Текст книги "Смерть во спасение"
Автор книги: Владислав Романов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)
Глава седьмая
ДВЕ СВАДЬБЫ
Душа болела так, словно живую половинку её отпластали мечом, и она, не в силах заснуть, каждую ночь оплакивала потерю. Александр не мог найти себе места. На стоянках сидел у костра, а то уходил в степь, и Шешуня, хоть и негодуя, но поспешал за ним следом, дабы обеспечить пригляд.
Поначалу князь свернул на Киев, отданный ему в Каракоруме, но на полпути развернулся и решил ехать в Новгород. Сердце не лежало следовать воле ненавистной ханши.
– Будем ехать и ночами, – приказал он. – Дома отоспимся!
Через несколько дней они наткнулись на разбойников, напавших на некий караван, состоявший из двух карет и небольшой дружины, каковая их сопровождала. Слышался звон мечей, охранники мужественно отбивались, но татей было втрое больше.
– Обнажить мечи! Покараем ворогов! – выкрикнул Александр.
Шешуня даже не успел удержать Ярославича, свита которого вместе с ним состояла из шести человек. Мыслимо ли ввязываться в бой? Но пришлось лететь за Невским, который, как коршун, вонзился в толпу лихих воров. Полетели головы. Александр бился с такой яростью, что налётчики, не ожидавшие такого натиска, дрогнули и со свистом унеслись прочь.
Воевода дружинников, сопровождавших кареты, угадав в князе старшего, подошёл к нему, зажимая рассечённое плечо, из которого сочилась кровь, поклонился.
– Премногая благодарность тебе, отважный воин, за помощь и выручку! – промолвил он.
– Откуда едете?
– Бежим мы от татар, благородный спаситель, из Каменца сами. Молодая княжна наша Васса Владимировна полюбилась одному из поганых наместников, Коблаю по прозвищу. Князь, отец княжны, болел в последнее время, так тот ускорил смерть его, отравил господина моего, чтобы силой захватить бедняжку, сделать её своей наложницей. Она уж хотела руки на себя наложить, да я, верный слуга князя, сподобил красавицу нашу бежать в Псков или Новгород, где нас, быть может, приютят и где благодаря великому князю Александру, наречённому Невским, живут ещё свободные русичи, – проговорил воевода.
– Перевяжите ему плечо, а то кровью изойдёт, – приказал Ярославич.
– Пойдём, дядя, – подтолкнул воеводу в бок Шешуня. – Самого Невского не узнал?..
– Как? Это и есть великий князь? – воскликнул воевода. – Я должен перемолвиться с ним.
– Успеешь! Снимай кольчужку, рану хоть закрою.
Александр подошёл к карете, открыл дверцу. На подушках сидела юная княжна, испуганно глядя на него. Луна освещала её бледное вытянутое лицо, на котором, как две звезды, сияли тёмные глаза. Губы подрагивали, она что-то продолжала шептать про себя, видимо, слова спасительной молитвы.
– Прошу простить меня, княжна, за беспокойство, но опасность миновала. И далее вы можете не беспокоиться, потому что мы будем сопровождать вас. Отдыхайте и не думайте ни о чём, – произнёс он.
– Кто вы? – спросила Васса, и её нежный грудной голос встревожил его.
– Я князь Александр Ярославич из Новгорода.
Её глаза тотчас вспыхнули в темноте.
– Так вы и есть Невский?
– Да, так меня называют.
– Но мы к вам и направлялись... – прошептала она.
– Что ж, тогда нам по пути, – улыбнулся князь. – Приятных сновидений.
Перед тем как закрыть дверцу кареты, он увидел улыбку и на её лице.
– Всё, поехали! – весело крикнул Александр.
Ещё полчаса назад сердце его разрывалось от боли, а душа казалась умершей. Ему ничего не хотелось: ни власти, ни войны, ни походов. Он всё чаще подумывал о монашестве. Смерть близких, унижения от степняков, разор, варварство и ложь со всех сторон.
«Выдержать такое не под силу и герою», – шутил он сам с собой.
