Текст книги "Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения"
Автор книги: Владимир Злобин
Жанры:
Поэзия
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)
Двадцать лет назад. Возрождение. 1958. № 84.
[Закрыть]
Удивительно, как никто не вспомнил по случаю присуждения Пастернаку роковой Нобелевской премии и проистекших из этого последствий другого нобелевского лауреата, Карла фон Осецкого, получившего в 1936 г., при Гитлере, премию мира.
Судьба обоих лауреатов во многом схожа, но, к счастью, не во всем. И надо надеяться, что Бог избавит Пастернака от тех страшных испытаний, какие выпали на долю несчастного Осецкого.
Он родился в 1889 г., в Гамбурге. Был в 1920—<19>23 гг. секретарем Общества мира, затем сотрудником основанного Зигфридом Якобсоном левого пацифистского журнала «Мировая трибуна»; когда Якобсон умер, Осецкий стал главным редактором. Вот и вся его карьера.
В это время Германия тайно вооружалась. Начатое при Штреземане[213]213
Штреземан Густав (1878–1929) – рейхсканцлер и министр иностранных дел Германии в 1923 г. Лауреат Нобелевской премии (1926).
[Закрыть] вооружение шло при Гинденбурге[214]214
Гинденбург Пауль фон (1847–1934) – генерал-фельдмаршал (1914), президент Германии с 1925 г., передавший 30 января 1933 г. власть в руки нацистов и поручивший Гитлеру формирование правительства.
[Закрыть] усиленным темпом. В парламентских кругах об этом знали и не особенно скрывали. Имевший доступ в круги рейхстага, Осецкий разоблачил в своем журнале незаконные действия Веймарской[215]215
Веймарская республика. – В июле 1919 г. в Веймаре Германия была провозглашена демократической федеративной республикой. Просуществовала до прихода к власти в 1933 г. А. Гитлера.
[Закрыть] республики. За это он был арестован и в 1931 г. приговорен к восемнадцати месяцам тюрьмы. Но был освобожден до срока, попав 22 декабря 1932 г. под рождественскую амнистию. Однако в феврале 1933 г. за то, что объявил себя антифашистом, был опять арестован, и его журнал закрыт в марте того же года. Больше он на свободу не вышел. Дверь тюрьмы захлопнулась за ним навсегда.
Сначала его заключают в зонненбургскую тюрьму, в ее восточное крыло, в особую круглую резиновую камеру, где он медленно задыхается (Нобелевская премия еще не получена, но Гитлер уже у власти). Тюрьму посещают представители иностранной прессы, до которых дошел слух о нечеловеческом обращении с заключенными. Но гости застают идиллию: заключенные веселы, сыты, распевают под гармонику песни (около каждого переодетый тюремщик), чуть ли не отказываются выходить на волю. Известный журналист Кникербокер спрашивает Осецкого, не надо ли ему чего-нибудь. Едва держащийся на ногах, Осецкий отвечает: «Пришлите мне наиболее полное описание средневековых пыток».
Его переводят в дом заключения в Эстервенгене. Там порка, темный карцер и другие истязания, как, например, подвешивание за руки на тридцать сантиметров от пола. Там же, по свидетельству Осецкого и его товарищей, ему путем впрыскиваний был привит туберкулез, от которого в мае 1938 г. он и умер.
В 1936 г. Нобелевский комитет присуждает Осецкому премию мира.
Немецкие газеты того времени очень напоминают советские после премии Пастернаку с той лишь разницей, что заговор, в котором обвиняется Нобелевский комитет, не «ультрареакционный, а революционный» – коммунистический. Против Осецкого, как против Пастернака, печатается ряд клеветнических статей, в которых он смешивается с грязью. В Париже гадают: поедет Осецкий за премией или не поедет, выпустит его Гитлер или нет? Но Гитлер его не выпускает. Он делает попытку премию присвоить и поручает немецкому послу в Стокгольме получить ее вместо Осецкого. Но ничего не выходит, и Осецкий в конце концов от премии отказывается («добровольно», как Пастернак).
Геринг, Химлер и Гейдрих между собой согласны Осецкого из тюрьмы вообще не выпускать. Но для виду его переводят сначала в берлинскую городскую больницу, потом в санаторию «Норден» в Нидершенхаузен под Берлином, где он по-прежнему – в полной власти гестапо и где 4 мая 1938 г. умирает от общего туберкулеза.
