Текст книги "Становление нации. Религиозно-политическая история Англии XVI — первой половины XVII в. в современной британской исторической науке"

Автор книги: Владимир Ерохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 64 страниц)

Ряд исследователей согласны в том, что Яков I в течение большей части своего правления удерживал пуритан в церкви^{1996}. При Якове I пуритане поддерживали различные импровизированные формы религиозности, появлявшиеся по инициативе священников и наиболее активных светских лиц – «пророчества», посты, лекции, общие собрания для коллективных молитв. Епископы в начале XVII в. тоже не оказывали давления на пуритан и считали, что завоевать пуритан на сторону церкви можно тем, чтобы превзойти их в набожности^{1997}.

Яков I, как полагает П. Лейк, всё же отказался пойти на сближение с умеренным пуританизмом, поскольку опасался, что это может ослабить степень его личного контроля над формой церковной организации и преобладающими в церкви богословскими идеями, затруднит его отношения со своими подданными из числа католиков, будет влиять на внешнюю политику Англии^{1998}.

По мнению ряда исследователей, пуританский евангелизм не проповедовал идею социального конфликта. При изучении пуританской религиозности в Кенте и Суссексе П. Коллинсону, Н. Тайэку и Дж. Горингу не удалось выявить явных социальных различий между пуританами и теми, кто отказывался разделять их идеи^{1999}. Даже в пресловуто пуританских населенных пунктах Бэнбери и Крэнбрук в средних и высших классах местного общества не' было однообразия в религиозных верованиях. Религия и мораль в предреволюционной Англии, утверждает Коллинсон, были «делом вкуса и выбора, а не социального статуса». При этом наиболее радикальные из пуритан мечтали, чтобы к представителям всех классов применялись единые мерки на основе норм суровой и установленной законом религиозно-моральной дисциплины. Но в дореволюционной Англии ситуация никогда не была такой – соблюдение норм религии и морали было, в сущности, добровольным. Такое состояние способствовало различиям в религиозных взглядах, скорее, внутри социальных классов, а не между ними. Более набожными были женщины, пожилые люди, то есть в религиозности заметными были половозрастные различия. Коллинсон заключает, что простое отождествление пуритан раннестюартовской Англии и социальной элиты или даже более широко понимаемых верхов общества является непродуманным^{2000}.

По мнению Дж. Эйлмера, на средний класс радикальный протестантизм, а впоследствии пуританизм, воздействовал гораздо сильнее, чем на верхи или низы общества. Если считать пуританизм не социальным движением и не комплексом идей, а особым темпераментом и мировоззрением, то, безусловно, он не был ограничен рамками какого-либо одного социального класса; тем не менее, пуританизм утвердился в определённых слоях общества и в определённых частях страны прочнее, чем в других^{2001}.

П. Коллинсон полемизирует с М. Кертисом и возражает выводам его статьи «Отчуждённые интеллектуалы раннестюартовской Англии»^{2002}, в которой утверждается, что пуритански настроенные духовные лица в начале XVII в., не имея возможности получить должность в церкви Англии, превратились в оппозиционную церкви силу. Коллинсон полагает, что перспективы карьеры для образованного духовенства в это время всё же существовали, следуя в.своих выводах за статьей Я. Грина «Карьерные перспективы и конформизм духовных лиц в раннестюартовской церкви». После окончания университетов среди пуритански настроенных священников была распространена практика организации кружков дальнейшей самостоятельной подготовки, которые формировали привычку заниматься богословием и повышали профессиональный уровень священников, способствовали публикации трудов друг друга^{2003}. Лекции в комбинации, распространившиеся в начале XVII в., при которых создававшиеся для этих целей группы священников организовывали по очереди проповеди тех, кто входил в эти группы, а потом коллективно обсуждали проповедь, П. Коллинсон не считает симптомом отчуждения от установленной церкви: напротив, такие лекции отвечали потребностям и даже духовным нуждам влиятельных сил в провинциальных городах. При этом проповеди в рыночных городах, как удалось установить, даже увеличивали количество пришедших на рынок покупателей, которые слушали публично выступавших проповедников. В разных городах страны власти, насколько были возможности, находили способы содержать на городские средства и специальные сборы в приходах таких священников, которые могли произносить проповеди, хотя это не всегда обозначалось понятием «лекторство»^{2004}.

