Текст книги "Смерть во спасение"

Автор книги: Владислав Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

Глава девятая
ВЫСМАТРИВАНИЕ И СЛЕЖЕНИЕ

Ахмат тосковал. Батый, отойдя от дел, почти не покидал свою юрту, ноги не держали тучное тело, язык не слушался, и речь временами путалась. Лишь иногда в узких щелистых глазках вспыхивал яркий огонёк, он взмахивал рукой, начинал мычать, и слуги усаживали правителя в кресло. Он просиживал в нём несколько часов, ведя с кем-то напряжённый разговор, и усталый засыпал. Но даже в эти мгновения хан никого из гостей и близких не принимал. Позабыл он и о своём оракуле.

Ахмат жил уединённо. В последний год душа его почти не покидала тело, а потеря этого дара, остроты внутреннего зрения уравняла провидца с остальными придворными астрологами и прорицателями. Сартак бухарским пророком не интересовался, у него были свои звездочёты и волхвы, дерзкие и молодые, которым он горячо верил. Глупое безделье утомляло ещё больше. Годы жизни его стремительно шли к закату, Лейла ждала Ахмата, являлась в снах, и он сам желал с ней соединиться.

Воцарение Сартака перемен не принесло. Прорицателю приносили хорошую еду, меняли халаты и нижние рубашки, ему оставили и двух слуг, ухаживавших за ним. То был приказ Батыя. Как-то, ещё будучи в здравой памяти, он сказал сыну:

   – Ахмата не трогай. Он сделал столько для моего великого деда и для меня, что заслужил покой.

И Сартак об этом не забывал.

В один из тёплых августовских дней к Александру, второй месяц гостившему у Сартака и не получавшему разрешения уехать домой, подошёл юноша и, поклонившись, попросил следовать за ним. Традицию держать князей в Орде по нескольку месяцев ввёл ещё Батый по совету Ахмата.

   – Надо, чтоб покорённые Ордой князья дышали вместе с тобой одним воздухом, – сказал оракул. – Пусть едят твою пищу, пьют твой кумыс и вино, едят твой хлеб, спят на твоих циновках. Через всё это они будут впитывать твой дух и медленно покоряться тебе. Больше ничего не надо делать.

И Сартак не нарушал отцовских обычаев.

Молодой слуга ввёл русского князя в юрту и молчаливым жестом указал на войлочный коврик, расстеленный перед низеньким столиком. И тут же исчез. Ярославич огляделся: в юрте никого не было. Он помыслил, что Сартак вознамерился переговорить с ним наедине, потому и пригласил сюда, а не в ханский шатёр. Однако не успел он об этом подумать, как напротив него возник старый Ахмат. Князь мог поклясться, что тот выткался из воздуха, ибо мгновение назад юрта пустовала, как и на столе ничего не было, теперь же стояло вино в глиняном кувшине, а на подносе желтел сыр с лепёшками. Оракул сам наполнил кубки и приветливо взглянул на гостя.

   – Это греческое сладкое вино, ты его любишь, – сказал хозяин. – И мне оно глянется.

Он поднял кубок, и Александр, пригубив вино, невольно качнул головой: душистое и сладкое.

Невский уже знал, что Андрей сбежал из Владимира, а в стычке с татаро-монгольской ратью его дружина была рассеяна. Больше никаких сведений о нём он не имел.

   – Андрей ныне у свеев потчуется. Жену оставил в Ревеле, а сам приехал наниматься воеводой к ярлу Биргеру, тебе небезызвестному...

От этого сообщения новгородский князь невольно поднялся на ноги.

   – Это ложь! Мы хоть и не дружны, но такой измены мой брат совершить не мог! – воскликнул он.

   – Сей встречей я не преследую тайных целей повлиять на вас. Просто... – Ахмат вспомнил об отце Гийоме и его друзьях, которых он отправил на костёр и вина перед коими с годами разрасталась в его душе и не давала покоя.

Он знал, что Гийом делал всё, чтобы защитить Александра, и теперь, призвав новгородца, хотел хоть в малом помочь ему, высказав свои предостережения, и этим облегчить собственные муки совести. Однако была и ещё одна причина, для чего оракул и выставил вино, желая, чтоб князь снял тревогу с сердца и успокоился.

