Текст книги "Смерть во спасение"

Автор книги: Владислав Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

Глава шестая
БИТВА НА КАЛКЕ

Новгородское вече бурлило, не желая отпускать Ярослава от себя и уговаривая его остаться княжить. В отличие от Мстислава, который умел и причину найти, и самолюбие вольных горожан не задеть, Ярослав отмалчивался. Ибо сам не знал, что сказать. Мечтал вернуться отцом-победителем, а пришёл, как тать, нарочно под ночь угадал, чтоб глаза не казать. И остатки жалкой дани делить не явился, Шешуню послал. И на вече сидел хмурый, не чая, когда кончится шумный торг.

Выступил и Григорий Абыслов. Остаться князя не упрашивал, но и худые слова о нём не говорил. Просил лишь не решать сгоряча, а всё взвесить, подумать и о детях, которым пора при отце ратному делу учиться. Князь чуть всю бороду себе не выдергал, пока слушал тысяцкого. Но никакие увещевания на него не только не подействовали, а наоборот, распалили ещё больше.

   – Ничего, пусть поживут с другим князем, а я займусь ратными походами. Не хочу у бабьей юбки сидеть да их розни базарные судить. Не княжеское это дело.

Они возвращались с вече, и Ярослав мчался окрылённый, точно битву выиграл.

   – Тут мне Роман ваш жаловался, княгиня требует Серка продать, – выждав момент, сообщил Шешуня.

   – Её-то какая нужда? – удивился князь.

   – Да монаха одного иноземного Феодосия Мстиславна привечает, он приходит княжат грамоте да цифирям обучать, о звёздах всяких рассказывает, вот ему Серок и не понравился. Мол, для первенца вашего от него опасность исходит!..

Всеволодович нахмурился.

   – Про этих монахов разные слухи тут гуляют. Иные говорят, будто они знаются с нечистой силой, ведают даже, что с человеком через пять годков случится. А кому такое дано?.. Колдунам только!.. – таинник вздохнул, оглядевшись, прошептал: – Кабы порчу на княжат не навели.

Ярослав вздрогнул от такого предположения.

   – Я уеду, ты за этими монахами присматривай, – посуровел он. – С женой сам поговорю. Серка не продавать. Добрый конь!

   – Я тоже считаю, что добрый, но, ваша милость, я думал, поеду с вами...

   – Мне нужна здесь надёжа, – оборвал таинника князь. – Я оставляю в Новгороде княгиню, детей, мало ли что. А тем более эти монахи. Кто за всем уследит, кроме тебя? Но я тебе обещаю: из каждого похода ты будешь получать свою часть дани...

Шешуня поник головой.

   – Ну что ещё?! – нахмурился Ярослав.

   – Ты ведаешь, почему я невзлюбил эти места...

   – Ведаю, ведаю, – прорычал князь. – Но я же всё уладил. Никто тебя ни в чём не обвиняет. Займись-ка лучше этими колдунами да выведи их на чистую воду. Серок им не понравился, а? Да лучшего норова у коня я ещё не видел. А какая у него холка! А походка! А как голову вскидывает...

Попадись Ярославу эти монахи сейчас, он бы набросился на них с кулаками. Шешуня улыбнулся: попробуй вот, возрази князю!

Гийом вдруг проснулся от страшного жжения в желудке, точно ненасытный огонь изнутри пожирал его. На мгновение даже глаза ослепила яркая вспышка пламени. Монах подскочил, бросился к кувшину с холодной колодезной водой, стоявшему на столе, схватил его и влил в себя почти целиком.

Очнулся Иеремия, живший с ним в одной келье, перепугался, бросился к другу.

   – Что с тобой?

Гийом тяжело задышал, вслушиваясь в себя, потом сел на кровать, вытер лицо.

   – Что случилось?

   – Меня как будто запалили изнутри...

   – Отрава?

Гийом не ответил.

   – Тебя отравили! – уже с уверенностью добавил Иеремия. – Надо всё водой прочистить.

Он подскочил, схватил кувшин, бросился во двор, Гийом даже не успел его задержать. Он уже не чувствовал никакой боли, словно ничего и не было, будто огонь, который вспыхнул внутри него, был и в самом деле погашен. Такого, конечно же, и представить невозможно, но что тогда произошло?..