Его тело сжигают в присутствии чиновника гестапо. Но урна с пеплом остается безымянной – пока в Берлин не вступает победоносная советская армия.
В моем «Литературном дневнике», в тетради 82 «Возрождения», я писал об одном моем знакомом русском инженере, ставшем французом, который из недавней поездки в Россию вернулся «очарованный и умиротворенный». Некоторые читатели почему-то думают, что это – Е.М. Яконовский[216]216
Яконовский Евгений Михайлович (1903–1974) – прозаик, публицист, мемуарист. Учился в Оренбургском кадетском корпусе. В период гражданской войны эмигрировал. После 1945 г. сотрудник газеты «Русское воскресение». Мемуарные произведения Яконовского были опубликованы в Париже в журнале «Военная быль» в 1950-е гг. Автор произведений «Водяные лилии», «Хлеб изгнания», романа «Солнце задворок».
[Закрыть]. Во избежание каких-либо недоразумений считаю своим долгом заявить, что человек, которого я имел в виду, ничего общего с Е.М. Яконовским не имеет. Я не знал даже, что он – инженер.
В.З.
«Лолита» и «Распад атома»[217]217
«Лолита» и «Распад атома». Возрождение. 1959. № 85.
[Закрыть]
В «Новом русском слове» от воскресенья 19 октября 1958 г. была напечатана статья Марка Слонима об изданной в Америке новой английской книге Владимира Набокова[218]218
Набоков Владимир Владимирович (1899–1977) – прозаик, поэт, литературовед, критик, переводчик, драматург, мемуарист. До 1940 г. печатался под псевдонимом В. Сирин. В эмиграции с апреля 1919 г. С1922 г. в Берлине. В1937 г. поселился во Франции. В мае 1940 г. уехал в США. В октябре 1961 г. обосновался в Швейцарии (Монтрё).
[Закрыть] (Сирина) «Лолита»[219]219
…английской книге… «Лолита». – Роман Набокова «Лолита» впервые вышел на английском языке в 1955 г. в Париже. Авторский перевод на русский был издан в Нью-Йорке в 1967 г.
[Закрыть].
Первым изданием эта книга вышла в Париже, в издательстве, специализировавшемся на эротике и порнографии. Потому ли, что книга английская и ее специальный издатель предназначал ее для специального, главным образом иностранного, круга читателей, или по каким-либо другим причинам ее появление в Париже прошло незамеченным. О ней ходили смутные слухи, но в широких литературных кругах – русских и французских, толком о ней не знали ничего.
Американские издатели долго колебались, прежде чем выпустили роман в Нью-Йорке, а после его выхода он был запрещен в ряде провинциальных библиотек и подвергся атакам всевозможных организаций, защищающих общественную добродетель. Сюжет романа – клинический случай – страсть сорокалетнего мужчины к девочке-подростку.
В ответ на статью М. Слонима Кс. Деникина[220]220
Деникина Ксения Васильевна – автор мемуарных записок (в архиве Колумбийского университета, США), воспоминаний об И.С. Шмелеве (в сб. «Памяти И.С. Шмелева». Мюнхен, 1956). Жена Антона Ивановича Деникина (1872–1947), генерала, историка, одного из организаторов Добровольческой армии в годы Гражданской войны, автора «Очерков русской смуты» (т. 1–5, Париж, 1921–1926).
[Закрыть] написала письмо в редакцию, напечатанное в «Новом русском слове» 4 ноября и 25 ноября перепечатанное «Русской мыслью». Но сначала краткое содержание романа Набокова.
Герой – полушвейцарец-полуангличанин, Гумберт. Он получил прекрасное литературное образование. Но его жизнь искалечена: он остается навсегда под впечатлением любви к рано умершей маленькой подруге.
Ни встречи с женщинами в молодости, ни брак не могут вытравить в нем тайной страсти к тем, кого он называет «нимфет» (маленькая нимфа) – к девочкам не моложе девяти и не старше четырнадцати лет, обладающим, по его словам, «нимфической» – демонической властью.
Попав в Америку, он встречает такую маленькую нимфу, тринадцатилетнюю Лолиту, женится на ее матери, чтобы быть поближе к дочери, а когда жена умирает, делает из Лолиты свою возлюбленную и путешествует с нею по Соединенным Штатам. Но Лолита убегает от него с отвратительным развратником и впоследствии, в семнадцать лет, выходит замуж за какого-то молодого человека и ждет от него ребенка.
