Текст книги "Смерть во спасение"

Автор книги: Владислав Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

Глава восьмая
КОМУ КАКОЙ ЛИК НОСИТЬ

Новый пророк Чингисхана Ахмат твёрдо обещал правителю ещё два месяца полнокровной жизни, далее его облик в видениях звездочёта расплывался и уходил в густую непроницаемую тень, что означало быстрое угасание и смерть.

Великий хан с улыбкой выслушал страшный приговор и даже поблагодарил астролога. Слуга внёс тугой кошель с золотыми монетами и протянул оракулу.

   – Я за такие вести денег не беру, – проговорил тот.

Темучин помедлил и дал знак слуге удалиться.

Неделю назад умер сын Джучи, наследник правителя, владевший самым большим улусом, центр которого находился на реке Яик. Все земли от Яика на север и запад, весь Урал, Волга и Русь были отданы ему.

   – Сколько на запад ни возьмёшь, всё твоё, – сказал ему отец.

   – Как я возьму Русь, если ты её не взял, – с обидой ответил Джучи.

   – Она станет наша, – твёрдо вымолвил Чингисхан. – Все братья тебе в том помогут.

И вдруг Джучи умер. И никто из пророков, состоявших при дворе хана, его не предупредил.

   – Почему ты не сказал мне о том? – вызвав к себе Ахмата, спросил он.

   – Хорезмшах бухарский отрубал столь дерзким прорицателям головы, а кому хочется её лишиться таким способом?.. Думаю, и ваши провидцы боялись того же.

   – Отчего он умер?

   – Я не лекарь, ваша милость... – начал было оракул, но Темучин его перебил:

   – Это из-за моего гнева в Бухаре?

Лицо Чингисхана, похожее на застывшую маску, на мгновение дрогнуло. Ахмат знал, что то избиение в Бухаре роковым образом ускорило раннюю смерть наследника, но у него язык не повернулся сказать властителю правду.

   – Нет, это случилось раньше, при падении с лошади...

   – Я помню, он мне рассказывал...

Темучин нагнулся, взял с маленького столика пиалу с кумысом и сделал несколько глотков. Потом прикрыл глаза. Напряжение спало, и на великого хана сразу навалилась усталость. Ахмат подумал: скажи он властителю правду, тот бы с ней не справился. А значит, и ему бы её не простил. Скорее всего.

   – О чём ты думаешь? – хриплым голосом спросил Чингисхан.

Ахмат вздрогнул.

   – Я вижу, утомил вас...

Взгляд правителя ожёг прорицателя: он не терпел тонкой лести, каковую можно было бы истолковать двояко.

   – Через два месяца отдохну, – без всякого намёка на шутливость вымолвил властитель.

Не прошло и двух дней, как правитель назначил новым владельцем улуса на Яике своего внука Батыя: Чингисхан спешил закончить земные дела.

   – Ты обещал мне уничтожить тех волхвов, каковые приложили руку к рождению моего главного недруга, как его зовут?..

   – Александр... – насторожившись, произнёс Ахмат, не припоминая, когда он успел пообещать степному царю столь невероятное. Он сам думал об этом, ибо совсем случайно сумел настроиться на волну одного из византийцев.

   – И имя выбрали подходящее... – властитель на мгновение задумался. – Какой из его сыновей станет злейшим врагом моего рода?

   – Младший, Даниил.

   – А сколько ему сейчас?

   – Даниил ещё не родился...

   – Меня интересует Александр!

   – Ему шесть лет.

Темучин допил кумыс, вытер усы, бросил пристальный взгляд на оракула.

   – А его никак нельзя... – великий хан умолк, понимая, что подобные желания нельзя произносить вслух, их могут не только услышать, но злую силу этих слов легко обернуть против говорящего. – Я тоже времени не терял и кое-кого уже послал из своих людишек в Новый город, но от них пока никаких вестей... Они сами из русичей, и большой надежды я не питаю...