Прибежал Иеремия. Его детское личико светилось неподдельной тревогой.

   – Пей всё, мы ещё принесём!

Вбежали Иоанн и Пётр, жившие в соседней келье, оба перепуганные, с кувшинами, наполненными водой. Иеремия и их успел поднять на ноги.

   – Мы же вместе вечеряли, – удивился Пётр.

   – Сядьте все! – потребовал Гийом.

Монахи послушно сели.

   – Это не отравление, – сказал он. – Внутри меня взаправду бушевал пожар. Если б возможно было сейчас заглянуть туда, вовнутрь меня, то вы бы увидели настоящий ожог. Я потушил его... Я даже чувствую запах горелого мяса...

   – Но как загорелось-то? – не понял Пётр. – Отчего?

Иоанн с недоверчивой миной слушал друга.

   – Это знак... – взглянув на Иоанна, добавил Гийом.

   – Какой знак? – переспросил Пётр, оглядываясь на друзей.

   – Плохой, – обронил Иеремия.

   – Ты считаешь, нам надо уезжать? – погрустнел Иоанн.

   – Я не знаю. Поскольку это произошло со мной, внутри меня, то сознание словно ослепило, я потерял всякое соображение, – Гийом с надеждой оглянулся на Иеремию. – Мне трудно разгадать: касается ли это лично нас или кого-то из тех, кого мы пришли сюда защищать. Может быть, ты, Ерёма, угадаешь?

Иеремия наморщил лоб и ответил не сразу.

   – Могу лишь сказать, что это связано с тобой в первую голову; а потом с нами. Через тебя – нам. И ничего хорошего сей пожар не сулит. Болит живот?

Иоанн, обладавший немалыми знахарскими познаниями, провёл рукой по его телу.

   – Немного, – отозвался Гийом.

   – Верхняя часть живота явно воспалена, – добавил Иоанн и взглянул на Иеремию. Тот принёс в плошке орехового масла, протянул Гийому.

   – Если внутри ожог, то сие стоит проглотить.

Гийом, не сопротивляясь, отправил содержимое плошки в рот.

Пётр громко с подвывом зевнул. Иоанн поднялся.

   – Хорошо, завтра всё обдумаем, а пока отправимся почивать. – Он первым двинулся к двери, Пётр поплёлся следом. – Надеюсь, до утра никаких красных петухов не объявится.

Монахи ушли. Иеремия первым юркнул в кровать, натянул пуховое одеяло до подбородка. Княгиня подарила его Гийому, а тот отдал своему другу. Сам он был равнодушен к холоду.

   – Это плохо, Гий, – повторил зевая Иеремия. – Очень плохой знак... А как наш княжич?

Гийом лёг на кровать, заложил руки за голову.

   – Он так слушает, так впитывает в себя все истины, что у меня сердце радуется, – улыбнулся монах. – Вот почему мне не нужно бы уезжать. Князь отказался от княжения, собирается в поход, и я снова могу ходить к княгине и давать уроки. Папа римский и кровожадные кардиналы не успокоятся, пока не превратят в руины и Русь, чтоб разрушить до основания греческую веру. Мы не должны об этом забывать. Они скоро пошлют своего священника в Орду, уговаривать хана, чтобы он вместе с крестоносцами пошёл на Русь и помог им её поработить. Папе ничего не нужно, кроме восстановления римской веры. Ты помнишь, что сделали слуги Христовой веры с Константинополем?.. Ты что, спишь, Рем?

   – Нет-нет, я слушаю тебя, – сонно отозвался Иеремия. По его собственным заверениям, он обладал редкой способностью спать и бодрствовать одновременно.

   – Украсть святой животворящий крест и терновый венец, разрубить на части престол только потому, что он был из золота! И сам папа Иннокентий Третий благословил этот разбой и варварство. И всё это со священной Византией. Что уж говорить о Руси. Тут они ни перед чем не остановятся... Ты слушаешь меня?..

Гийом услышал лёгкий присвист с соседней кровати и усмехнулся. На следующее утро Иеремия мог запросто пересказать весь их разговор, несмотря на своё похрапывание. А секрет прост: уши-то ведь открыты, человек слышит, может запоминать, если заставит какой-нибудь уголок мозга бодрствовать, а потому и никакого волшебства в том нет.

