Текст книги "Становление нации. Религиозно-политическая история Англии XVI — первой половины XVII в. в современной британской исторической науке"

Автор книги: Владимир Ерохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 64 страниц)

Действия архиепископа Гриндела расцениваются обычно исследователями как один из ярких примеров того, какую большую роль в реформационный период играли религиозные убеждения личности, поскольку письмо Гриндела королеве Елизавете – поступок совершенно не политический, эмоциональный, продиктованный внутренними убеждениями. По выражению историка начала XX в. У. X. Фрера, которой был одновременно и англиканским епископом, это был «характерный образец типично пуританской прихоти»^{1116}. Но П. Коллинсон полагает, что умеренная политика таких епископов, как Гриндел, могла бы частично предотвратить остроту религиозного противостояния англикан и пуритан, или же религиозный раскол в Англии, приведший к гражданской войне, появлению диссентеров, вообще бы не возник. Если бы англиканская церковь продолжала курс Гриндела, предполагает британский историк, то «менее терпимым было бы отношение к католикам в Англии, английская цивилизация была бы более монолитной, менее разнообразной, но, возможно, и менее творческой. Англия могла бы возглавить дело протестантизма в Европе, как мечтал Джон Фокс». Было бы и ещё одно серьезное последствие: если бы церковные власти не относились так нетерпимо к пуританам, снизился бы, наверное, их интерес к эмиграции в Новый свет, «не было бы яростно пуританской Новой Англии». В реальной же истории послабления пуританам при Гринделе сделали ещё более трудной борьбу с пуританизмом его преемникам – архиепископам Кентерберийским Джону Уитгифту и Ричарду Бэнкрофту^{1117}.

П. Коллинсон также придерживается мнения, что во второй половине XVI – начале XVII в. вполне жизнеспособными, функциональными и нужными английскому обществу оставались церковные суды, и специально подчеркивает, что церковные суды были встроены в это общество и укоренены в нём, а не навязаны ему^{1118}. Современные исследователи церковного правосудия в основном благоприятно характеризуют церковные суды в том, что касается их эффективности, объёма дел и быстроты совершения судопроизводства^{1119}. Под влиянием развития локальных исследований стали публиковаться работы о функционировании церковного суда и администрации не только на уровне епархии, но и о церковных судах архидиаконств^{1120}.

Современный уровень изучения деятельности церковных судов в Англии второй половины XVI – начала XVII вв. представлен в работе М. Ингрэма «Церковные суды, пол и брак в Англии, 1570–1640» (1990)^{1121}. Как отмечает автор, в оценке деятельности церковных судов времени окончания правления Елизаветы и раннестюартовского периода среди либеральных историков XIX – первой половины XX вв. преобладало мнение, что церковные суды отстаивали устаревшие и уже нежелательные для общества ценности. Но М. Ингрэм считает, что «значительная часть деятельности церковных судов соответствовала ожиданиям честных прихожан-домовладельцев в поддержании моральных стандартов и религиозности в народе и давала возможность воздействия на тех нарушителей моральных норм, которых было трудно наказать (например, в осуждении закоренелых нарушителей моральных норм в сексуальной сфере)». Абсолютной эффективности церковные суды достичь не могли, но именно за это, в сущности, их критиковали идеалисты из числа пуритан, другие современники, а также последующие историки. По мнению М. Ингрэма, на фоне деятельности других государственных учреждений этого времени можно наглядно показать, что церковные суды даже функционировали хорошо и были эффективны^{1122}.

М. Ингрэм считает, что церковные суды опирались на достаточный уровень сотрудничества и понимания со стороны прихожан, и свидетельства этому находят также другие историки^{1123}. На материалах графства Уилтшир М. Ингрэм выявил, что только небольшое количество приходов, и, как правило, небольших по размерам, проявляло слабую активность в выдвижении обвинений против нарушителей в церковных судах. При этом он не видит систематичности в недосмотре церковных старост за нарушителями и объясняет их, скорее, невниманием, а не сознательной оппозицией. В тех районах, где на территории Уилтшира жили католические рекузанты, это тоже не приводило к уменьшению количества представлений в церковные суды, то есть старосты не сотрудничали с рекузантами и не скрывали их^{1124}.