П. Коллинсон утверждает, что пуританизм сам по себе не был подрывным в своем отношении к установленной церкви и короне, его таким представляли Лод и последующие роялисты. П. Лейк отмечает, что в начале XVII в. многие просто не считали пуританизм чем-то враждебным англиканству, рассматривая его как проявление евангелического рвения, нонконформистской наклонностью, которая могла существовать в гибкой структуре церкви Англии^{2005}.

В то же время, по мнению Коллинсона, следует признать, что «существовавший в первые десятилетия XVII в. энергичный альянс пуританского магистрата и священства был индексом нестабильности в обществе». Об этом свидетельствует то, какую важную роль играло в это время понятие «враг» во всей аргументации и деятельности современников, а этот «враг» отождествлялся с папой, иезуитами, ведьмами, или же со сбродом, чернью в обществе, и в их адрес изливалась негодующая религиозная ненависть. С. Кларк обнаруживает в английском обществе «коллективную паранойю, предрасположенность видеть происходящее в понятиях бинарной оппозиции, формы аргументов и выражения, основывавшиеся на антитезисах, одержимость крайними полюсами в религиозной и моральной сфере». Всё это, тем не менее, не формы психоза, а характерные черты ментальности этой эпохи^{2006}.

В начале XVII в. у английских протестантов, как пишет П. Коллинсон, развилось стремление видеть во всём, происходящем в обществе, борьбу добра и зла, и задаётся вопросом, объясняется ли это какими-то глубокими эмоциональными потребностями личности этого времени, или же это было следствием существовавшей системы образования и риторических элементов в ней. Пуритане встали на сторону парламента в гражданской войне не потому, что хотели изменить политическую конституцию страны – они хотели защитить истинную религию, и гражданская война была в этом смысле религиозной. Именно накал религиозного чувства сильно способствовал тому, что парламент смог начать войну, потому что сугубо политические проблемы всё же могли обсуждаться и решаться в форме дискуссий. Религиозная же оппозиция отличалась от других форм оппозиции гораздо большей страстью и крайностями в риторике^{2007}.

Многие историки возражали тому, чтобы религия рассматривалась как самодостаточный объясняющий фактор в событиях, происходивших накануне гражданской войны, но, как считает П. Коллинсон, следует обратить внимание на то, что религиозный фактор был очень действенным и ускорил ход событий, которые, к тому же, могли не произойти без влияния религиозного фактора, поскольку существовавшие нормы поведения и политические условности оказывали сдерживающее влияние. Религиозный фактор связал в единое целое социальные элементы, которые были очень разными, за исключением того, что разделяли общие религиозные ценности, и религия даже легитимировала такие действия, которые в ином случае расценивались бы как незаконные и насильственные. Как считает П. Коллинсон, применительно к данной ситуации, относящейся к происхождению гражданской войны в Англии, действие религиозного фактора может ускорить событие, содержание которого не сводится к чему-то религиозному. Под действием религиозного фактора гражданская война в Англии началась, несмотря на то, что большая часть политически активной нации в Англии накануне открытия военных действий в соответствии с естественными человеческими наклонностями была предрасположена скорее к нейтралитету.

Ещё до начала военных действий ощущалось религиозно-культурное противостояние будущих партий. После гражданской войны известный пуританский богослов Ричард Бакстер (1615–1691) вспоминал, что «война началась на улицах ещё до того, как у короля и парламента появились армии». Пуритане обращались к окружающим в такой манере, что это провоцировало социальное напряжение. Религиозный характер противостояния парламентской и роялистской партий, как считает П. Коллинсон, виден и в том, как их представители называли друг друга. В отношении роялистов и тех, кто им симпатизировал, представители парламентской группировки использовали слово «злобные», в то время как в адрес убежденных сторонников парламента употреблялось слово «честные»^{2008}.

