Текст книги "Смерть во спасение"
Автор книги: Владислав Романов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)
Глава вторая
ОТЕЦ ОТЕЧЕСТВА
Псков словно второй раз праздновал своё освобождение, со слезами на радостных лицах встречая победителей. Стояло раннее утро, во всех церквах звонили колокола, сзывая людей на площадь перед храмом Святой Троицы, и никто не мог усидеть дома в такой великий час. Женщины пришли в нарядных юбках, с малыми детьми на руках, дабы и те увидели желанного освободителя.
Александр ещё дремал, подъезжая к вольному граду, тело сковывала усталость тяжёлого боя и ночи, проведённой в седле, но звон колоколов и заполошные крики: «Едут! Едут!» пробудили его. А когда он миновал крепостной мост и ворота да свернул в улицу, ведущую к площади, то вопль радости, вырвавшийся из многих тысяч глоток, взбодрил князя. Толпа облепила его, каждый хотел дотронуться до него, и людская бурная волна, казалось, понесла князя вместе с конём вперёд.
– Отец наш! Заступник единственный! Отец-спаситель! – на разные лады выкрикивали сотни и тысячи голосов, сливаясь в один торжественный хор, который подчас перекрывал захлебывающийся звон благовеста.
Невесть откуда появился венок из живой листвы, а перед храмом псковские священники со слезами в очах поднесли князю на расшитом полотенце хлеб-соль, который он, сойдя с коня и преклонив колено, благоговейно принял и, не сдерживая слёз умиления, тут же отведал.
– В сей радостный для всех нас час освобождения ты, князь, наречённый уже Невским за разгром свеев, стал отныне и навсегда для Пскова и других близких градов истинным Отцом Отечества, которого мы не токмо не забудем, но и внукам своим накажем уважать твой великий род! – игумен не успел договорить и отвесить поклон, как наступившая было тишина снова взорвалась хвалой и славой Александру.
Александр поднял руку и, запросив ответного слова, громогласно сказал псковичам:
– А если забудете уважать мой род до правнучат моих, то уподобитесь тем иудеям, которые в пустыне питались манною и печёными перепелами и которые забыли об этом, как забыли и Бога, освободившего их от египетской неволи!
Андрей, въехавший в город за братом и также прослезившийся от народных восторгов, услышав последние слова Александра, был невольно уязвлён таким сравнением.
«Что он себе позволяет, сравнивая себя при жизни с Богом-Отцом? – возмутился младший Ярославич. – Возможно ли вообще такое, когда жив ещё наш отец, великий князь, каковой тратит собственные деньги, дабы восстановить заново все русские города, а тут сын его, выиграв общей силой одно сражение, к божескому сану себя и свой род причисляет?»
Гнев распалил Андрея, он вознамерился даже тотчас покинуть площадь и уехать из Пскова со своей дружиной, но народ столь плотным кольцом окружил их, что выбраться не было никакой возможности. Все плакали, целовались друг с другом, словно и впрямь обрели живого Отца-спасителя. Кто-то из людишек дотрагивался и до него, зная, что он сродственник, брат, готов был славить и младшего, но от этого становилось ещё завиднее.
– Возврати детей наших, Отец-спаситель, верни их! – послышался слёзный вопль из толпы, и князь нахмурился.
Он знал, что ливонцы, захватив Псков и оставив править здесь своих наместников, дабы держать псковитян в покорности, взяли в заложники около тридцати детей из самых родовитых семей. И судьба их нынешняя пугала родителей.
– Обещаю всех детей вернуть обратно живыми и невредимыми! Ни один волос не упадёт с них! – воскликнул Александр, и толпа опять радостно зашумела, прославляя могущество князя.
«Да он и впрямь себя Спасителем считает, – позеленел от злости Андрей. – Как можно этак-то, не стыдясь, заявлять? Остановись, брат!»
Этот вопль души чуть не вырвался наружу, и Александр дёрнулся, точно кто-то уколол его в спину, но на Андрея даже не взглянул.
Псковитяне, ликуя, долго не хотели отпускать победителя, но, увидев приведённых следом рыцарей, накинулись на них, выкрикивая оскорбления и пытаясь плюнуть им в лица. Бояре, воспользовавшись этой переменой внимания, увели Александра и воевод на званый обед.
