Текст книги "Смерть во спасение"

Автор книги: Владислав Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

   – Ныне твой отец великий князь, вот пусть он и решает, – хмурился Шешуня. – А Ярослав Всеволодович на поклон к степнякам не пойдёт, сам знаешь, каков он. Для него лучше голову сложить в честной брани, нежели данником себя признать. И слово княгини тут не закон. Вот и мотай на ус.

Но и отец словно в воду канул. Последний гонец вернулся обратно ни с чем: князь из Киева с дружиной выступил, а нигде на Руси не объявлялся. Народ на вече гудел, не зная, в какую сторону склониться: Батыя ненавидели, но и град свой превращать в руины не хотели. Так и спорили до хрипоты, понимая, что срединной правды нет и не бывает.

   – Да где он, Батый-то? – кричали иные. – Вот когда заявится, тогда и станем решать!

Псковичи на просьбу о помощи отмалчивались, точно надеясь на авось. Боялись, если станут за новгородцев, тогда и их степняки не пощадят.

   – Сам-то ты как, княже? Что присоветуешь?.. – вопрошали Александра.

   – Помощи нам ждать неоткуда, братья мои! – поднимался он. – Вот оказия! Месяца три мы продержимся, а дальше что? Иноверцы предадут город огню и мечу, дружину выстригут, сыновей, дочерей да жён наших в полон уведут, добро разграбят. Разве это не унижение? Разве не в ответе мы за малых детей своих...

   – А если вороги поганые веру сменить заставят? – перебив князя и сжимая в руке крест, выскочил на возвышение дьякон. – Да лучше умереть собором, чем родные святыни на поругание отдать! Ты к чему нас, княже, призываешь? Уж не передался ли ты сам супостату? Коли так, уходи немедля, не нужен ты нам такой.

Оглашённый вопль божьего слуги точно пробудил толпу. Все тут же засвистели, заорали, да столь дружно, что Александр растерялся и умолк.

   – Да не передался князь наш, не передался! – видя смятение княжича, бросился на выручку Шешуня. – Будя глотки-то драть. Вы наперёд лучше глядите, чтоб опосля локти не кусать. А то ведь как у нас бывает: задом думаем, а умишком синяки собираем. Живой-то смерти не ищет, вот о чём князь наш рассудить хотел, а вы его скорей в помои. Раскудахтались, распетушились, куда там! Да вы лучше хану Батыю свою храбрость выказывайте, а не князю Александру. Он единственный из всего Мономахова рода ныне и остался, других-то уж нет, упокоили их мечом татарским. И Георгиевичей, и Константиновичей. Всех перевели ироды, чего вы с последнего-то шкуру сдираете?

Таинник перекрестился уже в полной тишине. Лишь услышав его страшные слова, каковые он почти выкрикнул, вечевой народ как-то всерьёз осознал, что Русь докатилась до самого края пропасти и замерла перед падением. Несколько мгновений новгородцы стояли молча, во все глаза глядя на молодого князя.

   – Всё, давай по домам! – махнул рукой Шешуня, и народ, виноватясь, стал расходиться.

Наутро князь снова стоял на башне, не сводя глаз с промёрзлой дороги. К полудню она раскиснет, к ночи опять покроется ледяной коркой. И так недели две, пока тепло не возьмёт своё.

   – Они будто измываются над нами! – прогудел за спиной Шешуня.

   – Придут, никуда не денутся! – твёрдо отозвался Александр. – Как же они нас минуют?.. Коли мы свободны, то и Русь непокорённой осталась. И каково сие?.. Мы для них как кость в горле. Придут, поверь моему слову.

Батый шёл к Новгороду, выжигая огнём сёла и деревеньки. Лишь одно из них пощадил, когда жители вынесли ему горшок огненных щей с краюхой хлеба. Не решившись отведать странную жидкость с капустными перьями, он призвал к себе Ахмата. Тот понюхал горшок, лизнул языком и доложил властителю, что отравы нет. Хан отложил ложку и стал пить щи, как кумыс.

Кисловатый наваристый напиток столь понравился властителю, что он не тронул селение, обошёл его стороной, выказав тем самым свою благодарность за гостеприимство.

