Текст книги "Театральное наследие. Том 1"

Автор книги: Владимир Немирович-Данченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

В своих репетициях он широко пользовался «внутренними монологами», рекомендуя актеру говорить про себя те мысли, которые владеют образом и в те минуты, когда актер по логике действия молчит на сцене. Он не позволял актеру легкомысленно и расточительно-мелочно расплескивать свою внутреннюю жизнь. Он заставлял актера жить крупно, ярко и сильно. Жизнь образа для него всегда была шире того ее отрезка, который изображается на сцене.

Широко известна чрезвычайно важная для понимания театральной эстетики Немировича-Данченко его формула сценического искусства как «синтеза» трех «правд»: «правды социальной», «правды жизненной» и «правды театральной» (для правильного понимания нужно учесть условность терминологии Немировича-Данченко).

Определяющая все поступки художника, весь его творческий {39} путь «правда социальная» зависела для него от миросозерцания, которое утвердила Октябрьская революция. Он всегда протестовал против приспособленцев и был твердо убежден, что внешнее и нарочитое подчеркивание поверхностно воспринятой и плохо понятой марксистской идеологии недостойно честного советского художника. Советская идеология жила в нем органически, став его плотью и кровью; иначе он не мог смотреть на жизнь. Того же он требовал и от актера. Социальное освещение образа, такое яркое и явственное во «Врагах», органически вырастало из точного и ясного восприятия Горького и изображенных в пьесе социальных процессов.

«Жизненная правда» совпадала с правдой быта, физического самочувствия, с логикой действия.

И, наконец, «правда театральная» захватывала стиль автора, жанр пьесы, сценическую выразительность, безошибочность сценических приемов.

Ни одна из них, взятая в отдельности, не составляла еще подлинного сценически-актерского искусства. Погрешность против одной из них разрушала идейно-художественный замысел художника. Лжеобъективное, сухое отношение к образу не искупалось самой безудержной театральностью. Самое глубокое проникновение в психологию образа становилось бесплодным, если актер не находил нужной сценической формы и не чувствовал стиля автора, бурного ритма комедии или яркости бытовой драмы.

И окончательно и бесповоротно было потеряно для него искусство, если оно крепчайшим образом не было связано с важнейшими идеями современности – с идеями коммунизма, с правдой социальной, которую Немирович-Данченко крепко и убежденно положил в основу своего искусства – искусства социалистического реализма. Немирович-Данченко принадлежал к тем деятелям искусства, которые безоговорочно, упорно и вдохновенно шли к театру социалистического реализма. Свидетельством этому были спектакли «Воскресение», «Анна Каренина», «Враги», «Три сестры», в которых он достиг умения раскрывать жизнь в ее революционном развитии и в формах законченных, ясных и точных.

Немирович-Данченко избегал превращения спектакля в скучную лекцию, опасаясь сухого педантизма в проведении его идеи. В последние годы он был захвачен еще не до конца им раскрытой эмоциональной природой театра – она обусловливала такое для него важное потрясение в театре. И когда Немирович-Данченко встречал в зрительном зале такое потрясение, он видел и в актере и в созданных им спектаклях драгоценную сущность театрального искусства. Личное обаяние актера озаряло тогда {40} созданный им характер, его темперамент был направлен в нужную сторону, за строгой, яркой и сценической формой неизменно сквозил «второй план» жизни человека, а захватывающая искренность и заразительность шли из самых глубинных поэтических переживаний и высоких прогрессивных идей автора и актера к сердцу зрителя.

Ради такого театра прожил свою большую жизнь Немирович-Данченко. Он много мечтал, любил и умел мечтать. Каждый пройденный им шаг укреплял его веру в искусство. Он уже видел двери своих театров раскрытыми для Шекспира и для Чайковского, для высокой трагедии в поэзии и в музыке. Достигнув восьмидесятилетнего возраста, этот художник, когда-то открывший Чехова русскому театру, вновь раскрыл Чехова Советской стране. Режиссер, заслуживший горячую признательность Горького за оказанную ему творческую помощь при его первых драматургических опытах, он в советские годы дал непревзойденный образец социального истолкования пьес великого пролетарского писателя. Наш современник, он воплотил в театре лучшие произведения советской драматургии, создал сценические образы Ленина и Сталина. Не было крупного события в нашей общественной жизни, на которое бы он активно не откликался. Он утверждал на сцене поэзию нашей эпохи.