Но куда им-то ныне бежать?.. Уже и в Литве, в Чуди владычествуют крестоносцы, с юга прут монголы, подступают к самому Киеву. Где спасаться и спасать свою веру?

Они и без того забрались на край света. Русичи ходили дальше на север, но там вечная зима и льды. Здесь им покровительствует княгиня, а скоро и княжичи подрастут, начнут править. Время от времени Гийома одолевает ересь, и он начинает думать, что миром управляет вовсе не Христос. И не Аллах. И не Яхве. А некое безжалостное чудище. Оно дёргает то одно, то другое людское племя, заставляя их бесконечно воевать друг с другом. Все только этим и одержимы. И настоящий герой – это Ярослав. Или же Мстислав Удалой. Не успев вернуться из одного похода, они рвутся во второй, третий. И не успокоятся, пока свои головы не сложат. Не бывает минуты, когда земля не полита кровью. Вчера монастырский сторож принёс кашеварам огромного налима, метра полтора. И такого толстого, что Иеремия не смог его обхватить. И жирного. Говорят, налимы пьют человеческую кровь и особенно любят высасывать мозги. А корма им всегда хватает вдоволь. Вот и вырастают эти чудовища.

Гийом долго не мог заснуть. Ворочался с боку на бок. Масло, принесённое Иеремией, подействовало, и никакой боли в животе он не ощущал, но заснул лишь под утро. И он увидел, как монгольские послы на своих низкорослых лошадёнках пришли в Киев и били челом русским князьям. Их пятеро держало совет в большой палате, обсуждая лишь один вопрос: идти или не идти против Чингисхановой тьмы. Просил заступничества и помощи половецкий хан Котян, тесть Мстислава Удалого. Он сидел рядом с ним и больше всех кричал, призывая русских князей к единению.

   – Сегодня монголы с татарами нас всех покрошат, а завтра на Русь придут и вас уничтожат, если мы не объединимся! – восклицал он. – Один прутик сломать легко. Пучок – никогда!

И трудно было против этого что-либо возразить. Но Гийома так и подмывало выскочить из своего сна, въяве предстать перед всеми и сказать:

   – Зачем половецкие ханы предали аланов? Почему, загнав монголов в западню, они не искрошили их ещё там, в ущелье? Ведь воины Чингисхана пришли грабить чужую землю. Не было бы того предательства, не было бы ныне и забот: как да от кого обороняться.

Ибо сам хан Котян о том умолчал. Свой золотой кувшин никому не показывал. Сказал лишь, что татары поначалу пришли к ним с миром и дарами, а потом всех вырезали. Спаслось триста ратников вместе с ним. Когда же русские князья по общему согласию захотели выслушать и монгольских послов, половецкий хан с вызовом поднялся и заявил, что он мчался за помощью к друзья, к своим сородичам, а нашёл врагов. И вышел из палаты.

Все посмотрели на Мстислава, но тот ничего не ответил и догонять половецкого хана не побежал.

Послы монгольские держались умно и достойно. Передали дружеское расположение от своих ханов Чжебе и Субэдея, а также скромные дары от них киевскому князю – три больших самаркандских ковра, которые полководцы сняли со стен спальни самого султана. На коврах были изображены райские леса, павлины с яркими хвостами и обнажённые смуглые девы. Русские князья, увидев оголённые женские тела, пришли в смущение. Но дары имели свой умысел: они как бы напоминали о судьбе азиатских властителей, каковые не захотели искать дружбы с Чингисханом.

Монголы объявили, что на Русь не идут, а пришли покорить половцев и взять Дербент. Великий же хан монгольский хочет жить в дружбе и мире с русичами.

   – А чем вам половцы досадили? – нахмурившись, спросил Удалой. – Они ваши земли отняли или многих ваших людей перебили?

   – Наших людей до тысячи положили, – ответили послы. – Вместе с аланами загнали в западню да хорошо постригли, и могли бы всех выстричь, да глупы оказались, на золото польстившись, предали своих горских друзей. И вас точно так же предадут, как уже не раз предавали. Одного этого достаточно, чтоб истребить сей подлый народишко. Нам ведомо, что половцы издревле были вашими недругами, много разбойничали на ваших землях, немало русской крови попили.