Он не спешил, поджидая, пока протают дороги и станет потеплее, понимая, что под Новгородом придётся постоять не одну неделю. Стратеги уже ломали головы, как одолеть рвы и прочную новгородскую крепостную стену без великого ущерба для войска. Навряд ли жители согласятся стать данниками хана, будут биться до последнего. Возможно, псковитяне придут на помощь, а хитроумные воеводы младого Александра уже успели придумать десятки коварных затей и лазеек, каковые доставят им немало хлопот, но без этих северных крепостей внук Темучина не сможет сказать с гордостью, что он покорил Русь. А храм святой Софии, построенный на манер Константинопольского, – гордость русичей, их главная святыня, – и все будут считать, что, пока не разрушена эта церковь, не покорена и их земля.

Обо всём этом размышлял Батый, покачиваясь в седле и прикрыв глаза. Падал мягкий снег. Он начался неожиданно, потом пошёл всё гуще и гуще, а ещё через полчаса поднялась целая пурга, перекрыв дорогу и замедлив путь орды.

К хану прискакал один из дозорных, почтительно остановился поодаль, ожидая, когда повелитель обратит на него внимание. Наконец тот поднял свои тяжёлые веки, сквозь узкие щели полыхнул жёлтый огонь и мгновенно стих. Взгляд властителя стал спокойным и требовательным.

   – Позади нас остался маленький городок, который мы миновали, не захватив его. Я просто хотел напомнить, может быть, это так и нужно, мой повелитель, – забормотал дозорный. – Это совсем небольшая крепость, но ею управляет отдельный князь, малолетний ещё Василий...

   – Как называется град? – перебил Батый.

   – Козельск...

Хан задумался. Ветер бросал в лицо целые пригоршни липкого снега, точно не пуская их дальше, и внук Темучина поморщился. Оставлять за спиной непокорённую крепость не хотелось. Туда обязательно сбегутся уцелевшие русичи из разорённых им княжеств, составится яростная дружина, она-то и вопьётся им в спину, когда они станут осаждать Новгород. Такая оплошность может разрушить весь отлаженный ход нашествия и погубить войско.

   – Передайте передним полкам, чтоб поворачивали на Козельск, – распорядился Батый.

И тьмы монголов неожиданно повернули назад.

Когда перед испуганными взорами козельцев предстала дикая орда степняков, гигантской подковой сжавшая крепость, они с изумлением смотрели на иноверцев, которые такой великой силищей пришли завоёвывать малый городок. Но у хана на сей счёт был свой умысел. Он рассчитывал одним видом своей рати напугать козельцев и без труда захватить крепость, предполагая, что бояре не захотят подвергать опасности малолетнего князя, не способного ещё принимать самостоятельные решения.

Он послал тех же толмачей с Ахматом, дабы указали жителям, какая мера дани будет на них возложена, и повелел также забрать всех коней, чтоб лишить местную дружину искуса кинуться за ними следом, но перед послами даже ворота не открыли. Зато к ним выскочил бойкий мужичок в рваном зипуне и радостно заявил:

   – Наш князь младенец, но мы, как верные слуги, должны за него умереть, чтобы в мире оставить по себе добрую славу, а за гробом принять венец бессмертия.

Толмачи были изумлены.

   – Но зачем умирать? – воскликнули они в один голос. – Мы не тронем вас, покоритесь, станьте нашими данниками, и уцелеет ваш град.

Мужичок почесал затылок, пригладил рыжую бородёнку.

   – Нельзя иродам покоряться, вера не разрешает. Лучше умереть... – повторил он и вздохнул. – Прощайте!

И ушёл. Толмачи долго смотрели на запертые ворота.

   – Дикий народ, – выслушав послов, мрачно проговорил Батый и посмотрел на Ахмата. Тот молчал, опустив голову. – Что за глупцы, которые готовы умереть лишь для того, чтобы оставить по себе добрую славу? – выпытывал он у оракула. – Разве мёртвым нужна слава?.. Дикие булгары покорились, не произнеся ни одного слова, хотя жизнь им ни к чему. Русичи строят красивые храмы, куют крепкие мечи, но готовы расстаться с жизнью из-за пустяка. Они хотят жить своей волей? Да зачем она им, коли станет некому её наследовать? Что ты молчишь, мудрец?