Великий советский художник, народный артист СССР, лауреат Сталинской премии, он на склоне своих лет смотрел не в свое блистательное прошлое, обогатившее русский театр драгоценными достижениями, – он смотрел в будущее, связанное для него неразрывно с победой его Родины.

П. Марков

{41} Из высказываний о советской культуре

{43} Речь Вл. И. Немировича-Данченко по радио накануне 20‑летия Великой Октябрьской Социалистической революции[1]

(1937 г.)

Мне доставлена счастливая возможность выступить перед всей нашей дорогой, обширнейшей в мире страной.

Говорю от всего коллектива Московского ордена Ленина Художественного Академического театра СССР имени Горького.

Наш коллектив – это более тысячи человек. И вот все они – от актеров, играющих ведущие роли, от старых и молодых, от рабочих, певцов и музыкантов, администрации до сторожа – шлют стране горячий привет к славному двадцатилетию Великой Октябрьской социалистической революции. Мы счастливы, что наш привет быстрее молнии понесется во все углы нашего прекрасного Союза: от холодной Арктики до солнечных берегов Кавказа и Крыма, от чудесных тополей Украины до Тихого океана. И я хочу сказать вам всем, честно работающим гражданам нашего прекрасного Союза, что вы, вероятно, и не представляете себе той глубокой, мощной связи, какая существует между коллективом Художественного театра и вами, – да, вами, саперами великого строительства; вы не представляете себе, сколько вдохновения, сколько энтузиазма черпаем мы не только из вашей смелости, ваших дерзаний, вашего героизма, но и вашего повседневного кропотливого труда, ваших подвижнических будней. Вот почему мне хочется, чтоб мой голос донесся не только до окружающих нас театральных зрителей, но и до окруженных льдами героев Северного полюса, и до внедряющих нашу новую советскую цивилизацию в непроходимые тундры Севера, и до охраняющих наши границы бойцов {44} Красной Армия, и до всех братьев других национальностей страны.

Ваш героизм, ваш труд – это тот неисчерпаемый кладезь, из которого мы, деятели искусства, черпаем наш пафос, заряжаемся непрерывно свежей анергией. В художественных образах, которые мы создаем средствами нашего искусства, живет ваш дух и ваша творческая сила.

Вот почему наш привет полон самой горячей благодарности.

Можно ли обойтись при этом без того, чтобы в тысячный раз не упомянуть о том образе, который, как самый мощный вдохновитель, незримо присутствует везде, где только зарождается благородная мысль и где строится новая, счастливая жизнь, – о великом Сталине!

{45} Простота, ясность, художественная честность

Беседа с Вл. И. Немировичем-Данченко о советском театре и актере[2]

(1933 г.)

Перед началом зимнего театрального сезона мне хочется, хотя бы в нескольких словах, сказать о тех задачах, которые, на мой взгляд, следует поставить перед советским театром и советской драматургией.

В своей повседневной производственной работе наш театр должен главным образом опираться на современную пьесу. Это не значит, конечно, что из репертуара театра может исчезнуть наследие классической драматургии. Но базой, фундаментом, на котором возникает тесная связь театра со зрителем, будет, разумеется, современная пьеса.

Перед советским драматургом и театром встают чрезвычайно сложные задачи. Нашему драматургу приходится отражать жизнь в процессе ее коренной ломки. На его глазах складываются новые человеческие и производственные отношения. Происходит переоценка ценностей в вопросах этики, морали. Все это еще не отстоялось. Все это находится в бурном процессе оформления.

Надо отдать справедливость деятелям советской драматургии. Они хорошо сознают всю сложность и многогранность стоящих перед ними задач. Спросите любого драматурга, и он скажет вам, какой должна быть современная пьеса, скажет, что она должна отвечать задачам социалистического строительства, что ее структуру нужно стремиться сделать максимально сценичной, язык – творческим, сильным, убедительным. Произведение, построенное сплошь на трескучих лозунгах, не может претендовать на значение художественного произведения. Подлинно {46} художественное произведение должно нести зрителю радость, без которой нет вообще искусства.