   – У нас по всякому и друг с другом выходит, – холодно ответил князь галицкий. – Но разве вы их не предали, разве не вы, заключив мир с ханами половецкими да принеся им богатые дары, отплатили им неслыханным коварством?

На лицах послов даже тени смущения не промелькнуло.

   – Но перед этим они много наших людей положили, и мы обязаны были отомстить им. А предложение мира да ещё с богатыми дарами – обыкновенная хитрость, надо уметь читать язык войны. Вот вы нам обид не чинили, и дары вам – подтверждение искренности нашей дружбы. Мы ведаем, что остатки половцев прибежали в Киев просить вашей помощи и привезли вам много тощих верблюдов, коней, буйволов да невольниц и хотят подлым обманом склонить русские дружины на свою сторону. Отдайте нам их, мы сами поквитаемся с нашим общим врагом!

   – Мы страждущих да просящих никогда не выдаём, – побелев от гнева, выговорил Мстислав и даже грозно стукнул кулаком по столу, как бы предупреждая послов о непозволительных оборотах речи.

   – Тогда продайте их нам! – не обратив внимания на вспышку гнева Мстиславова и точно дразня русичей, предложили послы. – Мы готовы выкупить их у вас и дать по три золотых монеты за каждую голову, а за хана Котяна – десять монет.

Князья онемели от столь дерзкого предложения. Монголы же, заметив оцепенение на их лицах, истолковали его по-своему.

   – Мы найдём и по пять монет за каждого и пятнадцать дадим за Котянову голову, поскольку она самая тупая и тяжёлая, – послы заулыбались собственной шутке.

   – Стража, взять послов и отсечь их бараньи головы. Мы это сделаем для вас безо всякой платы! – едва толмач успел перевести, прошипел в ярости Мстислав.

Последнюю фразу даже не переводили. Двое дружинников тотчас схватили степняков и поволокли во двор. Лишь тогда послы поняли, какую страшную ошибку совершили, но исправить её было уже невозможно.

Мстислав Романович, равный по годам Удалому и правивший в Киеве, поднялся, подошёл к окну и дал знак стражникам, чтобы те не торопились. Его мудрость и отвагу многие уважали, и он единственный мог переломить всю ситуацию.

   – Монголы нам не враги, – возвратившись к столу и взглянув на Мстислава Черниговского, на поддержку которого рассчитывал, проговорил он. – Зачем браниться с ними? Всё худое слышали, что случилось с Бухарой и Самаркандом?..

Князь киевский, убелённый сединами, выдержал паузу, давая возможность каждому из сидящих за столом, вспомнить те страшные рассказы.

   – Мы хотим того же?.. Спасём горстку степняков, а на плаху бросим сотни и тысячи славян. Вот половцы сегодня к нам в друзья набиваются, а завтра снова будут наших купцов грабить. Мы их ведаем. А Котян твой, – Романович взглянул на Удалого, – и ныне обманул нас, не упомянув даже, что перед этим они загнали монголов в западню с аланами да последних передали тем же монголам. Я не призываю тебя, Мстиславич, тестя степнякам передавать, но защищать их всех, из-за их глупости самим в петлю лезть никому не советую. О своём народишке стоит подумать.

Разумный голос киевского князя, его сердобольство, выказанное и лицом, и точным словом, погасили воинственный порыв, зажжённый Удалым, и все одобрительно закивали: не стоит торопиться, надо крепко подумать. Но не успели князья согласно вздохнуть, как князь галицкий сорвался с места.

   – Так ты предлагаешь, чтобы я им своего тестя за пятнадцать золотых продал? – вскипел Мстислав Удалой. – А остальных по пять монет за голову? И всё потому, что когда-то половецкие ханы с нами воевали? Да я вон с зятем своим, Ярославом Всеволодовичем, да с Георгием, великим князем владимирским, недавно воевал. И что, мне теперь, если они меня на помощь позовут, не идти вовсе? А разве ничего не значит, что половцы уже многие годы с нами не воюют и помощь свою нам оказывают, когда просим. Так что же на весы положим, братья мои: нашу трусость, лень или благородство, отвагу?.. А благородный рыцарь, други мои, не раздумывает, когда слышит призыв о помощи. Он спасает и не требует за это денег и благодарности. А уж тем более когда мы сталкиваемся лицом к лицу с жадными и дикими волками, пришедшими из далёких песков. Они даже хитрить с нами не хотят. Они откровенно требуют, чтобы мы отдали им половцев, а потом, уничтожив их, они смогут разделаться и с нами. Тесть мой силу и злость этих бешеных собак на своей шкуре познал. И проник в коварный ум их, с помощью которого они стремятся нас одурачить. И пока мы в силе, надо ответить на сей вызов.