Гумберт уже не ощущает к этой беременной женщине тех чувств, что мучали и сжигали его, когда она была подростком. От прежней страсти осталась только ненависть к сопернику, отнявшему у него Лолиту, и он его убивает.
Форма романа – исповедь, написанная Гумбертом в тюрьме, где он ждет суда. Исповедь якобы публикует после его смерти ученый «доктор философии», получивший ее от адвоката убийцы. Предисловие ученого доктора, указывающего (вполне справедливо), что в рукописи нет ни одного неприличного выражения, – пародия на лицемеров, моралистов и лжекритиков, ищущих в искусстве «социального послания» или «возвышенного символа» и пишущих на псевдонаучном языке, с его ничего не объясняющими плоскими формулами. Набоков высмеивает американскую любовь к статистике, патентованные средства для исцеления души и сведение сложности мира к дешевым и популярным фразам и лозунгам. В сущности, это предисловие – ключ ко всей книге, с ее иронией и сарказмом и неустанной борьбой против пошлости.
«Многие читатели скажут, – замечает Слоним, – что описание болезненной страсти Гумберта их коробит, и пишущий эти строки тоже не мог отделаться от неприятного чувства, вызванного в нем некоторыми страницами «Лолиты». Но автор может – и вполне справедливо – возразить, что страсть – всегда болезнь, кошмар, безумие и ее изображение неизбежно ведет к «клиническому случаю», к картине человеческого беснования. Об этом очень хорошо знал тот самый писатель, которого В. Набоков так не любит (это для него очень показательно!), – Достоевский».
Когда Слоним писал свою статью, Нобелевская премия Пастернаку присуждена еще не была. Тираж «Лолиты» дошел до ста тысяч экземпляров. И в списке самых популярных произведений за октябрь она стояла на первом месте. Теперь это место занимает Пастернак, «Лолита» идет второй. Скептики, а также недруги Набокова приписывают это внелитературным причинам и говорят о «нездоровом вкусе» читателей. Слоним, однако, полагает, что одна из причин огромного успеха книги – это тот блеск, с каким Набоков описывает пошлость американского среднего класса, его особенности и преувеличения, бесконечные «анкеты», «измерения общественного темперамента» при помощи всевозможных Гэллупов[221]221
…при помощи всевозможных Гэллупов. – Имеется в виду социологический институт Геллопа (США), занимающийся изучением общественного мнения и регулярно публикующий статистические сведения об опросах населения.
[Закрыть]; его мифы: психоанализ, молодость, оптимизм и количество. Сама Лолита – любопытное соединение прелести и вульгарности, напоминающее героиню сиринской «Камеры обскура»[222]222
«Камера обскура» – роман Набокова (Современные записки. Париж. 1932–1933. № 49–52), напечатанного под псевдонимом Сирин.
[Закрыть]. А заключительная сцена убийства выдержана в стиле гротеска и пародирует современные детективные романы.
«Наши соотечественники имеют все основания для «национальной гордости»!» – в этой фразе, какой начинается статья Слонима и какая повергает Кс. Деникину в «недоумение и смятение», – ничего двусмысленного, ничего иронического. В самом деле: литературный сезон в Америке начался и проходит под знаком необыкновенного успеха двух русских писателей, из которых один – нобелевский лауреат, а другой обладает почти граничащим с чудом лингвистическим талантом и создал на английском языке произведение высокой стилистической ценности. Погордиться этим не зазорно.
Но что подобные книги – не для подрастающего поколения, в этом Кс. Деникина права.
«Никакая «литературная яркость» и «стилистическая ценность» романа, – пишет она, – не могут искупить глубокого и ужасного вреда, им приносимого. И невозможно поверить г. Слониму, что книги, подобные этой набоковской, – «борются с пошлостью» и только пугают «стародевических ревнителей морали», а не развращают подростков и неустойчивых людей…»
«Мы живем в жуткое время упадка, – продолжает Деникина, – когда рушатся семейные и общественные устои. Дело идет уже о моральном здоровье целых поколений или даже о вырождении. И потому особенно опасна нездоровая, противоестественная «литература», и если она изложена талантливо, – тем хуже».
Нельзя ни минуты сомневаться в искренности выраженных в этом письме чувств, и тревога Кс. Деникиной за судьбу нашей «смены» понятна вполне. Но дело гораздо сложнее, чем она думает.