Ярославич сел на место, потрясённый вестью о брате.

   – Это не самая страшная новость, князь...

   – Ты оракул?

Ахмат кивнул.

   – И умеешь предсказывать будущее?

Светло-кофейные глаза провидца заблестели: он вдруг ясно увидел всю последующую судьбу новгородца в ярких картинках и готов был пересказать её, но Александр неожиданно заявил:

   – Я не хочу знать всё наперёд. Ни к чему это и противно моей вере.

   – Наверное, ты прав, – подумав, согласился провидец.

   – Скажи только одно, великий звездочёт: когда я уеду отсюда? – спросил князь.

   – Через два дня, – ласково промолвил прорицатель.

Чистота помыслов русича, их обнажённость, богатая чувственная мощь привлекали Ахмата. Используя его сильное духовное поле, он хотел вызнать и свои тайны, каковые его волновали, ибо последнюю неделю провидец видел дурные сны, и даже Лейла о чём-то предостерегала его. Должно было случиться что-то страшное и непредсказуемое.

   – Успокойся, славный воин, – вкрадчивым голосом продолжил бухарский маг. – Ведь ты сам хотел устранить брата, был готов пойти на него с войском, дабы спасти веру и свой народ. Провидение и Христос помогли тебе. Разве это не вселяет радость в твоё сердце? Не думай ни о чём, выпей лучше сладкого вина. Скоро ты увидишь свою любимую жену, и народ, ликуя, встретит тебя у ворот. Так много радостей впереди, что грех печалиться...

И лёгким шелестящим словом оракул настроил князя, как настраивают тонкие струны гуслей, чтобы с помощью новгородца проникнуть в чёрную душу хана Берке, родного брата Батыя, от которого исходили тревожные волны. Провидец, как улитка, скользнул по невидимому натянутому лучу, исходящему от гостя, и, заглянув в душу Берке, оцепенел от увиденного: там на дне духовного колодца с выпученными глазами лежала отрезанная голова Сартака. Звездочёт отпрянул в ужасе, повалился на пол и захрипел.

От жуткого хрипа очнулся Ярославич, хмуро огляделся, не понимая, где он находится. Оракул лежал на полу в луже крови. Так поначалу показалось князю, ибо густое красное вино, выплеснувшееся из кубка, походило на кровь. Русич бросился к прорицателю, приподнял его. Тот шумно задышал и открыл глаза.

   – Вино ударило в голову, я давно не пил греческого зелья, оно коварное, мне говорили... – испуганно заюлил Ахмат.

   – Да, на меня тоже подействовало, я даже на мгновение забылся, будто заснул... – пробормотал Александр. – Отпусти меня, оракул.

   – Ступай с Богом, которого ты хранишь в своём сердце, он помогает тебе.

Невский поклонился.

   – У тебя красивая жена, князь, береги её! – вымолвил напоследок звездочёт.

   – А что... – у Александра спазмы перехватили горло.

   – Нет-нет, – провидец замахал руками, – я ничего не имел в виду, просто так говорят, когда прощаются... Счастливого пути, ваша светлость!

Князь удалился. Ахмат взглянул на кровавое пятно, оставшееся на войлочной подстилке, и невольно содрогнулся.

Хан Берке прибыл в Орду год назад. С той поры Батый и стал будто хиреть. Братец был крепче и на год моложе. Он быстро смекнул, что из Каракорума его выживут. Менге давно зарился на золотое кресло Темучина и отдавать его никому не собирался. А в Сарае старел Батый. И если он туда не приедет, то вторая Орда перейдёт под начало Сартака. Вот Берке здесь и объявился.

Со смоляными иглистыми волосами, тёмным лицом, жадным хищным взором и змеиной улыбкой на тонких губах одним своим видом он внушал трепет и страх. Берке многое знал, в детстве его обучали китайские мудрецы, и он сохранил тягу к учёности и искусствам, знаниями которых он любил блеснуть, за что Батый его всегда недолюбливал. Он понимал, ради чего тот примчался в Сарай, а потому сразу же объявил:

   – После моей смерти власть перейдёт Сартаку, так что не надейся, поезжай обратно.