   – Княжич под надёжной защитой, мой господин, – твёрдо ответил Ахмат. – Волхвы перекрыли пространство, я уже пробовал...

   – Тогда они сами должны умереть! – не принимая возражений, распорядился Чингисхан. – Ты обещал мне.

   – Я обещал попробовать, мой повелитель, – растерянно пробормотал Ахмат. – Мне не доводилось раньше заниматься такими превращениями...

   – Я бы хотел узнать об этом, будучи ещё живым, – не дав договорить оракулу и не сводя с него глаз, вымолвил монгол. – Если ты не хочешь, чтобы мы вместе переступили земную черту.

За два месяца перед смертью обычно тёмное, точно выжженное солнцем лицо властителя вдруг стало светлеть, приобретая молочно-глиняный оттенок, и на этом фоне неожиданно ярко проявились тёмно-зелёные рысьи глаза хана. Лейла первой обратила на них внимание.

   – Я всегда думала, что они у тебя чёрные как ночь, а они тёмно-зелёные, как подгоревший на огне листок розы, – удивилась она.

С ним вдруг случилось то, о чём он и помыслить не мог: великий хан влюбился, прилепившись всем сердцем к юной пленнице, оценил красоту её смуглого тела и тонкую понимающую душу. Она легко прочитывала каждый жест и взгляд правителя, безропотно выполняла все его прихоти. Было решено на Совете идти войной против тангутов, и он повёз её с собой, объявив сестрой Ахмата, к которому частенько заглядывал послушать его пророчества. Чингисхан переменился и душой: стал мягче, терпимей к чужим рассуждениям, и глаза Лейлы, когда он уходил, всё чаще увлажнялись.

   – Ты так влюбишься в него, – однажды заметил Ахмат.

   – Я уже люблю его, – помолчав, ответила она.

   – Давно?

Она кивнула.

   – Вот уж чего никогда не смог бы предвидеть, так это то, что бухарская принцесса влюбится в убийцу своего отца, сестёр, братьев, тирана, погубившего весь её народ, – без тени усмешки проговорил оракул.

   – Ты осуждаешь меня?

   – Как я могу осуждать солнце или воду, которые своей безумной силой способны не только рождать живое, но и убивать, и уж тем более негодовать против тех, кто избирает их своими богами. Я сказал лишь о том, что, провидя далёкое, не смыслю в близком. Постигая космос, блуждаю в собственном сердце как в потёмках...

Ахмат сел на войлочную кошму, прислушиваясь к завываниям снежного ветра в степи. В юрте было тепло. Корни мелких кустарников горели долго, поддерживая постоянный жар, но из-за того, что в эти метельные месяцы нельзя было выйти и прокатиться на лошади по степи, Лейла впадала в уныние. Звездочёт же, слегка раскачиваясь, мог часами сидеть на кошме с застывшим лицом, что означало: душа его покинула тело, и неизвестно, в каких временах и где блуждает. Так могло продолжаться по пять-шесть часов. Когда она возвращалась, предсказатель валился на кошму и спал как убитый.

Лейла взглянула на Ахмата и вздрогнула. Обычно душа звездочёта улетала в космос, когда должен был прийти Темучин. Астролог таким способом оставлял влюблённых одних и никогда не ошибался. Принцесса, ожидая прихода властителя, каждый раз волновалась, примеряла разные наряды, надевала украшения и даже сурьмила брови, хотя степному царю это не нравилось. Но ей он прощал всё. Вот и сейчас она подскочила и стала примерять прозрачные накидки. Великий хан обычно приносил подарки и сладости, они пили сладкое вино, от которого кружилась голова, и Лейла падала в его объятия. Между ними уже не было той дикой страсти, ненасытности, криков и боли, они медленно проходили свой круг наслаждений и не спешили его покинуть до тех пор, пока не иссякали последние силы.

Потом, лёжа на спине рядом друг с другом, они болтали. Он на своём языке, она на своём, но каждый всё понимал. Лейла за несколько лет жизни в Каракоруме выучила неведомый ей язык. Хан ждал, когда она заговорит на нём. Её нежный голосок почти выпевал грубые слова их обихода, и он не мог сдержать улыбки.

