355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владислав Романов » Смерть во спасение » Текст книги (страница 19)
Смерть во спасение
  • Текст добавлен: 30 ноября 2019, 06:00

Текст книги "Смерть во спасение"


Автор книги: Владислав Романов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

Глава двадцатая
ЛИВОНСКИЕ РАЗБОЙНИКИ

Гонец, прискакавший в Ригу в два часа ночи, потребовал разбудить великого магистра. В запылённом простом кафтане и в полотняной рубахе, наряде мелких купцов и офеней, с рыжей окладистой бородой и бледным малокровным лицом, незнакомец вовсе не походил на личного посланника Андреаса фон Фельфена, и постельничий наотрез отказался потревожить покой магистра.

   – Если я немедленно не увижу его светлость, завтра тебя повесят! – угрожающе рыкнул ночной гость и с такой надменностью взглянул на слугу, что тот сразу же угадал за простым обличьем высокородную натуру немецкого рыцаря и вошёл в спальню главы Ордена.

Фон Фельфен поднялся, надел тёплый халат из красного бархата и прошёл в гостиную. Рыцарь поклонился и сообщил о полном разгроме дружин Биргера. Слуга принёс на подносе кусок холодного мяса, овощи, сыр, хлеб и вино.

   – Меня интересуют потери новгородцев, – наливая себе бокал красного вина, спросил магистр. – Садись, поешь, Ганс!

Посланник сел за стол, разломил краюху хлеба, посолил её, разрезал луковицу и стал есть, не прикасаясь к мясу. Слуга растопил камин и удалился.

   – Скоромную пищу почти не ем. У нас все монахи постятся, вот и мне приходится. Сначала без мяса чуть на стену не лез. А теперь привык. Съел бы кусок, да, боюсь, как бы худа не было. Соснуть хочу до утра...

Он налил себе вина и залпом осушил кубок. Шумно выдохнул, мечтательно глядя вверх.

   – По вину тоскую. Хорошо!.. Чую, фряжское?

Магистр кивнул.

   – Что с потерями у русичей?

   – Невелики, ваша милость, – ответил посланник. – Десятка два человек...

Фон Фельфен от изумления не мог выговорить ни слова. Он хоть и не верил в победу Биргера, но хорошо знал мощь шведских ратников. Рослые, плечистые, способные двое суток драться без продыху, они, несмотря на всю бездарность королевского зятя, способны были оказать жестокое сопротивление любой рати. Магистр и надеялся, что, потерпев поражение, шведы изрядно потреплют и русичей, выкосят если не половину, то треть. И вот этакая неожиданность.

   – Новгородцы сами не ожидали столь ничтожных потерь. Но есть другая новость, которая вас несомненно обрадует, – заметил проницательный посланник и снова наполнил свой кубок, причмокивая, сделал глоток. – Князь Александр крепко поругался с боярами и покинул Новгород. Отправился со всем семейством в отцовский Переяславль.

Глаза фон Фельфена загорелись. Он подробно расспросил о причинах этого отъезда.

   – Заелись новгородцы, – пробормотал магистр. – Однако нам сие на руку. Что ж, Ганс, не зря ты меня разбудил, не зря. Хвалю за службу и усердие.

   – Служу святому братству! – бодро ответил посланник.

Фон Фельфен потянулся к шкатулке, где хранил небольшие суммы для вознаграждений, но рука вдруг замерла. Заметив напряжённое ожидание на лице прибывшего, глава Ордена проговорил:

   – Впрочем, деньги тебе в Новгороде ни к чему. Считай, что в твоём кошеле прибавилось ещё десять золотых монет. Отправляйся обратно, ты мне ещё понадобишься, а я не хочу, чтоб новгородцы тебя в чём-то заподозрили. Как наш друг Василий, кого ты подкармливаешь?

