Текст книги "Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения"
Автор книги: Владимир Злобин
Жанры:
Поэзия
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)
Зинаида Гиппиус всю жизнь думала об одном – о Боге, любви и свободе. Но в зиму <19>18 г. под большевиками, в порабощенном Петербурге, вопрос о свободе становится для нее самым важным. Она, конечно, понимала, что дело не в одной только свободе, а в гармоническом соединении всех трех начал между собой. Однако, как она их ни соединяла, одно из них неизменно противоречило двум другим. Это было похоже на детскую головоломку о волке, козе и капусте, которых ей никогда не удавалось переправить целыми и невредимыми с одного берега на другой. Между тем это было так просто. Она чувствовала, что ее задача тоже проста и что сложность – призрачная и, главным образом, в ней самой. Но решенье не приходило.
Когда оно пришло – молния, о которой она говорит в стихотворении «Дни», «Но знаю молнии: все изменяется…», и была молния сознанья – она поняла, что свобода – это имя новое любви. И мгновенно все изменилось, встало на свое место. И тогда ей открылся смысл 17-го стиха второй главы Откровения: «Побеждающему дам… белый камень[644]644
«Побеждающему дам… белый камень…» – Из Откровения св. Иоанна Богослова, гл. 2, ст. 17.
[Закрыть] и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает». Она этот камень получила. Через три дня было написано «8».
Вот это восьмистишье с двумя последними строчками, как они сами сложились:
Восемь слов в сердце горят,
Но сказать их не осмелюсь.
Есть черта – о ней молчат,
И нельзя переступить через.
А все-таки? Ведь никто не поймет,
Что слова эти налиты кровью.
Но свободою Бог зовет,
Что мы называем любовью.
Допустим, что так это на самом деле и было, что все восемь слов угаданы верно, но тогда нельзя не спросить: какое отношение имеют эти слова к ее, с Россией общему, греху, о котором, кстати, тоже неизвестно ничего и зачем она их таила так тщательно даже от себя самой?
Я повторять их не люблю; я берегу
Их от себя, нарочно забывая.
Чтобы на это ответить, надо прежде всего знать, в чем ее грех.
IV
О своем грехе она никогда не говорит прямо. Все, что известно, – это что она, в редкие минуты, его сознает, что каяться не хочет и не будет и что ее грех – «грех великий».
И клонит долу грех великий,
И тяжесть мне не по плечам.
Это все. Впрочем, в одном стихотворении она говорит несколько определеннее: «Тяжелее всех грехов – Богоубьение»[645]645
Тяжелее всех грехов – Богоубьение. – Из стих. «Что есть грех?» (1902).
[Закрыть]. Но, как я уже не раз отмечал, это не определяет ничего. Всякий грех в большей или в меньшей степени – Богоубийство. Все дело в том, кто и как убивает.
Что же до ее стихов о грехе вообще, явно выросших из личного опыта – как же иначе! – то они слишком отвлеченны, чтобы по ним можно было что-либо узнать о том «великом грехе», что над ней тяготеет.
Даже черт – он является ей трижды – ее не искушает, по крайней мере первые два раза. Он приходит, так сказать, уже «на готовое» и лишь «констатирует факт», как будто она пала еще до рожденья. Он очерчивает вокруг нее кольцо и, когда она его просит подождать, отвечает:
А какой – неизвестно. Во втором стихотворении, «Час победы», она черта «побеждает», разрывая кольцо.
Но мы знаем, что это лишь мечта об освобождении и что на самом деле кольцо превратится в мертвую петлю, от которой ее спасет только чудо.
Искушает ее черт или делает вид, что искушает, лишь в третье посещение, уже здесь, в Париже. Соответственно с временем и местом изменяется и его внешний облик.
Это уже не ангел в темной одежде, прячущий лицо под романтическим плащом, как в <19>05 г.; не красный дьявол в образе чекиста-палача, какие ходили с обыском после октябрьского переворота, это – скромный эмигрант-обыватель, шофер такси или рабочий на обойной фабрике, полуинтеллигент с интересом к литературе, усердный посетитель «Зеленой лампы», а может быть, даже воскресный гость на авеню дю Колонель Бонэ, куда он проник под видом «молодого поэта».