И вдруг эта стычка в ночи, появление прекрасной незнакомки, которая ехала к нему за помощью, её восхищенный взгляд и улыбка точно сдвинули камень, и свет озарил душу, возродив её к жизни. Даже Шешуня был изумлён, когда князь спросил:
– Нет ли медку у тебя, друже?
– Чего? – не понял таинник.
– Зелья хмельного нет?
– Могу поискать...
Новгородцы встретили князя с восторгом, словно он вернулся с очередной победой. Александр распорядился подыскать княжне хороший дом и пригласил её назавтра отобедать у него.
Десятилетний Василий, остававшийся за старшего, бросился отцу на шею, и князь даже прослезился. Полез целоваться и восьмилетний Дмитрий. Ярославич рассказал о поездке, опустил подробности.
– Выходит, Батый обманул тебя? – насупился Василий. – Пообещал тебе, а отдал дяде?
– Наверное, так, – помолчав, сказал отец.
На следующий день он принял княжну вместе с воеводой Афанасием, повелев приготовить праздничный стол. Княжна явилась в голубом летнике, каковой так шёл ей, что Александр не мог оторвать от неё восхищенных глаз. За обедом коснулись и печальных событий, связанных с татарами.
– К сожалению, отец мой, дядя и другие князья, – говорил Александр, – не сумели вовремя объединиться и не допустить нашествия варваров. Теперь Русь слаба, и любая попытка защитить свою честь обречена. Мы вынуждены были принять позорный мир лишь с одной целью: объединиться и создать такую державу, которая смогла бы в будущем поспорить с завоевателями. Это произойдёт не сейчас, может быть, наши внуки или правнуки сумеют её восстановить и прогнать ворогов. Моя же забота ныне сохранить свой народ, возродить древнейшие города наши и научить детей своих быть разумными. Жить не только сердцем, но рассудком, смирять гордыню и уметь пользоваться обстоятельствами...
Лицо воеводы омрачилось, он взглянул на княжну. Та молчала, опустив взор.
– Я знаю, это нелегко. Мы, русские, все не в меру горячи и самолюбивы, я и сам таков, но когда тебя окружает толпа разбойников втрое больше, чем твоя охрана, есть два пути: либо умереть, либо откупиться. Один человек или отдельный отряд имеют право на это. Народ никогда... – Ярославич грустно улыбнулся. – Я чую, что завёл не тот разговор, прошу простить меня.
– Я не могу с вами согласиться, князь, – помедлив, проговорил воевода. – Лучше умереть с честью, чем жить без неё, так нам заповедовали наши предки. А если жить по-вашему, то моя княжна должна была бы стать наложницей этого пса Коблая. Ведь так?
– Совсем нет! Я и хочу договориться со степняками, чтобы не совершалось больше никакого насилия, чтобы мы, русские князья, оставались и дальше хозяевами в своих вотчинах. Вот о чём идёт речь!
– А что хотят взамен татары? – спросила Васса.
– Десятину всех наших богатств.
– Да как можно вообще с ними о чём-то договариваться? – не сдержал гнев Афанасий. – Столько святой крови на них, что только возмездие может искупить её. Простите, князь, мою вспыльчивость, вы спасли и приютили нас, но сердце моё, видимо, ослепло от горя.
– Так бывает, – вымолвил Александр. – Я и сам иногда прихожу к таким же безысходным мыслям. Но потом вспоминаю наших стариков и старух, вспоминаю детей, юных дев и думаю: что с ними станет, когда татарва прикончит нашего последнего воина? Вот тогда и наступит тот ад, который мы сотворим своими же руками. Ты ведаешь, воевода, что тогда будет? Что приключится с нашими детьми, невинными созданиями, когда степняки смогут безнаказанно глумиться над ними? А ты, великий герой, облитый кровавой честью, будешь горделиво гнить в яме. Да они проклянут тебя, воевода, и меня, и нашу с тобой честь. И совсем не трудно вообразить, что всё так и обернётся...
Ярославич умолк. Дал знак слугам. Те принесли баранью ногу, зажаренную на вертеле, кувшины с мёдом и бутылки со сладким греческим вином. Хозяин разлил мёд и вино по кубкам.
– Я хочу выпить за ваше избавление от всех напастей!
Васса пригубила кубок. Александр встретился с её взглядом, и княжна смутилась.