   – От тамошних пиров и тупых голов меня, братец, мутит. Здесь попривольнее. Тебе же нужны умные стратеги, кто бы русский вольный дух усмирял. Лучше меня хитроумные западни ещё никто не придумывал!

Ратную выучку Берке хорошо знал, и хан его оставил. В дела Батыевы брат не вмешивался, советов не давал, а когда спрашивали, то желаниям Батыя не противоречил. И воцарение Сартака принял как должное. Все и успокоились. Однако бухарец чуял, какая опасность таится в этом омуте. И предчувствие не обмануло.

Но что-то же Ахмат должен предпринять, чтобы опередить убийцу. Только что? Сартак за советом к оракулу не обращался и его россказням не поверит. Если кто к нему и прислушается, так это Батый. Старый хан ведал, сколь велик дар бухарского звездочёта, ибо тот никогда не ошибался. Лишь бы застать правителя в минутном просветлении.

Он бросился к Батыевой юрте. Слуги, хорошо зная оракула и узрев его взволнованным, тотчас пропустили. Хан босой сидел в кресле и спал. Ахмат попробовал разбудить старого хана, но тот лишь недовольно проурчал. Прорицатель стал трясти его, однако всё было напрасно.

   – Он почти не приходит в себя, – прошептал Тун, прислуживавший хану уже сорок лет. – И меня не узнает. Вчера назвал Евпатием, испугался и умолял не убивать, плакал, как ребёнок, уверяя, что скоро сам умрёт. Оказывается, он всегда мечтал умереть лёжа на циновке, хотя раньше убеждал меня, что хотел бы погибнуть в бою, как герой. Всё меняется...

   – Да, ты прав, Тун, всё меняется.

   – Вот я и хану Берке то же самое говорю. Он каждый день заглядывает, о здоровье брата беспокоится, – беззубым ртом заулыбался слуга.

Ахмат похолодел. Оставалось лишь одно: попробовать убедить Сартака. Пока Батый жив, наследнику ничего не угрожает. Хотя жизнью это назвать уже нельзя. Человек без ума всё равно что растение. И сейчас идти не стоит. Надо выспаться, привести себя в порядок и завтра утром всё объяснить Сартаку. Должна же в нём была сохраниться хоть частица отцовского ума.

Оракул доплёлся до своей юрты и едва переступил порог, как чьи-то сильные руки схватили его и сжали горло.

   – Это я, Берке! – прошипел прямо в ухо голос хана. – Стоит мне посильнее надавить, и твоё утиное горлышко хрустнет, как сухая ветка. Никто завтра не всплакнёт о твоей кончине. Хочешь умереть?

   – Так не хочу...

   – Ты высматривал мою душу? Отвечай!

   – Да.

   – Зачем?

   – Я почуял опасную тревогу от тебя.

   – Зачем тебе моя тревога?

Ахмат не ответил.

   – Говори или умрёшь!

Берке так сжал его горло, что свет померк в глазах.

   – Я хотел проверить свою догадку...

   – И что ты нашёл в ней? Говори!

Сильные руки хана, как клещи, сдавили шею, и свет снова померк в глазах провидца.

   – Голову Сартака, – прохрипел он.

Берке отпустил оракула. Ахмат захватал ртом воздух.

   – Я бы тебя убил, не раздумывая, но мой колдун твердит, что ты и после смерти опасен, твой дух начнёт мстить. Зачем ты бегал к брату?

   – Проведать его...

Звериные глазки хана опять налились яростью, и звездочёт тут же признался:

   – Да, я хотел предупредить...

Берке ожёг провидца взглядом.

   – Я буду молчать, – помедлив, прошептал прорицатель. – Клянусь!

   – Я тебе не верю, пёс! Не верю.

Отто Раушенбах, старый лис Ордена, с острым носом, жёсткой рыжеватой щетиной вместо бороды и бугристой головой с редкими остатками седых волос на затылке и висках, разбудил Андреаса фон Фельфена в семь утра. Великий магистр, мучившийся бессонницей и сумевший сладко задремать к тому часу, готов был убить слугу, прервавшего его сон.