Но это черт. И он ее искушает. Зная ее слабость ко всякого рода выдумкам, он ей предлагает забавную и как бы невинную игру:
Хочешь в ближнего поглядеть?
Это со смеху умереть!
Назови мне только любого.
Укажи скорей хоть кого,
И сейчас же тебя в него
Превращу я, честное слово!
Она слушает благосклонно, не догадываясь, что перед ней черт. И ободренный черт продолжает:
На миг, не на век! – Чтоб узнать,
Чтобы в шкуре его побывать…
Как минуточку в ней побудешь —
Узнаешь, где правда, где ложь,
Все до донышка там поймешь,
А поймешь – не скоро забудешь.
Тут выражение ее лица меняется. Она узнала гостя и принимает надменно-холодный вид. А черт беспокоится:
Что же ты? Поболтай со мной…
Не забавно? Постой, постой,
И другие я знаю штучки…
Но она не отвечает.
Уходи – оставайся со мной,
Извивайся, – но мой покой
Не тобою будет нарушен…
И растаял он на глазах,
На глазах растворился в прах,
Оттого, что я – равнодушен…
Скажем прямо: и эта ее победа над чертом – не более как мечта о победе. Она хотела бы, чтобы так было, на самом же деле черт и в этот раз приходит на готовое и лишь «констатирует факт». Искушенью, какому он ее подвергает, она поддалась уже давно, и ее равнодушие – напускное. Редко, когда ее сердце билось с такой силой, как в это третье свиданье. Она поняла сразу, зачем он пришел: выпытать те восемь слов, что она скрыла от всех, но о существовании которых он неизвестно как пронюхал. Вот истинная цель его визита.
Больше она с ним в жизни не встретится. Однако это еще не конец…
А душу ближнего она знает как свои пять пальцев. Насмотрелась на нее, слава Богу, достаточно, узнала, где в ней правда, где ложь, все поняла до донышка…
Вот и узнала, и увидела, и, не выдержав, отвернулась с «брезгливым презрением».
«Мне – о земле – болтали сказки: «Есть человек. Есть любовь. А есть лишь злость. Личины. Маски. Ложь и грязь. Ложь и кровь». В другом стихотворении, «Страшное»[651]651
«Страшное» – стихотворение, написанное в августе 1916 г.
[Закрыть], она говорит:
А самое страшное, невыносимое —
Это что никто не любит друг друга.
Если никто, то, значит, и она никого не любит. Но ведь не всегда было так. Когда-то она вглядывалась в человеческую душу с любовью и тогда видела другое.
«Я была имеющая много», – вспоминает она в «Заключительном слове». А теперь у нее, кроме ее греха да восьми незаписанных слов, – ничего.
Грех свое дело сделал: убил душу. Богоубийство – самоубийство. Но у этого страшного греха два имени – одно для России – свободоубийство.
Другое – любвеубийство, для Гиппиус.
V
Внешне на 1 Ibis, Avenue du Colonel Bonnet, как некогда на Сергиевской, 83, все по-прежнему. Так же она поздно встает, ходит днем с Д.С. в Булонский лес или едет к портнихе, по воскресеньям принимает «молодых поэтов», пишет доклады для «Зеленой лампы», будто не случилось ничего, будто черт к ней и не заглядывал. Ее золотой сон так же ослепителен, и так же она идет от победы к победе. С той же легкостью, с какой она победила черта, она побеждает смерть.
Но тут случается неприятность: неожиданно она получает красное, как бы пасхальное яйцо. Но из него выползают змеи. Это – чертов подарок ко дню ее преждевременного воскресенья. Поторопилась, матушка. «Воскресение – не для всех»[656]656
«Воскресение – не для всех». – Из стих. «Тишь».
[Закрыть].