Оракул сидел рядом с огнём в овчинном тулупе и дрожал. Он плохо переносил холода, и зима, которую пришлось пережить, казалось, выморозила все его внутренности. Он даже перестал разговаривать, чтобы поменьше раскрывать рот и не впускать в себя стылый воздух.

   – Разве могут быть нормальными люди, живущие в снегах, – еле ворочая языком, выговорил Ахмат.

Внук Темучина задумался. Замечание прорицателя ему понравилось.

   – Да, ты прав! Они одичали в этих лесах и не ведают, как вообще надо жить. Что ж, придётся скосить этот народец, чтобы следующая поросль вышла смышлёной. За два дня мы сровняем этот холм с низиной!

Козельцы в тот же день собрались на совет.

   – Умереть не затея, – говорили старейшины. – С умом принимать смерть надо, да так, чтоб ворог поостерёгся с русским человеком боле связываться. Сил у нас мало. Мудрость в другом надо искать.

Сидели до ночи, ломали головы.

   – Надо заговорить землю, – наконец решили старики.

Они надели чистые белые рубахи, вышли на луг рядом с главным храмом, сели большим кругом и, взявшись за руки, стали молиться. Они молились весь вечер и всю ночь. К утру, когда рассвело, сил у них не осталось, и они полегли друг на друга. Родные увели их, но каково же было удивление козельцев, когда они увидели на том месте, где сидели старики, яркий светящийся круг.

– Свершилось, – перекрестившись, прошептал архиепископ. – Господь услышал нас. Теперь нам ничего не страшно.

Ахмата точно подбросило. Он лежал на тонкой циновке, расстеленной прямо на земле, поближе к костерку, в шатре Батыя, и вдруг будто неведомая сила оторвала его тело на сажень ввысь и, продержав в воздухе несколько мгновений, сбросила обратно. Оракул даже застонал, а придя в себя, немедля разбудил хана и пересказал случившееся.

   – И что это значит? – нахмурился правитель.

   – Они заговорили землю, лучше нам не воевать сейчас эту крепость, мой повелитель.

   – Я возьму её, чего бы мне это ни стоило! – прорычал хан.

Однако первые же полки конницы, с гиком устремившиеся на крепость, в саженях сорока от неё неожиданно встали. Кони, домчавшись до определённой черты, вставали на дыбы и не желали нестись дальше. Возникло замешательство, и в это же мгновение сотни стрел обрушились на монголов. Потеряв больше тысячи убитыми, всадники были вынуждены отойти назад.

Батый, наблюдавший всё это своими глазами, оцепенел в растерянности.

   – Я же предупреждал вас, – прошептал, стоя за его спиной, оракул.

   – Я возьму чёртову крепость, чего бы мне ни стоило! – проскрежетал зубами от злости Батый. – А ты поможешь мне расколдовать эту жёлтую глину.

Он простоял под маленьким Козельском семь недель, ежедневно пытаясь атаковать крепость, но каждый раз безуспешно: кони останавливались в том же месте, а козельские лучники безжалостно косили ряды монголов.

Батый свирепел, Ахмат же никак не мог прекратить проникновение непонятных ему сил, каковые возникали из самих недр этой земли. Он летал ночами над крепостью, видя светящийся круг на траве, и понимал, что всё дело в нём. Только как его уничтожить?..

Однажды оракул узрел, как горящая искра от факела, упав на круг, провела тёмную черту. Выходит, что огонь может выжечь колдовской оберег?

Козельцы же, воодушевлённые заговором, не только защищались. В один из дней, выскочив за ворота, они захватили почти все стенобитные орудия завоевателей, изрубили их на части, так напугав своим нежданным нашествием степняков, что те в спешном порядке отступили.

Прошло полтора месяца. Луноликий Батый почернел, осунулся, перестал спать ночами.