Существовала проблема избирательности представлений на прихожан, поскольку некоторых вызывать в суд опасались. Но М. Ингрэм утверждает, что нераскрытие преступлений, опасения обвинить какого-то влиятельного человека были характерны и для других сфер судопроизводства – эти явления не ограничивались лишь церковными судами. В иерархически организованном обществе церковные суды также входили в положение влиятельных лиц, чтобы не подрывать обвинениями против них общественный порядок. При этом наказание с них не снималось – раскаяние на публике позволялось заменить внесением в суд определённой денежной суммы, которая шла на помощь бедным или на другие благотворительные цели, так что иногда ответчики выплачивали существенные суммы, чтобы избежать публичности, но церковные суды не шли охотно на замену раскаяния денежным взносом^{1125}.

Суды не действовали только на основе слухов – даже встречающаяся мотивировка привлечения к суду “common fame”, как выявил М. Ингрэм, означала мнение 5–6 уважаемых прихожан, поэтому приговор в церковных судах, по мнению М. Ингрэма, выносился обычно обоснованно, не оставляя возможности для обжалования^{1126}.

Процент выявляемых церковными судами моральных проступков, как считает британский историк, во второй половине XVI – начале XVII в. был довольно высоким. Особенно обращалось внимание на внебрачных детей, на беременность невесты во время свадьбы, и намечалась тенденция к учащению рассмотрения таких дел. Осуждались случаи, когда долго не ремонтировались и приходили в негодность церковные здания, недостатки в оснащении церквей необходимым инвентарем для служб, преследовались неплательщики приходских церковных сборов, рекузанты, не посещавшие церковь, лица, не пришедшие к причастию в Пасху^{1127}.

В деятельности церковных судов использовалась так называемая клятва ex officio mero, в которой обвиняемый должен был откровенно отвечать на все вопросы, а отказ свидетельствовать против себя означал признание собственной вины, за что эту клятву критиковали некоторые пуритане и юристы общего права. В случае отказа от принесения клятвы ex officio человека отлучали от церкви^{1128}.

Церковные суды использовали также при разборе дел клятву очищения. М. Ингрэм считает, что принесение клятвы очищения было настоящим испытанием для человека. Громкие происшествия всегда обсуждались местными жителями, и, если ситуация была неблагоприятная, свидетелей в свою пользу среди соседей найти было невозможно, так что эта клятва была эффективной^{1129}.

Церковные суды обвинялись пуританами, начиная с «Увещевания парламенту» (1572), также в том, что налагают слишком мягкие наказания за сексуальные прегрешения, принуждая виновных лишь к уплате штрафа, публичному покаянию^{1130}. Большим количеством отлучённых возмущались сепаратисты, считавшие, что церковь обращается с нарушителями моральных заповедей очень мягко^{1131}. Но пуритане в таких случаях, как обращает внимание М. Ингрэм, требовали жёстких наказаний вплоть до смертной казни, и введение смертной казни за инцест и адюльтер во времена существования Английской республики в середине XVII в. оказалось излишеством. Даже Акт 1650 г. о трёхмесячном тюремном сроке за супружескую неверность практически не работал, так что за 10 лет были осуждены единицы^{1132}.

В соответствии с актом 1610 г. женщину за рождение внебрачного ребенка на год заключали в исправительный дом, мужчин предписывалось сечь кнутом. Количество случаев рождения внебрачных детей стало уменьшаться, но М. Ингрэм считает, что роль церковных судов в снижении числа бастардов всё же не вполне ясна, хотя публичное покаяние и штраф за это прегрешение, особенно для представителей средних слоев, заботившихся о своей репутации, можно рассматривать как сдерживающий фактор для внебрачных контактов^{1133}.

Современные историки приводили свидетельства того, что очень распространённым явлением в елизаветинский и раннестюартовский периоды был высокий уровень неявки в церковные суды. Согласно подсчетам Р. Маршанта, в начале XVII в. лица, отлучённые от церкви за неявку в церковный суд, составляли примерно 5% от населения в Йоркской, Честерской и Нориджской епархиях, а с учётом членов их семей можно говорить о 10% отлучённых от церкви – целом «отлучённом классе». Из этого историки делали вывод о шаткости положения церковных судов в обществе, о безразличии народа к ним и даже о вызывающем поведении но отношению не только к церковным судам, но и к религии, морали. Р. Маршант утверждал, что многие люди стали «этическими диссентерами»^{1134}.

М. Ингрэм полагает, что значение высокого уровня неявки в церковные суды было преувеличено и даже не понято историками. Он установил, что нередки были случаи, когда дело улаживалось взаимным соглашением до суда, поэтому в сохранившейся документации могло не быть итогового свидетельства о явке в суд для разрешения дела^{1135}. Выявлены свидетельства того, что и светские суды сталкивались в это время с трудностями в обеспечении явки в суд ответчиков и в обеспечении исполнения приговора^{1136}, хотя у светских судов было меньше проблем в этом отношении по той причине, что часть обвиняемых была под стражей или отпущена под залог. М. Ингрэм предлагает также исключить из числа не явившихся некоторые категории лиц, чтобы не завышать показатель неявки в церковные суды: не следует учитывать умерших в ходе разбирательства, заключенных под стражу по распоряжению других судов, упорных рекузантов-католиков. В исследованных им материалах графства Уилтшир в архидиаконствах Солсбери, Северный Уилтшир и деканстве Солсбери в собранных им выборочных данных с 1573 по 1634 гг. самый низкий уровень явки в церковные суды был в 1602 году в Северном Уилтшире, составив 65%. М. Ингрэм отмечает, что это был трудный в административном отношении район – довольно населённый, удаленный от центра епархии, но в следующие годы показатели явки улучшались. Максимум явки в исследованный им период относится к 1573 г. в архидиаконстве Солсбери – 85%, а средняя цифра в явке тех, кто вызывался в суд с 1573 по 1634 гг., составила 75%, и эту цифру М. Ингрэм считает убедительным доказательством нормального функционирования церковных судов в Уилтшире^{1137}.

М. Ингрэм также приводит данные о средней явке в церковных судах архидиаконства Чичестер: 1594 г. – 87%, 1636 г. – 94%, и в епархии Эли: 1590/1 год – 93%, 1619 г. – 83%, а также в архидиаконстве Лестер: 1586 год – 69%, 1615 г. – 73%. Высокие результаты в епархии Эли М. Ингрэм объясняет тем, что здесь по-прежнему применялось малое отлучение, в то время как большинство церковных судов по стране с середины XVI в. перешли на применение полного отлучения от церкви, налагавшегося сразу. Успешность деятельности церковных судов в епархии Эли Р. Маршант связывает ещё и с тем, что епископ имел здесь и церковную, и светскую власть^{1138}, но М. Ингрэм поясняет, что светская власть епископа распространялась только на приходы острова Эли и не касалась графства Кембриджшир, так что, по мнению М. Ингрэма, главными факторами следует считать компактность епархии и очень плотный надзор за поведением прихожан с ежеквартальным рассмотрением ситуации^{1139}.

В то же время М. Ингрэм соглашается с наблюдением Р. Маршанта, что процент неявки в церковные суды был выше в городах^{1140}, хотя в Уилтшире материалы по городам гораздо хуже сохранились. Возможно, предполагает М. Ингрэм, проблема неявки в церковные суды существовала не в городах как таковых, а проявлялась в тех городах, которые в это время разрастались, так как подобные проблемы проявлялись также и в растущих сельских пригородах. Легче всего церковным судам было действовать в сельских районах с небольшими компактными поселениями^{1141}.

Из видов проступков, по которым была частой неявка в церковные суды, как подсчитали историки, больше всего было случаев неявки с последующим отлучением от церкви тех, кого вызывали в связи с обвинениями в супружеской измене, особенно же в блуде или производстве на свет бастардов – по данным из разных районов страны, везде их доля превышала 50%^{1142}. Среди нарушителей норм сексуальной морали было много молодых, неженатых людей, большой процент из них составляли слуги, которым потом удавалось возвращаться в церковную жизнь на новом месте жительства без раскаяния в церковном суде. В Англии этого времени, отмечает М. Ингрэм, существовала определенная юношеская культура с большей долей свободы по сравнению с другими возрастными группами, одной из характерных черт которой была безответственность. В этом обществе, возможно, более чем половине живущих было менее 20 лет, дети не всегда ходили в церковь до конфирмации, а до конца XVI в. в церкви Англии прослеживается упадок значимости этого имевшего воспитательное значение обряда^{1143}. Не связанные чем-либо молодые люди много перемещались по стране, и М. Ингрэм полагает, что их не следует считать закоренелыми грешниками и противниками церковных судов. Большой процент таких дел в материалах церковных судов и давал почву для критики, в частности, пуританам, за то, что церковные суды не доводят до конца свои дела и обвинения^{1144}.