Не отрываясь, она холодно смотрит на выползающих змей:
И так же холодно, с гадливой усмешкой, замечает:
Ах да, и то, что мы зовем Землею —
Не вся ль Земля – змеиное яйцо?
Это даже не ад, это – безумье.
Теперь ее от золотого сна, от Царства Божьего на земле отделяет – змеиный ров.
Об этом Царстве в ее стихах так же мало, как о ее грехе. Сказать и не сделать хотя бы шага по направлению к заветной цели – значит предать свое самое святое. А сделать она и первого не может, ибо, не смирившись, не покаявшись, его не сделаешь. Вот, между прочим, одна из причин – не главная, – почему она не хочет произнести вслух те восемь слов, что горят в ее сердце.
Но еще никогда она об этом Царстве не молилась с такой силой, как со дна змеиного рва. И чем ее презренье холодней и насмешка злей, тем явственней вздох: да приидет Царствие Твое.
После смерти Мережковского она внутренне остается совершенно одна. Бог ждет с присущим Ему терпением, когда она покается. Но она упорствует. Она хочет, чтобы ее простили, как ребенка прощает мать, не принуждая его ни к чему. Наконец Бог от нее отступает. Она удивлена. «Если б я была Богом, я бы простила». Ей всегда казалось, что она знает о Нем что-то, чего не знают другие.
Ты не любишь овец покорных,
Не пропадающих.
Ты любишь других – упорных
И вопрошающих.
Но вот, оказывается, она ошиблась: Он любит первых учеников и старых дев…
Она еще может шутить. Но скоро ей будет не до шуток. Впрочем, даже в самые страшные минуты она умудряется разъединить себя со своим страданием. И однажды, когда ей кажется, что вместо пришедшего ее навестить старого приятеля перед ней черт, она от его лица пишет стихотворение, где он ей как будто говорит:
На харю старческую хмуро
Смотрю и каменно молчу.
О чем угодно думай, дура.
А я о духе – не хочу.
У нее есть поклонник – Иосиф Григорьевич Лорис-Меликов. Этот очаровательный человек, старый дипломат, бывает у нее раз в неделю обязательно, приносит ей цветы и посвящает ей французские сонеты. Это ее последний рыцарь. Он ее проводит до самой двери, на которой написано: «Оставь надежду всяк сюда входящий».
Об этом ее предсмертном схождении в ад мы не знаем почти ничего. Но если судить по ее стихотворению «Последний круг» и по намекам в некоторых других ее стихах, она была на краю безумья. Вот конец «Последнего круга»:
Будь счастлив, Дант, что по заботе друга
В жилище мертвых ты не все узнал,
Что спутник твой отвел тебя от круга
Последнего – его ты не видал.
И если б ты не умер от испуга,
Нам все равно о нем бы не сказал.
Но что могло ее, человека бесстрашного, никаких мыслей ни о Боге, ни о черте не боящегося, не раз и Богу и черту противостоявшего, что могло ее в последнем круге так потрясти?
Только одно: что Бог и дьявол – две ипостаси некоего неведомого существа, ни дьявола, ни Бога и Бога и дьявола вместе, представить себе которого человеческое сознание не в силах. Она вдруг почувствовала себя в его власти и поняла, что это – гибель ее и мира.
Это длилось мгновенье. Словно сверкнула черная молния. Если б продлилось дольше – разум не выдержал бы. Но в этом мгновении уже было начало идущей на нее из глубины вечности бури смерти.
И не будет падений в бездны:
Просто сойду со ступень крыльца,
Просто совьется свиток звездный,
Если дочитан до конца.
Это стихотворение, которое почему-то любил И.И. Фондаминский[658]658
Фондаминский Илья Исидорович (Фундаминский, псевд. Бунаков; 1880–1942) – публицист, общественно-политический деятель, эсер. В 1917 г. комиссар Временного правительства. С 1919 г. в эмиграции. Один из основных учредителей парижского журнала «Современные записки». Погиб в фашистском концлагере Освенцим.