   – Я не могу просто так уйти отсюда, Ахмат, – без конца повторял он, с мольбой глядя на оракула. – Помоги мне. Мои воины ропщут, их разъедает страх. Впредь я буду слушаться тебя, но сейчас мои слуги должны взять эту крепость.

   – Хорошо, – сказал Ахмат. – Надо зажечь город. Только перед огнём духи этой земли бессильны. Пусть твои люди соорудят десять больших возов с сухим хворостом, подожгут их, и, толкая эти костры впереди себя, роняя огонь на траву, они смогут подогнать их к стене и пересечь запретную черту.

Батый послушался этого совета. Козельцы, точно разгадав тайный умысел недругов, отчаянно косили их стрелами, стараясь не подпустить к заветному невидимому порогу, но внук Темучина, не жалея людей, посылал один отряд за другим. И горящие возы подкатили к крепостной стене, подожгли её, и монголы ворвались в город.

Больше четырёх тысяч варваров полегло под Козельском, который Батый назвал злым городом. Когда монголы ворвались туда, хан приказал умертвить всех жителей, кроме малолетнего князя Василия, которого повелел взять живым.

   – Я хочу воспитать из сиятельного мальчишки самого лютого монгольского воина, которого бы боялись все русичи. Он вырастет и станет без пощады сечь их головы. Как тебе такой умысел? – рассмеялся Батый, наблюдая, как кровь шумными ручьями вытекает из ворот крепости.

Подбежал один из тысяцких, доложил, что они нашли князя.

   – Так где он?

   – Он утонул... – опустив голову, пробормотал воин. – Бежал по крыше, спасаясь от наших людей, оступился и упал прямо в бадью, наполненную кровью. Когда мы спустились, он уже захлебнулся...

   – Глупая смерть! – помрачнел хан.

Начинался уже май, гонцы, посланные тайно проведать, как в Новгороде готовятся к осаде, привезли вести неутешительные: два больших рва с вкопанными на дне острыми кольями затрудняли быстрое продвижение к крепостным стенам. Кроме того, молодой князь установил повсюду метательные орудия, с помощью которых будет весьма легко поливать кипящей смолой осаждающих. Лазутчики обнаружили и заградительные сети на реке и ряд странных ям в десяти саженях от главного тракта, каковые наверняка будут использованы в сооружении хитроумной западни. Иными словами, новгородцы ждали монголов и готовились к этой встрече всерьёз.

С наступлением тепла Ахмат в одну из ночей навестил князя Александра. Он был удивлён, что никто из жителей не спал, все дружно работали: что-то копали, строили, месили в самом городе и за его пределами. Оракул не смог внятно объяснить, что именно рыли люди, но Батый и без этих подробностей понял, что Новгород не так скоро откроет для него свои ворота. Но больше других хана волновала южная Русь, чьи земли богаче и где он надеялся собирать немалую дань. Но если он растеряет основные силы здесь, то до киевских и черниговских княжеств ему не добраться.

Он призвал к себе Субэдея, дабы заручиться поддержкой одного из главных военачальников.

   – Я решил идти воевать Киев и половцев, а не тратить силы на распутывание хитроумных ловушек новгородского князя, каковые он для нас заготовил. Южные народы более ленивы и податливы, они умеют ценить жизнь и её наслаждения, потому там нам будет полегче. – Слуга по знаку хана наполнил пиалы кумысом. – Я устал от кровавых ручьёв...

Батый умолк, глядя куда-то мимо неподвижного узкого лица старого цепного пса своего деда. Тёплый ветерок раскачивал полог юрты, играя с ним, как шаловливый мальчишка, касался тёмных, словно вылепленных из глины монгольских лиц и стремглав вылетал наружу, точно боясь быть схваченным и обезглавленным на месте. Но причина была другая: на пороге возник княжич. Именно в это мгновение хан вспомнил белое как снег лицо мёртвого Василия, на которого ему неожиданно захотелось посмотреть, и вздрогнул: ему почудилось, что дух княжича где-то совсем рядом и почти в упор его рассматривает. Оттого лицо властителя и превратилось в глиняную маску. Он не боялся духов и призраков, его раздражало, что он ничего не может сделать, дабы укротить их. Властителю даже почудилось, как в юрте запахло кровью.