   – Он сказал, что повесит меня, ваша светлость, если не подниму вас! – побледнев, пролепетал долговязый Иоаким.

   – Ступай! Скажи, сейчас выйду.

Слуга исчез. Раушенбах уже давно точил зуб на барона Корфеля. Однако пойти в открытую атаку на него он отважился только тогда, когда тот купил старый замок под Любеком и перевёз туда жену Всеславу с тремя детьми. Юная русская распутница подарила тупоголовому барону трёх крепких розовощёких сыновей и сама расцвела как роза. Но не это более всего возмущало Отто. Корфель приехал в Ригу в рваных сапогах, а теперь приобрёл замок, щеголял в бархатном кафтане да хвастался, что купил карету и отборных лошадей для выездов. На скромное жалованье крестоносца не разбогатеешь. Откуда тогда свалилось богатство?

   – Наверняка барон прибрал к рукам деньги Волквина! – убеждал Фельфена Раушенбах, но магистр лишь морщился в ответ: доказать сие было невозможно, а само разбирательство бросит тень на святость орденского рыцарства, которое и без того обвиняли в смертных грехах.

Потому он запретил Раушенбаху даже помышлять об этом.

   – Если будут другие вины барона да твёрдые доказательства, приходи, – сказал он.

И старый лис затаился. Он стал следить за каждым шагом своего ворога да столь искусно, что тот не замечал слежки. В последние месяцы Корфель и впрямь растерял всю осторожность. Он перевёз в замок жену, детей и собирался уйти на покой. Великий магистр его не задерживал. Таинничая десять лет на Новгород, советник выгреб из русичей немало серебра и решил остановиться. Бережёного Бог бережёт. Последние деньги привёз псковский купчина. Барон купил у него для отвода глаз две уздечки, и тот скрытно передал ему кошель с деньгами. Но Раушенбах успел это заметить. Коробейника схватили, бросили на дыбу. Об этом Отто успел сообщить Фельфену, и, коли теперь будил его в столь ранний час, значит, открылись обстоятельства неожиданные.

Фон Фельфен прошёл в кабинет, где его поджидал Раушенбах. Старый лис тотчас поднялся.

   – Купец признался, что передавал барону кошель с деньгами, – тотчас заговорил Отто, придвигаясь к магистру. – Деньги привезли из Новгорода, упросили купца передать, тот взял...

   – Кто упросил, за что? – насторожился фон Фельфен.

   – Вот и я хотел узнать, мы с помощником нажали на купчину, да тот не выдержал...

Раушенбах смутился, вытер ладонью мокрый рот. Когда он говорил, то исходил слюной.

   – Что значит «не выдержал»?

   – Умер... – вздохнул Отто.

«Тупой болван, идиот!» – обругал его в душе магистр.

   – Он знал, я по его плутоватым глазам видел, что ведает, от кого брал деньги, приказал Курту загонять ему раскалённые иголки под ногти, а на третьей игле у этого псковитянина сердце не выдержало! Надо схватить Корфеля! Под пытками тот признается, сердце у него здоровое.

   – В чём мы можем его обвинить?

   – В том, что он предатель, изменник, обо всех наших планах доносит Новгороду и те ему за это платят! И доказательство – кошель серебра!

   – А он скажет, что возвратили старый долг. Жена одалживала. И что тогда? Его слово против твоего. А коли доказательств нет, то за клевету я буду вынужден наказать тебя. Ты этого хочешь? Да и когда его успели склонить к измене?

   – Во время Чудского побоища. Он тогда попал в плен, его увезли в Новгород, а потом он прискакал обратно...

   – Русичи всех пленных отпустили...

   – Но он приехал предлагать мир от самого князя. Откуда Александр его знает?

   – Мы с Корфелем вместе были в гостях у князя в Новгороде, только и всего.

   – Но ведь могли склонить к таинничеству, – загорелся, забрызгал слюной Раушенбах, и магистр отгородился от него рукой. – И после этого ни один наш, ни литовский походы не были удачными, точно русичи о них знали. Дело дошло до того, что литы уже отказываются совершать набеги на Русь, боятся!

   – Мне нужны не домыслы, а веские доказательства, – поморщившись, утёрся платком фон Фельфен. – Корфель – барон и мой советник, он больше тридцати лет служит Ордену, и обвинение, построенное на твоих догадках, суд чести отметёт.