[Закрыть], тоже из числа ее «победных снов». Но ее сознание ей подсказало – оно ошибалось редко, – что ее конец будет далеко не такой простой и легкий, как она мечтает. Тогда она написала свое восьмистишье и скрыла на самом дне души, в ее самых недоступных тайниках – так, чтобы не мог найти враг – восемь волшебных слов.
Но когда налетела на нее буря смерти и силы ада обрушились, у нее было в руках это непобедимое оружие – крест. Число креста – четыре. Восемь горящих в ее сердце слов – как бы двоящийся в трепете пламени огненный крест, приносимая втайне двойная жертва – Бога за мир и мира за пришествие Духа: да приидет Царствие Твое.
Вот что значат не записанные Гиппиус восемь слов и вот отчего она их не записала.
СТИХОТВОРЕНИЯ
ПОСЛЕ ЕЕ СМЕРТИ. (Стихи. Париж: Рифма, 1951)[659]659После ее смерти. Стихи. Печ. по изд.: Злобин В. После ее смерти. Стихи. Париж: Рифма, 1951. Раритетный сборник стихотворений (тираж 100 экз.), посвященный памяти З.Н. Гиппиус, предоставлен для издания библиофилом Марком Владимировичем Гехтманом (издательство и составитель выражают ему сердечную благодарность).
[Закрыть]
Три ангела предстали мне в ночи.
Один держал тяжелые ключи,
Второй двуострый меч, а третий три свечи.
И выступил второй – не первый и не третий —
И молвил: «Не меча достоин ты, а плети.
Но радуйся: избрал тебя Господь.
Не погубить – спасти я послан дух и плоть,
Восстановить твой образ искаженный».
И он взмахнул мечом, и пал я, рассеченный.
И раздвоилось всё…
Ночью. Числа. 1933. № 9. Современные записки. 1934. № 56.
[Закрыть]
Не спишь, и так близко, так ясно,
Так тихо, нежданно, без слов:
«О, вспомни, пойми – все напрасно:
Ты проклят на веки веков».
Молчанье. Глаза закрываю.
Бежать? – Но куда убегу?
И плачу, и что-то считаю,
И все сосчитать не могу.
Пустот неподвижных громады,
Бессмысленных цифр торжество.
И нет ни конца, ни пощады.
Ни зла, ни добра – ничего.
Она прошла и скрылась не спеша,
Крылом своим почти меня задела.
С тех пор забыла всё моя душа,
И ничему не радуется тело.
И всё слабее между ними связь.
О, эта чуждость! Словно в адском круге,
Они – две тени – странствуют, томясь,
И ничего не знают друг о друге.
Нерадостен бесплодный их союз.
И вот любви немеркнущая слава
Для тела бедного как тяжкий груз,
А для души как смертная отрава.
Путем случайным он пришел.
Он постучался.
Дверь отворилась. Он вошел
И не остался.
Но он придет, придет опять
Уж не случайно.
И снова будет он стучать
У двери тайной.
Вот всё исполнится сейчас,
Вздохни глубоко…
Но если он и в этот раз
Придет до срока,
И в этот раз душа твоя
Со дна колодца
Над ложью призрачного «я»
Не вознесется, —
Ты вновь останешься один
В неволе тесной.
Тебя крылатый андрогин —
Двойник небесный —
Введет улыбкою своей
Во искушенье.
И будет хуже всех смертей
Твое паденье.
К.А. Виноградской
Душа моя, иль ты забыла,
В свой райский сон погружена,
Какая радостная сила
Тебе, сияющей, дана?
Но обескрыленное тело
Напрасно ждет твоих чудес.
Ты улыбаешься несмело
Счастливой пленницей небес.
Ты совлекаешь все, что тленно.
И вот свободна от оков,
Одна, покоишься блаженно
Среди несозданных миров.
И легче жертвенного дыма
Ты в небе таешь голубом…
Но смерть присутствует незримо
В чертоге солнечном твоем.
Она таит, она лелеет
Свою тяжелую стрелу.