Еще в 1938 г., 28 января, в «Возрождении» В. Ходасевич по поводу книги Георгия Иванова «Распад атома»[223]223
«Распад атома» (Париж: Дом книги, 1938) – роман Г. В. Иванова.
[Закрыть] писал: «Сто восемь лет тому назад сказано, что литература существует не для пятнадцатилетних девиц и не для тринадцатилетних мальчиков».
То же можно бы ответить и Кс. Деникиной. Но этот чисто формальный (и несколько лицемерный) ответ вряд ли ее удовлетворил бы. Ее забота не только о том, чтобы уберечь душу ребенка от влияния «порнографических» книг, а главным образом, чтобы таких книг не существовало вовсе. Но ведь яд не только в них, он в самом воздухе, которым мы дышим. Уберечь ребенка от опасной книги еще можно (у детей, кстати, свое против этого оружие – смех), но как заставить его не дышать?
Кстати, по поводу «упадка нравов», о котором говорит Деникина, и борьбы с этим – любопытная заметка, в том же «Новом русском слове», в номере от 12 октября. В ней сообщается об открытии 11 октября с.г. в Блэкпуле съезда английской консервативной партии и о том, что немедленно по своем открытии съезд занялся вопросом о борьбе с преступностью.
Положение было признано очень серьезным, особенно ввиду усиления преступности детской, борьба с которой пока не дала никаких результатов.
Некоторые эксцессы не на шутку взволновали общественное мнение, как, например, избиение бандой молодых хулиганов – «Тедди бойс»[224]224
«Тедди бойс» (англ. teddi boys) – стиляги, пижоны.
[Закрыть] – известной киноактрисы Энн Тодд. Те же хулиганы в Ливерпуле выловили из одного городского пруда всех уток, выкололи им глаза, а затем бросили их назад в воду.
По мнению большинства делегатов, пагубное влияние на детей и юношей оказывают фильмы, телевидение и «желтая пресса». «Радикальное крыло» партии вынесло резолюцию о восстановлении порки – для взрослых и несовершеннолетних – как меры наказания за хулиганство. Но министр внутренних дел Ботлер решительно запротестовал: «Нельзя повернуть часовую стрелку назад на сто лет».
Не знаю, может быть, я в самом деле «мракобес», как недавно назвал меня один левый зубр, но на месте Ботлера я бы не удержался и уж из-за одних уток выпорол «Тедди-боев» так, что у них надолго прошла бы охота к подобного рода «проказам».
Но что всего тревожнее, всего страшнее в этих юнцах – это жестокость, садизм – отличительная черта «человекообразных», о которых я писал в октябрьской тетради «Возрождения». По правде сказать, пороть следовало их отцов, но разговор на эту тему сейчас бесполезен – все сроки пропущены.
А теперь о другой «порнографической» книге – «Распад атома» Георгия Иванова.
Она вышла в Париже в январе 1938 г. и тотчас же, как пишет в своей уже упомянутой о ней статье В. Ходасевич, «пошли слухи, что где-то и кем-то решено и постановлено подвергнуть ее смертной казни молчанием за непристойность и неэстетичность».
С этим мнением В. Ходасевич не был согласен, считая его незаслуженным и преувеличенным. Но любопытно, что то же отрицательное мнение о творчестве Георгия Иванова приводит в предисловии к недавно в Нью-Йорке вышедшему посмертному сборнику его стихов[225]225
…посмертному сборнику его стихов… – Иванов Г. Стихи. New York, 1958. Предисловие Р.Б. Гуля «Георгий Иванов» впервые опубл. при жизни поэта: Новый журнал. 1955. № 42, и вошло в книгу Гуля «Одвуконь: Советская и эмигрантская литература» (Нью-Йорк: Мост, 1973).
[Закрыть] Роман Гуль[226]226
Гуль Роман Борисович (1896–1986) – прозаик, мемуарист, сценарист, издатель. Участник «Ледяного похода» (так он назвал и свой роман) генерала Л.Г. Корнилова. С января 1919 г. в Германии, в лагере для перемещенных лиц. В 1921–1923 секретарь редакции журнала «Русская книга». С 1933 г. в Париже. С 1952 г. сотрудник, с 1959 г. – главный редактор нью-йоркского «Нового журнала». Автор романов «Конь рыжий» (1952), «Азеф» (1929), «Скиф» (1931), мемуаров «Я унес Россию: Апология эмиграции» (т. 1–3,1984–1989) и др.