Его многое в ней радовало и забавляло. Раньше, к примеру, жёсткие седые усы властителя больно кололи её нежные щёки, оставляя красные пятнышки. Принцесса даже плакала. Но теперь ей это нравилось.

– Ну хватит уже сидеть, начинай щипать мои щёки своими усами, – нетерпеливо шептала она, ластясь к нему, и Темучин смеялся хриплым надтреснутым голосом.

Он осторожно касался безгубым ртом её щёк, стараясь легко уколоть принцессу, и она громко смеялась, подчас до слёз, а глаза сияли от счастья. В такие мгновения властитель снова чувствовал себя молодым, он забывал о старости, о скорой смерти, обо всём на свете. Лейла словно открыла ему совсем другую жизнь, о которой он до сей поры не догадывался. Его память даже начала отыскивать слова, которые он никогда не произносил вслух. Однажды после долгого молчания правитель произнёс по слогам: «Лю-би-ма-я». Сказал сам себе, погруженный в раздумья, но пленница, услышав это слово, встрепенулась, обратила на него свой взгляд, и степной царь, встретившись с ним, медленно качнул головой, как бы подтверждая сказанное.

Иногда Чингисхан брал её лицо в свои руки и долго его разглядывал, точно диковину.

   – Неужели я опять постарела? – теряясь в догадках, спрашивала Лейла.

Лик властителя непривычно светлел в такие минуты, он начинал хрипло смеяться, раскачиваясь всем телом, и грусть светилась в его тёмно-зелёных глазах.

   – Когда я умру, вы с Ахматом вольны идти куда угодно, – проговорил, растягивая слова, великий хан. – Вам дадут денег, которых хватит до конца жизни. Но вы можете остаться и здесь, Ахмат будет состоять советником при моём сыне Угедее, я уже говорил с ним, как и обо всём другом. Он исполнит всё в точности.

   – Зачем ты завещал своему внуку воевать Русь? Ахмат сказал мне: это станет началом конца...

   – Всё когда-нибудь кончается: моя жизнь, твоя молодость, наши ласки. Был великий Александр Македонский, был великий Рим, великое Бухарское ханство, уйдёт в прошлое и моё. Когда мы перестанем быть завоевателями, тогда и пресечётся мой род. Другими мы стать не можем... – он по-детски застенчиво улыбнулся, затеребил чётки, которые держал на коленях. – Мне Ахмат даже сказал, что уже родился тот великий князь, от которого пойдёт род русских правителей, несущих нам гибель. И тому способствовали византийские волхвы, а значит, уже собрались силы, которые ныне борются против меня...

   – Разве ничего нельзя сделать? – вопрошала она. – Разве ты не властитель великой империи?..

Он усмехнулся, и в щёлках его глаз заплясали смешливые огоньки.

   – Я уже стар, чтобы начинать столь серьёзный поход. Мой внук, когда вырастет, всё завершит. А с волхвами наш Ахмат, обещал мне разобраться...

Темучин взглянул на неподвижного прорицателя, пытаясь понять, слышит он их или нет, но звездочёт, подобно тонкой ветке на дереве, тихо качался всем телом, путешествуя в своих мирах.

   – Я знаю, он сдержит слово, – добавил Чингисхан. – А князя русского и род его будет кому остановить!

Александр страдал из-за происшедшей перед отъездом стычки с отцом. Княжич ведал, что суровый родитель не любит телячьих нежностей, для него привычнее сидеть в седле и крутить мечом, коим тот владел искусно, – Ярославич ныне утром сам в этом убедился. Князь, как лев, налетел на врагов, а когда крестоносцы, опомнившись, попытались всё же оказать сопротивление, то один яростный вид полководца и его сверкающий на солнце меч, от которого отлетали божьи воины, повергли их в неописуемый страх. Они дрогнули и оборотились спинами. В тот миг, наблюдая за боем с высокого речного берега, душа Александра наполнилась гордостью за отца, он так переживал, что сам не заметил, как стал размахивать руками, повторяя его атакующие удары и стараясь их запомнить. И всё же княжич отмечал и другое: как теплеет отцовский взор при виде Феодора, как князь его внимательно слушает, как даёт советы, как ласково треплет по затылку, а взгляд, обращённый к нему, Александру, мгновенно становился тусклым и рассеянным.