   – Писарем сидит при посаднике, от него я вестями и питаюсь. Боязливый уж очень. Новости сказывает, а сам потеет. – Ганс усмехнулся, допил вино, доел хлеб, вытянулся в кресле, сладко зевнул. – Он тут сообщил, что три больших каравана купеческих должны в Новгород пожаловать. Один-то с хлебом, а два далеко ходили пушнину, пеньку, мёд торговать, с деньгами будут возвращаться. Он даже сроки отписал и дороги, по каким вернуться хотели...

Ганс распорол подкладку кафтана, вытащил берестяную грамотку, передал магистру. Тот несколько раз перечитал её, и лицо его посветлело.

   – Это важно. Твою долю отложить не забуду, – облизнувшись, промолвил фон Фельфен.

   – Я писарю пять золотых задолжал. Надо бы отдать, – требовательно произнёс посланник.

Великий магистр занервничал. Прощаться с деньгами – для него нож острый. Да кроме того подозревал, что наглый Ганс его обманывает, выдаёт наушнику много меньше, но на обострение не пошёл и сейчас, предполагая, что как только надобность в услугах лазутчика отпадёт, фон Фельфен распорядится, чтобы его тихо убрали, а заработанные им деньги останутся у него. Он достал пять золотых, молча передал Гансу.

   – Приглядывай там за Василием, коли потеет, – усмехнулся фон Фельфен. – Чуть что, голову в петлю да покаянную записочку, каковой я тебя обучил.

   – Я помню.

   – Тебя-то не подозревают? Спрашивали же, куда направился?

   – Для всех умчался в Торопец навестить больного брата. Настоятель монастыря, отец Серафим, собрал мне поесть в дорогу, дал денег, эти русские весьма душевные люди, простодыры. Всему верят, чего не наплетёшь.

Ганс рассмеялся, сгрёб в дорожную суму с подноса овощи и ковригу хлеба. Великий магистр молча наблюдал за ним. Посланник налил себе ещё кубок вина, выпил, поднялся.

   – Нравится мне наш хлеб. Долго мне ещё монашескую сутану таскать да поклоны отбивать, ваша милость? – отрывисто спросил он.

   – Теперь уже скоро, Ганс. Продержись ещё месячишко, от силы два. За это время твой кошель основательно распухнет. Больше не рискуй, я сам найду способ связаться с тобой, – проговорил фон Фельфен. – Удачи!

Ганс ушёл. Глава Ордена презрительно поморщился, глядя ему вслед, потом позвал слугу и повелел разбудить барона Корфеля. Едва тот появился, фон Фельфен радостно объявил:

   – Мы выступаем. Завтра же.

   – Что-то случилось?

   – Да! Шведы потерпели поражение, но важнее другое: князь Александр поругался с боярами и покинул Новгород. У нас есть переветный князь, Ярослав Владимирович, который находится под нашим покровительством, он будет воевать Псков, мы же поживимся добычей и уйдём, так что на нас и подозрение не падёт.

   – А если русский князь вернётся?

   – Александр, кажется, сын безумного Ярослава?.. – фон Фельфен потрогал свой большой мясистый нос. – Тот, когда обижался, не сразу смирялся с обидой. И потом, если б он хотел вернуться, не стал бы забирать мать и жену, а тут вывез всё семейство. Другой такой удачи чего ждать? Поверьте, барон, я не Волквин, меня не знобит от звона мечей, я не искатель приключений и подвигов, но считаю: если чьё-то добро плохо лежит, ему требуется новый хозяин. Думаю, что и вам не помешает сундучок с золотыми дукатами, дабы обогреть будущую старость ласками не одной юной нимфы...

Фон Фельфен многозначительно улыбнулся. Он полагал, что знание слабых мест своих подчинённых – наилучший способ властителя управлять ими. За собой же он не замечал никаких пагубных пристрастий, кроме тяги к роскоши и деньгам. Но поскольку этой чертой обладал каждый нормальный человек, она не являлась слабостью. И на этом основании магистр считал себя сильной личностью, рождённой для небывалых побед.