– Вы молчите, княжна, и я не знаю, на чьей вы стороне в нашем споре с воеводой? – улыбнулся князь.
– Я на вашей, – еле слышно прошептала она, не сводя с него взгляда.
После ухода княжны он только и думал о ней, о её завораживающем взгляде, об их разговоре за столом. Ярославич сам от себя не ожидал таких признаний в пользу мира с татарами, ибо его душа, раздвоившись, никак не могла найти примирения. Одна половина жаждала мести, а другая вдруг воспротивилась. И ему подумалось: именно появление княжны, стремление защитить её ныне и перевесило его геройский пыл, оттого он и заговорил совсем по-другому. Эта догадка позабавила князя, но он продолжал думать о княжне и вспоминать её глаза и руки с длинными тонкими пальчиками. Всё в ней почему-то казалось необычным и удивительным. Александр так и ездил по городу с этими думами, и бояре беспокоились: не приболел ли он?
В эти дни и приехал расстроенный Святослав из Владимира. Не успели оба старших племянника уехать в Орду, как взбеленился самый младший из Ярославичей, Михаил, прозванный – больше за дерзость – Храбрым. Ему достался самый худой и неприметный Московский удел, сожжённый татарами и с трудом возрождающийся. Неспособный хозяйствовать и ладить с людьми, Хоробрит, как его прозывали, быстро сколотил из отчаянных лесных людей дружину да заявился прямо во Владимир, прогнал дядю и сам завладел столом. Желая доказать не только владимирцам, но и новгородцам свою отвагу да удаль, он, заслышав про литовцев, смело отправился их воевать, но в первой стычке бесславно сложил голову. Не успел Святослав вернуться во Владимир, как объявился с ярлыком великого князя Андрей. Опять собирай короба да съезжай.
– Я сам поеду в дикую Орду и докажу ханам, что не след нарушать наши древние законы, – то и дело повторял Всеволодович. – Он и тебя унизил, оскорбил. Тебя, героя, которого знает весь народ.
Александр его отговаривал, но Святослав не слушал. Так и уехал, убеждённый, что всё можно ещё поправить.
Князь, возможно, уговорил бы обиженного дядю, но внезапно прибыли послы от римского папы, два ласковых и убелённых сединами кардинала Гольд и Гемент, заявились ко двору и запели сладкие оды о подвигах старшего Ярославича и о его мудрости.
– Я рад, что слух о моих победах достиг стен Ватикана, – любезно ответил Александр, – но в чём истинная причина вашего приезда?
Кардиналы заговорили о тяжёлом бедствии, постигшем Русь, о том, что в такую годину надо объединять усилия всех христиан мира.
– У нас один Бог, великий князь, и теперь один враг, – промолвил один из кардиналов. – Твой собрат Даниил Галицкий принял благословение папы и решил соединиться со всеми христианами Европы, и папа Иннокентий Четвёртый уже готовит рать крестоносцев ему в помощь. Если и ты, княже, соединишься с Даниилом Романовичем, с нами, мы станем несокрушимой силой, каковую никому не победить.
– Твой брат Андрей также готов всем сердцем поддержать этот призыв папы, – с ласковой улыбкой добавил второй.
– Это хан Гуюк так папу Иннокентия напугал? – усмехнулся новгородский князь, пропустив мимо ушей пакостные слова о брате. – Так его уже нет, слаб здоровьем оказался. Ныне вдова его всем управляет, а ей не до походов в Европу.
– Сии мысли не одного Гуюка, – печально заметил Гемент. – Богатства Рима и других стран их всегда будут манить.
– Что ж, возможно...
– Мы приехали к тебе, потому что отец твой Ярослав дал согласие на такое наше единение, – уже серьёзно заметил Гольд. – Монах Иоанн Карпини виделся и говорил с князем в Каракоруме. И великий князь всей душой возжелал стать сыном древнего Рима...
– Это ложь! – побледнев, выдохнул Александр.
– Вот грамота, поданная легатом папе, в ней всё описывается. Святому монаху ни к чему лгать. Он бы сам приехал, да занемог после столь трудного и долгого путешествия, – Гольд протянул свиток, писанный по-латыни. – У нас есть и перевод...