[Закрыть]. Один его собеседник ему сказал: «Мне хочется его (Георгия Иванова) приговорить к лишению всех прав состояния и, быть может, даже отправить в некий дом предварительного заключения». Причину столь жестокого приговора собеседник Гуля объяснил так: «В поэзии Георгия Иванова всегда слышится настоящий «из ада голосок», этот жуткий маэстро собирает букеты из весьма ядовитых цветов зла»[227]227
…букеты из весьма ядовитых цветов зла. – Имеется в виду сборник «Цветы зла» (1857) французского поэта, предшественника символизма Шарля Бодлера, эпатировавшего читателей анархическим бунтарством, эстетизацией людских пороков.
[Закрыть]. Гуль с этим согласился: «Даже как адвокату Георгия Иванова, положа руку на сердце, мне не пришлось отрицать преступлений моего подзащитного, и я только просил о некотором милосердии». Но «если Георгий Иванов будет все-таки заточен в общую камеру некой «редингской тюрьмы»[228]228
…некой «редингской тюрьмы»… – Имеется в виду поэма «Баллада Редингской тюрьмы» (1898) английского поэта, прозаика, критика Оскара Уайльда (1854–1900). В поэме нашел отражение душевный кризис писателя, два года проведшего в тюрьме по обвинению в безнравственности.
[Закрыть], – продолжает Гуль, – он, вне всякого сомнения, окажется в интереснейшем обществе. Из соотечественников там, вероятно, будут и Брюсов, «президент московский», и ядовитый Сологуб, и Зинаида Гиппиус, и Блок с «ночными фиалками», и забывший о благодати Есенин, и многие другие».
В ту же субботу, 28 января, когда была в «Возрождении» напечатана статья Ходасевича о книге Георгия Иванова, Зинаида Гиппиус читала в «Зеленой лампе» о ней доклад. Присутствовал – весь цвет русской эмиграции, от которого сейчас за двумя-тремя исключениями не осталось никого. Председательствовал, как всегда, Георгий Иванов. Когда очередь говорить дошла до меня, я сказал приблизительно следующее.
Книга Георгия Иванова очень современна, и для нас, людей тридцатых годов нашего века, бесконечно важна. Но я боюсь, что с ней произойдет то же, что с большинством в эмиграции рожденных книг. О ней немного поговорят, а затем она, даже не вызвав скандала, провалится в пустоту, куда неизменно проваливается все, что так или иначе связано с Россией. Но мне хотелось бы выяснить, пока мы еще не окончательно захлебнулись пустотой, почему возбудила эта книга, если не у всех, то у большинства, такой ужас и отвращение. В чем, собственно, дело?
Неприличия, на которые Георгий Иванов не поскупился? Нет, конечно. Дело не в них. Каждый, кто гуляет по Парижу, может, если он только не ослеплен окончательно своим совершенством, наблюдать сцены вроде тех, что изображает в своей книге Георгий Иванов. Этим сейчас не смутишь никого.
Посягательство на тайные мечты? Это серьезнее. Душа человека – священна. Неприкосновенность полная, абсолютная свобода. «Скажи мне, о чем ты мечтаешь втайне». Нет, не скажу. Мало ли о чем я втайне мечтаю! Может быть, об отцеубийстве. Или у меня «эдипов комплекс», и я мечтаю… Словом, это никого не касается, и судить обо мне по моим тайным мечтам не вправе никто. Вот когда убью, тогда судите. А вдруг не убью. Вдруг душу свою положу, и не «за други своя», а за последнего мерзавца – за Вейдемана, за «дюссельдорфского вампира», за кого хочу. И те, кто заготовил для меня наручники или смирительную рубаху, окажутся в дураках.
И все же сорвать покров с человеческой души в иных случаях надо, поступившись всеми ее священными правами. Не потому, что она без посторонней помощи не может справиться с одолевшими ее смертельными мечтами —
О, как паду и горестно и низко,
Не одолев смертельные мечты —
знать этого нельзя до последней минуты. Но хотя бы для того, чтобы стала наконец явной та «неземная добродетель», которую не прошибешь ничем и на которой, как на благодарной почве, всходит пышным цветом «мировое уродство». Мир погибает не только от злодеев, но и от праведников. Этого сегодняшние идеалисты всех толков Георгию Иванову не забудут. Но это лишь одна из причин – не главная, – почему книга его попадает под индекс.