– Да благословят нас Господь и папа наш римский на великое деяние: покорим северных русичей и встанем твёрдо, а папа со степняками договорится. Кто силён, тот и правитель!

Сгоревший при нашествии татар княжеский дом успели отстроить, и Александр с семейством расположился там. Ярослав звал сына к себе, но он не поехал: знал, что отец души не чает в Андрее, а тот, как охвосток, повсюду ходит за ним по пятам. Ехать да умиляться их дружбой ни к чему, да и сын после переезда внезапно разболелся, и лекари опасались за его жизнь.

Мучило и другое: неблагодарность новгородцев и собственная неспособность сдержать гнев и ярость. Через два дня герой Невы перекипел, отошёл, успокоился, увидев, что ссора не стоила этого разъезда. Больше того, новгородцы в чём-то и правы, они никому не хотят уступать своих законов, считая, что ни великий стратег, ни именитый князь переходить их не должны. Шешуня с младых ногтей живёт в Новгороде, и эту вечевую гордыню выучил наизусть. Оттого и предупреждал. Александр к тому же ещё и слушать не умеет.

Между тем вести приходили тревожные. Ливонцы покорили Псков, заставив его жителей подписать постыдный мир, вторглись и в новгородские земли. И хоть боялись осаждать саму крепость, но вокруг зло разбойничали, грабили купцов, обложили данью волжан, построили свою крепость в Копорье, на берегу Финского залива. Часть псковитян прибежала к Александру в Переяславль, прося защиты, но он сам идти на поклон к новгородцам не захотел. Те же, понимая свою слабость, обратились к Ярославу с просьбой дать им надёжу, и великий князь отправил в Новгород Андрея.

Александр, прослышав об этом, помрачнел ещё больше. Шешуня предлагал ему ехать во Владимир и переговорить с отцом, но победитель на Неве наотрез отказался. Занялся частоколом вокруг дома, вкапывая полутораметровые колья, точно хотел отгородиться ото всех. Мать его больше не тревожила. Она постоянно прихварывала, головные боли её не отпускали, и домочадцы слышали стоны, доносившиеся из светёлки княгини. Переезд и волнения из-за сына лишь усугубили недуг, а лекари уже ничем не могли укротить боль. Это только добавляло мрачности всей домашней обстановке.

Но, улучив момент, Феодосия призвала сына и сказала:

   – Если вдруг умру, похорони меня в Новгороде, не хочу здесь лежать.

Александр начал её корить за такие рассуждения, она же взяла его за руку и вымолвила:

   – Я знаю, в тебе этого дикого отцовского духа не много, он скоро изойдёт, да и сам отец наш переменился. Я хоть давно его не видела, но чувствую. В тебе больше от моего деда, Мстислава, а он был велик душой и злой памяти не держал в себе. Будь и ты таким. Умей стать выше собственной обиды. Ты же князь, и вся кровь великих предков в тебе...

Слеза скатилась по материнской щеке, губы дрогнули, и слабая улыбка озарила на мгновение её лицо. Александр поцеловал матери руку, она погладила его по голове.

   – Я чую, новгородцы без тебя не обойдутся...

И всё так случилось, как она предсказывала. Княжение Андрея, как он ни старался, не заладилось. Он попробовал собрать дружину, чтобы пресечь для начала разбои вокруг града и на границе княжества, но старые герои, прославившие себя в битве на Неве, Гавриил Алексия, Яков Полочанин и Сбыслав Якунович наотрез отказались идти с молодым князем Андреем.

   – Идти в поход с неопытным стратегом лишь понапрасну головы свои губить, – бесстрашно заявил на вече Гавриил Алексия. – А у меня она пока одна. Вот если вырастет вторая, сам в дружину попрошусь!

Богатырей поддержали и другие. Но всё ж дружину собрали, Андрей выступил, но разбойники, точно надсмехаясь над ним, водили его за нос. Дружинники приехали на место разбоя через час после того, как тати, поживившись добром, успели улизнуть. Они проскакали не одну сотню вёрст, гоняясь за увёртливыми ливонцами, не сумев поймать ни одного. Наконец ратники возроптали и потребовали возвращения в Новгород.