Корфель, находясь в толпе пленных, видел вдалеке на возвышении сияющего новгородского князя, и робкая надежда зажглась в сердце: тот не так давно принимал их с фон Фельфеном, был добр и ласков. Барон сумеет объяснить правителю, что не по своей воле отправился на Русь, что его русская жена ждёт первенца, и он обязан быть ныне рядом с ней. Только вот как подать знак, как испросить короткой встречи и разговора?.. Теперь от этого зависит судьба барона. Он замахал рукой, пытаясь привлечь к себе внимание, но именно в этот миг князя неожиданно увели. От досады и бессилия Корфель чуть не разревелся.
А Ярославичи, попав на просторный боярский двор, наконец-то сняли доспехи, разделись до пояса и смогли омыть тело и лицо, что прибавило им бодрости.
– Опять у тебя какой-то сумрачный вид, не пойму отчего? – уже с недовольством вопросил Александр. – Болит что-то?
– Упал со скользкой лестницы в тереме перед самым отъездом из Владимира, и бок иногда так потянет, что в глазах темнеет, – уцепился за спасительную подсказку Андрей.
– Надо немедля обратиться к знахарю, братка, с этим лучше не шутить, – всерьёз посоветовал Александр. – И брось хандрить, мы всё-таки победили!
Бояре закатили отменный обед. Нежное и ароматное мясо молодых буйволиц, разносолы, малосольная икра, студни, калачи привели всех в умиротворение, а терпкие хмельные меды быстро развязали языки. Александр восседал во главе стола, выслушивая одну за другой хвалебные речи в свою честь, радуясь, как ребёнок, и разделяя всеобщее ликование.
– И свеям, и ливонцам говорил и буду говорить одно-единственное: с добром придёте – дорогими гостями будете, с худом пожалуете – смерть и позор обрящете, ибо честью и совестью на Руси никогда не поступались и мы не поступимся! – поднимая чашу, проговорил Александр, и все поднялись со своих мест, закричали «Ура!» и завели новую здравицу в честь победителя.
Во время пира зашёл разговор о судьбе князя Ярослава Владимировича, который вместе с немцами и захватил Псков. Сейчас он сидел в узилище, и Александр должен был решить его судьбу. Псковитяне знали, что изменник доводился победителю над ливонцами сродственником по матери, ибо отец псковского князя являлся родным братом Мстиславу Удалому.
– Коли принесёт покаяние сей изменщик и вы на вече решите простить его, то и я зла таить не буду, – ответил старший Ярославич.
Он быстро захмелел и от хвалебных речей, и от усердия чашника, зорко следившего за тем, чтоб мёд не иссякал в его двуручном ковше, лицо князя раскраснелось, взор сверкал, а борода уже слиплась от сладкого зелья.
Андрей слушал все эти восхваления в честь брата со странной тоской. Умом он понимал: надо радоваться, а простым людям свойственно кем-то восторгаться, тем более что Александр несомненно этого заслуживал, он одарённый полководец, сумел сплотить вокруг себя людей, вдохнуть в них веру в свои силы. И разве плохо радоваться успехам другого? Да ещё брата? Наверное, следовало бы гордиться, смотреть ему в рот, визжать от щенячьего восторга. Но почему сыну мордовской царевны трудно было выслушивать даже это глупое боярское славословие? Может быть, оттого, что Александр слишком любил свою княгиню-мать, а именно она когда-то наслала убийц в его дом, лишив его с ранних лет материнской теплоты и нежности, в которой он так нуждался?.. Лучше бы дядька, его воспитывавший с младых ногтей, не открывал ему всей страшной правды, с которой, как оказалось, жить совсем не легко.
Он так и не досидел до конца, повалился наземь, прикинувшись захмелевшим, ибо по-другому покидать пирование было нельзя, а рано утром зашёл попрощаться с братом.
– Я надеялся, ты заедешь в Новгород, – удивился Александр. – Жена была бы рада тебя увидеть.
Андрей смутился и несколько мгновений молчал, точно преодолевая внезапно возникший соблазн. Старший Ярославич даже посуровел лицом.
– Спасибо, братка, но отец ждёт, да и мать-княгиню не хочу беспокоить своим появлением, сам ведаешь почему. Передавай мои сердечные пожелания жене и сыну...