– И читать не хочу! – отрезал новгородский князь. – Не верю.
– В добрые времена мы бы и сами не настаивали, ныне же нужда гонит сбираться всех христиан под одно знамя... – опечаленно добавил кардинал. – А сын обязан следовать примеру отца.
– Да и вера наша старее греческой, – снова вступил Гемент.
И кардиналы, источая улыбки и подхватывая слова друг друга, стали страстно уговаривать новгородского властителя покориться неизбежности священного выбора, дабы совместно одолеть проклятого ворога. Они приводили цитаты из Ветхого и Нового заветов, доказывая старые приоритеты латинской веры над греческой, но Ярославич, потеряв терпение, перебил святых отцов:
– Не стоит в том усердствовать, ваши преосвященства! Я помню заветы Моисея, притчи Соломона и рыдания Иова. Мы здесь не в медвежьем углу живём. Но я никогда не переменю святой веры и готов, если потребуется, умереть за неё. И брату своему не позволю этого сделать. А потом не стоит и заезжать во Владимир, дабы не навлечь на него и на себя тоже больших неприятностей. И Даниилу Галицкому не позволю рушить православные храмы. Вот весь мой сказ, и другого не ждите.
Князь поднялся, склонил голову, давая понять, что встреча закончена. Папские кардиналы покинули дом Ярославича с хмурыми лицами и во Владимир не заезжали.
Шешуня, присутствовавший на встрече с послами, посмотрел на князя и усмехнулся:
– У тебя борода уже седая, княже, не замечал?
– Сам-то себя в зерцале видел?
– Да я-то давно гнилой пень, тут уж и говорить нечего! – вздохнул таинник.
– Как там наша княжна поживает? – помолчав, неожиданно вопросил Ярославич.
– Обзаводится скарбом помаленьку, живёт скромно, ходит в церковь. Воевода изредка её навещает. Но ликом постоянно грустна, задумчива. Несколько раз я встречал её рядом с вашим теремом. Подойдёт, посмотрит на него и идёт дальше. Я даже как-то хотел окликнуть её, но не осмелился... Что-то мучает княжну, не пойму только что...
Князь внимательно его слушал, сам сделавшись грустным и задумчивым.
– Ты в роли свата никогда не выступал? – спросил он.
– Не приходилось.
– Попробуй, вдруг получится, – улыбнулся Александр.
– Возьми людей посановитей для такого дела, – посоветовал Шешуня. – Хотя бы того же Гавриила Алексина...
– Я шума не хочу. Вовсе ни к чему, чтоб весь Новгород знал. Тут, к счастью, и невеста сирота.
– С сыновьями-то говорил? – поинтересовался Шешуня.
– Не им же жить, а мне.
– Хотя бы с Василием поговори, он у тебя парень взрослый и нрав дедов имеет.
– Поговорю.
Александр не сразу затеял столь деликатное обсуждение, но как только узнал, что княжна с радостью согласилась стать его женой, тотчас призвал сына. Однако первый же разговор неожиданно перерос в ссору. Сын наотрез отказался принимать молодую мачеху в доме, заявив, что, кроме матери, для него никого больше не существует.
– Я не требую, чтобы ты полюбил её, как мать, но ты должен будешь уважать её и слушаться...
– Нет! – выкрикнул Василий.
Князь помрачнел, налился гневом, по привычке нервно заходил по горнице.
– А коли уж так тебе приспичило и нужна баба для утех, то вон среди дворни немало молодух, любая с радостью исполнит все твои прихоти, – зло усмехнулся сын.
– Замолчь! – вне себя рявкнул Ярославич, замахнувшись на первенца кулаками. – Замолчь, или я зашибу тебя.
Василий побледнел, но испуганно-дерзкого взгляда не отвёл.
Отец рухнул на лавку, сжал голову руками. Недели две назад, почти сразу после отъезда папских кардиналов, у него вдруг заломило в висках. Александр испугался, вспомнив адовы муки матери, позвал лекарей, но те успокоили, заявив, что многие точно так же мучаются, приготовили отвар, князь попил его, и боли прекратились. С той поры он постоянно держал целебный настой в своей светёлке, и вот болезнь снова напомнила о себе.