Лишь когда дружина вернулась ни с чем, а разъярённые и ограбленные купцы потребовали от вече покончить с разбоем, бояре с посадником всерьёз призадумались. Андрей, не чинясь, готов был сам сопровождать торговые караваны, но урон, нанесённый новгородской вольнице, был столь ощутим, что почти все бояре на вече высказались за то, чтобы ехать в Переяславль да снова звать на княжение Александра. Народ радостно поддержал их. Оправданий Андрея Ярославича даже слушать не стали. Возмущённый столь наглым поведением новгородцев, он, не дожидаясь, что решит брат, собрался и уехал к отцу, а потому посланники уже знали: без Александра им возвращаться никак нельзя.

Однако ещё до прибытия архиепископа Спиридона в Переяславль пришли калики перехожие и, упав перед княжеским крыльцом, возопили нечеловеческими голосами. Александр вышел к ним, и те рассказали о растерзанном Киеве, каковой монголы превратили в руины. Разрушены Десятинная церковь и Печерская лавра, варвары, вломившись в усыпальницы древних князей, вытащили их кости и черепа из гробов, топтали их ногами и мочились на них. Услышав эти вести, Ярославич потемнел лицом и готов был немедля вскочить на коня и помчаться биться с ворогом, но разум удержал его от этого шага. К вечеру прибыли и новгородские послы. Архиепископ пал на колени и со слезами на лице от имени всего народа стал просить князя вернуться.

Александр, не дослушав святого отца, поднял его с колен, поцеловал ему руку и сказал:

– Я больше не держу обид и возвращаюсь в Новгород.

На следующий день он выехал, не дожидаясь, пока соберётся в обратный путь его семейство. Душа извелась за это время, побуждала к возмездию. Он вернулся, и сразу всё всколыхнулось, прежние герои вернулись в дружину, город загудел, а Гавриил Алексин не отходил от князя, расспрашивая о Киеве и предлагая даже пойти на помощь к южным русичам.

   – Подожди, Алексин, разберёмся с нашими ливонцами, тогда и туда сходим!

Ярославич приказал Шешуне выведать, откуда разбойники узнали о прибытии трёх купеческих караванов, через кого связь тати поддерживают, где хоронятся.

   – Чую, немцы подсунули нам тут лазутчика, он всё выпытывает, да их и наводит, – расхаживая по горнице, размышлял вслух Ярославич. – Три самых богатых купеческих каравана перехватить по одной случайности невозможно. Они нарочно и разбойничали, дабы обмануть нас, но сёла не жгли, так, пограбили, но главное, ждали купеческие короба. Как проглядели?

Александр был так расстроен, что даже забыл о прошлых обидах. Шешуня принёс князю отведать черничного медка, каковой варила одна вдовая соседка, привечавшая таинника своими угощениями. Ярославич был не охоч до зелья, но тут две чаши залпом опрокинул да ещё крякнул от удовольствия, как бы давая понять, что не прочь осушить и третью.

   – А чего бобылём гуляешь? Женись-ка! Ишь какой мёд вдовка твоя варит, – усмехнулся князь. – Да и детей пора заводить.

   – Да я уж и сам думал, – повеселев, кивнул Шешуня. – Она и была-то с ним всего два дня, а потом дружина ушла в поход, и он не вернулся... Я уж давно к ней присматриваюсь...

   – Вот и ладно. Вернусь из похода, сам сватом к твоей вдовушке отправлюсь. Не возражаешь?..

   – Это честь для меня, ваша светлость!

Шешуня поднялся, поклонился князю.

– Ты для меня – как родич, какие церемонии. Завтра ночью мы скрытно уедем. Для всех я ловить лихих людишек отправился да проверять дозоры на заставах. А когда вернусь, постарайся мне этих подлых псов живыми доставить. Никого из города не выпускай. Кто-то рядом с посадником изменничает. Там всех проверь!

