Текст книги "Ленинградские повести"
Автор книги: Всеволод Кочетов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 43 страниц)
Все оборудование директорского кабинета на моторно-рыболовецкой станции состояло из конторского желтого стола, трех длинных скамеек вдоль стен, десятка стульев и громадной, занявшей всю стену позади стола, карты озера. Черные линии делили карту на большие квадраты. В квадратах, наискось, чернели надписи. В одних – «Корюшка», «Лов леща» или «Лов судака». В других – «Сиг-лудога», «Рипус», «Сиг паровой». В третьих – «Мелкий частик», что на языке рыбаков значит – плотва, окунь, ерши, густерка…
Возле карты стоял рыжий Иван Саввич в чесучовом костюме, с какой-то синей бархатной веревочкой на шее – вместо галстука; металлической гибкой линейкой он чертил зигзаги на карте:
– Корюшка – отошла. Сиг-лудога – надо ждать октября – ноября. Рипус – и того поздней, бывает – только под самый ледостав появится. Остается, товарищи, частик. Мелкий или крупный…
– Как повезет! – Капитан «Леща» Извозов скривил губы.
– Нет, не как повезет, а где ловить будем! – быстро обернулся к нему Иван Саввич. – По линии сарказма и недоброжелательного критиканства вы, Тимофей Тимофеевич, известных высот достигли. Остается сделать то же по линии лова рыбы, то есть по своей прямой должностной линии.
– На что намекаете? – с безразличным спокойствием задал вопрос Извозов.
– На «дальний каботаж», Тимофей Тимофеевич, по сенобуксировке в районе Кексгольма.
– Что?! – Извозов вскочил, его спокойствие сменилось злостью. Он считал, что проделка с сеном, в результате которой удалось прикарманить изрядную сумму, сошла вполне благополучно: с командой поделился, акт, составленный в Кексгольме, о трехдневной стоянке из-за порчи мотора, представил… – Не позволю клеветать и передергивать факты! – кричал он. – Да, я буксировал сено! Да! Но почему? Потому что сложилось безвыходное для колхозов положение. Лошади заняты на полевых работах…
– Успокойся, Тимофей Тимофеевич, – остановил его директор. – Мы об этом поговорим с тобой позже, наедине. Сейчас обсуждается иной вопрос: как повысить темпы лова. Если у тебя есть что-нибудь по этому вопросу – выкладывай, нет – помалкивай. Уговорились? И вы, Иван Саввич, не отвлекайтесь, пожалуйста, прошу вас.
Сын, внук и правнук рыбачий, Иван Николаевич Ветров и сам всю жизнь рыбачил. Он вырос в лодке, в озерном карбасе, без малого в нем и родился: мать разрешилась сыном на прибрежном песке, едва успев возвратиться с озера, куда с бабами ездила за тростником для кровли. Отец его, не имея собственных снастей, на которые нужны были большие деньги, смолоду и до последних дней своих батрачил все у тех же Твердюковых – на их карбасе, их сетями ловил дорогую ладожскую рыбу.
Батраком Твердюковых начинал жизнь и молодой Ветров. Но жизнь его сложилась иначе, чем у Ивантия, тоже твердюковского батрака. Добровольцем ушел он в Красную Армию, вернулся – стал в артелях рыбачить.
И когда, еще до войны, Ивана Николаевича назначили директором МРС, позади у него был длинный путь простого ловца, бригадира, мастера по орудиям лова, капитана траулера. Он уверенно вошел в директорский кабинет, но по-прежнему остался рыбаком, опытным, сметливым – в кабинете сидеть не любил. Сколько раз секретарь райкома говаривал, заезжая на МРС: «Скамейки бы хоть приказал выкинуть, Николаич. Письменный прибор бы новый купил, макаешь в какую-то черепушку…» – «Непроливайка – у дочки взял. Удобная штуковина. – Иван Николаевич усмехался. – А кабинет рыбаку… На что он? Лучше кораблишко какой на эти деньги дооборудовать».