Р. Маршант также обнаружил на материале архидиаконства Солсбери Йоркской епархии относящиеся к 1620–30-м гг. факты нараставшего пренебрежения со стороны служащих церковных судов теми делами, которые не обещали им дохода, но сохранилось всё же немного свидетельств какой-либо отъявленной коррупции или пристрастности церковных судов – более частыми бывали случаи административной слабости, хотя церковным судам в революционные 1640-е гг. припомнили все выявленные недостатки^{1145}. М. Ингрэм отмечает учащение случаев коррупции в церковных судах в Уилтшире в 1620–30-е гг., но склонен связывать это с носившим периодический характер ухудшением качества персонала, происходившим время от времени, что не подрывало веры в церковные суды. Существование в обществе постоянно отлученных от церкви «этических диссентеров», о которых писал Р. Маршант, М. Ингрэм объявляет «мифом», но вопрос о том, сколько их было, и какова была степень воцерковлённости англичан во второй половине XVI – начале XVII вв., остается дискуссионным. К. Хилл предполагал, что безрелигиозными были самые бедные люди, которые, по его словам, жили вне каких-либо церковных приходов, «наслаждаясь свободой и от священника, и от землевладельца»^{1146}. М. Джейм,с пишет об «исключении из церквей бедных и тех, кто не мог заплатить за места в церкви»^{1147}. П. Кларк предполагал, что примерно 20% населения в графстве Кент в конце XVI в. постоянно не посещали церковь, укрываясь в лесах, на пустошах общинных земель или в городских трущобах вне пределов достижимости респектабельного общества. Но при этом П. Кларк отмечает, что в Кенте радикальные протестанты были одержимы стремлением реформировать нравы представителей социальных низов и хотели установить за ними контроль^{1148}. Для многих из простонародья более предпочтительным местом по сравнению с церковью была пивная^{1149}.

В селении Терлинг К. Райтсон и Д. Левин нашли свидетельства нараставшей активности в преследовании религиозных нарушений, совершавшихся представителями социальных низов. В местном церковном приходе 70% привлечённых к ответственности за то, что они не подошли к причастию, происходила из бедных слоев трудящегося населения, и ещё 18% составляли представители земледельцев и ремесленников. Две трети из тех, кто подолгу оставался отлучённым от церкви в этом селении, относились к самым бедным жителям деревни^{1150}. В то же время во многих епархиях церковные суды считали слишком уж мелочно-мстительным и бесполезным в материальном отношении преследовать мелких ремесленников, вынужденных работать в воскресенье, или других бедняков. Об отношении к церкви самых бедных, полагают историки, вообще судить трудно. П. Коллинсон обращает внимание на материалы пресвитерианских дедгемских «классов» 1580-х гг. и на то, как там решался вопрос о бедных^{1151}. Среди членов «классов» преобладало мнение, что самыми бедными всё же нужно заниматься, посещать их, оказывать им помощь, но не следует привлекать в церковные суды за непосещение церкви. Но не все осуждаемые и преследуемые церковными судами принадлежали к числу бедняков. По словам П. Коллинсона, «склонность к плотским грехам была распространена среди представителей всех классов, и конкретные выводы о моральном облике тех или иных социальных групп но материалам церковных судов сделать невозможно»^{1152}.

Современные исследователи пришли к мнению, что церковные суды вполне соответствовали потребностям английского общества во второй половине XVI – начале XVII вв. Успех деятельности церковных судов состоял в том, что они, по словам М. Ингрэма, «действовали путем оказания методичного давления: радикальные пуритане хотели бы победить грехи прихожан натиском, а церковные суды, не драматизируя ситуацию, всё же добивались определённых результатов». В 1570–1640 гг. церковные суды сыграли значительную роль в повышении профессионального уровня духовенства, держали в напряжении рекузантов, повысили уровень религиозности среди массы населения, значительно способствовали повышению моральных норм в сексуальной сфере, помогали утвердить в народе мысль об обязательности церковного брака, хотя и не искоренили случаи сожительства и внецерковного брака. Вместе с тем, в 1630-е гг. церковные суды стали чаще возбуждать дела в попытке пресечь работу в праздники и воскресенья, что настраивало против них^{1153}.