Субэдей заметил непонятную настороженность на лице Батыя и недоумённо взглянул на него.

   – Я бы сделал так же, – согласно покачал головой полководец. – Мы застрянем под Новгородом...

Полог юрты вдруг приподнялся, словно кто-то невидимый покинул её. Хан с облегчением вздохнул.

   – Ну вот и хорошо. Завтра и выступим, – с облегчением сказал он.

Глава восемнадцатая
ЛУЧШЕ НЕ БЫВАЕТ

Новгородский дозор обнаружил неприятеля в одну из туманных ночей: ворог шёл столь скрытно, что только воевода Сбыслав Якунович по шелестению ветерка да приложив ухо к земле за две версты учуял приближение рати. Он не стал мешкать. Открыл обманные лазейки и вместе с ратниками поскакал в крепость.

Туманная тёплая ночь по всему была выбрана неспроста, но Александр, подняв по тревоге дружину, подивился:

   – Они что, лазутчиков не засылали? Не видели, какие обманные западни мы им ставим?.. Зачем тогда ночью да в туман идут? Ты же сам говорил, что кто-то вертелся около крепости, – поделился он своими сомнениями с Шешуней.

   – Да татарва же! – презрительно отозвался таинник. – Ума-то не наша палата. Козельск два месяца брали. Это от храбрости ратной?

Савва, охранник князя, обычно немногословный и не участвующий в спорах, на этот раз не выдержал:

   – А если они все тайные ловушки наши знают да заранее помосты для рвов срубили, да придумали, как стены скоро одолеть, то за полчаса со всем управятся и тебе, Шешуня, первому язык смолой зальют.

Таинник зло зыркнул на Савву, но двухметровый рост да косая сажень в плечах давали последнему столь неоспоримые преимущества, что браниться с ним никто не решался: все знали горячность охранника, её и князь не остудит, а потому Шешуня и промолчал.

   – Савва прав, – согласился Александр. – Дураков бы и рязанцы побили. Миша!

К князю подскочил один из новгородских воевод.

   – Возьми людей, и оба подъёмных тайных моста через рвы срубить. Всех лучников на стены. Варить смолу.

Через полчаса новгородцы были готовы к бою, однако рати Батыевы не появлялись.

   – В первые наши ловушки угодили, о чём я тебе и толковал! – усмехнулся таинник. – А теперь дозорные на животе ползут, проверяя каждый вершок дороги.

Уже рассвело, когда у ближней лесной опушки замелькали всадники. Они не спешили выступать из леса, наблюдая за крепостью.

   – Странно себя ведут, – на сей раз удивился и Шешуня. – Мне рассказывали, что любят открыто объявляться, показывать свои несметные рати, а тут – как тати лесные.

Послышались торопливые шаги, и на башню влез Ратмир. Он повалился на пол, будучи не силах отдышаться.

   – Я в лесу был, чтоб на ворога посмотреть, – сразу же объявил он. – Это наши русские ратники.

   – Так чего же они прячутся? – не понял Александр.

   – Не знаю...

   – Видимо, Батый навербовал отряд и решил приготовить нам подарочек, – тотчас сообразил таинник. – Эти объявят себя какой-нибудь ростовской дружиной, мол, бежим от татар, примите, мы откроем ворота, они войдут и в одну из ночей перережут наших сторожей и впустят ворога. Силки старые!

   – А если и впрямь бегут? – предположил князь.

   – Чего же в лесу хорониться? Выходи да разговаривай. Но лучше не пускать, ваша светлость. Не жалей того, кто плачет, а жалей, кто скачет!

Но вскоре дружина вышла из леса, и каково же было удивление новгородцев, когда впереди на белом коне они увидели Ярослава Всеволодовича, живого и невредимого, в начищенных до блеска доспехах, который шумно стал приветствовать ратников на крепостной стене, словно вернулся из удачного похода. Однако, когда он въехал в город, народ не изъявил большой радости. Все смотрели на князя с удивлением и грустью, ибо знали, что в живых ныне остались только те, кто счастливо избежал брани с монголами.