Скорое возвращение Александра в Новгород Ганса, или, как его звали в монашеском братстве, отца Григория, немного встревожило. Ибо с князем вернулся и Шешуня, его тайные глаза и уши, и, прознав про разграбление трёх купеческих караванов, принялся расспрашивать купцов, оставшихся в живых охранников: кто и как на них напал, какие разбойники, да начал проверять всех, кто выезжал из города до печальных событий, а по указу князя увеличили число городских стражников. Чутьё подсказывало, что теперь же лучше отсидеться, переждать грозу, бежать надо было раньше. Пока он в тени, о нём никто не догадывается.

Но в один из морозных январских вечеров веснушчатый писарь Василий прибежал к отцу Григорию в келью, бледный и напуганный. Когда пришла весть о разграблении караванов, он сразу сообразил, что монах, каковой вдруг свёл с ним дружбу, неспроста ими интересовался. Да сразу же после того уехал нежданно в Торопец, якобы к больному брату, да скоро вернулся. Всё неспроста, неспроста... Он хотел уж открыть свои догадки Шешуне, да мигом сообразил, что таинник и его в петлю затянет, и ему тут несдобровать. Тогда-то и закралась эта хитрая мыслишка пощипать, подёргать святого отца, пусть раскошелится ещё и на его молчание.

– Шешуня ныне пытал: кто ещё, кроме меня, ведал, когда наши купцы прибывают, кто ими интересовался, о тебе расспрашивал, видели, как мы о чём-то секретничали... – зашептал писарь, привирая, что их видели вместе. – Боюсь, подозревает пёс княжеский...

   – Кого? – перебив, вопросил монах.

   – Я ещё не ведаю кого, но все ищут... – Василий запнулся. – Караваны-то купеческие разграбили...

   – И кто же разграбил?.. Монахи?.. – удивился отец Григорий.

   – Но я же, кроме вас, святой отец, никому о том боле не сообщал! – уже начиная злиться, выложил писарь.

   – Неужто не было других, кто знали?

   – Другие были, кого по пальцам можно перечесть, но они в Торопец не отлучались, – писарь загадочно ухмыльнулся, наблюдая, что все его слова, как стрелы, ложатся точно в цель и лицо монаха бледнеет да вытягивается. Ганс и в самом деле весь похолодел, услышав эти меткие рассуждения.

   – Шешуне выложил уже о том? – помедлив, спросил он.

Лжесвятой отец сразу же понял и то, куда клонит эта подлая посадская душонка. Монах его за простака принял, а тот Иудовой ехидной оказался, за своё молчание тридцать сребреников требует.

   – Я ничего пока не говорил... – радостно заулыбался Василий, поняв, что монах обо всём догадался и теперь разговор войдёт в нужное русло, но тот его перебил.

   – Запомни отныне и присно и во веки веков: ты мне ничего не говорил, я ничего у тебя не спрашивал, – и отец Григорий столь же приветливо улыбнулся. – Ни-че-го!

Лицо Василия на мгновение окаменело. Такой неслыханной наглости он не ожидал.

   – Понял, – писарь вытер пот со лба. – Но Шешуня просил вспомнить, о чём всё же мы с тобой секретничали, и пообещал снова навестить...

Это была уже угроза. Они беседовали в уединённой келье монастыря, быстро подступал вечер, «святой отец» зажёг свечу, занавесил узкое окно. Наверняка многие видели, как писарь входил в монастырский двор, и убивать его здесь нельзя. Тем более что из города никого не выпускают. Можно было отдать Василию те пять золотых, каковые Ганс выпросил у скупердяя Фельфена, пообещать ещё, но это никак не входило в намерения рыцаря, считавшего, что русским дуракам деньги ни к чему, они тратить их не умеют.