Она, как плод, что втайне зреет,
Как угль, что рдеет сквозь золу.
Ни совершенством, ни страданьем,
Ни чистотой, ни красотой —
Ты победишь ее слияньем
Любви небесной и земной.
«Мы встретимся на будущей неделе…»
Ты веришь? Что ж! Но я-то знаю, да,
Что и обнявшись, и в одной постели,
Не встретимся мы никогда.
Не ложь, о нет, не мог преодолеть я.
С тех пор… Но я молчу, не надо слов,
Прошли не дни – века, тысячелетья,
Мильоны световых годов.
Ты далеко в созвездьи Ориона,
Я на земле иль где-то на луне.
И что мне в том, что трубку телефона
Сниму и ты ответишь мне.
О, ты, кого неутомимо
В пустыне мира я искал,
Явись, мелькни полунезримо
В хрустальной ясности зеркал.
Бесстрастно уст моих холодных
Устами тихими коснись.
Из глубины озер безводных
Улыбкой вещей улыбнись.
Прости обманчивые речи
И праздные мои дела
За чистоту грядущей встречи,
Которой дышат зеркала.
Моей неволи сон печальный
Не вспоминай – он позади,
И душу тайною зеркальной
От смерти вечной огради.
Ее голос. Женевьева (ок. 420 – ок. 500) – католическая святая, заступница Парижа.
[Закрыть]
«Тиха святая Женевьева
За аркой белою ворот…
Но от любви моей и гнева
Тебя разлука не спасет.
Нет, за тобой слежу я зорко
Из грозной вечности моей.
Воды кувшин и хлеба корка
Тебе за верность – ешь и пей!
И веселись. Я здесь – свободна.
Покорен ты своей судьбе.
Живи ж не так, как мне угодно,
А как изводится тебе.
Желаю счастья и успеха
Во всем: люби и будь любим.
Отныне больше не помеха
Я скромным радостям твоим.
Но если, сыт от пищи пресной
Любовью проклятых пиров,
Услышишь голос неизвестный,
Что всех нежнее голосов, —
То это я зову оттуда,
Предвозвещая близкий час.
Зову с надеждою на чудо,
Зову опять – в последний раз!»
Зачем так горько прекословил
Надеждам юности моей?
Лермонтов
«Еще не слышен голос Мой,
Не долетает зов далекий,
Но будь готов – наступят сроки,
Мы снова встретимся с тобой.
Не удивляйся ничему
И ничему не ужасайся.
Любви и гневу Моему,
Как мертвый, не сопротивляйся.
Молчи и втайне разумей,
Какой венец тебе готовил,
Зачем так горько прекословил
Надеждам юности твоей».
Мы всё забыли, и растрачен
Бессмысленно остаток сил,
И час, который был назначен, —
Победы час – не наступил.
И вот скучаем и любовью
Томленье сонное зовем.
И словно соловьи над кровью,
О гибели своей поем.
Утешительница всех скорбей,
Утолительница всех печалей,
Наши дни последние настали.
Сократи число последних дней.
Прочь бежали недруги и други…
Разреши болезни и недуги.
Без Тебя мы на земле одни.
Заступи, помилуй, сохрани.
Не жди. Забудь. Не скрипнет дверь
И не войдет Жених к невесте.
А если Он войдет – не верь.
Обман. Ты на проклятом месте.
И если ты услышишь зов,
На соловьиный свист похожий, —
Не отвечай. Нет больше слов.
Ты умер. Ты на смертном ложе.
Свиданье. Русский сборник. 1946. № 1. ДМ и З.Г. – Д.С. Мережковский и З.Н. Гиппиус.
[Закрыть]
Памяти Д М. и З. Г.
Они ничего не имели,
Понять ничего не могли.
На звездное небо глядели
И медленно под руку шли.
Они ничего не просили,
Но всё соглашались отдать,
Чтоб вместе и в тесной могиле,
Не зная разлуки, лежать.
Чтоб вместе… Но жизнь не простила,
Как смерть им простить не могла.