Надо было отдать должное Мстиславу Галицкому. Умеющий убеждать, затронуть сокровенные душевные струны, он сразу перетянул на свою сторону молодых полководцев, вспомнив о рыцарском благородстве. Голос героя зазвенел в тишине, и молодые стратеги, сидевшие со стариками, князьями киевским и черниговским, мгновенно устыдились своего малодушия и тотчас перешли на сторону сладкопевца. Заколебался даже Романович, которого Удалой упрекнул в трусости. Но больше всего Гийома угнетало то, что он ничем не мог помочь киевлянину, хотя полностью разделял его доводы. Благородный рыцарь заботится не о себе. Он живёт во благо других, слабых и беззащитных. Он не нападает первым, не ищет славы для себя и причин для брани. На войне же благородства не сыскать, и тот, кто к ней стремится, опаснее злодея, ибо все тяготы проигранных сражений ложатся на плечи мирных граждан. Эти слова монах и попытался вложить в уста Романовича, который не знал, что ему придумать в ответ Удалому. Но Гийом неожиданно обнаружил, что у него ничего не получается. Точно голос пропал. Ни звука. Даже кот, лежавший на печи, подскочил от испуга, выгнул спину и, ядовито фыркнув, убежал в сени.

   – Дело тут не в трусости, Мстислав Мстиславич, и не в благородстве, – без всякого запала забормотал Романович. – Я-то считаю, что мы ещё не готовы к таким сражениям, вот и всё...

   – Не готовы? – взвился Удалой. – Если не готовы, то тогда пойдём в рабство к монголам, ибо никогда они не будут жить с нами в мире и обманывают нас, как сосунков. И либо мы одной силой двинем против них, либо будем могилы рыть для себя. Выбирайте, что милее.

Спор был предрешён, хотя Романович ещё упирался и даже упрекнул Мстислава в безрассудстве, гибельности его призывов к походу на монголов, что чуть не привело к враждебной ссоре двух князей. Но благоразумие киевского князя взяло верх, и он объявил, что подчиняется большинству и едет бросать вызов ратям Чингисхана.

Гийом приблизился к окну и увидел две отрубленные монгольские башки, торчавшие на пиках. Дружинники веселились, поплёвывая в мёртвые лица степняков. Княжеский совет закончился, и хан Котян возбуждённо бегал по двору, торопя костровых, которые запекали в большой яме двух молодых буйволов, освежёванных по такому случаю и обмазанных глиной. Монах вдруг обратил внимание на то, что дружинники во дворе двигаются не очень естественно и всё происходит как бы убыстрение: вот несут первого бычка на стол, корчаги с мёдом, пьют, смеются... И словно молния расколола мрак. Гийом внезапно осознал, что ему показывают то, что уже прошло, потому-то он и не мог вмешаться, оказать на кого-либо воздействие, словно чья-то мощная чужеродная сила всё сдвинула на пять-шесть часов, и он не сможет теперь в то же мгновение войти в чужое пространство и изменить ход событий, что раньше ему с успехом удавалось, хоть и стоило огромных нервных затрат и телесных усилий. Кто-то тайком, как вор, проник в его мозг и тело, произвёл скрытые разрушения и исчез. Неизвестный маг имел возможность уничтожить его самого, но почему-то этого не сделал. То ли его просили объявить лишь предупреждение, то ли попался благородный кудесник. Что ж, и такие бывают.

Гийом увидел, как пируют русские князья, сидя за длинным столом, как от чаши к чаше крепнет их уверенность, что они разобьют проклятых монголов, и поколебать её уже никому не удастся. Он, невидимый их взорам, сиротливо сидел в углу на лавке, видел, как прислуга растапливает печь, как вносят новые корчаги с мёдом, как быстро хмелеют Мстиславы и Мстиславичи, как подбадривают себя боевыми кличами, и мёд струйками течёт по усам прямо на бархатные кафтаны.