И я с чувством какого-то крепкого спокойствия, уверенности должен отметить, что эти, казалось бы на первый взгляд, элементарные, но далеко не всегда реализуемые истины крепко укореняются в сознании наших драматургов. Об этом свидетельствуют и многочисленные горячие дискуссии. Об этом свидетельствуют и последние работы советских драматургов.

Какие требования предъявляем мы сейчас к советскому актеру?

Я считаю, что теперь, по прошествии пятнадцати лет, роль актера определилась гораздо четче и задачи, поставленные перед ним, ему легче разрешить, чем, скажем, несколько лет назад. Ибо за эти годы сознание актера, его психика должны были сильно измениться. В его мироощущении произошли сдвиги. У него уже иное, новое восприятие действительности. Поэтому образы современности, которые нашему актеру приходится создавать, ближе ему теперь, на этом этапе, чем тогда, когда он политически был еще совсем зеленым.

А что особенно дорого – это то, что в настоящее время актер может полнее отдаваться своему актерскому искусству именно благодаря тому, что он сам уже стал советским человеком, что ему нечего все время боязливо глядеть внутрь, не грешит ли он преступно идеологически, как это было еще несколько лет назад. Политически он уже неизмеримо воспитаннее и может смелее работать специально над своим искусством без опасения удариться в формализм, в чистый эстетизм. А театр – это актер, хотя бы ведущая роль принадлежала драматургу, и театральное искусство есть прежде всего актерское искусство.

Режиссерам мне хотелось бы дать совет: приостановиться в своих безудержных поисках новых форм, новых во что бы то ни стало. За пятнадцать лет революции уже накоплен громадный опыт в области различных театральных форм, методов, систем. В особенности громадный опыт в том, что делать не надо. Пора сделать вывод, что убедительно только то, что органически слито с пьесой.

Немало режиссеров долгие годы под прикрытием политических лозунгов и внешней чисто трюковой выразительности давали пустые, неубедительные спектакли. Хотелось бы, чтобы режиссеры глубоко прониклись сознанием, что шарлатанство, так присущее людям искусств, даже в самом шикарном смысле этого слова, часто вызывающее взрывы аплодисментов, оскорбительно для серьезно настроенного советского зрителя, обманывает его доверчивость.

{47} Мужественная простота, ясность – можно и так сказать – художественная честность – вот по чему изголодался современный зритель.

Еще несколько слов хочу сказать нашим актерам. Нигде в мире театральные люди не могут даже мечтать о том положении, какое занимает театр у нас. По тому большому политическому значению, которое ему придается, по тому вниманию, каким он окружен, ясно, что театр является у нас большим государственным делом. А отсюда – каждый работник театра является человеком, активно творящим это государственное дело.

Наш актер не должен этого забывать. Сознание это будет постоянно питать его гордость. Оно будет служить ему стимулом для непрерывного творческого горения.

{48} Освобожденное творчество[3]

(1934 г.)

Революция внедрилась в театр вширь и вглубь. Нигде в мире театр не является, как у нас, большим государственным делом. Когда я говорю за границей о нашем театре, мне или не верят, или завидуют. Пролетариат любит своих художников и мастеров. Он отдает им свои нежные и дружеские чувства. Куда девались дореволюционные провинциальные театры, ставившие по 70 – 80 новых постановок в год? Вспоминаю одну из моих учениц – Муратову, потом актрису Художественного театра. Она пришла с мольбой: возьмите на какие хотите маленькие роли, иначе я сойду с ума; за сезон в пять месяцев я сыграла семьдесят ролей, среди которых «Мария Стюарт», «Орлеанская дева», «Гроза», имела на каждую роль не более двух репетиций, и все костюмы должна была иметь свои!

Теперь все театры работают так, как прежде работали только Художественный и императорские театры.

А репертуар! Как поразительно изменились требования к нему! Новый зритель жаден к знанию и к культуре… И сколько их, этих зрителей! Актеров не хватает, в то время как на Западе тысячи безработных актеров тоскливо ищут спасительного ангажемента. Возникло огромное театральное строительство, в глухих углах страны – клубы и театры. Осуществились мечты, казавшиеся несбыточными. Незадолго до революции я образовал «Общество друзей общедоступного театра», высшей мечтой было построить в четырех углах Москвы так наз[ываемые] «народные» театры[4], силами Художественного театра. Иллюзия! Удалось ли бы [нам] построить [хоть] один, – а пролетариат воздвигает их один за другим по всей территории нашего великого Союза!