Ликвидацию церковных судов в годы революции М. Ингрэм связывает с общим политическим кризисом 1640-х гг., свержением монархии и склоняется к необходимости анализа действия краткосрочных факторов, воздействовавших на эти события: «личных качеств и взглядов лиц, действовавших на политической арене в 1630-е гг., королевской политики этого десятилетия, игрой событий 1640–42 гг. и взаимным непониманием и подозрением, которые разрушили возможность достижения компромисса и урегулирования». В этих рассуждениях М. Ингрэма можно увидеть влияние аргументации, которую предлагают историки-ревизионисты для объяснения происхождения Английской революции середины XVII в.^{1154}

В изучении епископата церкви Англии большинство работ посвящалось рассмотрению деятельности епископов в контексте общего хода религиозно-политической истории^{1155}.

В то же время существовала потребность продолжить изучение экономической стороны жизни епископата, начатое К. Хиллом. Экономическое положение епископата в правление Елизаветы подробно проанализировано в работе Ф. Хил «О прелатах и правителях: исследование экономического и социального положения епископата при Тюдорах» (1980). Она придерживается мнения, что во второй половине XVI в. инфляция и давление светских лиц на церковное имущество не давали возможности даже самым административно одаренным и способным епископам существенно повысить доходы церкви^{1156}.

Ф. Хил считает, что акт 1559 г., согласно которому корона имела право в то время, когда епархия была вакантной, обменять принадлежавшие короне ректорства и десятины на имущество епархии, всё же не был направлен только на то, чтобы иметь возможность отобрать у церкви нужное имущество: у церкви можно было забрать имущество только на такую сумму приносимого дохода, которая компенсировалась передачей епископу прав на ректорства и десятины на территории его епархии. В 1559 г. корона обменяла земли в пяти епархиях, оцененные в 2899 фунтов годового дохода (73 манора), а планировались обмены на 4180 фунтов (105 маноров) с передачей епископам ректорств и десятин. Обмены коснулись епархий Кентербери, Эли, Лондон, Герефорд, Чичестер, Дарем, Винчестер, Бат и Уэллз, Ковентри и Личфилд, Норидж, Вустер. Особенно пострадали Винчестер и Дарем, причём не было соблюдено условие акта 1559 г. о компенсации земель правами на ректорства и десятины, в результате чего вместо земли епархиям стали выплачивать фиксированную денежную сумму. В манорах, которые уходили короне, были также леса и парки, за которые епархии не получали адекватной компенсации. Ф. Хил считает, что после 1560 г. королевская власть уже перестала злоупотреблять актом 1559 г. В дальнейшем основным средством эксплуатации епископальных земель стал не обмен имуществом с епархиями, а выгодные аренды епархиальных земель, предоставленные через Елизавету наиболее важным придворным. В 1559–1603 гг. были заключены 60 таких аренд, и это, полагает Ф. Хил, не полный перечень, поскольку не все источники по истории церкви сохранились, изучены и введены в оборот. В то же время среди светских лиц в правление Елизаветы было широко распространено мнение, что церкви не стоит предоставлять слишком много влияния, имущественных прав и средств – они не хотели усиления церкви^{1157}.

Как полагает Ф. Хил, влиятельные светские лица вполне могли удовлетворять свои экономические интересы при епископальной системе управления церковью, и для этого не обязательно было становиться приверженцем пуританизма и пресвитерианства, но, по её мнению, «пуританами люди становились, исходя также из материальных, а не только духовных побуждений». Популярным средством оказания давления на епископов стало создание комиссий для поиска скрытых епископами при диссолюции монастырей земель. Деятельность лиц, которые искали скрытые земли, побудила епископов обратиться к парламенту, который в сессиях 1593 и 1597/98 гг. принимал акты, защищавшие епископов от таких самозваных искателей, но некоторые из них получали разрешение на свою деятельность от королевской власти^{1158}.