Ему надоело сидеть у печи, и он захотел вернуться. Раньше это делалось легко: стоило лишь об этом подумать, как он мгновенно чувствовал запахи своей кельи и негромкое посвистывание Иеремии. Но в этот раз ничего не случилось. Он остался по-прежнему сидеть у печки. Монаха пробил холодный пот: он ведал, что значит не вернуться в своё тело, застрять во временном зазоре, стать вечным изгнанником и не получить нигде своего пристанища. И возможно, этот страх выбил пробку, которую кто-то заботливо успел воткнуть в дыру, через каковую он как бы вытекал и перемещался во времени и в пространстве.

Гийом открыл глаза. За узкими окнами кельи синими искрами вскипал рассвет. Иеремия ещё безмятежно спал, подложив ладошку под щёку и тихо посвистывая. Улыбка таяла на его губах. Под утро ему часто снились хорошие красочные сны, и он всегда просыпался возбуждённый, радостный и пересказывал их всем.

«Зло не уничтожается злом, коварство не искупается коварством, это же простые истины, их говорит им Христос, но они будто совсем не слышат. Земля глухих. Я бы завтра же отправился в Киев, если б мои увещевания помогли, – думал про себя Гийом. – Но теперь уже ничего не изменишь».

Утро 31 мая 1223 года выдалось сырым и туманным. Перед рассветом Мстислав Удалой переправился через Калку, небольшую речушку, не начерпав воды в сапоги. Удачный брод был хорошим знаком. Вместе с молодым зятем, отважным двадцатитрёхлетним князем Даниилом Романовичем, он преследовал татар. Последние, гортанно гогоча, то и дело наскакивали на них, крепко схватываясь с передовыми отрядами Данииловой дружины, но, получив по мордам да ощущая мощный перевес русичей, отступали. Мстислав без труда угадывал тактику монголов, чья лёгкая конница явно заманивала противника, а значит, совсем рядом их поджидали основные силы степняков.

Мстислав чувствовал усталость. Ему уже давно перевалило за сорок, тридцать из них он провёл в седле, не усиживая дома и двух месяцев. В бою он ощущал себя спокойнее. Когда кровь не вскипала в жилах, он терял интерес к жизни. Сейчас, в предчувствии жаркой схватки, его слегка лихорадило. Он даже забыл, что хотел остановиться и перекусить. Они восьмой день находились в походе.

Разрыв между дружиной Даниила, летевшей впереди, и его ратью составлял не более пяти вёрст, когда его догнал половецкий воевода Ярун.

   – Поезжай вперёд за моим зятем Даниилом Волынским, догони его и будь ему в помощь! – приказал Яруну Мстислав. И они помчались вперёд.

Романович, князь киевский, растягивая привалы, заметно поотстал и находился ещё на берегах Калки. Они договорились, что он будет ждать известий от Мстислава и по сигналу сразу же выступит.

Туман рассеивался. Сверху всё настырнее пробивалось жаркое солнце, стало парить, и галицкий князь, не проехав и полверсты, взмок. Он остановился, снял короткий кафтан и надел доспехи прямо на рубашку. Лихо поиграл топориком, видя, с каким восхищением за ним наблюдает пятнадцатилетний боярский сын из Галича Олег. Его отец перед самым выступлением дружины упал с лошади и сломал ногу, вместо себя отправил первенца, попросив князя присмотреть за ним.

Слуга принёс князю в туесе умыться. Мстислав снял шлем, плеснул на лицо, окатил голову холодной водой, вскочил на коня, приказав трубить сбор. Дружина не успела проехать и полверсты, как примчался гонец от Даниила. Он был так напуган, что долго не мог выговорить ни слова.

   – Там... монголы... их целые тьмы... – растерянно пробормотал он.

Мстислав даже расспрашивать гонца не стал, приказал дружинникам нестись вперёд. Впопыхах князь позабыл о киевском Романовиче, забыл послать гонца, чтобы тот предупредил его и Мстислава Черниговского о начале боя, он сам рвался вперёд, горя стяжать ратные лавры. Он понимал: счёт его подвигам подходит к концу и битва с монголами, быть может, последняя. Он должен её выиграть. Надо поставить победную точку и облегчить труд летописцев.