Никто не мог убедить его в том, что часы-шкаф с басовитым музыкальным боем, бронзовые урны вместо чернильниц, дорожка с цветочками на полу, портьеры на дверях будут способствовать лову рыбы. Большой, спокойный, уверенный в себе – не уговоришь!
Марина, присевшая на скрипучую скамью в передней, которую иной директор давно бы превратил в приемную и населил спесивыми секретаршами, через приоткрытую дверь в кабинет видела его обветренное, с крупными чертами, лицо, слушала, как обстоятельно разбирает он причины снижения лова, какие предлагает меры, чтобы по выполнению плана идти вровень с предприятиями Ленинграда.
– Негоже отставать, товарищи! Не к лицу это ладожанам. В дни войны мы были плечо в плечо с ленинградцами. С чего бы сейчас от них отбиваться? Помню, дядя Кузя Воронин под «мессерами» ходил в озеро. В руку, кажись, ему угодило…
– В руку и в ногу, две пули, – услышала Марина голос Алексея.
Ожидать ей пришлось еще с полчаса. Но она не скучала. Из окон были видны: в одну сторону – новоладожские колокольни, в другую – ясная ширь озера. Сколько с ним, с этим древним озером, связано дивных историй, сколько легенд сложилось на его берегах… Хотя бы вот эта сказка о чудесной ладье, только что рассказанная Ильей Ильичом Асафьевым. А пройдут годы, и в легенды превратится быль – та страшная быль, которую занесло на Ладогу штормом войны. Кто-то будет рассказывать о шоферах, огненными руками разогревавших моторы машин, о людях, по пояс в ледяной воде тридцать верст тащивших на себе мешки с луком дня Ленинграда, о бородачах рыбаках, которые под «мессерами» ловили налимов в прорубях. Быть может, и о девушке с серыми глазами рассказывать люди станут…
Шумно распахнулась дверь из кабинета. Не глядя на Марину, мимо проскочил Извозов; застонала, заскрипела под его тяжестью лестница.
– Товарищ медицина! – приветливо окликнул Ветров, выходя, обнял за плечи, ввел в кабинет.
– Иван Николаевич, – поинтересовалась Марина, – Воронин опять в рейс?..
– Опять, Марина Даниловна, опять. Жизнь такая рыбачья…
– Иван Николаевич, разрешите и мне в один рейсик сходить. Он обещал взять на «Ерша».
– Алеша обещал? – Ветров удивился. – Он же уверяет, что женщина на корабле – не к добру. Морской волк.!
– Вот ведь вы какой! – Алексей полез в карман за портсигаром. – Одно дело женщина, а это же – сестренка!.. – Он был несколько смущен и удивлен: когда же успел дать такое обещание Марине? Неужели тогда, в дождь, когда прятались в предбаннике?
А Ветров раздобрился:
– Разрешаю, Марина Даниловна. Езжайте и, наперекор всем суевериям, принесите нам удачу.
– Слишком велика ответственность! – воскликнула Марина. – Лучше уж я не поеду, Иван Николаевич.
– Ну, ну, испугалась! Воронинские птенцы страху не знают.
Вышли во двор, где Ивантий все еще чинил трал. Марина неприязненно покосилась на него, – не терпела грубостей, сальных шуток, двусмысленностей, не терпела и не прощала их.
– Довольно? – спросил Алексей. – А в общем-то и незачем было говорить Ивану Николаевичу. Я бы и так тебя с собой взял. Тихо, мирно, благородно…
– Не стоит, Алеша, хитрить даже в мелочах. Раз соврешь, дальше пойдет больше.
– Неужели никогда в жизни ты не говорила неправды?
– Никогда.
– Так и есть, как зовут тебя на селе: монашенка ты. Жаль, что в Старой Ладоге монастырь закрыли.