Депутатов парламента, которые были пуританами, либеральные историки до середины XX в. представляли как политическую оппозицию^{2009}, или как оппозицию в психологически-социальном смысле^{2010}. Но к 1620-м гг. пуританизм, как обращают внимание современные исследователи, стал вполне респектабельным, пустил глубокие корни в общественной жизни, и сторонники пуританизма, сами пуритане входили в городскую верхушку во многих городах^{2011}. К этому же выводу ранее пришел У Маккаффри в работе о положении в городе Эксетере в 1540–1650 гг.^{2012} П. Коллинсон совершенно не согласен с П. Зивером, утверждавшим, что города под пуританским управлением «отвернулись от установленной церкви, и этим самым от короны»^{2013}.

Тезис П. Коллинсона подкрепляется другим региональным исследованием на материалах города Нориджа. Дж. Эванс утверждает, что пуритане «не составляли социально, религиозно или политически радикальное движение, и нарушение гармонии, которое произошло во взаимоотношениях между короной, церковью и городской корпорацией, которое выявилось в 1620–1640 гг., не следует объяснять деятельностью пуритан. К 1620-м гг. пуританизм был движением с глубокими местными корнями, а лидеры пуритан входили в городскую элиту»^{2014}.

В отношении кальвинистов к соблюдению существовавших в обществе порядков и в вопросе об их подчинении властям историки всё же находят признаки амбивалентности, и эта проблема остаётся дискуссионным. М. Уолзер обсуждал вопрос о политической активности тех, кто воспринял пуританские идеи. Как важную черту кальвинизма М. Уолзер отмечал то, что кальвинизм способствовал подрыву некоторых традиционных политических убеждений, особенно идеи об иерархическом устройстве общества. С кальвинистской точки зрения, вся человеческая природа была полностью испорчена, и в свете этого различия в общественном статусе между падшими людьми не могли быть естественным основанием для поддержания существовавшей социальной иерархии. При этом кальвинизм подчёркивал особую ответственность, которая лежит на избранных. В результате вместо того, чтобы признавать естественные семейные связи, приверженность локальным иерархиям в обществе, пуритане пришли к мысли, что общественная жизнь должна строиться на основе создания сообществ договорного типа, в которые человек входит и из которых выходит по своему усмотрению. Отсюда, как считал М. Уолзер, был один шаг до идеи о том, что монарх не является естественным главой общественного организма, против которого не должна выступать ни одна часть тела, и должен рассматриваться как человек, которому власть доверена людьми, которые могут лишить власти монарха. Восприятию этих идей, отмечал М. Уолзер, способствовал социальный фон этого времени: время формирования пуританизма было периодом быстрых социальных изменений – роста городов, разрушения сельских сообществ, увеличения численности людей, не имевших ни занятия, ни хозяина. Усложнялась также и жизнь джентри, йоменов, так что пуританизм М. Уолзер рассматривал как привлекательный для тех, кто с трудом приспосабливался к общественным изменениям. Кальвинизм также проповедовал самодисциплину, а учение о предопределении давало тем, кто его воспринял, уверенность и веру в себя, которые другим путем формировавшемуся в этот исторический период среднему классу было приобрести трудно. Кальвинизм также проповедовал необходимость коллективной дисциплины, которую должны были установить набожные представители магистрата, которыми двигало желание помочь реализовать божественные цели и утвердить общественное благо. Но при этом пуритане, относившиеся к социальной верхушке, по мнению М. Уолзера, выступали за то, что можно назвать улучшением (amelioration) социального строя, а не за его резкое изменение с разрушением существовавших в обществе иерархических порядков^{2015}. С такой трактовкой влияния кальвинизма на политическую жизнь предреволюционной Англии выражал согласие также Х.Г. Александер^{2016}.

По мнению П. Коллинсона, пуритане в своей деятельности не были сознательными новаторами. Выступая за сохранение того, что им представлялось традиционным порядком в обществе, пуритане фактически создавали новый порядок, хотя их сознательные намерения по содержанию были традиционными, и перевернуть мир они не хотели. П. Коллинсон не соглашается с М. Уолзером в том, что кальвинизм создавал настроение отчуждения от существовавшего социально-политического строя у духовенства и джентри, и не считает, что люди с таким мировоззрением превратились во внутренних эмигрантов – только если задаться целью, можно подтянуть под эти характеристики лишь небольшую группу богословов времен Елизаветы, которые значительно оторвались от взглядов большинства духовных лиц в церкви Англии за время пребывания в эмиграции на континенте^{2017}.

Но П. Коллинсон также находит и достоинства в подходе М. Уолзера, Пуританские священники смогли изменить мировоззрение джентри. Под влиянием священников у джентри появлялось религиозное беспокойство Поэтому, считает Коллинсон, «подъем джентри» следует понимать даже не столько как рождение нового социального класса, а как имевшую большое значение ментальную переориентацию и моральную реформацию уже существовавшей социальной группы, и кальвинистский религиозный опыт и кальвинистская серьёзность были главными элементами этого преобразовательного процесса. Пуританские священники, в своём внутреннем представлении, боролись с грехами в общественной жизни, но если пере вести их идеи на язык современного социального историка, грех был синонимом дестабилизации в обществе, когда в раннее новое время, особенно в городах, приходили в упадок ремесла, уменьшались доходы, росло числе бедных. При этом прегрешения морального характера в среде горожан-джентри в ситуации социально-экономической напряженности и психологического стресса могли острее восприниматься и сильнее осуждаться. Тел не менее, по мнению П. Коллинсона, в намерения кальвинистов, если они не принадлежали к маргинальным группам в обществе, никогда не входило разрушение общества, к которому они сами принадлежали, и в их религиозных взглядах также не было неудовлетворения господствующим! социальными позициями, которые они унаследовали или сами приобрели Коллинсон при этом признает, что в кальвинизме возникали и более ради кальные религиозные тенденции, которые выражали «неукоренённость» в этом мире тех, кто не принадлежал к привилегированным социальным группам. Но в условиях Англии XVII в. возникавшие радикальные религиозные движения, как отмечал также У Ламонт, несли в себе традиционалистское содержание, хотя, по его словам, милленаристские движения, стремящиеся восстановить и поддерживать status quo, могут непредвиденными последствиями своей деятельности и разрушать его^{2018}.

Социальные идеалы пуритан, считает Коллинсон, были умеренно консервативными: они придерживались убеждений, что социальная иерархия, различие призваний у разных людей в общественной жизни должны сохраняться, каждый человек должен признавать свой статус в обществе и быть довольным этим статусом. Примером для характеристики социальных взглядов пуритан у П. Коллинсона является один из широко известных пуританских проповедников – проживший долгую жизнь умеренный пуританин Лоренс Чэдертон (ок. 1536–1640), первый глава основанного в 1584 г. колледжа Эммануэль в Кембриджском университете, который в своих привлекавших с 1580-х годов в течение нескольких десятилетий значительное внимание проповедях отводил главное место среди беспорядков, случающихся в человеческих обществах, неподчинению младших старшим, но специально осуждал как вредное для общества также и попрание старшими интересов младших. При этом среди тех способностей, которыми Бог наделяет людей, Чэдертон выше всего ценил способность к осуществлению властных полномочий в обществе, поскольку деятельность властных органов упорядочивает общественную жизнь^{2019}.

Религиозная проблематика, считает П. Коллинсон, занимала большое место в сознании англичан в первые десятилетия XVII в. Заседания парламентов в конце XVI – первые десятилетия XVII в., как писали современники^{2020}, начинались так, что «всегда первый предлагаемый законопроект был или* против папистов или за какие-нибудь улучшения в церкви, например, за лучшее соблюдение воскресного дня», то есть улучшения, предлагавшиеся в религиозной сфере, часто выражали именно пуританские по происхождению идеи. Но, по мнению П. Коллинсона, эти разделявшие пуританские идеи депутаты вели себя не как классические оппозиционеры. Эти люди были представителями власти от местностей, которые они представляли в парламенте. Их интерес к религиозным реформам, считает Коллинсон, не был частью какого-либо более широкого интереса к политическим реформам – мировоззрение этих людей было ярко выражено консервативным, и полагает, что было бы грубым редукционизмом стремление рассматривать пуританизм в среде джентри как идеологическое выражение материальных интересов землевладельцев и городской олигархии. Власти и знать, полагает Коллинсон, по большей части не видели конфликта между исповеданием евангелического протестантизма и социальным статусом, общественными обязанностями представителей верхушки общества. В рамках такой ментальной перспективы установленная церковь, поскольку она не выполняла должным образом свою роль в распространении евангельской проповеди и в укреплении религиозной и моральной дисциплины, была хуже, чем неудовлетворительной – церковь казалась даже подрывающей общественный порядок. Отсюда делался вывод, что беспорядок в обществе проистекал из беспорядка в церкви. Рассматриваемые как оппозиционеры пуритане совершенно не нападали на существовавший социальный строй с его иерархией и различиями и считали, что этот строй должен быть сохранен тем, чтобы каждый человек в обществе занимал приличествующее ему место. Для поддержания такого порядка, по представлению пуритан, нужно избегать амбиций, неподчинения властям и старшим, но также избегать и презрения по отношению к социальным низам. При этом носители власти рассматривались как носители высшего призвания, поддерживающие порядок. Пуритане уже частично достигли своих целей в правление Якова I, внедрив такое понимание общественной жизни в сознание многих лиц, имевших достаточно высокий статус и влияние в обществе, и поэтому, когда в правление Карла I этот порядок подвергся угрозе того, что он будет нарушен в результате новой перегруппировки старых сил при дворе и в церкви, которые и ранее не переставали угрожать ему, реакция пуритан была консервативной и оборонительной но характеру. По утверждению исследователей, пуританские социальные идеалы в значительной степени реализовались в графстве Суффолк^{2021}. Но движущей силой в деятельности пуритан даже во время революции, утверждает П. Коллинсон, «был не дух неподчинения или неприязни к власти, а глубокое уважение к порядку и необходимости подчинения Богу и его земным представителям, чтобы, в свою очередь, сами пуритане могли требовать подчинения со стороны социальных низов»^{2022}. П. Коллинсон в понимании характера деятельности пуритан ведет цитатную полемику с К. Хиллом: «набожные пуритане представляли государство как улучшенный и возрожденный старый мир, а не как «мир, перевёрнутый вверх дном» (это название одной из работ К. Хилла об Английской революции)^{2023}.

П. Коллинсон не согласен с утверждением Л. Стоуна о том, что, создавая альтернативную иерархию избранных, наделённых благодатью, кальвинизм и пуританское сознание подрывали уважение к рангам, титулам на всех уровнях социальной иерархии^{2024}. По мнению П. Коллинсона, церковь времён правления Якова I была способна к тому, чтобы «включить в свои довольно свободные структуры энергичные формы свободного религиозного выражения отдельных лиц и групп», то есть, в первую очередь, интегрировать в свой состав умеренных пуритан. Рубежом, после которого в истории церкви стала нарастать нетерпимость, П. Коллинсон считает первые годы правления Карла I Стюарта. Впоследствии, даже и после реставрации Стюартов, считает П. Коллинсон, англиканской церкви была присуща определенная умеренность с тем, чтобы охватить наибольшее число прихожан, и в этом состояли её преемственные черты с церковью времен Якова I. По его словам, «исторический гений англиканства состоит в его способности к умеренности и приспособлению»^{2025}.

К. Хилл утверждал, что логика протестантизма вела к утверждению эгалитарного индивидуализма и цитировал «Историю мятежа» Кларендона, жаловавшегося, что иерархия и нормы поведения в обществе были подорваны несколькими религиозными сектами, которые осуждали все формы почтительности и уважения как остатки и признаки суеверия^{2026}. П. Коллинсон полагает, что с этим можно согласиться, если речь идет о влиянии сект периода гражданской войны, но отказывается присоединиться к мнению о том, что в предреволюционные десятилетия XVII в. под влиянием пуританизма разрушались понятия о социальной иерархии. Он приводит примеры, когда в приходах, где проповедниками были пресловутые, всем известные пуритане, места для сидения в церкви располагались в соответствии с социальной иерархией. Кальвинизм в первые десятилетия XVII в. был антисектантским, противостоял эгалитаризму, и специальные места для сидения в церкви были своего рода видимой репрезентацией социального порядка, так что представления о революционности и подрывном характере ортодоксального кальвинизма не могут быть приняты без оговорок. П. Коллинсон всячески подчеркивает, что набожный магистрат и пуританское священство были консервативными силами, по его словам, «лишь неестественно превратившись у историков в силу, выступавшую за революционные изменения» в связи с тем, что последующие историки знали, что в середине XVII в. в Англии произошла революция, и пытались понять её причины, обращая внимание на те компоненты мировоззрения пуритан, которые представлялись как способные нарушить социальную стабильность. Протестантская религия в своей наиболее ревностной, интернализированной форме, по оценке Коллинсона, никогда не была популярной и безоговорочно демократичной^{2027}.

Как считает П. Коллинсон, к концу XVI в. в английском кальвинизме стали проявляться репрессивные черты, тяготение к созданию своеобразного нового элитизма, который подавлял традиционную народную культуру. Те, кто не попадал в «лучшие», упорно придерживались старых традиций и форм проведения времени, которые, но мнению исследователей, становились характерными для бедняков, зачастивших в пивные^{2028}. Состоятельные люда ходили в таверны, считавшиеся более респектабельными заведениями^{2029}.

П. Коллинсон считает, что в стремлении стать общеобязательной нормой верований пуританизм потерпел поражение. Многие общины оказались разделёнными внутренними конфликтами между теми, кто придерживался пуританских норм, и теми, кто им сопротивлялся. Пуританизм в восприятии широких масс, считает П. Коллинсон, был пугающим и непонятным из-за его интеллектуального содержания, высоких этических требований, противопоставлявших его традиционному образу жизни. Пуританизм, по мнению Коллинсона, «вбивал культурный клин между «лучшими» и «большинством», «немногими» и «массой». Протестантизм в целом был религией печатного слова, и другим он стать не мог, оставаясь самим собой, и эти черты протестантизма у пуритан даже усиливались. Пуритане стремились реформировать и подавить традиционную народную культуру. Действенность проповедей пуритан могла быть малоэффективной даже при длительном воздействии на прихожан. Но в определённой мере за неудачи можно винить и самих евангелических проповедников, полагает Коллинсон, поскольку они не смогли преподнести свои верования народу в понятной и привлекательной форме. Только некоторые из проповедников находили нужный язык и тональность в разговоре с недостаточно образованными прихожанами. В начале XVII в. стали выходить книги-наставления для проповедников, содержавшие советы, как вести себя во время проповеди, и призывавшие священников проповедовать без излишней театрализации и экзальтации. Одним из способов решения проблемы было составление катехизисов – таким путем пуритане пытались перевести словесные образы проповедей на язык религиозного опыта прихожан. В реформационный период широко распространилась катехизация, к которой прибегали и пуритане. Появилось много неофициальных катехизисов^{2030}. Некоторые священники были в этой области рекордсменами: книга Стивена Эджертона “A Briefe Method of Catechizing” к 1644 г. была опубликована 44 изданиями. На массового слушателя проповедей оказали наибольшее влияние именно катехизисы^{2031}.

По мнению М. Толми, «в то время как сепаратизм оставался непопулярной альтернативой для большинства пуритан, появившийся и всё же существовавший в их среде «квазисепаратизм» способствовал возникновению текучей и нестабильной религиозной среды, в которой с существованием сепаратистских общин мирились как с фактом жизни. Пуританский радикализм, сам по себе по своим намерениям не являвшийся сепаратистским, способствовал формированию интеллектуального климата, который позволял развиваться и расти сепаратистским церквам»^{2032}.

Большинство пуритан, не желавших становиться сепаратистами, выбрало стратегию поведения, которую можно, считает П. Коллинсон, охарактеризовать словами, которые Дж. Босси применил к так называемым «церковным папистам» в английском католическом сообществе, ходившим на службы в церковь Англии, но не подходившим к причастию: такая стратегия поведения «давала максимум способности к самоопределению, чтобы не переставать быть самим собой и сохранить свои верования, и в то же время в таком поведении был минимум деструктивной для личности и группы самоизоляции». Пуритане, общаясь в своей среде, начали проводить различие между публичным и частным общением, публичными и частными обязанностями^{2033}.

Предметом внимания современных историков являются также развитие сепаратизма в первые десятилетия XVII в. и влияние сепаратизма на возникновение английского сектантства, в результате чего были углублены представления о развитии сепаратизма, об идейных связях между радикальными пуританами и сепаратистами, о развитии радикальных направлений в английском протестантизме^{2034}. Б.Р. Уайт утверждает, что на происхождение сепаратизма в определённом отношении повлиял ещё и труд Джона Фокса «Деяния и памятники английской церкви», поскольку в нём можно было почерпнуть аргументы и увидеть прецеденты отделения от «ложной» церкви^{2035}. Из числа приверженцев сепаратизма в начале XVII в. сложилась организация Общих баптистов (General Baptists), которая в понимании спасения придерживалась арминианских взглядов, а также организация Партикулярных баптистов (Particular Baptists), придерживавшихся кальвинистского учения о двойном предопределении (одних к спасению, других к гибели). Исследователи отмечают, что умеренные пуритане в первые десятилетия XVII в. погрузились преимущественно в обсуждение вопросов морали и спасения, сепаратисты же не выпускали из поля зрения вопросы церковного устройства. Находившиеся на грани отделения от церкви Англии, но сознательно не переходившие эту грань «не отделившиеся конгрегационалисты» рассматриваются как предшественники индепендентов – в качестве первой такой общины видится община, созданная в 1616 г. Генри Джэкобом. В качестве идейных предшественников индепендентов рассматривают также Уильяма Эймса и Томаса Хукера. Во взглядах индепендентов остался двусмысленным и неопределённым вопрос о соотношении полномочий в управлении общиной общего собрания прихожан и священников^{2036}.

С. Брэчлоу считает, что между собой были близки взгляды английских сторонников идеи о возможности выявления избранности человека экспериментальным путем (the experimental predestinarians) – традиции в английском пуританизме, основанной Уильямом Перкинсом, а также взгляды Якоба Арминия (сходство своих взглядов и взглядов Перкинса признавал он сам), и взгляды ранних английских общих баптистов. У сепаратистов появилась также идея о том, что влияние крещения проявлялось как действие божественной благодати и выражалось в вере, а не во внешнем смирении, в результате чего подрывался принцип необходимости принадлежности к видимой церковной организации, что дополнительно обосновывало сепаратизм. На рубеже XVI–XVII вв., спасаясь от преследований в Англии, английские сепаратисты стали переселяться в Нидерланды и вступили здесь в идейные контакты с местными кальвинистами, арминианами, анабаптистами. По мнению С. Брэчлоу, вопрос о том, появился ли английский баптизм в результате развития радикального пуританизма и сепаратизма как таковых, или же в результате взаимодействия сепаратистских идей и идей голландских анабаптистов, видимо, никогда не будет решён так, чтобы ответ удовлетворил всех исследователей этой проблемы. По мнению С. Брэчлоу, между идеями первых английских баптистов и теологией и экклезиологией раннего английского сектантства (диссента) есть внутреннее родство: это путь идейного развития от пуританизма к броунизму, от броунизма – к баптизму без отчётливого влцяния континентальных анабаптистов^{2037}.

Как считает С. Брэчлоу, в управлении церковью радикальные пуритане хотели, с одной стороны, дать реальную власть светским лицам, но также хотели сохранить и авторитет священников. В идеале радикальные пуритане планировали форму церковного правления, которая обеспечила бы совместное и уравновешенное использование власти и прихожанами, и руководителями общины, чтобы предотвратить произвольное правление какой-либо из этих двух сторон. По мнению С. Брэчлоу, эта модель ускользает от точного определения, и поэтому по-разному интерпретировалась и историками, и самими пуританами левого толка. Кальвин, признавая, что властные полномочия в общине принадлежат должностным лицам, придерживался мнения, что в общине ничего не следует делать без согласия прихожан, поскольку община – свидетель и гарант того, что принимаемое решение не является причудой нескольких человек. Известный протестантский деятель середины XVI в. Петр Мартир Вермигли в труде “Loci Communes” развивал мысль о том, что политическая общность с точки зрения реформированного протестантского христианства должна представлять собой сочетание монархии, аристократии и демократии: Христос – это олицетворение монархии, управляющий общиной посредством духа и слова Св. Писания, должностные лица в общине – это аристократия, демократия же в общине проявляется в том, что серьёзные вопросы, относящиеся к форме правления, дисциплине, избранию должностных лиц, решаются с участием и согласием общины^{2038}.