   – А признание? Я добьюсь его признания. Дайте мне только попытать его!

   – А если Корфель не признается? Тогда я буду вынужден тебя повесить, Отто. Да и мне достанется...

   – Но я чую, он предал нас! – вскипел Отто, выпустив целый фонтан брызг. – Из-за него погибли многие наши люди! И мы простим это ему?

Магистр несколько мгновений размышлял. Он хорошо относился к барону и вовсе не жаждал его крови. Но и проверить возникшее у Раушенбаха подозрение он был обязан.

   – Хорошо, у тебя будет возможность проверить свои подозрения.

О походе на Псков Корфель узнал на следующий день. Он уже собирал вещи и принимать участия в осаде не собирался. Но предупредить русичей можно, лишний кошель серебра не помешает. У барона до деталей был продуман способ оповещения. В корчму, расположенную неподалёку от его дома, заходил псковитянин Феофан и проводил там два часа. Туда же с пяти до семи вечера заходил Корфель, и если заказывал пива, то сие означало нашествие литов, если вино, то нападение Ордена. Если первую чашу барон выпивал залпом, то предполагалось, что выступление произойдёт незамедлительно. Если лишь пригубливал, делал глоток и ставил сосуд на стол, то дружина выйдет не раньше чем через три дня или неделю. Были и другие знаки, с помощью которых разгадывалась численность выступающих, берут ли они с собой метательные, стенобитные орудия, сколько пешцев и конников. Внешне же они делали вид, что незнакомы. И лишь в исключительных случаях Корфель приезжал к Феофану домой.

Потому два надзирающих за ним неприметных человечка не узрели в его поведении ничего подозрительного. О том и донесли Отто.

Раушенбах нюхом чуял, что Корфель ведёт двойную жизнь. И в корчму заходил не случайно. Почтенному советнику великого магистра нечего делать там, где собирается всякий сброд. Но может быть, барон не встретился, с кем хотел, ибо раскусил слежку?

   – Это исключено, – в голос заявили оба наблюдателя. – Мы следили порознь и весьма осторожно. Барон должен был иметь глаза на затылке, чтобы нас обнаружить.

Но если он ничего не заметил, значит, Корфель встретился, с кем хотел, и всё передал. Но как? Через корчмаря?

   – Барон с ним почти не общался, хотя мы выяснили, что Корфель изредка заходит туда...

   – Ничего не понимаю! – морща лоб, пробормотал Раушенбах.

   – Он мог передать эту весть иным путём, – проговорил один из таинников. – Пиво, вино, употребление разных словечек – всё могло что-либо означать, как и посещение корчмы.

   – Барон лишён этих премудростей! – раздражённо проговорил Раушенбах. – Следите за ним, не спускайте с его дома глаз.

Но ничего за эти дни не случилось. Ливонцы выступили. Однако не успели они подойти к Пскову, как передние сторожа доложили: новгородская дружина уже на подходе. Крестоносцы, выполняя указ Фельфена, развернулись и отправились назад. Но псковичи, ободрённые подходом новгородцев, кинулись в погоню и выкосили треть, и фон Фельфен спешно подписал мир на выгодных для русичей условиях. Столь великой неудачей закончилась попытка разоблачить предполагаемого изменника.

   – Разве это не доказывает, что их предупредили? – взвился Отто. – Что среди нас кроется изменник?!

   – Не ори! – оборвал его магистр. – Ты найди его, схвати за руку.

   – Я-то нашёл! – исходя брызгами, ещё больше взбеленился Раушенбах. – Я его указал и прошу одного: отдать мне Корфеля для допросов!

   – А я тебя просил дать мне доказательства! – громкогласно прорычал фон Фельфен. – Ты их не нашёл, а значит, барон невиновен! Всё!

Перед отъездом Фельфен пригласил Корфеля к себе, поблагодарил за службу, угостил вином.

   – Ответьте искренне на один вопрос, барон: псковский купец около месяца назад передал вам вместе с уздечками кошель с деньгами. За что вы получили деньги?