Он холодно поклонился и уехал.
«И всё же он меня недолюбливает. За что? За то, что у нас разные матери? Но ни я, ни он в том не виноваты. Или братка завидует моим победам?.. Но тут я ему помочь не смогу. Побеждал и буду побеждать. Всегда...»
Ещё через день отбывал и Александр, забрав с собой в Новгород большую часть пленных. Едва их вывели за ворота, как рослый крестоносец, растолкав стражников, бросился в ноги к Александру, выехавшему из ворот крепости, но сторожа накинулись на него, подозревая в лихом умысле на жизнь князя, стали бить.
– Я хочу иметь слово к великому князю! – закричал он по-русски. – Он знает меня!
Ярославич знаком остановил сторожей, велел подвести к нему пленного. Тот утирал кровь с разбитого лица, слёзы катились из глаз. Это был Корфель. Князь не сразу его узнал, но всё же вспомнил.
– Ты приезжал с великим магистром? Его советник?..
– Барон Корфель, – шумно выдохнул тот.
– Дайте ему платок!
Один из воевод подал ливонцу свою ширинку. Божий воин вытер кровь.
– Я хочу... Мне нужно быть в Риге, ваша светлость. Жена одна, на сносях. Она русская, – он говорил короткими, отрывистыми фразами. – Я не хотел идти в этот поход, фон Фельфен меня заставил. Я говорю правду!..
И тотчас пошёл крупный снег, словно подтверждая правоту слов барона, некоторые из воевод перекрестились, наблюдая этот странный знак неба и природы.
– Я при всех обещаю, что отпущу тебя, барон, но у и меня тоже есть к тебе слово. Поедем в Новгород и там поговорим! Дайте ему коня.
Корфелю подвели коня, он запрыгнул в седло.
– С Богом! – махнул рукой Александр, и дружина двинулась в сторону Новгорода.
Барон вернулся в Ригу через неделю: в новом кафтане, без ссадин и синяков, ободрённый и радостный. Великий магистр пребывал в тревоге и панике. Узнав о жестоком поражении, он приказал укреплять крепостные стены, полагая, что Александр непременно пойдёт на Ригу, а с тем жалким отрядом, каковой остался с епископом для охраны, они долго не продержатся.
Фон Фельфен отправил слёзную грамоту в Ревель, к датчанам, прося помощи, те пообещали сотню ратников, не больше, но и их не торопились высылать, потому нежданное прибытие Корфеля магистра обрадовало.
Барон выложил условия мира, предложенные Александром, для этой цели тот и потащил его в Новгород. Ливонский орден признает суверенными русскими владениями Лугу и всю Водскую область, где стояла крепость Копорье, а также спорную часть литовской земли, немцы возвращают псковских детей, взятых в заложники, и отказываются навеки воевать с русичами.
Проговаривая всё это с Корфелем ещё в Новгороде, Александр не столько хотел знать, как отнесётся ко всему этому великий магистр, он желал, чтобы барон убедил главу Ордена и стал бы в дальнейшем добрым другом Новгорода, сообщавшим бы заранее о всех кознях фон Фельфена и Литвы.
Это предложение застало советника врасплох. Они сидели с князем и Шешуней за дружеским столом, накрытом для пирования, и пленник мог впервые за неделю нормально поесть. А таких вкусных да обильных яств он и в Риге не едал. Ярославич же знал, чем угодить немцу, приказал зажарить несколько молоденьких кабанчиков да подать густого хмельного пива вместо мёда. У Корфеля даже за ушами что-то попискивало от удовольствия, когда он обгладывал кабанью голову, которую как почётному гостю, а не пленнику подал ему князь.
– Коли жена у тебя русская, барон, и ты наш язык знаешь, то мы в любой миг можем предоставить тебе здесь кров и службу, нам нужны толковые людишки, а ты сам говоришь, что с Орденом тебя больше ничего не связывает. Мы могли повесить тебя, ты чудом остался жив, и тем сам Господь подаёт тебе вещий знак – переменить жизнь и судьбу. Всё шло к этому, и не стоит идти против воли Божьей. Это не измена, а другая жизнь.