– Что с тобой, отец? – переполошился сын.
– Принеси горького отвара, у меня в ложнице кувшин стоит...
Василий сбегал, принёс кувшин, князь осушил его наполовину.
– Я люблю её, понимаешь? – прошептал он.
– Нет, не понимаю, – насупившись, упрямо произнёс Василий.
В разгар собственных предсвадебных торжеств пришло приглашение на свадьбу от Андрея. Тот одну свадебную «кашу» у тестя в Галиче уже справил, о чём Александра даже не известил, и теперь приглашал на другую – владимирскую.
– Не поеду, – тотчас заявил новгородский князь.
– Ну как это, брат же он тебе и великий князь! – возразил Шешуня.
– Скажусь больным. Он же из вежливости, чтоб молве угодить, меня приехать просит, а в душе только и молится о моей кончине! – распалился князь.
– Типун тебе на язык, Ярославич! – осерчал таинник. – Разве можно такое про родного брата!
– А то ты не знаешь!
Они помолчали. Упрямство князю передалось от отца. Того тоже переубедить в чём-то было трудно.
– Одно дело обиды, размолвки, на то есть и свои причины...
– Какие?
– А Гундарь тебе ничего не рассказывал?
– О чём?
Шешуня тотчас пожалел, что заикнулся об этой истории. Но Александр уже мёртвой хваткой вцепился в него, и таинник всё ему выложил: как Ярослав влюбился в мордовскую княжну, а Феодосия возгорелась ревностью да наслала на неё тайных людей Гундаря. Те соперницу княгини умертвили, а сына кормилица спасла.
– Андрей-то о том с младых лет ведал. Теперь чуешь, откуда и все распри ваши?
Александр на мгновение задумался.
– Но я-то тут при чём? – не понял он. – А обсуждать отца с матерью, кто прав да виноват, не хочу и не буду. Мать, коли уж на то пошло, понять можно. У неё двое детей на руках, а муж другую завёл, разлучницу.
– Да это понятно...
– А я с таким же успехом могу и поныне Андрея ненавидеть за то, что он раньше срока свёл матушку в могилу, – посуровел Ярославич. – С отцовской измены и начались те страшные головные боли, что свели её в могилу!
– И всё же я бы съездил, – без особого напора промолвил таинник. – Что ни говори, свадьба бывает раз в жизни. А вы всё же братья, а не враги.
Казалось, свадьбу великого князя справлял весь Владимир. По городу носились разнаряженные тройки с бубенцами. Андрей выкатил на площадь несколько бочек с мёдом и пивом, угощая всех, кто желал поздравить своего благодетеля и защитника. Для приглашённых было выстроено отдельное гульбище, которое украсили зелёными ветками и цветами.
Александр приехал накануне вечером, встретился с братом. Они радостно обнялись, расцеловались, словно и не было никаких ссор прежде.
– Как в Галиче отпраздновали? – спросил новгородец.
– Неделю гуляли, – заулыбался жених. – Даниил Романович и к нам хотел приехать, да к нему послы от папы пожаловали, два ближних кардинала. Рим готов помочь и деньгами, и войском. В нашем положении грех от такой помощи отказываться...
Александр нахмурился.
– Они и ко мне жаловали.
– И что же? – ревниво вопрошал Андрей.
– Уехали несолоно хлебавши. Слишком дорого пособить напрашивались. Требовали, чтоб мы веру поменяли.
– Вера-то у нас одна, а эти мелочи в обрядах... – поморщился владимирский князь.
– Не сметь веру трогать! – вздыбившись, резко перебил старший Ярославич. – Наши прадеды не одну реку крови за неё пролили, чтобы мы с такой лёгкостью от неё отказывались. Я сам полчища этих латинян перебил и ещё столько же на тот свет отправлю, но обряды поменять не дам. Пусть они даже отцом нашим клянутся, которого в свою ересь обманом втянули, пусть Даниила Галицкого в еретики оборотили. А я не дамся! Умру, но не дам Русь в поганое латинство повернуть.
Он умолк и тотчас пожалел о своей вспыльчивости. Всю дорогу Александр уговаривал себя не яриться, не портить хоть и не любимому, но всё ж брату праздник, тихо попотчеваться два дня да, сославшись на дела, уехать.