В начале правления Елизаветы в защите земельных владений епископата среди духовных лиц преобладали аргументы, согласно которым на эти средства епископы могли бы поддерживать образование, оказывать гостеприимство, а в конце правления Елизаветы зазвучали доводы, что епископам необходимы средства для поддержания порядка и стабильности в религиозной сфере общественной жизни. Для этого епископов должны были уважать в обществе, чтобы они могли на него влиять, и в начале XVII в. на этой основе, считает Ф. Хил, стало происходить определенное возрождение клерикализма. Как полагает британская исследовательница, с середины XVI в. на богословские взгляды английского епископата примерно в течение трех поколений наибольшее влияние оказывали Женева, Цюрих, Страсбург, но королевская власть не могла допустить установления в Англии строя церковного управления, который был подходящим для городов-государств, но не подходил для монархии. Епископат был нужен королевской власти и для того, чтобы использовать его имущество для собственных нужд. Епископы в Англии пришли к мнению, что повышать образовательный и материальный уровень духовенства в стране за счет ликвидации епископата всё же не следует, и «экономическое самоубийство епископату совершать не стоит»^{1159}.

В постреформационный период, как отмечают историки, участились конфликты между епископами и джентри, поскольку епископы имели теперь меньше возможностей удовлетворять местных землевладельцев выгодными арендами, а также обычно жили в епархии и раздражали местное дворянство критикой его нравов, досаждали местным католикам, что тоже не нравилось ни католическому, ни протестантскому джентри, поскольку те и другие считали себя хозяевами графств^{1160}.

У светских лиц в постоянный аргумент превратились подозрения епископов в корыстолюбии ради своих семей, и эти обвинения, полагают исследователи, не были беспочвенными. В правление Елизаветы из 76 служивших епископов только 18 не вступали в брак, и относительно троих нет определенных данных, а 11 человек вступали во второй брак. Среди жён епископов большинство были скромного социального происхождения, и только единицы из числа епископов получили большое приданое. На одну епископскую семью приходилось в среднем почти четверо детей. Епископы обычно стремились вывести одного-двух своих сыновей в статус джентри. По социальному происхождению епископов времен правления Елизаветы 13 человек были выходцами из семей преимущественно мелкого джентри, 13 человек – из семей состоятельных горожан, а остальные были ещё более низкого социального происхождения. Дж. Берлатски установил, что в своих завещаниях епископы направили только 6255 фунтов на развитие образовательных учреждений, бедным и на благотворительность, в то время как родственникам они оставили примерно 22000 фунтов^{1161}.

Финансовые обязанности по отношению к короне были для епископов источником заметных экономических трудностей – в правление Елизаветы только 5 лет прошли для епископов без дополнительных к налогообложению субсидий. С разрешения короны епископы при Елизавете могли держать земли in commendam (по совместительству) – так обеспечивались беднейшие валлийские епархии и епархии Рочестер, Честер, Карлайл, предоставлялась материальная поддержка за какие-то расходы или облегчалась выплата «первых плодов» короне^{1162}.

Ф. Хил считает, что в имущество епископа при оценке его состоятельности надо включать принадлежавший епископам скот, зерно. Во второй половине XVI в. в Англии активизировалась добыча полезных ископаемых, в которой епископы пытались участвовать, а также облагали её десятиной. Активность епископа в экономических делах, как правило, ухудшала его отношения с местными влиятельными светскими лицами^{1163}.

Епископы к концу XVI в. всё чаще стали вступать в судебные споры друг с другом по поводу того, достаточно ли средств тратил предшественник в должности на ремонт зданий, которые находились в епархиальной собственности, но записи заседаний Арчского суда и суда Делегатов, где разбирались споры между епископами, потеряны. Каноническое право требовало, чтобы четверть годового дохода епархии шла на поддержание в порядке имевшихся зданий, но, насколько известно, даже самые сознательные епископы не доводили свои расходы до такого объёма^{1164}.

Материальные трудности епископов в правление Елизаветы привели к тому, что епископы рационализировали структуру епархиальных управлений, избавляясь от лишних должностей и расходов. Светские лица во второй половине XVI в. стали использовать в ведении хозяйства поземельную опись, что переняли также епископы, так что ведение экономической документации в епархиях заметно улучшилось. Такая практика детальной фиксации всей экономической жизни епархии вполне утвердилась только после реставрации Стюартов^{1165}.