Александр молвил гладко и убедительно. Однако Корфель понимал, что иного выбора ему и не оставляют, и вопрос не в том, что можно пообещать, да не сделать, а в том, как жить дальше. Ещё до сражения он мечтал лишь об одном – поскорее вернуться, обнять жену, увезти её подальше и зажить с ней уединённо, растя детей и живя в своё удовольствие. В нём жил прежний страх и прежняя измена. Но кровавая сеча словно вышибла и эти чувства. И теперь ему было лестно сидеть наравне с могущественным и сильным князем, отмеченным Богом, одно это наполняло душу барона трепетом и волнением.
Шешуня, сидевший рядом с князем, яростно обдирал зубами куропатку, набивая полный рот, и кивал головой в знак согласия с тем, что говорил Ярославич.
– Умные воины должны служить сильному князю, – словно разгадав тайные умыслы пленника, добавил Александр, глядя в упор на него.
«Это верно, – подумалось Корфелю, – а ни Волквин и ни Фельфен таковыми никогда не были!»
– Ну что же, барон, договорились? – вытирая полотенцем жирные руки и вставая, проговорил князь.
Советник тоже поднялся, и они молча обменялись рукопожатиями.
– Я согласен, – потупился бывший крестоносец.
Потому в Ригу он прибыл уже как бы в новом качестве: русского таинника и личного слуги Александра. И, высказав его условия, он замолчал, давая возможность магистру всё обдумать.
– Мы готовы возвратить детей в обмен на наших рыцарей, не претендовать более на Псков, но отдавать Копорье, Водскую область, часть литовской земли, это уж слишком! – помрачнев, отрезал фон Фельфен. – Или новгородский князь решил, что поставил нас на колени? Да я завтра же соберу такое же войско и снова отберу Псков. И тогда уже сам начну диктовать условия...
Корфель терпеливо ждал, пока магистр выговорится, выплеснет первую вспышку гнева.
– Вам рассказывали, как нас побили? – спросил он.
– Что значит как? – не понял фон Фельфен.
– А то, что противная сторона почти не понесла потерь и сохранила всю свою боевую мощь, и новый поход вероятнее всего закончится тем же самым, если мы, конечно, вообще сумеем набрать такую же силищу. Только откуда мы её возьмём, ваша светлость? Но, потерпев урон во второй раз, мы настолько обозлим русичей, что они непременно придут сюда и водрузят свои флаги над нашими башнями, только и всего. Вас привлекает такой исход?..
Магистр даже не нашёл слов, чтобы возразить Корфелю, весьма спокойно выложившему своё мнение.
– Проигравший всегда что-то теряет, ваша светлость, – помолчав, добавил барон. – Но, теряя малое, он сохраняет большее. Всё остальное безрассудство.
Фон Фельфен более не сопротивлялся. К концу дня грамоты были готовы, Корфель сам их отвёз в Копорье, где его поджидали послы князя Александра. Потом барон отвёз псковских детей да получил взамен пленников, проделав всё столь споро, что великий магистр стал упрашивать его остаться на службе. Советник милостиво согласился, хоть и не сразу – ибо так они условились с новгородским князем, заявив Андреасу, что не имеет права бросать Орден в "толь тяжёлый час. Фон Фельфен даже прослезился от такого признания и обнял барона.
– Кстати, как твоя русская подружка? – обрадовавшись, поинтересовался он.
– Со дня на день ждём прибавления, – ответил Корфель.
– Я разговаривал с литовскими князьями. Наше поражение обозлило их, и они жаждут мщения, – сообщил по секрету великий магистр. – Готовы на днях выступить!
– Но нам не стоит сейчас присоединяться к ним, – обеспокоился барон. – Я бы и им не советовал начинать поход. Князь новгородский как никогда силён!
– Пусть попытают счастье, мы же начнём накапливать силы. Герман Зальц пообещал прислать небольшую дружину, и если их поход начнётся удачно, то мы присоединимся, я такой им дал ответ! – взор фон Фельфена вспыхнул огнём.
«Майн Гот! Таких глупцов даже несчастье не учит!», – подумал Корфель.
