонько спросила Юлька у Спинозы.

– Сомневаюсь, – ответил Спиноза, яростно попыхивая трубкой. – Большинство жителей понимает, что нельзя создавать прецедент: изгнание одного открывает путь для изгнания других.

– А почему взялись именно за Декарта?

– Он своим картезианством обидел как материалистов, так и идеалистов.

Если до Декарта философ занимался всем – от математики до этики – то после Декарта это стало невозможно. Потому что эксперимент – основной способ познания в картезианстве – применяется только в естественных науках, для гуманитарных дисциплин он невозможен. Поэтому человек мог стать гуманитарием и изучать философию, или естествоиспытателем и заниматься алхимией, физикой и прочими природными дисциплинами.

Между тем на трибуну забрался Демокрит,^[26] занявшийся доказыванием того, что его теория – атомы цепляются друг за дружку крючочками, – более удобна для пользования, чем Декартовская идея о плавании тел в эфире.

Юльке стало скучно.

– Я пойду, – наклонившись к Спинозе, сказала она. – Прощайте!

И вышла из зала.

Направившись по улице в сторону дороги, Юлька вскоре обнаружила, что за ней кто-то идет. Оглянувшись, она увидела догонявшего ее сухонького старичка с лихо закрученными усами, эспаньолкой и маленьким щегольским паричком на голове.

– Подождите! – крикнул старичок, приближаясь к Юльке. – Вот уж молодежь: так торопятся, словно опаздывают жить!

– Я ухожу из поселка, – объяснила Юлька старичку.

– Правильно! – с жаром подхватил старичок. – Что тут делать?! Слушать солипсиста Беркли?! О том, что он единственный, кто существует, а остальные – лишь проекция его идей. А меня, Мюнхгаузена,^[27] почему не учитывает?!

– Вы – Мюнхгаузен? – изумилась Юлька.

– Конечно. Тот самый. Чье кредо: не любо – не слушай, а лгать не мешай. Ибо истина во лжи. Но это наговаривают. Завистники. Я ведь самый правдивый человек на свете. Спросите об этом у кого хотите, хотя бы у меня.

Я сразу подтвержу.

– Да-а? – недоверчиво протянула Юлька, оглядывая старичка.

– Не сомневайтесь! – воскликнул Мюнхгаузен. – Отведу вас в гости к маркизу де Сад,^[28] от него тоже самое услышите. О моей честности.

– Я не собираюсь в гости, – попыталась объяснить Юлька, но старичок бурно замахал руками.

– Нет-нет! Маркиз обидится. Благородный человек! Тоже пострадал, как и я. От завистников. А вы такая добрая и красивая. Маркиз будет рад. Слово чести. Вы – роза в его коллекции. Да и дело к вечеру, сможете переночевать.

Книгу о бароне Мюнхгаузене Юлька читала в детстве и всегда считала его безобидным старичком: таким он ей сейчас и показался.

– Не знаю, – протянула она неуверенно. – Разве что на полчаса. А кто такой маркиз де Сад?

– Смелый человек. Главное – свобода. Долой мораль, религию, право! Ценность жизни – в достижении высшего личного наслаждения.

Удовлетворенно почмокав губами, Мюнхгаузен добавил:

– Указал в завещании похоронить его в лесу и насыпать на могилу желудей, чтобы дорога к могиле была забыта, а имя де Сада стёрлось из памяти людей. Представляете?! Узник Бастилии, присяжный революционного трибунала Франции 1793 год, председатель революционной секции «Пик» и прочее, прочее! И забыть! Скромность невероятная!

– Так он революционер? – воскликнула Юлька.

– Абсолютный!

– Никогда не видела настоящего революционера! – обрадовалась Юлька.

– Вот здорово!

Узкая и разбитая дорога в Лакост – родовой замок маркиза – отделяясь от поселка философов, шла под огромными деревьями с кривыми и острыми, как ятаганы, сучьями. Довольный Юлькиным послушанием, Мюнхгаузен, хихикая, забавлял попутчицу веселыми рассказами о своих похождениях на Луне и сражениях с взбесившейся шубой и стаей волков.