{49} Так широко раздвинулись рамки театра вширь, захватив огромные массы зрителей.

Но не менее важно изменение внутреннего лица театра – то, что я считаю движением вглубь. Самое важное, что дала революция, – освобождение творческой мысли от сковывавших ее формальных границ и предрассудков, от связывавших ее узких горизонтов. В театр вошел широкий взгляд на идейное содержание пьес, которые театр ставит. Художники по-новому и свободно глядят на классику и воспринимают современные произведения. У театра, внутри его, всегда было два театральных яда: сентиментальность, обсахаривание, дешевая слезливость, боязнь резких и смелых задач, и другой яд – художественное шарлатанство, неоправданное трюкачество. То и другое диктовалось буржуазной моралью. В конце концов, применительно к ним можно сурово и обвинительно говорить о художественном лицемерии старого театра. Смелый идейный размах был ему чужд: его не допускала не только цензура, но и артистический мир, но и публика, привыкшая в театре к спокойным и необременительным зрелищам. Революция принесла в театр идейное и творческое беспокойство, она заставила переоценить старые навыки, она не позволяет отсиживаться на тихих местах. На своем личном творчестве я испытал это с особой силой. За эти годы я пережил огромный сдвиг. Впервые во всю свою жизнь я почувствовал полную свободу в осуществлении своих замыслов. Я увидел, что я больше не должен опасаться диктовавшейся нам сомнительной театральной теплоты, что я обязан и могу идти к спектаклям строгим, острым, беспокойным. Революция освободила творчество, она расширила его идейное содержание, она глубоко политически осмыслила дело театра, она поставила смелые, огромные общественные и тесно с ними связанные художественные задачи, она связала художников со всей жизнью социалистической страны, и это для нас, работников искусства, – самое большое, значительное и решающее событие в нашей жизни.

{50} Простота героических чувств[5]

(1934 г.)

Героическая эпопея челюскинцев должна не только произвести огромное впечатление на театр, на актеров и режиссеров, – она должна быть ими глубоко продумана.

У нас до сих пор и актеры и постановщики, представляя героев, становятся на ходули. До сих пор исполнители не только всех Раулей, Марселей («Гугеноты»), Дан-Карлосов, маркизов Поза, героев Гюго, но даже героев простого русского репертуара всегда стремятся к созданию каких-то непростых человеческих фигур. В жесте, в интонации, в мимике – во всем они ищут таких внешних исключительных красок и черт, благодаря которым самое геройство кажется надуманным.

И вот пример челюскинцев показывает, что героями могут быть люди самые простые, по виду такие, что если не увидеть еще чего-то важного за их внешними проявлениями, они могут показаться самыми ординарными, ничем не отличающимися от обыкновенных людей.

Театры и, в частности, актеры должны подумать над тем, каким огромным внутренним огнем, какой стойкостью, какой преданностью своему народу должны обладать люди, чтобы быть подлинными героями в самых простых бытовых проявлениях, и каким пафосом необычайной простоты должен обладать актер, стремясь к созданию такого героического образа.

В постоянной борьбе за простое, реальное искусство, в постоянной борьбе с плохими театральными штампами, в постоянном стремлении творчески доказать, что простота вовсе не означает приниженности чувств и задач, всегда ищешь примеров героизма. Эпопея челюскинцев дает потрясающие своей убедительностью образы и картины для актерского творчества, для могучего движения вперед истинно советского театра.

{51} Речь на заседании Президиума ЦИК СССР 7 мая 1937 года по случаю награждения МХАТ Орденом Ленина[6]

Я выступаю от лица всего театрального коллектива. Орден получен всем театром. Для нас Художественный театр – это не только талантливейшие представители актеров, а весь коллектив, от первого лица до последнего винтика в этой большой и сложной машине.

Благодарность наша за награду громадна. Мы признательны не только за данную нам награду, мы признательны за данные нам возможности получать эти награды.