   – Запоминай, Вася, всё, что я скажу, – жёстко проговорил монах. – Мы встретились, перетолковали о том, сколько будет стоить кадь ржи этой зимой. Я спросил, ты ответил, я посетовал, мол, дороговато, надо запасаться рожью осенью, обычные житейские дела, и больше ничего...

   – Но...

   – Без «но»!

Василий ещё раздумывал, не зная, на что решиться, ибо весь его тайный умысел рушился. Бисеринки пота снова облепили большой лоб писаря. Он вытащил из кармана ширинку, вытер лоб и лицо, громко высморкался.

   – Но я обязан всё рассказать княжескому таиннику, ибо не хочу попадать на дыбу. Шешуня въедлив, всё равно дознается. А мне-то лгать какая корысть?

Писарь решил идти до конца, теперь уже прямо обозначив свой интерес.

   – На дыбу всё равно попадёшь, если раньше я тебя на суку не вздёрну, попробуй только словечко лишнее обронить, – приблизившись вплотную, прошептал монах, и гость, не ожидавший такой угрозы, закивал, испуганно выпучив глаза.

Монах такого страха на него нагнал, какого он сроду не испытывал. Писарь сразу сообразил: с самим чёртом связался, и не рад был, что всё затеял.

   – Ступай, и заклинаю тебя, Василий: не глупи! Умирать, поди-ка, неохота?

   – Нет!

   – Вот то-то и оно.

Писарь спешно покинул келью, не замечая, что за каждым его шагом уже следили глаза людей Шешуни.

Ганс почти два часа не мог заснуть. И чем больше он раздумывал, тем отчётливее понимал: писаря надо убрать. Если таинники Шешуни схватят Василия, тот всё выложит. Лжемонаха схватят, будут пытать на дыбе. Найдут золотые монеты, и всё станет очевидным. Их обоих повесят. Смерть писаря – единственный спасительный выход. Надо подстеречь его ранним утром, когда он выйдет по нужде, и свернуть ему голову. Ганс сможет. И тогда уже нечего опасаться. Ибо сбежать из города почти невозможно. Ещё готовясь к осаде, Александр залатал все дыры в крепостной стене, расставил дозоры и на реке.

Ворочаясь на жёстком монашеском одре, Ганс ещё не ведал, что таинники уже взяли писаря и его пытает сам Шешуня. Однако предчувствие самозваного святого отца не обмануло. Василий через полчаса во всём сознался: и в том, что отец Григорий знал о прибытии купеческих караванов в Новгород, и о его странном отъезде в Торопец, и о последнем их разговоре и страшных угрозах монаха. Больших доказательств и не требовалось.

Стояла чёрная зимняя ночь. Монастырские ворота в сию пору наглухо заперты, а поднимать шум, брать под стражу монаха означало бы навлечь на себя гнев архиепископа и бояр. В отсутствие князя Шешуня на это не решился. Он лишь, несмотря на мороз, отправил таинника сторожить монаха у ворот на тот случай, если лазутчик вздумает сбежать, да предупредил городскую стражу о его немедленном задержании.

Около пяти утра, когда мороз и ветер превратили таинника в закоченевшую чурку, из монастырских ворот, боязливо оглядываясь по сторонам, вышел Ганс и направился к дому Василия. Заметил за собой таинную тень. И сразу всё понял. Чутьё и хватка у рыцаря имелись.

Он завёл таинника в глухую слободу, спрятался в проёме ворот. Едва тот поравнялся с ним, Ганс резким ударом сбил его с ног, ногой переломил хребет. Оттащил к сугробу, закопал в снег. Даже собаки не лаяли, не желая вылезать из тёплого хлева. Только вот идти монаху было теперь некуда. Уже начинал брезжить рассвет, заскрипели дверные петли в домах, заплясало пламя лучин и свечей в окнах, потянулся дымок из труб.

Через заставы его не пропустят, других лазеек он не знает, да их, возможно, и нет. Чтобы спастись, ему надо где-то дня три-четыре отсидеться, а там и выход сыщется. И отсидеться желательно в тепле.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю