Текст книги "Смерть во спасение"

Автор книги: Владислав Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

Глава пятая
ЗНАК СУДЬБЫ

Ахмат трясся в повозке, груженной сапогами. Одежду ещё можно было найти в завоёванных городах, но сотники, тысяцкие, темники возили за собой сшитые по своей мерке ичиги, которые изнашивались за полгода сражений, – как ездили за ханом и десятки сапожников, их чинившие, ибо недоедать или терпеть жару с холодом монгольский воин был обязан без ропота, а вот сбивать ноги или испытывать недостаток в стрелах, как простых, так и со стальными наконечниками, пробивающими железные доспехи, не имел права. Два лука, два колчана – по тридцать стрел в каждом, два меча, кривой и прямой, копьё, кольчужка и топор, доспехи, кожаные или пластинчатые, из закалённого железа, как и несколько лошадей, имел каждый, и Темучин строго следил, чтобы в этом никто не нуждался. И большая часть из завоёванных денег шла на воинское снаряжение. И обозники ретиво за ним следили, ибо за небрежение лишались головы.

Ахмат вдыхал благостный запах свежей кожи, радуясь, что не разделил участи своих собратьев-звездочётов, а ещё живёт, дышит и смеет на что-то надеяться. Ни звёзды, ни собственное провидение не указывали на путь к смерти, но Чингисхан недвусмысленно дал понять оракулу, что не стоит полагаться на свой дар и знания, в его силах перечеркнуть любое предсказание, самое вещее. Почти час прорицатель одиноко стоял у шатра, будучи не в силах предугадать свой конец, ибо так скакали желания Темучина: сначала даровать угаданную жизнь, а потом отправить в приготовленную яму. Этот час мучений оказался сравним с пытками палача.

Провидец не верил ни в Аллаха, ни в Христа. Он предполагал, что некто бросивший семена жизни на этой крохотной планете дал себе клятву не вмешиваться в людские распри и в любые их дела. Его больше всего увлекало, как люди самых разных оттенков и цветов кожи, волос, линий лица и фигуры уживутся друг с другом, как появятся среди них кумиры и властители, как будут возникать, расцветать и исчезать с земной поверхности целые народы и государства. И что такое жизнь одного разумного двуногого? Кому она нужна? Глупо надеяться и на то, что старый прохудившийся человеческий сосуд кто-то с радостью ожидает за земной чертой. Один дух не умирал, а отдельным мытарям, умершим насильственной смертью, позволялось после смерти помогать сородичам. Такие люди рождались раз в столетие, и здесь царила своя строгая иерархия, но тот – неведомый ещё Ахмату – русский княжич Александр и принадлежал к этим избранникам, потому за него и хлопотали волхвы.

Чингисхан то ли этого не понял, то ли просто пренебрёг: и глупо наказывать ныне волхвов, ибо они прозевали конфуз хана.

Сгустилась ночь, ледяной суховей задул из центра пустыни. Он прожигал Ахмата насквозь, и нельзя было спастись от холода. Магу исполнилось только двадцать лет, и он намеренно напускал на свой лик сетку морщин и старческую вуаль, дабы казаться мудрее и опытнее. Провидец уже не смотрел на приговорённых к смерти придворных прорицателей. Головы многих из них давно безжизненно поникли. Они сами благоразумно приказали своему сердцу остановиться, чтобы не мучиться.

Темучин вышел из шатра, к нему тотчас подвели его конька, он забрался в седло и ускакал. И мгновенно всё пришло в движение. Отряд за отрядом с глухим шумом следовал за властителем, слуги быстро разобрали его шатёр, сложили в повозку и увезли. Ни одного факела, редкие гортанные выкрики, никакой суеты, столкновений, путаницы. Предельная собранность, точно все знали, кто за кем и в каком порядке.

У Ахмата в отчаянии сжалось сердце: великий хан решил попросту бросить его среди песков. Выжить рядом с мёртвым городом, в мёртвой пустыне почти невозможно. И бежать некуда. Но душа нашёптывала: не бросят, выживешь, Чингисхан не мог о тебе забыть. Так и случилось. Одна из последних повозок остановилась рядом с ним, возница взглянул на него и что-то выкрикнул грубо и коротко. Прорицатель не стал ждать второго призыва. Он бросился к повозке, заскочил в неё, и она понеслась.

Через полчаса он заснул. Ему приснился хорезмшах Мухаммед. Голый, с дряблым жёлтым телом и выпуклыми зелёными глазами, он понуро бродил по краю своей купальни, трогая пяткой воду и уныло повторяя: «Ещё горяча, пусть немного остынет». Обычно он капризничал из-за того, что вода недостаточна тепла, слишком прохладна, и он может простудиться. Это случалось. За стенами дворца бушевали зной, жара и духота, а внутри всегда дышала царственная прохлада, потому бухарский правитель и просил делать ему воду в купальне погорячее. Во сне же всё происходило наоборот. И вдруг Ахмата точно пронзила молния, он понял: хорезмшах обречён, он должен умереть! И хоть ещё не пойман, Чингисхан только собирается послать погоню, но судьба бухарского правителя вошла в мёртвую петлю. Мухаммед посмотрел на провидца, с грустью покачал головой. «Эмир отдал этому грязному князьку все наши деньги, а тот, пообещав ему не трогать город и оставить всех в живых, всё сделал наоборот... – пробормотал раздосадованно властитель. – Ни чести, ни слова. Есть же предел любому коварству... Должен быть!.. На это золото можно купить пол-Европы... Что происходит, Ахмат? Кто пришёл в этот мир?.. Зверь?.. Молчишь... Подумай об этом. У тебя ещё есть время...» Он снова потрогал пяткой воду, шумно вздохнул и прыгнул. Его дряблое тело стремительно понеслось вниз и через мгновение превратилось в угасающую точку. И пропало совсем.

Маг проснулся. Сквозь дыру в повозке он увидел восходящее солнце. Лошадь уже шла шагом. Пройдя несколько метров, она остановилась. Ахмат услышал резкие гортанные выкрики, всхрапывание лошадей и людской шум. Стоянка. Всего ночь пути, и уже стоянка. Провидец подполз к дыре и выглянул: монголы ставили шатры. Это уже совсем странно. Ему рассказывали, что монголы могли без отдыха передвигаться на гигантские расстояния. Он потянул носом воздух и уловил кисловатый речной дух. Даже рыбой запахло. И маг понял: они и вправду на берегу реки. И тогда всё понял: Чингисхан решил здесь остановиться и дальше самому никуда не двигаться, а посылать лишь своих темников, чтобы они довершили покорение всех азиатских и степных народов. И некоторое время, месяца три или четыре, а может быть, больше, завоеватель пробудет здесь, в этом оазисе. Подступали долгие летние вечера, его будет одолевать скука, и беседы с магом их немного скрасят.

Ахмат лёг на спину и задумался. Он понимал, что выбора у него нет. Он раб этого низкорослого жестокого царька, который может оборвать его жизнь в любое мгновение. Но, согласно звёздам, Темучину оставалось жить восемь лет. Дальше его путь уходил во тьму. И он об этом знает, недаром же возит с собой великого китайского мудреца Елюя Чу-Цоя, которого вот также варварски завоевал год назад, а уж тот должен знать столь простые вещи. У Чу-Цоя была своя отдельная юрта, и он описывал покорение Чингисханом Средней Азии, редко выходя наружу. Сотники, тысяцкие и темники сами приходили к нему и рассказывали, что происходило, и в воображении философа и прорицателя возникали более яркие картины, нежели на самом деле. Мудрец любил уединение, и повелитель его не трогал. Потому он и оставил Ахмату жизнь, чтобы тот развлекал его своими рассказами. Интересно, вспомнит ли монгольский царь о русичах? И прислушается ли к его предостережению?..

Хоть уже и вычерчен путь небесный, в котором ничего нельзя изменить, но исключения бывали. Римский консул Антоний и египетская царица Клеопатра должны были войти в мировую историю как самая могущественная семья и дать целое поколение земных правителей, чтобы в будущем и не возникали подобные дикие кланы, как Багадур и его сын Чингисхан. Всё шло к этому. И тот морской бой при Акциуме 2 сентября 31 года до рождества Христова должен был выиграть Антоний, а не его завистник Октавиан. Первый имел 500 кораблей и 100 тысяч воинов, второй – 250 кораблей и 80 тысяч воинов. Создатель всё благоразумно рассчитал. Антоний к своим пятидесяти годам завоевал полмира, был опытен и полон сил. Октавиану исполнилось тридцать два, и он ещё не носил звучное имя Август. Великий судия недоучёл лишь одного, что старый римский легионер и друг Цезаря по уши влюбится в Клеопатру и, не сомневаясь в своей победе, доверит командовать частью флота египетской царице. В самый напряжённый момент боя, когда на её судне вспыхнул пожар, нервы у красавицы сдали, она запаниковала и внезапно повернула свои суда назад. Октавиан не замедлил этим воспользоваться и победил. Создатель на такую оказию не рассчитывал. Наблюдая за ходом боя, он, наверное, все локти себе покусал, проклиная глупую бабу. И весь ход мировой истории, точно споткнувшись, пошёл в другую сторону, и выправить его не удалось. Тьма космоса принесла Чингисхана.

Так что исключения бывают. Как в ту, так и в другую сторону. И если Чингисхан не глуп, то ему совсем незачем идти на Русь. Ему хватит огромных владений в срединной и южной Азии. Держать в узде эти дикие народы уже труд немалый, зачем же ещё лезть на север, где всегда рождались стойкие рыцари?..

Ахмат улыбнулся, лёжа на мягких сафьяновых сапожках. Он любил в эти утренние часы не спеша всё обдумывать. Пахло свежей кожей, а сквозь дыру в повозке лёгкий ветерок доносил запах костров и печёного хлеба. Маг проглотил слюну. Он вдруг вспомнил, что ничего не ел со вчерашнего утра.

В шатре Чингисхана сидели два его лучших полководца Чжебе и Субэдей. Оба такие же низкорослые, в посеревших от степной пыли стёганых халатах. Чжебе был лунолик, кожа блестела от жира, а жёлтые рысьи глаза, устремлённые на властителя, излучали кротость и покорность. Жирные чёрные усы подковой спускались к круглому подбородку. У Субэдея же узкое как бритва, безгубое лицо, длинный нос и маленький детский лоб. Прорези вместо глаз. Чжебе – лисья хитрость, Субэдей – волчья ярость. Темучин всегда посылал их вместе, назначая старшим Субэдея. Вдвоём они были непобедимы.

Расположившись вокруг низкого столика, трое полководцев пили кумыс. В центре на широком серебряном блюде была нарезана копчёная конина.

   – Мне нужно, чтоб вы пустились по следу бухарского хана Мухаммеда и настигли его, – смахнув капли кобыльего молока с усов, заговорил Чингисхан. – Как поведал мне вчера один из любимых предсказателей бухарской свиньи, тот укроется в крепости Дербент. Вы должны настигнуть хорезмшаха, взять крепость и привезти мне его голову.

Он запрокинул пиалу, допил кумыс и, причмокнув, замолчал.

Чингисхан не сказал двум своим лучшим цепным псам, что звездочёт сообщил и то, как умрёт его злейший враг: заслышав о приближении монголов, хорезмшах выедет на лодке далеко в море и покончит с собой. Сделает он сие намеренно, чтобы ни Чингисхан, ни слуги деспота не смогли надругаться над его телом. Темучин знал, что для Чжебе и Субэдея нет невозможного, и ему не терпелось узнать, кто выйдет победителем из этой схватки: великий рок или его не знающие поражений полководцы.

   – Нам важна эта крепость на Каспии, где мы со временем возведём свой флот, свои быстрые суда, опробуем их, и тогда уже выйдем в Понт и другие тёплые моря, где раскинулись богатые жирные страны, – продолжил он. – Пока же покорите тамошние народы, но не заходите далеко в верховья Днепра и не вступайте в стычки с русичами. Ещё не время покорять их. Половцев, аланов, яссов, кипчаков и прочих истребить или заставить платить дань. Исполнив, сразу же возвращайтесь, у нас остался впереди ещё один важный поход.

Великий хан замолчал, властно глядя на своих подданных, и оба полководца склонили головы в знак покорности и обещания, что исполнят всё в точности. Они молча допили кумыс, съели по куску конины, как бы благодаря за оказанное гостеприимство. Потом взглянули на правителя, беззвучно вопрошая, будут ли ещё распоряжения. Тот прикрыл веки. Воины поднялись, поклонились и вышли из шатра. Чингисхан знал, что через час они выступят и возьмут Дербент. Ещё несколько ратей выйдут следом на Хивы, Термез и Ургенч.

Через два-три месяца рати вернутся, и он соберёт большой совет, выберет наместников, которые будут следить за сбором дани на завоёванных Темучином землях. А он стёр с земли только ханство Мухаммеда, остальные народы же истреблять не собирался, если те сами не начнут бунтовать. Таких племён немало, и они будут питать его ханство, работать на него.

Темучин вовсе не считал себя варваром. Он становился им, когда задевали его достоинство. Ему исполнилось тринадцать лет, когда умер отец, Езукай Багадур, оставив в его власти сорок тысяч родов. Многие тогда, почуяв волю, захотели жить самостоятельно и не подчиняться сопливому мальчишке. Вот тогда он в первый раз показал свой дикий нрав. Он собрал 30 000 воинов, захватил главных виновников бунта, старейшин родов, захотевших отложиться, и сварил их в семидесяти огромных котлах, а остальных пригласил на этот пир и заставил каждого съесть по куску человеческого мяса. Больше никто не бунтовал. А когда спустя несколько лет хан Кераитский в гневе попробовал обнажить меч против него, то его череп, окованный серебром, Темучин выставил рядом со своей юртой на высоком столбе, чтобы всяк входящий к нему видел, чем заканчивается непослушание.

Завоеватель не собирался превращать в груду развалин и азиатские райские города. Но хорезмшах сам виноват. Нельзя столь высоко возноситься, не имея жёстких крыльев и совсем не умея летать. Чингисхан же этому научился.

Ныне только тангуты, живущие независимым племенем в предгорьях Тибета, остались непокорёнными. Но великий хан помнит об этом, и, как только все вернутся, Темучин двинется на них. Он покорит тангутов, и его земной срок подойдёт к концу. Правитель со спокойной душой передаст своё царство Джучи, своему старшему сыну.

Чингисхан вспомнил о бухарском провидце и улыбнулся. Если б из оракула лезло поменьше нахального самодовольства, из него мог бы получиться неплохой советник. Как Чу-Цой. Впрочем, Ахмат ещё молод, хоть это и скрывает, а в молодости трудно быть тихим и покладистым.

Земля внезапно задрожала от глухого топота тысяч конских копыт. Но через мгновение гул укатился, и всё стихло. Чжебе и Субэдей ушли на Дербент.

Великий хан разжевал во рту кусок копчёной конины, ощутив её пряный, терпкий вкус. Язык обожгло перцем. Запил кислым кумысом. Потом вызвал слугу:

   – Приведи ко мне Лейлу, – попросил Темучин. – Одну, без служанки.

Стремясь побыстрее захватить Дербент да обезглавить Мухаммеда, укрывшегося за его крепостными валами, Субэдей, не слушая осторожного Чжебе, угодил со всей ратью в западню. Ворвавшись в узкую долину, стиснутую с двух сторон неприступными зубцами гор, да разметав в ней аил аланов, они наткнулись на половецкую засаду, наглухо закрывавшую единственный из неё выход. Оставив бездыханными около трёхсот всадников лёгкой конницы, монголы были вынуждены откатиться назад, с ужасом обнаружив, что и назад пути нет. Узкую горную тропу аланы успели завалить огромными валунами, повсюду посадили своих лучников, бивших метко, наповал.

Вот тут и Субэдея пронял страх. Несокрушимый и беспощадный в равнинной степи, он оказался беспомощным, очутившись в каменном мешке. Как затравленный волк, полководец одиноко кружил по узкой долине, пытаясь найти выход, морщил свой детский лоб, но ничего не мог придумать.

   – Что молчишь, Чжебе? – хрипел он, наблюдая, как его соратник уплетает сырную лепёшку с диким чесноком и облизывает толстые губы. – Такого позора нам не простят.

   – Ты же в Дербент спешил, – равнодушно вымолвил тот. – Почему встал? Время теряем!..

Потемнел от ярости хищный лик Субэдея, в прорезях глаз полыхнули молнии. Но сдержал гнев гордый воин Чингисхана, опустил голову.

   – Прости, – прошептал он. – Вот моя голова, секи её.

Чжебе ждал этих слов, как глотка живительной влаги. И, услышав их, тяжело вздохнул. Нет, он ещё не ведал, как им выбраться из западни и смогут ли они, но теперь его коварный ум мог начать искать выход.

Приближалась ночь, и первое, что сделал Чжебе, – никому не разрешил ставить шатры, запретил разжигать костры, повелев всем сотням расположиться кольцами и быть готовыми к бою. Это на тот случай, если противник вздумает их атаковать.

Выход же был один: договориться с аланами или половцами о том, чтобы их пропустили. Атаковать бессмысленно, они могут потерять больше половины своих воинов.

   – Важно любой хитростью выбраться из силков, – помедлив, добавил Чжебе.

   – Но как? – вскричал Субэдей. – Я и без тебя понимаю, что в этом спасение, но как договориться? Кто поверит в наши сказки про мир да любовь, коли мы гибнем? Ты бы поверил?