Однако Александр обнял отца с радостью.

   – Пойдём в дом, поговорим! Миша, позаботься о дружине отца, накормите их, а как только появится Батый, зови меня! – попросил он воеводу.

   – Хан не появится, – проговорил Ярослав. – Из-под Козельска он ушёл на юг. Видимо, на Киев и Чернигов...

Взгляды у всех застыли, и эти слова бывшего киевского князя потрясли даже Шешуню, боготворившего когда-то Ярослава. Гундарь, стоявший за спиной князя, опустил голову.

   – Мы наблюдали за Батыем, знали, что он готовится идти на Новгород, и выжидали момент, чтобы нанести ему сокрушительный удар под этими стенами. Это правда, воеводы не дадут соврать... – оправдываясь, негромко говорил Всеволодович. – Я пришёл сюда, чтобы заново поднимать нашу Русь. Мы всё видели. Это так страшно, что нельзя спокойно смотреть на этот разор!..

Невольная слеза скатилась по щеке князя. Ещё никогда отец не выглядел столь жалким и беспомощным. У Александра даже сжало сердце. И Феодосия, увидев мужа растерянным и робким, каким не видела никогда в жизни, не выдержала, бросилась ему на шею и завыла во весь голос. И он заплакал. Гундарь с Шешуней отвернулись, чтоб не зреть этого позора.

И за обедом князь говорил стеснительно, больше спрашивая, нежели поучая или давая наставления, хотя после гибели брата Георгия он становился великим князем, и Феодосия теперь должна была переехать с мужем на владимирское пепелище и заново отстраивать столицу Руси. Но княгиня уже больше двадцати лет жила в Новгороде, и одна мысль о переезде вызвала у неё приступ старой головной боли. Князь навестил жену после обеда и, помолчав, сказал:

   – Я думаю, сейчас тебе ехать с малышом пока не стоит. Я построю там дом, восстановим храм, и тогда уже подумаем о переезде. Пора, наверное, и женить Александра. Он давно уже повзрослел. Как ты считаешь?

Феодосия кивнула.

   – Я встретил полоцкого князя Брячислава. Батый туда не дошёл. Нам надо с ним объединяться...

Княгиня прикрыла веки в знак согласия и не сдержала слёз: Ярослав впервые советовался с ней по столь важным вопросам, и это не могло не тронуть.

   – Я привёз с собой сына, Андрея, – глядя в сторону, промолвил он. – Он от той мордовской царевны, Утяши. Батый и её народ истребил поголовно, он единственный и остался. Я бы хотел, чтоб ты... познакомилась с ним... Он сейчас с дружиной...

   – Сколько уже ему?

   – Десять.

   – Приведи его.

Ярослав привёл Андрея. В отличие от Александра, он был русым, мягкие волосы курчавились, а круглое лицо излучало дружелюбие и спокойствие. Он поклонился, когда его представили, но руку княгини целовать не пошёл, хоть князь и подтолкнул его, и обнимать единокровного брата не кинулся, рассматривая их столь же откровенно, как и они его.

   – Он стесняется, – пытаясь сгладить неловкость встречи, улыбнулся Ярослав.

   – Я ничуть не стесняюсь, отец, – возразил Андрей. – Ведь я среди родных, которые меня любят, как ты только что сказал, так чего же мне стесняться?..

   – Смышлёным растёт, – смутившись, погладил его по голове князь. – Всё запоминает...

Таким и запомнился Александру сводный брат: предельно откровенным в слове и поступке. Порой эта откровенность граничила с наглостью, но Андрей никогда не пользовался ею, чтобы бросить вызов или кого-то оскорбить. Просто он не считал нужным притворяться или что-то изображать, чего ему не хотелось. Потому, попав в ужин за княжеский стол и поев, он, не дожидаясь, пока встанет князь, поднялся первым и поблагодарив, вышел, чем крайне возмутил Феодосию, и Ярославу пришлось извиняться за это самовольство княжича. Однако едва отец стал выговаривать младшему сыну при Александре недопустимость его поведения, как тот прервал князя и с весёлой ухмылкой заявил:

   – А если мой зад не выдерживает этого застолья, а его продолжение грозит обернуться неприятностью, что тогда делать? Из двух зол выбирают меньшее! Вот я и выбрал.