Но когда он выскочил на гребень равнины, где уже шла битва, взглянул на чёрные рати противника, заслонявшие собой весь горизонт, сердце его впервые дрогнуло. Никогда ещё он не видел столь несметные полчища неприятеля.

– Вперёд, други и братья мои! Разгромим вражью нечисть! И Бог нам поможет! – воскликнул князь и повёл дружинников в бой.

И он дрался как лев, размахивая топориком, направляя его в незащищённые места, прорези шлема, разя и опрокидывая низкорослых монголов, сам увёртываясь от ударов и прорубая понемногу солидную брешь в рядах неприятеля. Но монголов было раз в десять больше, и они тоже умели хорошо сражаться.

Первой дрогнула половецкая дружина хана Котяна, выступившая против Субэдея и Чжебе вместе с русскими князьями. Половцы не выдержали натиска и бросились бежать. Часть отрядов Чингисхана начала их преследовать, зато остальные, как саранча, накинулись на Даниила и Мстислава, которые дрались на разных флангах. Молодого Даниила Галицкого ранили в грудь, и князь был вынужден также отступить.

Убегая, половцы врезались в рати Мстислава Киевского, смяв их порядки, но монголы, следовавшие за ними, словно натолкнулись на каменную стену, и были вынуждены остановиться. Сам Романович, воспользовавшись передышкой, укрепился на каменистой горе, окружив себя двумя рядами острых кольев, преодолеть которые не могли ни лошади, ни пешие лучники. Раздосадованные таким непокорством, воины Чингисхана даже перестали преследовать Мстислава Удалого, обратив весь свой гнев на киевского князя.

Три дня и три ночи не прекращались атаки на дружину Романовича, но безуспешно. Русские ратники стояли столь храбро и мужественно, что степняки изумились, не в силах сломить их сопротивление. Отчаявшись, прибегли к хитрости. Ещё раньше под угрозой силы они набрали дружину бродников – русичей, живших отдельно по берегам Днепра и мелких речушек, поставив воеводой рыбака Плоскиню, хитроумного, хорошо знавшего окрестные места. Плоскиня с белым флагом заявился к киевлянам и объявил, что кочевники не хотят больше воевать, а готовы, взяв выкуп с дружинников, отпустить их с миром по домам.

Помнил старый князь о коварстве монголов, не хотел верить их сладким обещаниям. Но у осадников подходили к концу запасы воды и хлеба, ещё два дня они с грехом пополам продержатся, а там, ослабев телом, не устоят. Да и Плоскиня божился, трижды крест клал на себя, уверяя, что сдержит дикий ворог своё слово. Куда деваться, невелика надежда, но и за ту схватишься.

Поверили монголам. Собрали все деньги, какие были, отдали степнякам, сложили оружие и стали спускаться с горы. Едва последний ратник миновал ограждение из кольев, как цепные псы Темучина набросились на безоружных и всех саблями покромсали. А на израненных князей да воевод положили доски и начали пировать. Сидели, пили крепкий мёд да притопывали, а слыша предсмертные стоны героев, взрывались ликованием. Не один час шло застолье, как вдруг снизу послышался голос киевского князя, затянул он старую подорожную песню, какую пели всей дружиною, отправляясь в поход. И на его хриплый, басовитый голос отозвались ещё несколько ратников, в ком жизнь не угасла. Да столь мощно зазвучал этот гимн, что кочевники оцепенели. А опомнившись, бросились было добивать несчастных, но Субэдей остановил воинов. С мрачным лицом дослушал песнь до конца. И больше ни звука не донеслось снизу. Не испытывал радости цепной пёс Чингисхана, оставив на Калке больше трети своих воинов. Знал: Темучин расстроится. За весь азиатский поход они потеряли в четыре раза меньше.

Отпраздновав победу, монголы двинулись на север, сжигая всё на своём пути и приводя в трепет жителей, ожидавших их прихода. Озлобленные потерями, они не щадили никого, убивая и тех, кто просил милости, встречал их по-старинному дружескому обычаю с хлебом-солью. Страх воцарился на приднепровских землях. Киев готовился к долгой и беспощадной осаде. Но так и не дойдя до южной столицы, Чжебе и Субэдей вдруг повернули назад, исчезнув столь же неожиданно, как и появились.