Перед революцией театр был на распутье. Когда пришла Октябрьская социалистическая революция, театр не сразу ее принял, не смог всем своим существом – и художественным, к духовным – охватить те громадные задачи, которые принесла революция. Нужна была необыкновенная проницательность руководителей нашего государства, чтобы сохранить театр, дать ему возможность для дальнейшего развития.

Работникам театра говорили:

Какие вам условия нужны – материальные? Вот вам материальные условия. Вам нужно время, потому что вы привыкли работать вдумчиво и серьезно? Вот вам время. Вы боитесь агитки, плаката? Не ставьте их, делайте то, что вам подскажет художественная совесть, работайте над вещью до тех пор, пока она вам покажется вполне готовой.

С этими возможностями театр выправился, стал на настоящие рельсы, сохраняя не только старые художественные ценности, но и впитывая в себя лучшие идеи социалистического строя.

Нельзя не вспомнить, что из последних постановок, за которые театр, собственно, и был награжден, две крупнейшие постановки {52} нам были подсказаны товарищем Сталиным. Это были «Враги» и «Любовь Яровая».

Мы сейчас подошли к такому положению, когда театр является уже стопроцентно советским. И теперь мы только ждем такого драматургического произведения, в котором могут выразиться талантливость нашего коллектива и то чувство, которое охватывает нас как театр-орденоносец.

Перед нами путь ясный – социалистический реализм, глубокий художественный вкус, использование тех лучших традиций нашего театра, которые накоплены за время его существования.

Этот путь – единственно настоящий, правильный. И мы обещаем одно: идти по этому пути честно и тем отблагодарить правительство, которое дало нам эту высокую награду.

{53} Торжество Сталинской Конституции[7]

(1937 г.)

Недавно, роясь в своем писательском архиве, я нашел старую тетрадь, пролежавшую в моем письменном столе около сорока лет. В эту тетрадь были занесены образы, мысли, картины для пьесы, которую я собирался тогда писать. Я старался насытить ее самым глубоким и важным, чем жил в то время. По своей тогдашней писательской манере, я каждой своей новой литературной работой как бы подводил итог всему, что волновало в данный отрезок времени мое художественное сознание.

То время (конец столетия) было для меня особенно важным. Подобно многим моим сверстникам, людям моего поколения, я переживал глубокий внутренний кризис, кризис мировоззрения. Я даже пробовал сочинить для себя нечто вроде нового «Верую», состоящего из двенадцати символов веры, и им ответить на волновавшие меня тогда духовные запросы. Я метался в поисках выхода из внутренних противоречий. Я знал, что идеальных людей, как и идеальных положений, в жизни не бывает, и все же я, как писатель, стремился создать ясный жизненный идеал. Но выхода из этого насыщенного внутренними противоречиями положения я тогда не нашел, кризис остался непреодоленным, и приступить к писанию пьесы я не мог.

Всю свою сознательную жизнь до Великой Октябрьской революции я принадлежал к той категории русской интеллигенции – либеральной, радикальной, – которая искала выхода из окружавших ее общественных противоречий. Я искал выхода, но не находил его…

Я наткнулся на эту тетрадь как раз в те дни, когда весь народ Советской страны принимал деятельнейшее участие в выборах Верховного Совета. Необычайная активность, организованность, политическая целеустремленность, культурная сознательность {54} пришли на смену былой забитости, темноте, растерянности, склонности к бесплодному созерцанию и мелкому скептицизму, характеризовавшим русскую интеллигенцию того времени.

Право, будь я моложе, того и гляди, взялся бы теперь за пьесу! Все, что казалось мне неизмеримо сложным и запутанным сорок лет назад, ныне для меня так ясно, так просто и, главное, оказалось вполне осуществимым. Прежние бесплодные мечтания воплотились в жизнь.

Наблюдая 12 декабря 1937 года народное воодушевление, в атмосфере которого проходили выборы в Верховный Совет, я мысленно переносился к далекому от нас 1906 году. Тогда происходили выборы в первую Государственную думу, в так называемую думу «народного гнева». Тогда казалось, будто повеяло новой жизнью. Но эти надежды оказались мимолетной иллюзией. «Свободы», вырванные народом у царского правительства, были вскоре залиты морями народной крови, а радужные перспективы, мерещившиеся многим прекраснодушным интеллигентам, закрыты лесами виселиц.

