Текст книги "Смерть во спасение"

Автор книги: Владислав Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

Глава третья
БАТЫЕВА АЗБУКА

Батый, основав на Волге Сарай-Бату, столицу собственной Орды, вовсе не думал противопоставлять её Каракоруму, а себя великому хану Угедею, больше того, он убедил дядю в этой необходимости: так удобнее наказывать строптивцев, ссорить петухов, возвышать послушных да прилежных и вовремя собирать дань. В отличие от беспощадного деда, до конца дней своих остававшегося худым и жёстким, его внук быстро растолстел, едва перестал ходить в походы, и по воззрениям своим сделался сторонником умеренной жестокости.

– Нельзя всё и всех уничтожать, – убеждал он великого хана. – Пусть покорённые народы живут и развиваются, пусть имеют своих богов, но и пусть работают, чтобы кормить и содержать нас. А мы станем управлять ими, внушать им покорность, устранять неугодных. Мы отныне их властители, они должны привыкнуть к этой мысли и везти нам свои меды, меха, шкуры, скот, хлеба, всё, чем они владеют. Я буду владеть Русью, Гуюк пусть завоёвывает Европу, мы поделим меж собой этот мир и создадим такую же великую империю, как был Рим больше тысячелетия назад...

Угедей был уже стар. Он ничего не знал о Риме и плохо представлял себе Европу. Но он сразу же уловил главную мысль Батыя, и она ему понравилась. Чингисхан забирал золото и уничтожал город вместе с людьми. И в этом имелся свой резон: никто потом не мог отомстить за разор и убийство. Но если можно приучить людей, как собак или овец, служить им, то это лучше.

   – Но разве можно выучить людей служить, как собак? – задал единственный вопрос великий хан, и на его бесстрастном лице впервые возникла детская гримаска удивления.

   – Можно, мой хан! – торжественно произнёс Батый.

Угедей долго молчал, словно пробуя на зуб эту возможность. Или просто думал о чём-то другом. Например, стоит ли им отступать от законов, созданных его отцом Темучином? Сын Чингисхана был уже стар, и мысли плохо его слушались: рвались, расползались в стороны. Он с самого начала не хотел второй Орды, ибо, умирая, отец заповедовал всю власть держать в кулаке. Со сжатыми кулачками он и родился, и никто при его жизни не смел даже в малом нарушить волю великого хана, твердя: их сила в единстве. Но народились молодые князья, жаждущие власти, его жена Туракине слёзно просит не пускать Батыя в Каракорум, боясь за их сына Гуюка. Путь Угедея заканчивается, он уже знает, что через три месяца отправится следом за отцом. И если отказать сыну Джучи, то он тогда наследует титул великого хана, а не его сын Гуюк, согласиться – значит признать две Орды, две власти. Не столкнутся ли когда-нибудь они лбами?..

Нелегко великому хану было принять решение. Там, на небесах, когда он встретится с отцом, тот набросится на него с кулаками, побьёт за такое самовольство. И старейшины будут ворчать. Что же делать?

Угедей так долго молчал, что Батый даже вспотел. На его круглом лице заблестели бисеринки пота. Он не понимал, чем мучается дядя. Племянник отказывается от наследства в пользу его чахлого сына, который постоянно болеет, а несравненный сын Темучина ещё раздумывает: принимать сей дар или нет! Однако Батый не решался нарушать священное молчание великого хана. Наконец Угедей кивнул, что означало милостивое разрешение. Радостная улыбка расцвела на лице покорителя Руси.

   – Я разрешаю тебе в астраханских степях открыть второе наше поселение, – еле слышным голосом проговорил правитель, – но ты ничего не будешь делать без благословения Каракорума и великого хана. И русские князья, дабы владеть большим столом, будут приезжать за ярлыком и сюда!

Батый напрягся. От обиды его глаза так сузились, что остались лишь две острые щёлки. Угедей тотчас всё понял и пошёл на попятную.

   – Окончательное решение будет за тобой, но, чтобы русичи во всей мере ощутили наше могущество, им не повредит поклониться и великому хану, – пытаясь вытянуть бескровные губы в доброжелательной улыбке, пояснил властитель. – Нельзя, чтобы у нас появилось две власти. Твой дед этого бы не одобрил.

Внук Темучина угрюмо молчал. Потом поднялся, поклонился Угедею в знак согласия и повиновения и отправился на Волгу.