Замок стоял на вершине горы. Серая крепостная стена, башня, напоминающая обгоревшую свечу, создавали мрачное настроение, усугубляемое посвистом ветра и вереницей низколетящих облаков.

– К замку нельзя подобраться незаметно: есть только та дорога, по которой мы идем, – объяснял Мюнхгаузен. – Маркиз рассказывал, что любит стоять на башне и смотреть вниз, на долину. Тогда ему кажется, что он властвует надо всеми, правит миром.

Перекидной мост через глубокий сухой ров был опущен. Пройдя сквозь открытые железные ворота, на створках которых виднелось изображение орла в короне, Юлька и Мюнхгаузен через небольшой, мощенный булыжниками двор прошли в центральное помещение. Несмотря на внешнюю непривлекательность замка, внутри было уютно: сквозь цветные витражи падал неяркий свет, на разукрашенных цветными птицами стенах висели мужские и женские портреты, коллекция оружия – мечи, копья, щиты с гербами. Впервые увидевшая замок воочию, Юлька с интересом вертела головой.

Отставший от Юльки на пару шагов, Мюнхгаузен громко крикнул:

– Маркиз! Мы пришли!

Раздался женский визг. Из левой двери выскочила одетая в прозрачный пеньюар толстощекая девица, промчавшаяся с игривым хохотом через центральное помещение и исчезнувшая в одном из боковых проходов; а ней в камзоле и парике с косицей появился растрепанный и раскрасневшийся мужчина.

– Привел? – мельком взглянув на Юльку, спросил мужчина у Мюнхгаузена и, получив утвердительный кивок головой, внезапно засуетился:

– Позвольте представиться: маркиз де Сад, – коротко поклонившись, мужчина открыл дверь, ведущую, судя по спускавшимся вниз ступеням, в подземную часть замка. – Пожалуйте сюда, мадемуазель!

Сцена с девицей и слова, которыми обменялись мужчины, неприятно поразили Юльку: она начала понимать, что в замок ее заманили – и явно не с добрыми намерениями.

– Я только на минутку, – заговорила Юлька, поворачиваясь к входной двери, чтобы пуститься туда со всех ног, – но замерла, наткнувшись на острие шпаги, вытащенной из ножен Мюнхгаузеном.

– Нельзя отказываться от вежливых приглашений, мадмуазель, – нахмурился Мюнхгаузен. – Идите вслед за маркизом.

– А выглядели таким приятным старичком! – укоризненно сказала Юлька, направляясь к ступенькам.

– Уверяю вас, мадмуазель, я стыжусь своего поступка, – повесил голову Мюнхгаузен, – Но, как заметил римский император Веспасиан^[29], обложивший налогами общественные туалеты, деньги не пахнут. Если я и маркиз завладеем той штуковиной, что висит на вашей шее, то получим много золота. Пожалейте мою старость: отдайте медальон.

– А мою молодость вы пожалеть не хотите? – спросила Юлька, спускаясь в подземелье.

– Ах, мадмуазель, в этих джунглях каждый сам за себя, – запричитал Мюнхгаузен. И, глянув на шагавшего впереди де Сада, шепотом добавил:

– Поймите: маркиз – преступник-рецидивист, 29 лет провел в европейских тюрьмах. Больше, чем утопист Томмазо Кампанелла.^[30]

– Не пугайте меня, – попросила Юлька. – Я так страшна в страхе, что сама себя боюсь.

– Героями не рождаются, героями погибают, – пожал плечами Мюнхгаузен.

Несмотря на свой храбрый вид, Юлька отчаянно трусила. Висевшие на стенах факелы больше чадили, чем освещали, и казалось, что нутро подземелья, пропадая в темноте, тянется до бесконечности. Только шорох шагов по камню да биение собственного пульса озвучивали тишину.