Барон смутился. Только теперь он понял, что за ним давно следят, лишь чудо, видимо, спасало его от дыбы и смерти.

   – Он возвратил долг...

   – А кому вы одалживали?

   – Не я, а моя жена. Кому-то из своих родственников...

   – А где живёт её родич? – не унимался магистр, надеясь поймать Корфеля на лжи.

Раушенбах прятался в приёмной, ожидая лишь знака, чтобы выскочить и схватить изменника.

   – Я не знаю... В Новгороде, кажется...

Фон Фельфен тяжело вздохнул.

   – Счастливой семейной жизни, барон. Завидую вам!

Корфель встал, поклонился и вышел. Отто Раушенбах, сжав кулаки, с ненавистью наблюдал из бойничного окна, как вор и негодяй садится на коня, бросает прощальный взор на замок и едет к воротам. От напряжения у Отто даже вздулись жилы на шее, он ударился головой о стену, видя, как барон выезжает за ворота и за ним опускается решётка. Большего отчаяния он в жизни не испытывал.

Глава десятая
ХАНСКОЕ ЯРМО

Не прошло и двух месяцев после возвращения Александра из Орды с ярлыком великого князя, сердце его ещё не успело оттаять, прижиться на новом месте – после шумного Новгорода Владимир казался тихим и заброшенным, – как объявилась новая напасть: новгородцы изгнали сына Василия, а призвали к себе младшего Ярослава, который сначала обольстил псковичей и был у них на княжении, а затем сговорил за себя и новгородцев. И те, как дети, тотчас отреклись от Василия, и на вече уже постановили звать к себе Ярослава.

   – Собирай дружину, – бросил князь Шешуне. – Завтра выступаем!

   – Куда? – не понял таинник.

   – Пойдём на Новгород. Я возьму его, и они на коленях будут просить прощения у меня и сына!

Шешуня, хоть и выказал недовольный вид, но возражать не осмелился. Князь чуял вину перед сыном, оставив его в двенадцать лет одного, даже без материнской опоры, какую имел он. Дядья, пестуны, слуги родительской нежности и совета не заменят. Александр и новгородцам наказывал любить сына, а при любой ратной стычке он всегда придёт на помощь. И вдруг такое вероломство. Мало того что степняки свой хомут на русичей надели, каковой вольные граждане святой Софии ещё на себе не испытывали, так те решили ещё свой гонор выказать.

В тот же вечер во Владимир приехал Михалко, один из помощников посадника Анания, оказывавший ранее немало услуг и Шешуне. Он поведал, что виновником всего происшедшего стал сам посадник Ананий. Он обиделся на строптивого княжича, который упрекнул его как-то в нерадивости.

   – Вы знаете, ваша светлость, что некоторые прачки устраивают свои колоды чуть ли не на улице, разводя грязь, а в базарных рядах скапливается столько отбросов, что вонища стоит жуткая. Княжич случайно туда зашёл с одним венецианцем, и последнего чуть не стошнило. Вот он и взъярился, и поделом, я считаю. При мне всё это случилось. Ананий обиделся, самолично снесся с Ярославом, убедил в приглашении нового князя и вече...

   – Почему ты раньше нам обо всём не сообщил? – упрекнул его Александр.

   – Я надеялся, Ананий образумится, убеждал его не заводить смуты, не навлекать на наш град гнева великого князя, которому мы все обязаны многими годами спокойной жизни, – гладко рек Михалко, открыто льстя Александру, – но он не послушал, обида заела...

У Михалки была в том своя выгода. Он давно зарился на место посадника и теперь решил подлить масла в огонь, дабы, использовав вражду между Ананием и великим князем, при помощи последнего исхлопотать себе начальственное место. И рассчитал столь тонко, что не ошибся.

Через день владимирская дружина стояла у новгородских ворот. Шешуня передал им требование князя: выдать Анания как зачинщика всей смуты, иначе князь приступом возьмёт город и не пощадит никого.

Архиепископ Далмат и тысяцкий Клим пришли на переговоры с Александром, взывая к его милосердию и защищая Анания, но князь остался непреклонен.

На вече весь народ встал за Анания, отказавшись его выдавать.