А главная – вот: Георгий Иванов пытается соединить человека, Бога и пол. Удается ему это или нет – вопрос другой. Но уже одного намека на возможность соединения достаточно, чтобы всем стало не по себе. Почему?
«Мировое уродство», которое Георгия Иванова, как некий дурной запах, преследует повсюду, держится на разделении человека, Бога и пола. Безличный, человека унижающий пол; окаменевшая в своем бесполом совершенстве личность и – анонимный абсолют, похожий скорее на дьявола, чем на Бога, – три формы этого уродства, мир человеческий искажающего, как отражение в кривом зеркале. Но если бы удалось наконец человека, Бога и пол соединить так, чтобы и человек был цел и пол – свят, «мировое уродство» пошатнулось бы в своем основании. Вот почему вызывает книга Георгия Иванова у «детей века сего» такой ужас и отвращение.
Ну а Розанов? Ведь и он, кажется, пытался… Да, да, да. Но как раз из розановской комбинации не вышло ничего. «Мировое уродство» не дрогнуло. Пол с Богом он – правда – соединил, но за счет личности, подменив ее родовым началом. И не потому ли так легко прощаются Розанову и его кощунство, и его бунт, и все его неприличия, что воля его к безличности встречает ту же волю везде – в браке, в семье, в государстве, в Церкви? Против чего бы Розанов ни бунтовал, какие бы ни подрывал основы, в конечном счете он утверждает существующий порядок. Автор «Темного лика»[229]229
«Темный лик. Метафизика христианства» (СПб., 1911) – книга В.В. Розанова, часть другой его книги – «В темных религиозных лучах», тираж которой (2400 экз.) в 1910 г. был уничтожен цензурой. См. издание, частично восстановленное А.Н. Николюкиным – М.: Республика, 1994.
[Закрыть], книги, пытавшейся взорвать христианство, умирает в Троице-Сергиевской лавре, на руках о. Флоренского, под шапочкой св. Сергия[230]230
…умирает… на руках о. Флоренского, под шапочкой св. Сергия… – П.А. Флоренский утром 23 января 1919 г. прочитал отходную молитву В.В. Розанову. На голову умирающему был положен покровец от мощей Сергия Радонежского. Павел Александрович Флоренский (1882–1937) – православный философ и богослов, физик, математик, инженер. В 1908–1919 гг. преподаватель Московской духовной академии. В 1912–1917 гг. редактор журнала «Богословский вестник». В 1933 г. был арестован и отправлен в Соловецкий концлагерь, затем расстрелян.
[Закрыть], как верный сын православной церкви. Это не случайно. Розанов – одно из интереснейших явлений неудавшейся духовной революции. Но человеку современному, человеку тридцатых годов нашего века, знающему о личности что-то, чего дореволюционный человек не знал, в розановском мире, где пахнет пеленками и дурной бесконечностью, делать нечего. С Богом или против Бога, но утверждение человеческой личности во всей ее полноте. С Богом или против Бога, но совершенная свобода с правом даже погубить себя и мир. Георгий Иванов верно почуял, что только с Богом. Однако найти Его не просто.
«Versinke denn, ich konnt’ auch sagen steiges’ist einerlei…» (Из трагедии И В. Гете «Фауст», ч. 2 (нем.)).
Опустись же, я мог бы сказать «взвейся». Это все равно…
Георгий Иванов выбрал эти слова Гёте эпиграфом к своей книге неслучайно. Я из любопытства спрашивал у тех, кому книга казалась значительной, какое отношение имеет этот эпиграф к ее содержанию. Мне неизменно отвечали: никакого. Между тем он связан с самым в ней важным. Раскройте ее на странице 77, вы прочтете: «Наши одинокие, разные, глухонемые души – почуяли общую цель и – штопором, штопором – сквозь видимость и поверхность – завинчиваются к ней. Наши отвратительные, несчастные, одинокие души соединились в одну и штопором, штопором, сквозь мировое уродство, как умеют, продираются к Богу».
Какие странные слова! Что они значат в переводе на практический язык?