Я счастлив тем, что дожил не только до торжества Великой социалистической революции, но и до блестящего торжества сталинских пятилеток, Сталинской Социалистической Конституции.

Иван Михайлович Москвин – депутат Верховного Совета моей социалистической Родины. Этот акт высокого доверия советского народа к актеру-общественнику и крупному мастеру советской сцены является одновременно и актом доверия по отношению ко всем работникам театрального искусства нашей страны.

День открытия первой сессии Верховного Совета СССР будет многозначительным днем в жизни всех работников социалистического искусства, социалистического театра.

{55} Любите молодость

К 20‑летию ВЛКСМ[8]

(1938 г.)

В эту знаменательную дату от всего нашего многомиллионного Союза вы, конечно, услышите, что будущее куется молодостью; что если жизнь – борьба, то побеждает борец, у которого сильнее мышцы и огневее мозг; что опыт, который оставляет вам уходящее поколение, конечно, дорог, но, может быть, он вовсе не такой уж высокой ценности, как это думают сами старики, и в большинстве встающих на вашем пути жизненных проблем вы все равно захотите сами расквасить себе носы, прежде чем подойти к последним выводам. Вы услышите все ярко характеризующее великое общественное, политическое и этическое значение вашей организации, к чему люди театра присоединятся с горячим приветом.

А мне хочется добавить еще одно, о чем, может быть, ре так много будут говорить: о стихийной способности молодежи заражать энергией людей уходящих поколений.

Никакие внешние возбудительные средства не могут сделать то, что дает нам непрерывное общение с молодежью. Поэтому в ней не только наше будущее, но и один из живительнейших источников нашего настоящего. Люди, которых уже начали называть «стариками», тем дольше сохранят свою творческую энергию, благородство мысли, свежесть идеологии, чем больше будут любить свое молодое окружение. И любить просто, по-товарищески, без зазнайства своим опытом, как бы он ни был богат.

В эту знаменательную дату хочется сказать, что ничто так тесно не сближает кипучую юность с убеленным сединой опытом, как сильная, дружеская любовь к дорогой всем общей Родине.

{56} Заметка о декаде киргизского искусства[9]

(1939 г.)

Декада киргизского искусства должна представить для нас – людей театра, людей, любящих культуру, – огромный интерес. Я прожил очень много, работал в театре очень много, – и все же какие-то произведения национальных гениев народов, населяющих наш Союз, остались мне неизвестны. Так, я совсем не знаю настоящего киргизского искусства.

Возрожденное Сталинской национальной политикой национальное искусство, конечно, расширяет наши горизонты, доставляет нам радости, еще не изведанные, – касается ли это оперы, касается ли это танца.

По тем сведениям, которые доходят до меня, чувствую, что в процессе возрождения произведений национального искусства работа идет в высокой степени правильно: не разрывается связь с величайшими произведениями общенародной культуры, и в то же время вскрываются и очищаются от вековых наслоений самые зерна искусства каждой отдельной нации. Сохранение в чистоте этих достижений, без разрыва с культурой последних столетий, должно обогатить тот океан советского искусства, в который вливаются потоки искусства народов, составляющих наш великий Союз.

Я сам буду очень счастлив, если здоровье мое позволит, присутствовать на декаде киргизского искусства.

{57} Стенограмма речи Вл. И. Немировича-Данченко перед вручением дипломов лауреатам Сталинской премии[10]

21 апреля 1941 года.

МХАТ СССР имени М. Горького

Разрешите сказать несколько слов. По постановлению правительства, дипломы выдаются Комитетом, в данном случае передаются мною, как председателем Комитета.

Прежде всего Комитет поручил мне приветствовать лауреатов. (Аплодисменты.)

А затем я прошу извинить меня за то, что я воспользуюсь случайным совпадением в одном лице председателя Комитета и директора Художественного театра; я хочу приветствовать вас от себя лично.