О том сообщили Александру. Новгородцы вооружились, готовые стоять насмерть. Не спешил штурмовать крепостные стены и великий князь. Он сам укреплял их, строил ловушки и хорошо понимал, какие усилия надобно затратить, чтобы преодолеть их и войти в город. Волновались и новгородцы, хорошо зная упорный нрав князя и его хитрый ум. Уж если чего герой Невский задумал, то исполнит и своего добьётся. Ананий несколько раз порывался покинуть город, чтобы сдаться князю, но стражники его не выпустили.

Три дня и три ночи град и осадившие его ратники томились в молчаливом ожидании. Сам Ярослав, едва узнав, что старший брат спешит с дружиной на Новгород, улизнул обратно в Псков, не желая обнажать против него свой меч. Трое суток город не спал, ожидая штурма и беспощадной мести князя. Ананий извёлся, понимая, что из-за него прольётся много крови, не раз пожалел, что затеял эту перемену с князьями.

Александр придумал, как проникнуть в Новгород: одна часть стены стояла на песчаном грунте, и можно было легко устроить подкоп. Но, выстроив дружину и взглянув в настороженные, задумчивые глаза ратников, он опечалился. Дружинники воевать не хотели. И с таким настроением они дай-ка потерпят ещё поражение. Вот уж хлебнёт он позора!

– Сходи к новгородцам, – проговорил Шешуне на четвёртый день князь. – Скажи, что я сохраню жизнь Ананию, если новгородцы изберут себе другого посадника.

Шешуня уже от себя добавил, что князь хотел бы видеть посадником Михалку. Бояре, напуганные тем, что Александр сядет в долгую осаду, перекроет все торговые пути, измором заставит их подчиниться, согласились и на это, а Ананий с радостью отказался от посадской шапки.

Возвратив на трон Василия, Александр поспешил домой, ибо жена благополучно разродилась дочерью, которую князь назвал Евдокией. Он ожидал сына и даже расстроился.

   – Я ещё рожу тебе сына, – прижимая его руку к своей щеке, прошептала она. – И он будет достоин тебя.

   – Да, всё так и будет!

Её большие, с затаённой душевной тоской глаза, её нежность точно облаком накрывали князя, и он даже забросил охоту, проводя иногда по целому дню с женой, чего раньше никогда не наблюдалось.

   – Меня будто пришили к бабьему подолу! – усмехаясь, удивлялся он сам себе. – Вот уж оказия, так оказия!

Но не прошло и трёх месяцев, как из Новгорода прискакал встревоженный гонец. Шведы, финны и немцы вторглись в пределы новгородские, но сжигать и сметать грады да поселения не стали, а начали строить на берегах Нарвы свою крепость, словно бросая русичам вызов. Александр, вспомнив о брате Андрее, поступившем на службу к Биргеру, помчался в Новгород, взяв с собой и митрополита Кирилла. Шведов наверняка подбил Андрей, и великому князю не терпелось с ним свидеться в честном бою, дабы тот не позорил их род.

Однако иноземцы, узнав о приближении великого князя, бросили недостроенную стену с домами и ушли. Дружина повеселела: опасность миновала, и можно возвращаться домой. Но Александр двинулся дальше, дошёл до Копорья, пограничной крепости. За ней простирались земли литов и финнов.

   – Зачем мы сюда пришли? – недоумевая, спросил митрополит Кирилл. – Коли нет ворога, можно и вернуться.

   – С чем возвращаться? – не понял Александр. – Они над нами посмеялись, а мы, утеревшись да несолоно хлебавши, им в том потворствовать будем? Завтра им снова вздумается на наших землях поплотничать. И послезавтра. А мы так и станем за ними с лаем, как псы, носиться да отгонять? Нет уж!

Князь с такой суровостью взглянул на святого отца, что тот присмирел.

   – Что ж теперь делать, коли они испугались да ушли, – развёл руками Кирилл.

   – Я пойду сам на шведов! – ответил князь. – Вы, отче, благословите нас и отправляйтесь домой, а я не дам посмеяться над собой и закажу впредь всяким инородцам и на край нашей землицы захаживать.

   – Но сначала надо пройти северные просторы финнов! – изумился митрополит. – Начинается зима, княже, и не все выдержат столь трудный поход.