Возможно, отчасти он сам виноват. Когда родитель приезжает в дом из долгого похода, Феодор, вопя от радости, бежит к нему навстречу, кидается на шею, Александр же с застывшим лицом стоит рядом. Уже мать, подталкивая его в спину, шепчет: «Ну иди же к отцу. Что ты стоишь?»

Он подходит, робко прижимается к его ноге, обхватив её, но князь на руки сына не берёт. Похлопает по спине в знак приветствия, вот и все нежности.

Они уже давно скакали по лесной дороге: двое слуг впереди, Шешуня рядом. Хвойный лес плотной стеной подступал с обеих сторон, и в душу закрадывалась тревога. Она мелькнула ещё в тот миг, когда отец растоптал оберег, что-то зловещее, роковое почудилось Александру в этой ярости, точно она кем-то искусно направлялась. И отец Геннадий дважды нашептал: «Не снимай оберег!» Монах слишком умён, чтобы заниматься глупостями: вырезать птичек с женскими ликами, освящать их да тайком вешать на шею.

Всё случилось в последние две недели. Византиец внезапно обеспокоился и попросил мать не выпускать сына одного в город.

   – Лучше совсем не выпускать, – добавил он.

Мать жаловалась нянькам, утверждая, что монах заговаривается, и она не ведает, стоит ли и дальше его подпускать к детям. Нянька же, ободрённая этой хулой, стала пересказывать городские сплетни, распускаемые про монахов. Оказывается, они выкапывают мертвецов, варят их и едят, а из гнилых кишок свои снадобья готовят. Александр не поверил в эту чушь, мать же всплеснула руками, ойкнула и закачала головой:

   – Да неужто едят?

   – Люди сами видели! – перекрестилась нянька. – По ночам варят, так вонища жуткая прёт из келий-то. Один монах, живший по соседству, задохнулся, и наутро его мёртвым нашли. И никто не видел, как его закопали. Видно, и его съели!

Александру потом большого труда стоило убедить Феодосию в обратном. К его счастью, она неожиданно вспомнила, как на масленицу отец Геннадий отказался от пирогов с требухой, сказав, что мяса и скоромного вообще не ест, а яйца и кур берёт для Петра с Иоанном. Сам же он питается орехами, кореньями, разной травой, овощами, всем тем, что растёт. И даже рыбу не ест. И тоскует очень по морским водорослям. Правда, недавно нашёл одну травку, которая на речном дне гнездится, она хоть и не такая вкусная, но всё же.

Это мать успокоило, и она отца Геннадия не прогнала. Княжича же удивило другое: зачем людям вообще нужно сочинять столь дикие небылицы? Это явная ложь, но она кому-то нужна. Для чего?..

Александр задумался, но словно кто-то в спину его подтолкнул, и он снял лук с плеча. И в ту же секунду мимо уха просвистела стрела, а двое слуг, ехавших впереди, сражённые насмерть, полетели с лошадей. Ярославич моментально скатился на землю, уполз в кусты, за ним последовал Шешуня.

   – Сколько ж их? – прошептал он.

   – Трое, – спокойно ответил княжич. – Три стрелы были разом пущены. Одна в меня не попала.

   – То-то они не спешат объявляться. Осторожничают...

Александр заметил, как шевельнулся низкорослый ельник, и мгновенно послал туда стрелу. И сразу же понял: попал. Веточки судорожно дрогнули и затихли. Сам же он, едва отпустив тетиву, ловко перекатился на другое место, ибо выстрелом выдал своё убежище. И не зря. Две стрелы мгновенно прошили ёлочку, за которой он прятался, и чуть замешкайся княжий отрок, расстался бы с жизнью...