К себе на венчание он звать брата не собирался, ибо затевать больших торжеств не хотел. Соберёт своих, близких дружинников на пир да там и явит свою ненаглядную. И так всё хорошо по дороге рассудил, что приехал в благостном настроении и подарками мужу-хозяину угодил, и, казалось, так эти два дня и прокатятся как по маслу. Ан не вышло. Ибо Андрей, услышав последние слова, позеленел и еле удержал себя, дабы совсем не разбраниться.
К счастью, прибежал ближний боярин: приехали Борис и Глеб из Ростова, оба сына Василько Константиновича, да хотят подарки лично жениху вручить. Они-то и выручили Александра, который хотел уж поворачивать оглобли. Но Борис, завидев новгородского князя, бросился к нему на шею и заплакал, сквозь слёзы благодаря своего заступника перед Батыем.
Рядом с ними Александр и сидел за пировальным столом, хоть все выталкивали его в посажёные отцы, но он отказался. А после второго дня уехал, несмотря на уговоры остаться. Андрей вышел проститься, но челомкались они холодно, и каждый, скорее всего, с облегчением вздохнул, когда расстались. Старший Ярославич даже перекрестился, но всю обратную дорогу себя поедом ел за то, что с родным братом заладиться не умеет.
«Как ты державу строить начнёшь, коли с родичем договориться не силён, – корил он себя. – Пошто на языке только одни слова: не дам, не позволю, замолчь! Пошто одними суровыми указами живу, а на беседу задушевную терпения и доброты не хватает? Пошто?.. Ими душу не проймёшь, ими только в бою легко управляться. А что мне-то вера наша?.. Чем уж так плоха та, кляну которую? Сам в различиях не силён, а попишки толком объяснить не могут. Мол, вера на то и вера, чтоб не подвергать сомнению. Так-то оно так, а всё же доподлинно знать хочется. Тогда, быть может, с умом бы он всё и решал. И другие без окрика бы убеждались... Отец буйствовал, ни с кем ужиться не мог, неужто и мы все в него, и дети мои такими же вырастут?..»
Он представил себе свой непутёвый род, а яснее всего то, что на этих просторах вместо их, русичей, будут гулять чудь да татарва, и спазмы перехватили горло. Он даже вздыбил коня, остановился, заметив рядом с дорогой утлый родничок во мху. Подошёл, напился, омыл воспалённое лицо, присел рядом на поваленную сосну.
«Вот где страх-то Божий, – пробормотал про себя. – Куда там степнякам! Мы, если сами не переменимся, то никому нас и завоёвывать не надо: друг друга съедим».
Он вернулся в Новгород мрачный, расстроенный и сразу призвал к себе Василия.
– Я ведаю, тебе тяжело, Вася, будет зреть другую на материнском месте. Потому, если ты поныне противишься будущей свадьбе, то мы с Вассой Владимировной, Дмитрием и Андреем станем жить отдельно, в другом доме, а я буду навещать тебя. Ибо как на духу говорю: я и мать твою любил, и к Вассе тянет. Невозможно без неё стало...
– Я видел... – отчуждённо сказал Василий.
– Кого? Вассу?
Василий кивнул.
– И как она тебе? – с затаённой надеждой в голосе спросил Александр.
– Вроде поглянулась, – пожал плечами первенец. – Живите здесь пока, а там видно будет.
– Что ж, и на том спасибо.
Свадьбу сыграли хоть и скромную, но весёлую. Дружинники хвалу пели молодым, а Гавриил Алексин даже сплясал, да так лихо, что все хохотали до упаду, столь искусно он потешничал и выкидывал коленца.
Вася, как нежно звал её Александр, с трудом верила, что всё это происходит с ней наяву. После ужасов, пережитых в родном Каменце при степняках, Вассе вдруг выпало почти несбыточное счастье: быть спасённой героем и стать его женой.
И, жарко обнимая мужа в первую брачную ночь, она, не скрывая слёз, прошептала:
– Мне кажется, в раю живут не счастливее, чем ныне я себя чую, – прошептала она.
– И я счастлив как никогда.