Алексей рассмеялся, но Марина сердито промолчала. Ее злило сравнение с монашенкой. И особенно злило то, что говорит об этом он, Алексей. Она стояла с таким лицом, на котором совершенно отчетливо можно было прочесть: когда отсмеешься, потрудись, пожалуйста, объяснить, что делать дальше, что брать с собой в поездку, когда приходить на «Ерш»?
Алексей осматривает в бинокль горизонт. Рядом с ним на мостике Марина. Ветер вихрит вкруг ее коленей подол платья.
– Легко оделись, Марина Даниловна! – кричит с палубы Иван Саввич. – Вот костюм для озера! – и звонко хлопает ладонью по своим брезентовым брюкам. В присутствии женщины он не рискнул щегольнуть знаменитыми красными трусиками.
Ивантий под стук мотора задремывает на баке, голова его клонится, он утыкается лбом в бухту пенькового якорного каната. Вася Бережной перышком, оброненным пролетной чайкой, норовит попасть Ивантию в заросшую мохом ноздрю. Ивантий фыркает, отмахивается, будто от мухи, но глаз не открывает. Ловцы – человек шесть – беззвучно, чтобы не порушить игры, хватаются за животы, смеются.
Моторист Фомин облокотился о бортовой поручень, курит объемистую, из зеленого плексигласа, трубку, которую на траулере прозвали неугасимой лампадой, и тоже, как капитан, вглядывается в озеро.
– Чайки, Алексей Кузьмич!.. – говорит он, заметив вдали косые броски белых птиц – то отвесно, камнем, к воде, то круто ввысь.
Алексей снова приставляет к глазам бинокль. Чаек – туча. Как хлопья теплого снега, вьются они, кружат над водой, грудью бьются о пологие волны.
Стекла рубки, в которой, молчаливо перекидывая из ладони в ладонь рукояти рулевого колеса, стоит штурвальный Козин, опущены, как в автомобиле. Алексей, не повышая голоса, командует:
– Право руля!..
Колесо под руками Козина начинает быстро мелькать спицами. «Ерш» круто берет в сторону чаячьей толчеи.
Ивантий проснулся. Команда толпится на носу, смотрит вперед по ходу траулера. Фомин спустился в моторное отделение. Тралмейстер Колдунов толкует с Иваном Саввичем.
– Разве это научно? – говорит Иван Саввич. – Чайки!..
– По этим приметам, Саввич, Ладога тыщу лет промышляет, – проникновенно внушает Колдунов. – И не скажи, что без успеха. Не скажи. Но рыбак, в общем-то и целом, он – безбожник. И от бо́говых и от бе́совых примет откажется враз, дай только ему более добычливую ориентацию. Вот как есть вы ученый, объясните: водятся ли у науки точные данные, чтобы рыбу без промашки заприметить? Нет у вас таких точных данных! Нет, и не спорьте, Иван Саввич, не спорьте. А чайка, она показывает!..
– Показывает, не спорю. Но чайке все равно, что́ там – плотва или сиг. Чаще всего как раз над плотвой птицы толкутся.
– Да, чайка, конечно, она вроде попки, – соглашается Колдунов, – который счастье тянет. Что́ ухватит – не угадаешь: колечко ль за пятак или часы с тремя крышками и с цепкой.
«Ерш» приглушает моторы, идет по инерции, белой метелью кружат над ним чайки, кричат нептичьими горестными голосами.
О Марине забыли. У каждого на траулере нашлось свое дело. Гремят команды – крики, шум, визгливый скрип талей, – ползут за борт полотнища трала. Гулко падают на воду тяжелые, окованные жестью доски. Пеньковые прочные концы, как струны – до звона, натягиваются движением траулера; от встречного напора воды доски становятся дыбом и, расплываясь, отдаляются одна от другой, широко растягивают в стороны крылья трала, будто кто-то в воде разводит гигантскими ручищами, силится обхватить все озеро за кормой «Ерша».