   – Я бы не поверил... – начал было Чжебе, но Субэдей его перебил:

   – А я тем более!

   – Я бы не поверил, – повторил луноликий полководец, – но разве наши враги умнее нас? Если это так, то мы достойны лишь одного – смерти.

Субэдей, не терпевший заумных речей своего собрата, в другое бы время оборвал его, заставив спешно искать спасительный выход, но сейчас лишь нахмурился и шумно засопел.

   – Утром я сам схожу к половецким вождям и сделаю так, чтобы они поверили, но для этого нам придётся расстаться с частью наших богатств. Слова стоят мало. Но если эти слова обернуть золотом, тогда вес их поднимется, – доставая вторую лепёшку и запихивая в рот пучок дикого чеснока, глубокомысленного рассуждал Чжебе. Он всегда любил поговорить.

Утром, едва рассвело, полководец, выбросив белое знамя, двинулся к половцам. За его спиной шёл воин, ведя двух лошадей, груженных тюками с золотыми кувшинами, подносами, блюдами, кубками и прочей утварью. Чжебе провели в юрту к половецким ханам. Он поклонился им, выложил золотую посуду, сразу же заметив хищный блеск в глазах степных вождей.

   – Разве вы яссы, аланы или грузины, кто привык жить в горах и для кого степи подобны пустыне? Разве мы не братья, живущие по одним законам, для кого глоток кумыса и копчёная конина единственная сладость жизни? Так почему вы помогаете аланам и воюете против нас? Разве мы пришли сражаться с вами? Нет, нам нужен Дербент, где укрылся хорезмшах Мухаммед, а его взяли под защиту аланы, и они наши враги. Мы же пришли с дарами к вам, ибо не воюем против своих братьев. Примите наши скромные подношения, и заключим вечный мир. Я клянусь своей кровью никогда не поднимать меча против половецкого хана и по первому его зову мчаться к нему на помощь.

Глаза Чжебе вспыхнули ярким блеском, он выхватил нож, разрезал себе ладонь и слизнул полоску крови, как бы подтверждая истинность того, о чём говорил. Столь неожиданный поступок монгольского темника восхитил половецких вождей. Они потупили головы, бросая украдкой взгляды на золотые кубки и кувшины, ибо так же клятвенно обещали аланам разгромить монголо-татарскую рать. Однако Чжебе не потребовалось произносить новую речь, чтобы переманить половцев на свою сторону. Те словно были готовы к предательству и недолго колебались, брать или не брать дары. Вечный мир был затверждён, половцы сняли засаду и разошлись по домам.

Возвратившись в свой лагерь, Чжебе объявил узколицему брату своему, что выход из долины открыт, а половцы сложили оружие.

   – Как видишь, можно побеждать, не вынимая меча из ножен, – не без гордости добавил он.

   – Сначала мы уничтожим диких аланов, а потом примемся за твоих безмозглых половцев, – прорычал Субэдей. – Мёртвый друг – лучший друг.

   – Вообще-то я только что заключил с половцами вечный мир, – отхлебнув кумыса, усмехнулся Чжебе.

   – Они его и получат: вечный мир и покой.

Уже через час аланы, не ждавшие за своей спиной воинов Чингисхана, угодили в ловушку, и татаро-монголы их всех безжалостно перебили, после чего бросились догонять половцев. Беспечные степняки небольшими отрядами разъезжались по домам, приторочив к седлу золотые кувшины и блюда. Их умерщвляли, отбирая дары. В живых уцелела лишь горстка половцев. Узнав о страшном вероломстве монголов, они в страхе побежали на север, к Киеву, за помощью к русичам.

Субэдей сам собирал золотую утварь. Возвратившись, они должны сдать старому обознику Узулкару все предметы до единого. Для того их и брали в поход, чтобы находить выход в таких вот неожиданных обстоятельствах. Но воин Чингисханова братства не должен причинять ему ущерб.

   – Сколько не хватает? – хмурясь, спросил Чжебе.

   – Трёх маленьких кувшинов и того большого подноса, который понравился Темучину. Его мы должны найти во что бы то ни стало. Они остались у тех, кто ускакал в Киев. А с русичами мы не должны воевать... – пробормотал первый полководец.

Чжебе задумался. Нельзя воевать означало: нападать первыми. Обороняться же Темучин им не запрещал.

   – Что надумал? – спросил Субэдей.

   – Для начала зашлём послов в Киев, отсоветуем им покрывать ковыльников, ведь те всегда ходили набегами на Русь. Попробуем взять лаской северных людей, – усмехнулся Чжебе. – А там поглядим!..