… Нужно сказать, что на протяжении всей моей близости к искусству я всегда удивлялся розни между деятелями разных искусств. Я всегда чувствовал глубокую внутреннюю связь всех искусств – то, что, вероятно, чувствуете и вы – и удивлялся, что практически связь эта осуществлялась мало. Я думаю, что в архиве бывшего директора императорских театров нашлось бы не одно мое письмо, в котором я говорил: «Неужели нельзя придумать такую бытовую жизнь, чтобы оперные, драматические и балетные люди встречались и влияли друг на друга?»[11] О том, что искусство одних из вас сильно влияет на искусство других, я думаю, не может быть спора. Только над этим, вероятно, мало задумывались. Со времени революции, когда все неясное рассеивается, а то важнейшее, основополагающее, что составляет цемент для всех явлений жизни, вскрывается и укрепляется, – внутренняя взаимосвязь искусств стала еще очевиднее. Если мы проникнем в творчество каждого {58} из вас, то мы увидим, что творческое восприятие идет всегда по трем руслам, синтетически соединяет в себе три элемента:

это – житейское, жизненное, психологически-бытовое;

другое – глубинное, то, что мы называем социальным, глубоко идейным;

и третье, – что составляет специфику данного искусства, то есть выразительные средства каждого из видов творчества.

На этих трех восприятиях основаны произведения решительно всех представляемых вами искусств.

В том деле, которому я посвятил жизнь, то есть в театре, это проявляется особенно ярко. Я бы даже сказал, что театр в данном случае является «грабителем» по отношению к другим искусствам. Имея в основе мастерство актера, театр старается гармонизировать и живопись, и пластику, и скульптуру, и архитектуру, и музыку. Дойдет и до кино.

Так вот, никогда за всю мою жизнь я не видел это объединение искусств до такой степени ярко практически осуществленным, как сейчас. Перед нами лучшие представители, лучшие создатели произведений всех искусств. Как же практически в дальнейшем углублять это объединение? Как влиять не только через статьи, дискуссии, а нашими непосредственными встречами, союзом всех искусств на выполнение высоких задач культуры всего человечества? Это было бы великолепнейшей задачей для дальнейшей работы.

Сегодня наиболее старые из вас, причастные ко всем искусствам, наконец увидели то, о чем всегда мечтали, чего никогда – не только на протяжении моей жизни, но и в истории культуры всех народов – не было: как одним взмахом, тем гигантским, гениальным взмахом, который так присущ нашим вождям, объединены все представители всех искусств. Это могло совершиться только у нас и только в наше время. С каким восторгом я говорю: как мы можем не поблагодарить товарищей Сталина и Молотова за это! (Бурные аплодисменты.)

{59} Защитим нашу Родину, нашу свободу[12]

(1941 г.)

В эти дни никакими силами не оторвать мысли от франта, от наших славных бойцов, летчиков, краснофлотцев, от их верховного вождя, великого Сталина, от всех, кто там, на фронте, защищает нашу свободу.

Двадцать четыре года назад миллионы наших братьев, отцов завоевывали радостный праздник Октября, отстаивали свободу от тирании злых и несправедливых людей.

Враги наши пропели тогда все похоронные песни, объявили Россию страной погибшей, армию – не только дезорганизованной, но и полностью уничтоженной, окружили нашу страну бойкотом.

А потом произошло преобразование России. В течение одного-полутора десятков лет – срока совершенно ничтожного для такого фантастического превращения колоссальной страны из полунищей в цветущую.

Стоило мне провести один день в моем родном городе Тбилиси, чтобы увидеть те поистине чудесные завоевания, какие произошли здесь. Жемчужина Кавказа, всегда пленявшая прелестью своей природы, стала культурным центром просвещения, искусств, с десятками университетов, институтов, театров и пр.

Чудесное это превращение произошло перед изумленными взорами наших врагов. И вот наш братский союз республик, связанный и родственными узами, и громадным духовным подъемом, и горячей преданностью возглавляющим нас партии и правительству, наша кипящая творчеством жизнь стали объектом зависти, неслыханной в человеческой истории животной алчности. И снова обрушился на нас враг. И как двадцать четыре года назад, народ взялся за оружие, чтобы вновь защищать нашу свободу, наш советский праздник.

{60} Бодрость и мужество, с какими встретил наш народ происходящие события, по силе подъема, по ширине охвата намного превосходят то, что было двадцать четыре года назад.