Марине интересно, смотрит на эту работу не отрываясь. По воде полукружьем раскинулось сверкающее ожерелье из зеленых бус. Это (Марина уже знает) кухтыли – полые внутри круглые стеклянные поплавки, каждый размером в небольшой арбуз. Ими поддерживается у поверхности воды верхняя кромка трала.
На некоторое время наступает тишина. «Ерш» волочит за собой зеленое ожерелье. Затем снова возникают ошалелые крики, стучат шестерни лебедок, все ближе подплывают к траулеру стеклянные арбузы. Вода прозрачна, сквозь нее видно, как в громадном ячеистом мешке трала бьется и кипит рыба.
Трал выбирают на борт.
На палубе рыбье биение усиливается! Глотнув воздуха, балдеют широкие лещи, притихают белобрюхие судаки, только что пытавшиеся массивными костяными лбами таранить с разгона сеть. Зато щуки, язи, окуни, плотва поднимают неистовую возню.
Ловцами на «Ерше» – набатовские, звено Дмитрия Локтева. Дмитриевы люди знают: если траулер в ходу – чеши языком, рассказывай байки, валяйся на палубе, грей спину под солнцем. Но когда начинается работа – замолкни, не жалей рук, действуй. С привычной быстротой они разбирают рыбу по корзинам, сразу же опускают ее в трюм, на лед, не давая нагреться на палубе.
Помогают звену и Иван Саввич, и Фомин, и Ивантий. Марина тоже не выдерживает праздного созерцания – спускается с мостика. Приятно чувствовать в руках упругое сопротивление крупных рыбин, ощущать их озерный холод…
Колдунов тем временем снова отправляет трал за борт.
Ловится в основном мелкий частик. Добыча небольшой цены. Алексей теряет к ней интерес, посматривает на возбужденную Марину, вспоминает ее исповедь на скамеечке деда Антоши Лукова, хочет сказать что-нибудь такое, от чего бы у нее на душе посветлело, но не находит нужных слов, злится, кричит Колдунову:
– Давай заканчивай!
Прозрачные сумерки легли на озеро, Вода стала светлее неба. Рыбьи пляски на ней – тысячи колец, маленьких и больших. Блеснула рыбка – новое кольцо. Сыграла, испетлив спину, пудовая щука – целый обруч, волной в стороны.
«Ерш» идет «самым малым». Слева – низменный, поросший ракитником берег. Старинные дедовские заколы для мережного лова. Кряжевой, Жерновка, Черная Грязь, Носок… С детства памятны Алексею эти названия. Сюда его водил впервые рыбачить отец. Сюда и по сей день ходят мережники. Тяжел их труд, небезопасен и не всегда добычлив, но разве откажутся от него старики! Будут всякие небылицы о траловом лове выдумывать, керосин, мазут поминать, лишь бы доказать неоспоримые преимущества своих мережей, своих законов, своих древних навыков. Только ли во имя хлеба или плана идут они в озеро? Не живет ли в их подсознании инстинкт ловца, охотника, борца с природой?
Алексей вышагивает на мостике – три шага туда, три обратно.
Марина притомилась за день с непривычки, ушла в его «капитанскую» каюту-клетушку: два метра на полтора, где только умещаются привинченная к стене коечка да зеркало, тоже вделанное в стену. Алексей слышит, как, заметив ее уход, радуется Ивантий.
– Ну, полегчало, братцы, слава богу! – Шумно выдыхает воздух, крестится болтливый старикашка. – Напостился, му́ку крестную принял. – И тут же, пришлепывая босыми пятками по палубе, он отчебучил непечатную частушку.
Колдунов откликнулся:
– Это верно, трудновато, когда баба на борту. Тут трал заело, а ты молчи, нишкни. Маришка, конечное дело, девка своя, рыбачка. Вроде и нечего язык на привязи держать. А получается – сам держится.