Он уже терзался мыслью, как оповестить Александра о новом нашествии. Литовские феодалы ещё неповоротливее, чем крестоносцы, но в сотню раз упрямее. Их словом не своротишь. С Шешуней, таинной главой князя, они условились, что в Копорье его вестей всегда будет ждать Яков Гундарь, он и домчит их до Новгорода, а до этой крепости быстрого конного лету часов шесть семь. Важно лишь не опростоволоситься да найти надёжного человечка. И сие весьма важно, ибо надобно дать понять русскому князю, что он не обманул и службу ведёт. А сие означает, что Шешуня начнёт откладывать для него и новое жалованье. Только где найдёшь такого верного слугу, который крепко бы держал язык за зубами да не требовал за это больших кошелей.
– У князя Александра в мае день рождения, я бы на вашем месте отправил ему поздравительную грамоту, которая подтверждала бы, что вы намерены жить с ним в мире, иначе поход литовцев он расценит и как наше вероломство, – неожиданно предложил Корфель. – А я бы отвёз её в Копорье. Стоит подумать, как себя обезопасить, и вы, ваша светлость, правы в том, что ныне надо накапливать силы.
– Разве удобно слать мне такие грамоты недругу? – не понял фон Фельфен.
– Мы же заключили мир, а сие означает, что русичи ныне наши соседи. А меж соседей по-доброму живут...
Великий магистр задумался. Барон напрягся, занервничал. Ему не столько важна была эта грамота, сколько возможность самому вырваться в Копорье.
– Потому что, если литовские князья потерпят поражение, а мы будем молчать в рот воды набравши, русичи смело объявят нас заединщиками, и мы опять невольно понесём убытки, – жёстко напомнил он.
– Ну если ты считаешь, что сей шаг необходим, что ж, давай отправим, – без особого воодушевления проговорил фон Фельфен. – Изволь, сочини такую сдержанную грамотку, я подпишу...
– Я ныне же исполню! – не дав магистру закончить, поднялся Корфель.
Александр вовремя получил весточку от него. Литовцы к тому времени успели взять Торопец и осадили Торжок. Прощённый псковитянами Ярослав Владимирович, присягнувший на вече, что более никогда немцам не передастся, был назначен героем Невским княжить в Торжок. Узрев неприятеля, он не только отбил осаду, но и погнал литовцев назад. Старший Ярославич соединился с ним под Торопцом. Литы, закрыв ворота, засели в крепости. Они грозили перебить всех жителей, если русские князья вздумают штурмовать её.
– Вышибай ворота! – придя в ярость, приказал Александр таранщикам, держащим наготове широкий дубовый хряк. – Они хлипкие, я сам петли смотрел!
– Но, князь, они перебьют всех! – прошептал Ярослав.
– Вышибай!
От первого же удара ворота слетели.
– Вперёд! – вскричал новгородец, и первым ринулся в открытый проем. Через полчаса всё было кончено. Жители сами добивали ворога и привели освободителям восемь литовских князей. Ни один торопчанин не пострадал.
– Никогда не иди на условия неприятеля! И не жди их, не слушай, не принимай, – проговорил он Ярославу. – Твоя победа на острие твоего меча.
Основные силы литов были разбиты. Владимирович ещё добивал остатки рассеянных по округе разбойников, когда Александр с лёгким сердцем поспешил обратно в Новгород. Жена вот-вот должна была во второй раз разрешиться от бремени, но торопился князь по другой причине: мать уже не вставала с постели, а знахари лишь разводили руками, предрекая скорый конец. Часть дружины он оставил в помощь Ярославу, взяв с собой лишь тридцать ратников.
Они отъехали вёрст на двадцать, когда новгородцев неожиданно атаковали литовцы, выскочившие из небольшого леска, тотчас взяв отряд князя в кольцо.
– Спиной к спине все, вкруговую! В кучу не сбиваться! – приказал князь.
Новгородцы быстро выстроили второе кольцо, разглядывая противника. Судя по всему, это и был один из отбившихся литовских отрядов числом более двухсот всадников. Над шлемом одного из них развевался княжеский султан из бело-чёрных перьев. На мгновение обе противные стороны оцепенели.
Гавриил Алексин, находившийся рядом с князем, озорно закрутил в воздухе топориком.
– Эх, видывал бы ты, княже, как твой дед Мстислав Удалой поигрывал с ним, – улыбаясь, прошептал Алексин. – Я тогда ещё мальцом был, рот разинул, а в него муха залетела, вот на всю жизнь и затвердил как «Отче наш». Ныне тот самый случай, когда наука сия пригодится.