Ярослав громко расхохотался.

   – Нет, каков остроумец, а? Так порой сразит словцом, что диву даёшься.

Отец, если кого-то любил, то не замечал за ним никаких недостатков. Так уже было с Феодором. А вот Александру этой любви не досталось. Правда, мать его боготворила и тоже всё прощала. Потому и грех было жаловаться.

Барон Корфель, не мигая, смотрел на Андреаса фон Фельфена, убелённого сединами великого магистра, чьё крупной лепки большое лицо с оттопыренными ушами внушало беспрекословное уважение, хотя глава Ордена, назначенный его другом Германом Зальцем вместо Волквина, показался всем поначалу не столь суровым и требовательным. Тело прежнего епископа, привезённое из Торопца, было с честью похоронено в Риге, и барон мог не опасаться, что его предательство раскроется.

В первой же беседе фон Фельфен заявил, что отказывается от стратегии завоевательных походов и займётся укреплением порядка на земле Ливонии, воевать же соседей глупо и бессмысленно.

   – Почему? – не понял Корфель.

   – Посеяв ветер, пожнёшь бурю, вы слышали такое выражение, барон?

   – Но Русь сейчас ослаблена как никогда, монгольский хан почти всю её разрушил, а Новгород – богатейший из русских городов. Не возьмём мы, захватят монголы...

   – Рыцари не воюют с побеждёнными, вам это следовало бы знать, барон, а мы представляем на этой окраине Европы не Орден мясников! – перебив советника и чеканя каждое слово, непререкаемым тоном заявил Фельфен.

Он явно что-то скрывал, ибо разгневался и кончики его ушей мгновенно покраснели, словно барон пытался выболтать его тайну.

   – Ved iniquissimam pacem justissimo bello anteferrem, – помолчав, уже более мягким тоном добавил он. – Я надеюсь, вы не забыли эту максиму Цицерона: «Даже самый несправедливый мир я предпочёл бы самой справедливой войне». Я обычно придерживаюсь этого принципа. А вы?..

И снова явное враньё, Корфель это чувствовал. Но ради чего? С каких это пор божьи воины сделались миролюбцами?

   – У вас, старого вояки, я чую, другие принципы! – засмеялся Фельфен.

Барон мог сказать, что до сих пор их заставляли только воевать. Волквин даже молодел на глазах, когда садился в седло или вынимал меч из ножен. Но последнее поражение нанесло столь ощутимый урон рыцарскому войску, что Орден нуждался в серьёзном подкреплении. Скуповатый Герман Зальц денег не даст, а собственная казна пополнялась только в походах. О каком же мире мечтает новый магистр? О мире для нищих?..

   – Кстати, неужели после гибели Волквина не осталось даже сотни золотых монет? Отто Раушенбах рассказывал мне, что старик любил звон дукатов!

   – Сотня и осталась, но я передал её Раушенбаху на похороны, – не изменившись в лице, ответил Корфель. – Остальные же деньги, что успел скопить великий магистр, он потратил на одну страсть...

   – Которая перешла ныне к вам, – ухмыльнулся фон Фельфен.

Всеслава за всё это время не покидала его комнаты, а в неё никто не входил. Однако миротворец успел всё уже пронюхать.

«Ещё та лиса! – со злостью подумал Корфель. – Суровый Волквин по сравнению с ним был просто ягнёнок».

   – Я не понимаю, о чём вы говорите...

Эти слова вырвались сами собой. Следовало бы признаться, коли великому магистру всё известно, но барон с детства сохранил привычку упорствовать до конца.

   – Странно, я полагал, что вы умнее, барон Корфель, – усмехнулся Фельфен. – Вы свободны.

Заносчивости и высокомерия в любимце Зальца хватало. Однако обострять отношения в первый же день он не стал, а снова вызвал советника через неделю. По угрюмому молчанию магистра барон понял, что разговор пойдёт о Всеславе. Он так и не смог с ней расстаться. Поначалу оставил её до приезда Фельфена в Ригу, а когда тот прибыл, Корфель так прикипел к её ласкам, что готов был выйти из Ордена, чтобы только быть рядом с русской красавицей.

Однако разговор пошёл совсем о другом.

   – Я хочу съездить в Новгород к молодому князю Александру, переговорить с ним о мире. Я слышал, вы знаете русский язык?

Корфель кивнул.

   – Тогда выедем завтра же утром. Ступайте, собирайтесь.

Барон, поклонившись, двинулся к дверям, но магистр его остановил.

   – Что вы намерены делать с этой русской девочкой?

Вопрос застал барона врасплох.

   – Я всё понимаю, мы не дети, хотя наш Орден монашеский, а мы всего лишь божьи воины и устав требует от нас смирения плоти. Прошлый магистр многое себе позволял, Герман Зальц знал обо всём, и только его доброта спасала Волквина, – жёстко проговорил Фельфен. – Я хочу восстановить прежний порядок, а потому вы должны удалить распутницу из своих покоев.

   – Можно это сделать по возвращении из Новгорода, ваша светлость?

   – Она что, так уж хороша? – усмехнулся магистр.

Корфель кивнул.

   – Пусть будет так. Но, возвратясь, вы удалите её в тот же день.

Едва он вернулся, Всеслава сразу же по его лицу поняла: что-то случилось.

   – Они хотят меня выгнать, да? – с тревогой спросила она, и крупные жемчужные слёзы сверкнули в её глазах. – Они хотят разлучить нас?

У барона сдавило сердце, и он сжал её в объятиях.

   – Этого не будет, – страстно прошептал Корфель.

Александр был занят приготовлениями к свадьбе. Не только просьба родителей подвигла его к этому поступку, он понимал, что появление княгини и детей усилит и его уважение среди новгородцев. Он перестанет быть мальчишкой, юношей, а станет полноправным мужем. Невесту звали Александра. Александр и Александра. Это даже звучало красиво. Однако никто из родных её не видел. Отец разговаривал в Полоцке, главном городе княжества, с его правителем Брячиславом, но княжну не дождался, она парилась в бане, потом причёсывалась, а Ярослав спешил. А может быть, и видел, но не хотел об этом говорить. Кто-то ему сказывал, что княжна красавица. Кто-то сказывал... Александр гнал от себя сомнения, считая, что нынешнее супружество – не для райских наслаждений, а его смысл во времена Батыева нашествия – в спасении и укреплении Руси. Да и других невест, как и княжеств, ныне не осталось. Посему можно было бы послать Ратмира и всё разведать, да что толку? Ну скажет он: мне она не нравится. И что дальше? Назад уже ничего не повернёшь. Поздно.

В разгар этих приготовлений и прибыл великий магистр Андреас фон Фельфен. Александр принял его по достоинству, устроил пышный пир в честь высокого гостя, хотя до сих пор новгородцы с Орденом постоянно воевали, а тут им неожиданно предлагали дружбу. Не многие поверили в искренность магистра, но кто ж от мира отказывается, когда повсюду бесчинствует Батый.

   – Я слышал, вы женитесь? – улыбаясь, поинтересовался Фельфен.

   – На вашей соседке, полоцкой княжне, – кивнул Ярославич. – Я надеюсь, и вы теперь, предлагая дружбу нам, станете миролюбивы и к ним...

   – Мы ни с кем не хотим воевать. Я для того и приехал, чтобы засвидетельствовать своё личное почтение и заверить вас, князь, в нашем искреннем стремлении жить в мире. Как это у вас говорят?.. Прохудившийся мир...

   – Худой мир лучше доброй ссоры, – напомнил Александр.

Наивный князь водил их на крепостную стену, показывал, как они укрепили город в ожидании татар. Ещё по дороге в Новгород Фельфен попросил Корфеля запоминать все подробности крепостных укреплений, ибо по возвращении им вдвоём придётся вычертить их на бумаге с описанием того или иного механизма, а также подслушивать по возможности все разговоры русских на эту тему. Корфель недоумённо осведомился: к чему всё это, коли они едут с миром и не хотят воевать против Новгорода.