Завистливо их разлучила
И снегом следы замела.
Меж ними не горы, не стены —
Пространств мировых пустота.
Но сердце не знает измены,
Душа первозданно чиста.
Смиренна, к свиданью готова,
Как белый, нетленный цветок
Прекрасна. И встретились снова
Они в предуказанный срок.
Развеялись тихо туманы,
И вновь они вместе – навек.
Над ними все те же каштаны
Роняют свой розовый снег.
И те же им звезды являют
Свою неземную красу.
И так же они отдыхают,
Но в райском Булонском лесу.
Где нет воды, прохлады, сырости,
Где камень только да песок,
Там ничего не может вырасти —
Тяжелый свет, смертельный ток.
О, совершенство окаянное!
Ни пробужденья в нем, ни сна.
Как будто в озеро стеклянное
Моя душа погружена.
Победное оцепенение.
Тысячеградусный мороз.
И я твержу: «В слезах спасение».
Но ни раскаянья, ни слез.
Закон. Встречи. 1934. № 5.
[Закрыть]
Есть закон – о нем никто не знает,
Тайна есть – ее не объяснить.
Бедная душа не понимает,
Все не верит, что нельзя любить.
Все еще ей слышится: любите.
Полюби, попробуй – навсегда.
Оборвутся все живые нити,
Вспыхнут и сгорят, как провода.
И во тьме, внезапно наступившей,
Ты один останешься навек.
Берегись, земное полюбивший,
Счастья пожелавший человек!
Если хочешь душу спасти,
Не задерживайся в пути.
Только знаешь ли, как спасти?
А не знаешь – не унывай.
И разбойники входят в рай.
В путь же, друг мой. Не унывай.
Время тянется, но не ждет.
И не вечен времени лёт.
Никого, никого не ждет.
Бог увидит – спит человек,
И тогда пропадай навек.
Все равно, какой человек.
Чудовище сидело и рыдало
На каменной вершине под сосной.
Над ним звезда вечерняя мерцала,
Звезда любви – звездою ледяной.
Огней закатных вспыхивали пятна.
Кружились птицы – некуда лететь.
И было все, как сон, невероятно.
Чудовище хотело умереть.
И удивленные глаза смотрели
То на звезду, то на лицо земли.
Но ангелы сойти к нему не смели,
А демоны утешить не могли.
Всё, как в печке, сгорает
У соседки в саду.
А соседка не знает,
Что уж век, как в аду.
Ей не страшно, не больно,
Не похоже на ад.
И погодой довольна.
Ожидает наград.
«Я – смиренный свидетель,
Объявил кардинал, —
Что ее добродетель
Выше всяких похвал».
«Приведите старушку, —
Приказал сатана, —
Да налейте ей кружку,
Не воды, а вина.
Пусть расскажет, как было.
Факты – прежде всего.
Неужель не любила
Никогда никого?»
Но старушка – ни звука.
Не призналась ни в чем,
Словно адская мука
Ей давно нипочем.
Почти не касаясь земли,
Ко гробу пустому спешили.
«…Зачем вы Его унесли,
Куда вы Его положили?»
Неясный колеблется свет,
И страшно от этого света.
И в мир не доходит ответ.
Но сердце не хочет ответа.
Доверчиво бьется оно,
Полно ожиданья, как прежде.
Узнает Его все равно
И в светлой, и в темной одежде.
Небо молочно-кирпичное,
Горы в меду и в крови.
Средство я знаю отличное
От невозможной любви.
Даже святым неизвестное.
Правда, одна лишь беда:
Всех исцеляет чудесное,
Только меня – никогда.
Пусть же сирокко из Африки
Дует двенадцатый день.
Ты пригласи ее завтракать,
Перстень заветный надень.
Как бы кольцо обручальное,
С огненным камнем кольцо, —
Да прояснится печальное
Ангельски-птичье лицо.
Бедная, бедная пленница,
Если б раба твоего…
Но все равно не изменится
В нашей судьбе ничего.