Литы, истошно вопя, набросились на русичей, пытаясь их смять, сломать их кольцо, но никто из новгородцев не дрогнул, назад не подался, каждый дрался, как лев. Любо было смотреть на Гавриила Алексина, чей топорик, как шмель, летал поверх вражьих голов, круша их с такой силой, что скоро рядом с ним лежало пятнадцать бездыханных тел. Да и Александр не отставал, двумя ударами меча повергая наземь закованного в латы рыцаря. Вёрткий Сбыслав Якунович даже что-то подпевал себе, а Савва, слушая его, заливался тоненьким смехом. Половчанин же шумно вскрикивал, приговаривая: «Ай да Яшка! Ай да молодец!»
Через полчаса половина литов валялась на земле. Чёрно-белый султан, наблюдавший со стороны схватку, оглядев страшное побоище, дрогнул и что-то выкрикнул. Ещё через мгновение вражий князь понёсся прочь, увлекая за собой остальных.
– В ощип нечисть! В ощип! – взревел Александр, бросаясь в погоню.
Версты четыре гнали новгородцы неудачливого противника, пуская стрелы и разя коней литов, покрошили ещё половину, лишь после этого Александр махнул рукой, приказывая своим дружинникам остановиться.
– Вот запомните, други мои, – снимая шлем и отирая пот с лица, проговорил Ярославич. – Литов поганых в семь раз больше нападало, но победа досталась тому, у кого храбрость страх пересилила. Не всё числом в бою решается. Мне рассказывали, что немногочисленную дружину Евпатия Коловрата сам Батый, имея тьмы за спиной, испугался. А на нашей стороне Господь стоял да правда великая!
Он сошёл с коня, опустился на траву, как бы разрешая всем передохнуть. В лесу за их спинами шумела осень, и было слышно, как падают листья.
– За правду и умереть не страшно, – отозвался Сбыслав Якунович.
– А вот умирать нам ни к чему. Пусть враг умирает, а мы будем жить, несмотря ни на что.
Через несколько месяцев после тех успешных битв под Торопцом, на два года отвадивших литовцев ходить на Русь, окончила свои дни княгиня Феодосия. Последние годы она жила одна, так и не сумев до конца простить мужу измену и появление его внебрачного сына. А может быть, Ярослав не мог забыть её месть Утяше и попытку убить любимца Андрея. Тем не менее, следом за Александром она родила мужу ещё двоих сыновей: Ярослава и Константина. Но прежних чувств между ними уже давно не было. Феодосия не вздорила с мужем ради сыновей и, встречаясь с ним, старалась быть покладистой.
Раньше, когда Ярослав уезжал из Новгорода, он ещё звал её с собой, хотя она никуда и не ездила. А после возвращения из Мордовии они встретились, как чужие. И Александр, выбрав сторону матери, тоже стал для отца чужим.
Головные боли у матери не прекращались. Будучи не в силах их переносить, два последних года она почти каждую ночь криком кричала. Сновали служанки и лекари. Александр не спал, дёргался. Но потом неожиданно привык. А в один из вечеров этих криков не последовало. Он бросился к матери в светёлку, она, хватая ртом воздух, улыбнулась ему, и с этой улыбкой на устах отошла в другой мир.
Перед смертью Феодосия приняла схиму и монашеское имя Ефросиния. На похоронах отца не было, он к тому времени по приказу Батыя двинулся к нему в Орду, на Волгу, а младший, Константин по ханской же прихоти отправился ещё дальше, в Каракорум. Не приехал и Андрей.
«Может быть, оно и к лучшему, – провожая мать в последний путь, подумал Александр. – Пока душа её ещё здесь три дня, она будет спокойна...»
Её погребли рядом с сыном Феодором. На похоронах он не мог и слезинки из себя выжать, а стоило вернуться домой, мгновенно ощутил, что осиротел безвозвратно. И тотчас слёзы градом хлынули. Жена с трудом его успокоила. Её пугали такие перепады в настроении мужа. И потом, не слыша криков матери, он целый год не мог заснуть до утра. Но так происходило только дома. В походах он спал как убитый.