Правитель Сарая уже не помнил, что сей умысел – создать свою Орду – ему когда-то подсказал Ахмат. Батый вообще не считал оракула некой самостоятельной особью, способной существовать без него. Астролог уже шестнадцать лет служил хану. За это время он успел постареть. Его некогда чёрные, жёсткие завитки волос поседели, как и усы и узкая кинжальная бородка. Смуглая кожа ещё больше потемнела. Он стал походить на эфиопа. А вот кофейные глаза посветлели и горели, как огоньки, на тёмном лице.

Батый по-прежнему возил его повсюду с собой. В последние годы хан заставлял оракула рассказывать ему перед сном сказки. Прорицатель не помнил ни одной, но, как и в случае с «рассказами о русских князьях», его освобождённой душе пришлось слетать к настоящей персидской княжне и послушать искусных сказочников. Но затейливые притчи, которые они выпевали сладкими голосами, ему не понравились, и астролог начал выдумать свои.

   – Мышонок влюбился в принцессу, – начал было Ахмат, но Батый тотчас его перебил:

   – Разве такое бывает?

   – Конечно.

   – Но это же мышь! – презрительно фыркнул хан и даже приподнялся с мягкого ложа.

   – Ныне это мышь, а вчера мог быть принц. И твоя душа, мой повелитель, после смерти тоже переселится в стебель тмина или тело барса, так заведено во Вселенной. А влюбляются сначала глазами и ушами, через них душа общается с миром. А тот мышонок ещё не понимал, что нельзя влюбляться в людей и уж тем более в принцесс. Он был слишком мал, а его мать, которая могла бы ему обо всём поведать, утром поймал садовник и утопил в старом глиняном чане. И об этом он тоже не знал. А принцесса появилась перед ним такая лёгкая, стройная, воздушная, такая красивая, какую он, даже будучи принцем, никогда не видел...

   – Неужели я могу превратиться в вонючую мышь? – рассерженно перебил Ахмата Батый.

   – Да.

   – Я... – слова застряли у хана в глотке, он не мигая смотрел на оракула.

Ахмат словно впервые видел лунообразную застывшую маску правителя и в узких щёлках его чёрные, заледеневшие от страха бусинки глаз.

   – Но я не знаю этого сейчас наверняка, мне надо кое-что рассчитать... – пробормотал астролог.

   – Так ты не знаешь?..

   – Нет.

Хан несколько мгновений с недоверием смотрел на провидца.

   – И не надо ничего рассчитывать! – побелев от злости, вдруг яростно выдохнул Батый. – И никогда мне не рассказывай больше про мышей, иначе я поселю тебя в одной клетке с ними и не стану их кормить. Можешь себе представить, что дальше будет...

Он в упор взглянул на него, и оракул опустил голову.

   – Ступай, я хочу спать! – проворчал хан. – А завтра станешь рассказывать те сказки, к которым я привык. И чтоб в них не было никаких зверей!

Прорицатель двинулся к своей юрте, которая соединялась плотным пологом со спальней властителя. Такие входы вели ещё в две юрты, трапезную и гостевую. Неподалёку строился большой деревянный терем, но жить в нём Батый не собирался.

   – Постой!

Ахмат остановился.

   – А мой дед... он кто сейчас?

Темучин по всем приметам должен был превратиться в гремучую змею и жить сорок изнурительных лет в пустыне. Скорее всего, так оно и случилось, хотя Ахмат не проверял своё предположение. Ему было всё равно.

   – Я не знаю.

   – Вот и хорошо, – проворчал хан, громко зевая и отваливаясь на подушки. – Ступай!

Первым он пригласил в Сарай Александра. Наслышанный о подвигах князя, сам хотел повидать героя Невского.

«Если ты не приедешь, то я сам приду, но уже как завоеватель и буду стоять у Новгорода, пока не сровняю его с землёй!» – пригрозил он, и Невский явился.

Батый долго его рассматривал, потом улыбнулся и кивнул, предложив сесть напротив.

   – Хорош князь, таким я тебя и представлял. Хочешь у меня служить?

   – Я служу Отечеству, великий хан, а его не меняют, – не задумываясь, ответил Невский.

   – Хорошо ответил, а? – восхитился Батый и даже захлопал в ладоши, бросив взгляд на Ахмата. Тот улыбнулся и кивнул.

   – И умереть не боишься?

   – Бог дал жизнь, Бог и срок её отмерил, чего ж тут бояться?

Они проговорили два часа. Потом Батый отпустил князя с миром. Он поджидал Ярослава. И тот через неделю прибыл в Сарай. Некогда смоляные кудри точно снегом запорошило, гладкое лицо жёсткие морщины прорезали, поутих яркий огонь и в чёрных глазах. Князь осунулся, сгорбился, стал нетвёрд походкой.

Он привёз в волжскую Орду богатые дары, желая умилостивить грозного завоевателя. При виде шкурок соболя и куницы у хана жадно загорелись глазки. Он погрузил в переливчатый нежный мех широкую заскорузлую ладонь и долго там её держал, купая в ворсинках. На туеса с медами, орехами и прочие дары даже не взглянул. Затем он пригласил гостя в свою большую юрту, застеленную пышными коврами, посредине которой чуть возвышался низкий резной столик, предложил сесть на мягкие подушки, хлопнул в ладоши, повелев принести кумыса и копчёной конины.

   – Ну что, восстановил свой Владимир-град? – спросил князя Батый.

Толмач перевёл этот вопрос, но Ярослав уловил и снисходительную улыбку, которая возникла на лунообразном лике властителя: ведь Батый приказал когда-то сжечь город дотла и разрушить даже каменные храмы.

   – Да, я постарался, ваша светлость, – сдержанно ответил Ярослав.

   – Мне сказывали, что ты и все свои деньги вложил в возведение новых теремов да храмов? – насмешливая улыбка не покидала полных губ властителя.

   – Да, это так, – сдерживая свой гнев, ответил Ярослав.

Ещё когда он получил грамоту от Батыя, где ему предписывалось немедленно явиться в Сарай-Бату, а его наследнику отправиться в Каракорум, многие советники и духовники не советовали ехать. Они пророчили о надругании его звания и чести, говорили о том, что обоих, и сына, и отца, ждёт неминуемая погибель. Ответ нужно было дать наутро, и великий князь всю ночь промучился, не ведая, на что решиться. Он мог отказаться, но через месяц или раньше орды степняков снова бы заявились во Владимир, каковой князь ещё не обнёс даже крепостной стеной, опять сожгли бы его, князя убили, а жителей увели в полон. Ни дружина Ярослава, ни новгородцы не имели силы, способной пока противостоять Батыю. А значит, нужно было покоряться во имя спасения всего народа, который ныне стоял на грани полного истребления. Необходимо было сохранить те княжеские, боярские и холопские роды, помнившие о своей чести и достоинстве, сохранить свои храмы и веру. И ради этого можно было принять унижение и растоптать своё самолюбие, дабы выторговать хоть какую-нибудь независимость у царя степняков.

Ярослав послал гонца к Александру с этими объяснениями, но Шешуня ответил, что князь сам уехал в Орду. Это известие его удивило: Батый что-то явно затевал. Может быть, он хочет сместить его и назначить старшим новгородца?

Он спешно послал в Каракорум младшего сына, Константина, не захотев рисковать любимцем Андреем, а сам, помолившись, отправился в Сарай.

   – Но мы можем снова сжечь град великого князя Ярослава, и все твои деньги обратятся в дым, – с улыбкой вымолвил хан.

   – Всё в руках Божьих, – смиренно ответил Всеволодович. – Я прослышал, что сын мой Александр был здесь?

   – Был! – кивнул Батый. – Он мне понравился, но, чтобы справиться со мной, тебе нужны сотни таких героев, а их на Руси ныне с десяток наберётся.

   – Потому я и приехал сюда не чинить распри меж нами, а заключить постоянный мир, – соблюдая видимое достоинство, заявил Ярослав. – Брань да ссоры никому не выгодны: ни нам, ни вам, ваша светлость...

   – Зови меня отныне: мой повелитель – прервал гостя Батый.

Ещё лет двадцать назад при этих словах Всеволодович бы выхватил меч и набросился на обидчика. Даже если б им оказался его старший брат или великий зять Мстислав Удалой. Ярослав с раннего детства похвалами пестуна да дружинников гордился: и копьём, и сулицей, и мечом умел себя защитить, и отец, Всеволод Большое Гнездо, всегда выделял именно его среди братьев, называя «мой храбрый маленький, но отважный воин». Ярослав не стремился перехватить первенство у Константина, он дружил со средним, Георгием, даже поклялся, что всегда будет служить ему. И Георгий пришёл ему на помощь в битве при Липице, но Ярослав не отважился вступиться за брата, когда Батый вторгся на суздальскую землю. Слухи о великом нашествии и несметных полчищах монголов, пожирающих, как саранча, всё живое, внезапно сковали вольный дух Всеволодовича. Беженцы из Руси рисовали леденящие душу картины расправ, и ветер смерти кружил в воздухе. Белый ворон вдруг объявился в Киеве, а полнолуние не кончалось. Чёрная лисица завыла, как собака, на подворье, и снег выпал в июле. Одно знамение следовало за другим, одна страшная весть накрывала другую: Рязань, Коломна, Москва, Тверь, Владимир... Храбрость истаивала, как осеннее тепло. Отвага слетела с плеч, как погнутые наплечья. И теперь, услышав от толмача эту поправку хана, Ярослав даже не подал виду, что с ней не согласен.

   – И брань невыгодна только тебе, князь! – уже более жёстким тоном заметил Батый. – Тебе, а не нам! Мы можем хоть завтра придти к тебе и сразиться с твоей дружиной, от которой только клочья полетят, – хан засмеялся, довольный своим остроумием. – И нет на земле силы, способной нас ныне сокрушить. Нет!

Последние слова внук Темучина почти выкрикнул и, надменно выпятив полные губы, презрительно посмотрел на русича. Ярослав сидел, чуть опустив голову, и Ахмату, присутствовавшему при этой беседе, невольно передалась та жуткая боль, какую испытывал в этот миг русский князь. Его лицо вдруг посерело, и, казалось, он вот-вот упадёт в обморок.

Молчаливые слуги принесли два подноса с нарезанной тёмно-красной копчёной кониной, тонкие белые лепёшки и большие серебряные пиалы с холодным кумысом.

   – Откушай конины, русский хан, выпей нашего кобыльего молока. Чем богаты, тем и рады, так, кажется, у вас говорят?

Князь кивнул. Съел жёсткий и вонючий кусок конины, каковой с трудом разжевал, хлебнул остро-кислого кумыса. Не поморщился, хотя в нос шибануло. Хан, проглотив свой кусок и запив его молоком, пристально наблюдал за гостем.

   – Вкусно?

   – Да.

   – Я рад, что тебе понравилось моё угощенье. А коли так, погостишь у меня недельки три-четыре, твоя светлость, мы успеем обо всём тогда поговорить: как собирать дань, с кого собирать, как, когда, сколько, – приторно улыбаясь, промолвил Батый. – Поспешать надо медленно, как говорили древние.

Ярослав не ответил.

   – Или у тебя другие планы, твоя светлость?

   – Я не рассчитывал так долго гостевать, – осмелился возразить Всеволодович.

   – Вон как? – удивлённо изогнул полные губы хан. – А остаться в живых рассчитывал?..

Великий князь хоть и побледнел, но постарался сохранить достоинство. Он понимал, что Батый попросту испытывает его. Ибо незачем было зазывать к себе, чтобы здесь лишить жизни. Да и средь восточных народов, насколько был наслышан Ярослав, гостей всегда почитали и принимали любезно. Потому он и не воспринимал всерьёз угрозы хана. Всеволодовича лишь коробил его насмешливый издевательский тон.

   – Ты ошибаешься, князь, если думаешь, что мы чтим восточные или какие-то другие традиции, – потягивая кумыс и причмокивая, лениво произнёс Батый. – Мы сами, наша воля и есть традиция. А она заключается в том, что ежели мне захочется, то я тебя четвертую или брошу на растерзание бешеным собакам, или попрошу моих слуг вырвать твоё сердце. Да мало ли что! Лишить тебя для потехи, к примеру, мужского достоинства. Оно есть у тебя? Отвечай!

Лунообразное лицо хана исказилось яростью, он даже взвизгнул на последнем слове.

   – Да, – прошептал Ярослав.

   – Ещё молодых красавиц, поди-ка, любишь? – удивился внук Темучина.

   – Иногда.

   – И получается?

Ярослав ответил не сразу, столь непривычными оказались вопросы хана.

   – Да! – с вызовом произнёс князь.

   – О, цо-цо-цо! – облизнув губы, Батый расплылся в лживой улыбке, изумившись такому признанию. – И они ещё получают радость от тебя?

Князь не знал, что ответить. Он плотно сжал губы, словно не собирался более разговаривать с великим монголом.

   – Отвечай! – снова посуровел ордынский властитель.

   – Да. Наверное...

   – Вон как?

Хан пристально оглядел мрачного русича, точно старался понять, за что же его седобородого гостя ещё могут любить красавицы.