Теперь их двое на двое, это всё же полегче. Страха Ярославич не чувствовал, лишь странный азарт примораживал кожу. А вот Шешуня, увидев, как княжич чуть на тот свет не отправился, боялся после этого и пальцем пошевелить, позабыв о своём луке и стрелах.

Александр, откатываясь, успел-таки углядеть, что два других разбойника прячутся за могучими соснами, и тут уж надобно ждать, пока они сами себя обнаружат. Но, судя по всему, оба татя не новички в ратном деле и по глупости свои жизни не отдадут. Потому они теперь и соображают, как им лучше поступить, дабы выманить из укрытий противную сторону. Но из-за сосен плохо наблюдать. Вороги и стреляли наугад, по слуху, услышав щёлк спускаемой тетивы, и точность стрел – знак немалой искусности лучников. Но княжич и сам в этом не промах.

Одна надежда на то, что у юнца терпения не хватит, разбойники его пересидят. Ярославич хоть и понимал своим малым умом, что лезть на рожон не стоит, но его так и подмывало пойти на обострение. Он показал Шешуне на лук, и тот, устыдившись перед мальцом в трусости, всё же достал его из-за спины и приготовил стрелу. Теперь княжич должен вызвать огонь на себя, тогда таинник сумеет убрать ещё одного лучника. Но дразнить этих псов опасно. Они не простят и малейшей оплошности. И слух у обоих отменный. А допустив промашку, будут класть стрелы на его перекат.

Александр огляделся и заметил узкую ложбинку, слегка присыпанную, в которую легко поместится. Вся затея лишь в быстроте двух переворотов. Первый княжич успевает сделать до выстрелов, а вот на втором может попасться, если кто-нибудь из двоих выстрелит по ходу его перемещения. Но надо рисковать. Он не выдержит долгой засады. Тело уже ноет, а душа клокочет, рвётся наружу. Тут ему с лучниками не тягаться.

Александр выстрелил, перекатился в ложбинку, и обе стрелы шмыгнули над головой. Никто по ходу послать железный наконечник не рискнул. Шешуня радостно мигнул глазами, значит, не проворонил, успел зацепить одного из ворогов. А далее всё развязалось мгновенно. Послышался треск кустов, топот копыт. Видимо, последний, лишившись подмоги да поняв, с кем имеет дело, судьбу решил не испытывать, сбежал, бросив обоих. Шешуня тоже сообразил, что случилось, вытянул голову, приподнялся, а ещё через мгновение, уже не таясь, встал во весь рост.

Первого из нападавших княжич уложил наповал. Стрела пробила лоб и прошла до половины. Он лежал с вытаращенными глазами, словно удивляясь этой неожиданной смерти. Второму же таиннику, уже в летах, крепкому да плечистому, Ярославич угодил в живот. Будь на вороге доспехи или хотя бы кольчужка, ничего бы не случилось, кафтан же защитить не смог, стрела вошла глубоко, и рубаха уже напиталась кровью. Но разбойник ещё шумно дышал и не мигая смотрел на отрока.

   – Кто таков, откуда? – обнажив меч и приставив его к шее ворога, потребовал Шешуня.

   – Прикончи меня, ничего я тебе не скажу, да и нечего глаголить, – прошептал тать.

   – Кто третий? На кого руку, псы, подняли? На княжеского сына! Отвечай по чести, если ты русского духа, не погань душу перед кончиной.

   – На него и подняли, – помедлив, глухо отозвался разбойник. – Да не мы всё затеяли, сами люди подневольные. Жёны да дети наши остались в руках тех, кто послал убить его. Либо одна жизнь княжича, либо их, а у меня семеро ребятишек «мал-мала-меньше». Да обещали по возвращению кошель золотых монет. Но, видно, Бог княжича бережёт, и сам он оказался проворнее...

   – Кто послал?