Не знаю, отдавал ли себе сам Георгий Иванов отчет в религиозно-общественном значении своей книги. Как будто нет. Но оно несомненно. Книга Георгия Иванова имеет прямое отношение к одному из самых серьезных человеческих дел на земле. Я говорю о построении «Civitas Dei» – слово бл<аженного> Августина[231]231
Бл<аженный> Августин Аврелий (354–430) – христианский теолог и церковный деятель. Родоначальник христианской философии истории, автор основополагающего труда в западной патристике «О граде Божием» и автобиографической «Исповеди».
[Закрыть]. Нарочно пользуюсь, как в медицине, латинским термином, дабы, сказав «Град Божий», «Царство Божие на земле», не приобрести нежелательного союзника в лице христианского идеализма (журнал «Путь», «Новый град», Религиозно-философская академия и пр.). Проглядев современного человека, не поняв ни его правды, ни его соблазнов, этот идеализм утверждает, как утверждал всегда, вечную двойственность правды человеческой и правды Божией и Царство Божие на земле считает, хотя и не признается в этом открыто, ересью величайшей.
«Civitas Dei» – Град Божий – зиждется, как и всякое здание, на невидимом, подземном фундаменте. Это – общее место. Но мы теперь догадываемся, на какой глубине этот фундамент должен быть заложен. Мы догадываемся, что если он будет заложен не на глубине той «бездны», какая – неслучайно – разверзлась в душе современного человека, здание взлетит на воздух, как бы ни было оно прочно построено.
Но опять-таки, что это значит в переводе на практический язык? Как заложить прочное основание Града Божия на глубине ада, ибо речь именно об этом, – без предварительной над ним победы? Но такого вопроса у Георгия Иванова даже не возникает. Общее направление он угадывает верно, чувствует – тоже верно, – что проблема пола находит свое разрешение в личной любви, т. е. что это проблема религиозная. Но что Бог и пол – величины несоизмеримые, – этого он не сознает и, ставя между ними знак равенства, делает из пола как бы некий абсолют, который человека съедает без остатка, вместе с его любовью. У Розанова остается хоть что-то – род, дурная бесконечность истории. У Георгия Иванова – ничего. Конец личности – конец нашего человеческого мира.
Но не этого ли, в сущности, и хочет Георгий Иванов, стремясь всеми силами разложить атом человеческой личности? С ее исчезновением ад превращается в «рай» и уже здесь, на земле, наступает вечное блаженство – блаженство небытия.
Герой книги Георгия Иванова кончает самоубийством. Конец вполне естественный: личность человеческая – неделима, и смерть духовная неизбежно влечет за собой физическую. Но при желании можно ее ускорить, что герой Георгия Иванова и делает, пуская себе пулю в лоб.
Как избежать смерти духовной, спасти человека и человечество от окончательного впадения в умственное и нравственное ничтожество – в этом сейчас вся практическая трудность дела, служить которому современный человек призван. Если он не всегда на высоте положения, то, может быть, не только по своей вине. В деле, какому он служит, правду от лжи отделяет – волосок.
«Все, что у вас есть, – есть и у нас», – говорит черт Ивану Карамазову, открывая тайну загробного мира. Тот же черт мог бы, говоря о любви, сказать: «Все, что у нас есть, – есть и у вас». Однако тайну любви он не открыл бы, как не открыл и тайну загробного мира. «Все, что у вас есть, – есть и у нас», можно бы ему ответить, но только в иной категории. Волосок, отделяющий категорию любви личной от безличного полового акта, – это ее единственность и неповторимость, как единственна и неповторима сама человеческая личность. Разница как будто невелика, но на этом волоске держится мир, и если волосок оборвется, все действительно полетит к черту.
Да, все дело в категории. И в мере. Но мера вещей божественная, вернее, богочеловеческая, дается не сразу. И кто не был влюблен в безмерность, не найдет ее никогда.
«Широк человек, я бы сузил», – говорит о человеке Достоевский. О человеке современном этого не скажешь. Он как будто достиг предельной узости во всем – в политике, в религии, в революции, только в «любви» безмерен. Человечество еще не родилось. И не праздное ли занятие мечтать сейчас о богочеловечестве, когда каждый – один, в своем аду?
Праздное или нет – не знаю. Времена и сроки от нас скрыты. Однако то, что происходит с нами сейчас, может быть, заставит нас понять, что в одиночестве – мы погибнем, вместе – спасемся.
Вот что я приблизительно думал двадцать лет назад о книге Георгия Иванова и продолжаю думать до сих пор.
Да, нашим абсолютом стал пол. Теперь это совершенно ясно. И от этого все наши несчастья, все.