– Во-во! – подхватил Ивантий. – Морозит язык. Сло́ва не выдавить. Лейтенант – как же!
– Лейтенант – это между прочим, – не согласился Колдунов. – Главное – строгая девка, бровью поведет – заткнешься.
Ивантий поскреб затылок: кому-кому, а ему-то известно, как поведет бровью Маришка Платова, скажи скородумное слово. Он побрел на бак, где Иван Саввич, с особого разрешения капитана, варил в котле уху. На «Ерше» была кухонька – камбуз, но Иван Саввич считал, что варить уху на плите – не знать, значит, азов кулинарии. Уха должна вариться на свежем воздухе, непременно над костром и в котелке, а не в кастрюле. На палубе для этого был выложен из кирпичей квадрат, на нем потрескивали сухие поленья, над которыми висел объемистый черный котел – такой, чтобы ухи хватило на всю команду. Из-под круглой деревянной крышки вместе с паром прорывались острые запахи рыбы, перца, лаврового листа.
– Алексей Кузьмич! – позвал Иван Саввич, – Пора командирскую пробу делать.
Капитану торжественно поднесли черпак с наваром. Алексей подул на него, отхлебнул – следили за капитаном с нескрываемой завистью: проголодались, – почмокал губами, сказал:
– Эх, Иван Саввич, не по той специальности вы пошли, не по душевному призванию!
Иван Саввич сиял, суетился, требовал ложек, мисок – считал, видимо, что на предстоящем пиршестве хозяин – он, остальные гости. Приглашал гостей к столу – к брезенту, раскинутому на палубе.
Марину едва подняли с постели. Не могла понять, где она, что с ней, и только на свежем воздухе окончательно проснулась. После сна ей стало зябко – даже горячая уха не согревала. Иван Саввич вынес свою лохматую собачью шубу – мех внутрь, мех наружу. Марина утонула в ней с головой и с ногами, только нос торчал из-под капюшона да поблескивали повеселевшие глаза.
После ухи благодушествовали, сытые. Тянуло поговорить да послушать. Ждали только, кто начнет первый. Алексей оглядел берег, вдоль которого все еще скользил «Ерш», заметил зеленый мигающий фонарь на сигнальной вышке, сверился по часам, та ли отметка, которая ему нужна, и крикнул штурвальному новый курс. Траулер стал сваливать вправо.
– Ну, Иван Саввич, теперь идем по вашим приметам ловить, – сказал Алексей. – Чайки большой добычи не принесли. Посмотрим, что принесет наука.
– У меня не приметы, – возразил Иван Саввич. – Сопоставление постоянных данных дает ориентировку…
– Во-во, даешь ориентировку! Об этом я давеча и толковал, – вставил Колдунов. – Мы за дедовские приметы не держимся. Сами без малого деды.
«Ерш» уходил от берегов в темное озеро. Пора белых ночей миновала. В черном небе, как лесные гнилушки, холодным светом светят зеленые звезды. Звездами сыплются за борт махорочные искры из «неугасимой» Фомина. Лица рыбаков в отблесках потухающего камелька словно раскаленная в гончарной печи глина. Багрово отблескивают и глаза в синих провалах под бровями.
Молчат рыбаки. Алексей понял, чего ожидают. Увел Марину на мостик. Спать она уже не хотела, разгулялась. Спустился в кубрик Иван Саввич. На баке тотчас сдвинулись к камельку, разлеглись, расселись поудобней. На затравку пошла история о царе Петре, которого чуть было не оженили на разбитной набатовской вдовице, когда он приезжал закладывать Новую Ладогу на месте Никольско-Медведевского монастыря. История была хитроумная, на свежего человека действовала без осечки – катался от смеха. Но и те, что не раз слыхивали ее, все равно дружно гоготали. Только сам рассказчик, тралмейстер Колдунов, сидел с каменным лицом – я-де повествователь, мое дело сторона.