   – Лучше тебе совсем их не знать, боярин, – ответил тать. – Волки дикие степные, вот кто нас послал. У них пасти огромные, зубы железные, усталости, боли и пощады они не знают. И тьма их несметная. С ними воевать никому из вас не по силам, потому не томи больше душу расспросами, прикончи меня.

Шешуня оторопел, услышав эти слова.

   – Ты чего несёшь? Какие волки с железными зубами? Кого запугать хочешь?

Разбойник закрыл глаза, устав разговаривать с таинником. Шешуня ткнул его мечом в бок, окровавив его.

   – Говори, пёс! Или я на куски тебя порежу. – Шешуня собрался нанести ещё один удар поверженному врагу, но Александр остановил таинника:

   – Не трожь его. Кто с лежачим да раненым воюет?

   – Спасибо, княжич! Дай Бог тебе ни в один из силков не попасть. На прощание скажу: враги твои никогда тебя в глаза не видели и на земле вашей не бывали, и неведомо мне, почему они убить тебя повелели. Так и умру, сей тайны не узнав. Прости глупца перед смертью, что ввязался в недоброе дело, хоть и не по своей воле. По заслугам и получил. Прости, коли можешь!

   – Прощаю тебя, – произнёс Александр.

Вскоре разбойник испустил дух. Впервые на глазах княжича умирал человек, и его смерть потрясла отрока. Он долго не мог прийти в себя, унять озноб, его сотрясавший. Таинник, видя эту немочь, стиснул отрока за плечо.

   – Все мы странники на этом свете, как пришли неведомо откуда, туда и уйдём...

   – Надо бы похоронить их...

   – Кровоядцев этих? За то, что они чуть нас не убили? Да пусть волки их тела по кускам растащат, а души их покоя нигде не найдут. Собакам собачья смерть!

   – Они не виноваты, их заставили, а смертью уже наказаны, но они русичи, как мы, и христиане...

Шешуня даже не дал договорить княжичу, глаза его округлились, и он запылал праведным гневом:

   – Да чтоб я своему врагу могилу рыл? Ты уж прости меня, княжич, но никогда этого не будет. Себя надо уж так не уважать, дабы до такого дойти. Услышал бы отец твой эти слова, он бы задохнулся от обиды.

Александр поник головой, во многом соглашаясь с Шешуней. Но он помнил и наставления отца Геннадия: «Нет отпетых злодеев и нет чистых праведников. Каждый из нас грешен и каждый стремится быть лучше и похожим на Христа, а потому и прощать надо, и уважать даже того, кого прозывают никчёмным и негодным». – «И злодея уважать надо?» – спросил Саша. – «А что же, он не человек? Оступиться может каждый. Но разве каждый злодей?»

И признания нынешнего разбойника убеждали в этом же. Ради спасения семерых детей на всё пойдёшь. А кроме того, княжич простил недруга своего и прощение должен исполнить. Он вытащил кинжал, прорезал могильный контур и стал выдирать дёрн. Шешуня сидел в стороне, молча наблюдая за Александром. Через полчаса тот выдохся, и таинник не выдержал, подошёл и горстями стал выгребать землю. Они вырыли могилу, сбросили туда тела, Ярославич перекрестил их.

   – Упокой, Господи, их души, – прошептал он.

   – Дивлюсь я на тебя, княжич, – взбираясь на коня, проговорил Шешуня. – В бою нынешнем ты геройствовал и хладнокровие имел отменное, а потом повёл себя, как монах. Как в тебе малом всё это уживается?

   – А разве воин не человек? – спросил Александр. – Или он только лик вепря носит?

   – Всякий разное обличье примеряет, – уклончиво ответил Шешуня.

   – А надобно по-человечьи жить...

Шешуня хотел узнать, как по-человечьи, коли всякий всё равно по-разному, но княжич уже тронул поводья, выводя коня на тропу.

   – По-доброму, значит, – обернувшись, добавил Александр. – Тогда и будет что защищать. И Господь тебе сил прибавит.