   – Что ж, я возьму только тех, кто согласится.

Назавтра Ярославич выстроил дружину и объявил о своих намерениях.

   – Пусть выйдут те, кто хочет уйти домой вместе с митрополитом?

Таковых из двух тысяч набралось около сотни. Они стояли, понурив головы, не смея смотреть князю в глаза.

   – Для вас набралась хорошая охрана, святой отец, – усмехнулся Александр.

Через два дня дружина вышла вперёд. От сильных морозов лопалась и отмерзала кожа на щеках, не выдерживали лютого холода даже кони, и с этим противником бороться было труднее всего. Зато финны, завидев русских, которые сваливались им, как снег на голову, цепенели от страха и молили о пощаде. Александр приказал убивать лишь тех, кто участвовал в недавнем походе на Русь, и всех шведов, ибо последние владычествовали на финских землях. Остальных забирали в плен. Через два месяца Александр подошёл к шведским рубежам.

   – Мы потеряли триста воинов, половина страдает сильными обморожениями, надо возвращаться, – посоветовал Шешуня. – Я понимаю, что тебя мучает, княже, но боюсь, нашим ребятам свейское поле не одолеть!

Александр задумался: «Может быть, сам Господь не хочет, чтоб я стал Каином, потому не пускает меня туда, где я найду брата своего и пролью его кровь».

   – Мы возвращаемся, – сказал Ярославич.

Не успел он вернуться во Владимир, как прилетел гонец из Орды: Батый умер, Сартак неожиданно погиб. Новым ханом стал его дядя Берке. Великому князю указывалось немедленно прибыть в Сарай.

   – Садись, поедем, князь, – крутясь на своём низкорослом коньке, уныло повторял монгольский вестник. – Моя хана просил как можно скорее!

   – Я могу умыться после похода? На жену, дочь взглянуть, или нельзя? – усмехнулся Александр.

   – Один взгляд на бабу можно, а миться зачем? Опять пиль, дорога, опять грязным будешь, – развеселился гонец. – Едем, князь!

Берке в Сарае не оказалось. Да он и не поджидал Александра, назначив главным наместником на Русь сорокалетнего Улавчия, улыбчивого, жёсткого и умного советника.

   – Для начала мы перепишем всё население в починках, сёлах и городах поголовно, в южных русских землях мы сие уже сделали, – стал излагать он. – Если в семье трое сыновей, то одного мы забираем, будет служить нам. Также будем брать всех неженатых, вдовых мужчин и женщин, в том числе и нищих. Мы здесь найдём им работу, а коли не хочешь попасть к нам, женись, ищи мужа, рожай детей, увеличивая русский род, не проси милостыню. Благое дело оказываем тебе, княже! Остальные же, кто остаётся, будут обложены данью, независимо от того, богат ты или беден. Ясак таков: каждый платит по пять мехов – медвежий, бобровый, соболиный, хорьковый и лисий. Не можешь заплатить – забираем в рабство. Мы долго тут спорили, хотели, чтоб везли ещё и мёд, и орехи, и лошадей, но я отговорил хана, так что ты мне обязан за эту заботу, великий князь!

Улавчий заулыбался, а Ярославич сидел оцепенев, представляя реки слёз и стоны, какие пойдут по Руси, когда толпы погонят в рабство. Да и где сыщется столько зверей каждый год?

   – Нищий на Руси – святой человек, их всегда любили, в них наше проявление стародавней милости друг к другу, их нельзя забирать! – начал было отстаивать своё Александр, но Улавчий перебил русича.

   – Всё, что я сказал, не подлежит обсуждению, князь! Прими как должное, нравится тебе или нет. Что же касаемо стародавних традиций, то придётся их поменять. Мы привьём новые, лучше старых!

   – Я хотел ещё сказать, что два наших города Псков и Новгород вольные крепости, и народ сам принимает все законы...

   – Я знаю, – ласково улыбаясь, снова перебил Улавчий. – От тебя, князь, будет зависеть, останутся на твоей земле эти грады или чистое поле будет. Мы уговаривать никого не собираемся. Миром не захотят, кровью заплатят за непокорство. Итак, отныне теперь на всей твоей земле наше слово – закон!