Марина с Алексеем устроились на капитанской решетчатой скамье, хохот рыбаков их не беспокоил, заглушался ровным стуком дизеля.
– Островок-то – островок, – рассказывал Алексей, – что ни на есть пустяшный. Двадцать шагов вдоль, двадцать поперек. Да дело не в величине. Немцы рассчитывали так: если захватят Сухо, значит, конец ладожской навигации. После зимней ледовой «дороги жизни» весь подвоз к Ленинграду летом держался на водном пути. А на самом этом пути, охраняя его, стоял Сухо с нашим гарнизоном в несколько бойцов…
Марина пригрелась в шубе Ивана Саввича, закрыла глаза – и перед ней, в сером сумраке мглистого осеннего утра, на окруженном водой клочке каменистой земли возник сложенный из зеленых от плесени валунов старинный петровский маяк. Снежное сало выбрасывали волны на морозные камни. Низко висели синие тучи. В жерлах длинных орудий выл северный ветер.
Можно было легко представить себе, как среди расчищенного возле маяка дворика на утреннюю поверку строится крохотный гарнизон, как расплывчатой тенью скользит за островом сторожевой тральщик.
Алексей так хорошо рассказывал, что Марине казалось, будто и она стоит на мостике корабля рядом со старшим лейтенантом Каргиным, будто и она вместе с ним считает вражеские суда, двумя эшелонами, строем фронта, идущие прямо на Сухо. Пять… восемь… двадцать четыре… тридцать – узкие самоходные баржи, вооруженные пушками катера… Конечно, десант!.. Старший краснофлотец Свящев навел орудие сторожевика. Удар! Второй удар!.. Оглушительный взрыв в озере, и один из немецких катеров идет ко дну. Вступает в бой другое орудие на тральщике. Горит баржа с десантниками, наскакивает на камни, трещит по швам, наполняется водой… Начинают греметь и пушки острова. В ответ эскадра противника бьет из десятков стволов. Гарнизону на острове хуже, чем экипажу тральщика: остров не может маневрировать, не может выйти из-под огня. Старинный маяк; как великан, стоит по пояс в едком взрывном дыму.
– Бой длился часа два. – Алексей поднялся и прошагал по мостику. – Наши два тральщика не могли, конечно, помешать высадке десанта. У противника – тридцать кораблей, у нас – два. Да еще «юнкерсы»… Бойцы на острове вступили врукопашную с противником. Полегчало, только когда совсем рассвело. В небе появились наши, сбили трех немцев, навалились на баржи, на катера. За самолетами на полном ходу примчались боевые ладожские корабли, зажали противника с двух сторон. Десантники – к лодкам, грести к баржам. А баржи уже в подводное плавание пошли – на дно, в общем. До Кексгольма их гнали, до самого устья Вуоксы… Из тридцати кораблей ушли только четырнадцать.
Алексей снова присел на скамью.
– Вот и вся история, если не считать еще моего трехмесячного лежания в госпитале. Ногу сломало да ребра маленько пострадали… Видишь, – он вытянул руку вперед, – чернеет там. Левее, левее смотри!
Марина напряженно всматривалась: вблизи от траулера темнело нагромождение камней. Знаменитые камни острова Сухо. В волнах Ладоги давно растворилась кровь, смытая с этих черных глыб, но сами глыбы недвижны и суровы, как вечный памятник героям.
Скрипели рулевые тросы «Ерша». Пел ветер в антенне, но возбужденной Марине чудилось иное. Казалось, что скрипит на якорях возле Сухо, как черный лебедь, выгнутое судно – старинная ладья, свернувшая свои воздушные большие паруса. Не ее ли, говорил Илья Ильич, видали в бою за Сухо?
– Вот вспомнила – сказку одну слыхала… – начала было Марина.
– О волшебной ладье, поди? – перебил Алексей. – Догадываюсь. Сам слыхал ее от Асафьева. – Марина чувствовала его улыбку. – Вот и считай, что это был наш тральщик…