Ф. Хил пришла к выводу, что в жизни епископата при Елизавете бедность и долги были уделом меньшинства епископов, а остальные жили вполне комфортно и завещали своим наследникам вполне достойное место в обществе. Сохранилось 51 завещание от 76 епископов, возведенных в сан при Елизавете. Ф. Хил составила сводные данные об имущественном состоянии епископов но завещаниям. 3000 фунтов и более оставили 9 епископов, сумму в пределах 3000–1000–15 епископов, 999–500 фунтов – 8 епископов, менее 500 фунтов – 10 епископов, а по 9 епископам есть данные о долгах и нет завещаний. Эти материалы хранятся в Государственном архиве Великобритании в фонде суда лорда-канцлера. Ф. Хил считает нужным отметить, что данные завещаний дают представление 6 состоянии епископов при смерти или накануне ухода из жизни, но из них нельзя установить, что имели, накапливали, потребляли, передавали по наследству епископы во время исполнения должности, так что наиболее состоятельные епископы могли иметь ещё больше имущества, чем прослеживается по завещаниям и описям. Для решения вопросов об экономической состоятельности епископов нужно искать также сведения о том, каков был образ жизни того или иного епископа^{1166}.

По размерам дохода епископов, как установила Ф. Хил, к 1603 году 32% епископов получали годовой доход в 3000 фунтов и более (этих епископов Ф. Хил называет богатыми), 41% имели средний достаток (доход от 3000 до 500 фунтов в год), и лишь 5% епископов были бедными с долгами, а материальное положение 22% епископов неизвестно. В начале XVII в. истекли первые из длительных невыгодных договоров аренды, которые епископы вынуждены были предоставить в середине XVI в., и епископы пополнили свои доходы большими по размерам файнами, взятыми при заключении новых арендных договоров. Духовные доходы от ректорств и десятин приносили епископам по крайней мере треть доходов. К концу XVI в., как выявила Ф. Хил, епископы уступали крупнейшим представителям знати по размерам средств, выделяемых на оказание гостеприимства, строительство, но всё же по своему материальному положению епископы были вполне сопоставимы с наиболее состоятельными представителями знати и джентри: но данным 1602 года, 14 крупнейших пэров получали от ренты годовой доход в 3660 фунтов и более, а следующая но размерам доходов группа в 24 человека из представителей пэрства и джентри получала годовой доход от 1799 до 900 фунтов^{1167}.

В начале XVII в., полагает Ф. Хил, проблемы в общественной деятельности епископата были связаны также с тем, что в Англии, как и в других западноевропейских странах, инициатива в общественной жизни стала во многом переходить к светским лицам, которые уже в такой степени, как ранее, не подчинялись дисциплинирующему воздействию церкви^{1168}.

Значительную работу на региональном материале «Епископы Бата и Уэллза, 1540–1640. Социальные и экономические проблемы» (1967) опубликовала Ф. Хембри, поднявшая документацию из епархиального архива^{1169}. Она исследовала имущество и доходы епархии: земли, месторождения свинца, рынки и ярмарки^{1170}.

Ф. Хембри рассмотрела деятельность 13 епископов в 1540–1640 гг. и установила, что в это время епархия Бат и Уэллз теряла свою доходность. По данным “Valor Ecclesiasticus” 1535 г. годовые доходы епархии оценивались в 1899 фунтов, а затем в 1539 г. была выявлена, как считает Ф. Хембри, более реалистичная оценка годовых доходов епархии в 2202 фунта. Ко времени вступления на престол Елизаветы в 1558 г. епархия Бат и Уэллз приносила доход всего в 533 фунта, а крупнейшими по доходам были епархии Кентербери – 3903 фунта, Йорк – 2609 фунтов, Винчестер – 2400 фунтов, Лондон – 1219 фунтов, самой же бедной была валлийская епархия Сент-Асаф с годовым доходом в 187 фунтов. Ф. Хембри отмечает, что епископы в епархии Бат и Уэллз пытались поднять доходность своих земель путём более эффективного управления землевладельческими поместьями, но в целом эти усилия даже не компенсировали обесценение денег от инфляции. Епархия Бат и Уэллз пострадала от грабежа её земельной собственности в результате Реформации едва ли не больше всех других, лишившись только в графстве Сомерсетшир в 1535–1560 гг. 16 маноров, и назначение сюда стало менее привлекательным для карьериста^{1171}.