Обнажённая Лейла, подогнув колени к животу и прикрыв руками маленькие груди, заснула прямо на ковре рядом с костерком, пылавшим в центре шатра. Она сразу поняла, что от неё требует завоеватель, и постаралась угодить ему. Каждый раз, когда её тонкие холодные пальчики касались его кожи, он замирал, ощущая сладкие судороги, подобно змеям пробегавшие по телу. Хан пытался не смотреть в её печальные глаза, в которых ещё читались робость и брезгливость. Но что иного требовать от чужеземки и пленницы? Темучин вдыхал нежный аромат рабства, исходивший от испуганной юной наложницы, и он возбуждал его больше, нежели дикая страсть и похотливость. Темучину нравился шёлковый холодок её гибкого тела и дрожание бёдер, влажные от слёз миндалевидные глаза и беспомощная мягкость губ. Не удержавшись, он укусил её, окровавив плечо, но принцесса даже не вскрикнула, и это лишь прибавило ему страсти.

Почти час он терзал её, пока не насытился и сам не почувствовал усталость. Тогда лёг рядом на ковре, шумно раздувая ноздри и вдыхая запах её потного тела. Некоторое время Лейла лежала неподвижно, вздрагивая от его шумного дыхания. Чингисхан погладил её по бедру и сказал:

– Жеребёнок...

Она, хоть и не поняла смысл произнесённого слова, по интонации обо всём догадалась и, помедлив, повернулась лицом к огню, а к нему спиной. Но повелитель не обиделся.

«Через неделю-две она привыкнет, – подумалось ему, – и сама будет искать моих ласк. Так было со всеми до неё и так будет после. Жаль только, что нельзя будет взять её с собой в новый поход или отослать домой...»

Никто не имел права возить с собой наложниц или брать их в жёны, и он сам не имеет права нарушать этот закон. Война выше любви или страсти. Обычно он и не требовал от слуг, чтобы они приводили к нему в шатёр рабынь. Похоть редко одолевала тело, а если это и случалось, великий хан силой воли умел укрощать её. Но от младшей дочери хорезмшаха не отказался лишь по одной причине: принести ему большую боль. Местные колдуны там, в Дербенте, наверняка все провидят и расскажут ему о том, что стало с его детьми. Темучин с этой целью сохранил жизнь двум евнухам его гарема и отпустил их, чтоб они рассказали своему хозяину обо всём. И это принесёт Мухаммеду новые страдания. И предощущение их придавало ласкам Лейлы особую прелесть.

Сгустились сумерки. Чингисхан некоторое время любовался её хрупким, грациозным телом. Отблески огня от костерка лишь подчёркивали его необычные, почти волшебные линии. Длинные тонкие руки наложницы, её смуглая, кофейного оттенка кожа, изломанная поза спящей возбуждали жадный взор степного царя, и он, не выдержав, снова, как коршун, накинулся на неё. Принцесса застонала от грубых прикосновений, но не стала сопротивляться его необузданным желаниям. Испытав острый приступ наслаждения, Темучин, не в силах сдерживать переполнявшую его страсть, несколько раз вскрикнул и упал рядом с Лейлой.

Прошло полчаса, прежде чем он успокоился. Поднявшись, он накрыл принцессу верблюжьим одеялом. Она не шелохнулась, сразу погрузившись в сон, который был единственным её спасением.

Слуга привёл Ахмата. Прорицатель поклонился повелителю, взглянул на спящую Лейлу.

   – Ты всё ещё считаешь себя оракулом? – без тени усмешки спросил Темучин.

   – В твоём присутствии, повелитель, я только тень твоя, – не задумываясь, ответил Ахмат.

   – Неплохо для начинающего льстеца, – кивнул Чингисхан. – Так вот, я пригласил тебя, чтобы сказать то, ради чего я сохранил твою жизнь: битвы с русскими на Калке не будет. Я запретил своим полководцам вступать с ними в сражение. А мои воины никогда не нарушают моих запретов. И потому ты не поразил моё воображение, а именно это условие я поставил, собрав всех вас. Мне жаль, Ахмат, но я должен с тобой проститься...

Ахмат хотел сказать правителю, что помнит его просьбу о византийских волхвах, оказавшихся на Руси, но произнёс совсем другие слова.

– Битва на Калке состоится, мой повелитель, и никто помешать ей не сможет, – бесстрастно глядя в глаза правителя, выговорил Ахмат. – И уже скоро она начнётся.