   – Вот видишь, сколь сладострастны эти русичи, Ахмат! Их держава превращена в пепелище, а они не забывают отведать вкус молодого бабьего тела, – неожиданно обратившись к оракулу, язвительно промолвил Батый. – А ты их ещё жалел. Ведь он не пришёл на выручку к своему брату, когда мы осадили Владимир! Он не пришёл на выручку к своему сыну в Новгород. И Александру повезло, что мы, столкнувшись с ведовским заговором в Козельске, решили повернуть на юг, откуда сей рыцарь православный тотчас сбежал, оставив Киев на поругание и разграбление. А сейчас он великий князь и, раздавая свои деньги на восстановление града Владимира, пытается у своего Бога вымолить прощение. Да прощаются ли такие иуды? Почему ты не повесился, Ярослав, ответь мне?

Владимирский князь был немало наслышан о коварстве и безжалостности Батыя, и сейчас, сидя перед ним, испытал этот леденящий страх неизвестности, не ведая, чем закончится эта мирная, на первый взгляд, беседа. Нет, это скорее напоминало пытку, ибо лгать было нельзя.

   – Я хотел это сделать... – помедлив, пробормотал Всеволодович. – Но...

   – Что «но»? – встрепенулся хан.

   – За Александра я никогда не переживал, он был любимцем матери, а вот трое других сыновей... они нуждались в моей поддержке, и я не мог бросить их...

   – Особенно Андрея, прижитого от юной мордовской царевны, которую столь вероломно убила твоя жена, – усмехнулся Батый, гордясь тем, что посвящён в столь глубокие тайны семейной жизни русского князя.

И Всеволодовича действительно потрясло то, сколь широко осведомлён властительный монгол о его повседневной жизни. И не только о ней.

   – Почему ты не называешь меня: мой повелитель?

Глаза хана сверлили его.

   – Я не отказываюсь...

   – Скажи: о великий хан Батый, ты мой повелитель! – потребовал хозяин.

Мгновение Ярослав молчал, наблюдая, как мрачнеет лицо монгольского властителя.

   – Я жду!

   – О великий хан Батый, ты мой повелитель! – понуро повторил Всеволодович.

   – А теперь скажи то же самое, но с радостью. Словно ты обрёл вдруг настоящего родителя. Или, как в тот момент, когда ты узнал, что твой сын Андрей спасся и его скоро привезут к тебе. Ты же помнишь тот миг? – правитель подался вперёд, не отрывая глаз от Ярослава, и тот кивнул головой. – Ты тогда заплакал, убежал к себе в молельню, упал на колени и стал благодарить Бога за его милосердие. Ты молился, и горячие слёзы, не останавливаясь, текли по твоим щекам. Верно?..

Великий князь как заворожённый смотрел на хана. Об этих слезах не мог знать никто, хан словно незримо стоял позади него. На самом же деле в этот миг в молельне находился Ахмат, подробно пересказавший своему повелителю эту историю.

   – Да, – прошептал Ярослав.

   – Тогда скажи с радостью: о великий хан Батый, ты мой повелитель!

   – О великий хан Батый, ты мой повелитель! – вымолвил наконец Всеволодович.

В голосе его по-прежнему не слышалось радостного восхищения, но большего выжать из помертвевшего русского князя не удалось бы и кудеснику.

   – Хорошо, ступай, князь, отдохни немного, завтра мы продолжим нашу мирную беседу, и я надеюсь, что ты хорошо запомнишь всё сказанное мною сегодня. Ибо от этого зависит не только твоя жизнь, но и спокойствие твоих детей и подданных. – Батый шумно вздохнул, словно оправляясь после изнурительной сечи, каковой отдал все свои силы, допил кумыс и махнул рукой, выпроваживая гостя.

Ярослав поднялся и, поклонившись, вышел из юрты. Хан хмуро взглянул на оракула, ожидая его сочувствия: переделывать русичей в своих слуг оказалось вовсе не легко.

   – Мне понравилась та сдержанность, с какой вы вели эту беседу, мой повелитель. И сие доказывает то, в чём я всегда убеждал вас: окрик или гнев – явление человеческой слабости, а не силы. Ныне же я узрел высоту вашего величия: гибкость ума, изощрённость переходов, тонкость и точность словесных ударов, и наблюдал поверженного противника!

Батый обожал лесть. Он требовал её, как голодный барс, и потому Ахмат был вынужден подкармливать ею своего хозяина и этим продлевать себе жизнь.

– Русских не из глины лепили, это ясно, – проворчал он. – Но либо я сделаю Ярослава ручным, либо с князем придётся проститься. Он же не дурак и прекрасно понимает, что от него требуют: повиновения, послушания и угождения. А он по-прежнему хочет быть со мной на равных, словно я не победитель, а он не побеждённый. Глупец! Разве могут такие управлять своим народом?..

Хан, как и его дед, обладал острым умом и непомерной гордыней. Но не терпел эти качества в других.