Текст книги "Влюбиться на максимум (СИ)"
Автор книги: Вийя Шефф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)
Глава 73
– Ты опять сквозняк устроила? Взять бы ремень и по заднице тебе хорошенько пройтись, – громогласно ругается Полозов, закрывая окно.
– Борис Васильевич! У меня так-то урок, – захлопываю ноутбук, чтобы одноклассники не услышали наши очередные препирательства. – И вы с гинекологом как-нибудь там договоритесь. Она говорит, что мне свежий воздух нужен, а вы окна закрываете.
– На улице надо дышать, – расставляет ноги и ставит руки в боки, хмуро смотря на меня сверху вниз. – А не сквозняк устраивать. Простудишься! Что мы с тобой делать будем? Двоих угробишь.
– На улице плюс двадцать пять, – цокаю языком, закатывая глаза.
Встаю с кровати и ставлю лэптоп на стол, где с вечера как попало лежат книги и бумаги Дэя. Чтобы не сорваться, складываю их в аккуратные стопочки.
– Не май месяц на дворе!
– Осталось несколько дней. И что с моей увольнительной из этой богадельни? Вы обещали, что меня отпустят на майские праздники, – напоминаю ему.
А то взял привычку давать слово, а потом съезжать, говоря, что лечащий врач якобы не одобряет, так как состояние ненадёжное. Устроили тут с Гордеем Освенцим! Бесконечные анализы и уколы. У меня и так с кровью плохо, если что!
– Обещал – будет. Но под моим личным и строгим присмотром, – опирается руками на стол, напротив меня. – Если тебе полегчало, то это не значит, что нужно сломя голову бежать махать флагами.
Строю ему рожу.
– Вот какая из тебя мать? Саму ещё воспитывать и воспитывать, – демонстративно хватается за лицо, скрывая улыбку.
– Не слушай его, малышка, – поглаживаю уже слегка заметный животик. – Дедушка так шутит, нормальная у тебя мама.
– Дедушка?! – взрывается. – С хера ли я дедушка?!
– Что вы орёте! – осаживаю его. – Ещё и матом. Тут ребёнок, она там всё слышит, между прочим. Внучатая племянница. Но ВНУЧАТАЯ же. Борис Васильевич, смиритесь… Вы не молодеете, – поддеваю его.
– Мда… – садится на стул и раскручивает на столе забытую Дэем ручку.
Не хочет мириться с тем, что кто-то будет называть его дедушкой. Ну, правда, он на него не тянет. Ему бы самому на свидания бегать с какой-нибудь красоткой, а он тут со мной нянчится.
Встаю и подхожу к нему, обнимаю за плечи и поглаживаю по голове. Жалко его, задолбался он с нами. А ещё огромная больница, в которой вечно что-то происходит, на нём. Проверки достали, пациенты неадекватные…
Прижимается к животу виском, положив руку мне поверх поясницы.
– Толкается, – улыбается, поднимая голову.
– Ага… Не часто, но ощутимо.
– Милка футболисткой была, даже крохотную пяточку можно было разглядеть.
В палату врывается медсестра Настя со шприцами, но заметив главврача, заметно сбавляет темп. Извиняется со странным выражением на лице.
Представляю, как мы выглядели со стороны… Звездец какой-то… Сейчас напридумывает себе черти что.
Борис Васильевич мне за последние месяцы отца заменил. С моим до сих пор натянутые отношения, родители так и не поняли, почему я отказалась делать аборт, рискуя своей жизнью. Даже мама не нашла слов, как со мной поговорить, никогда у неё не получалось.
Только Дэй и Полозов поддержали. Ещё Славка, но он выбрал скорее нейтралитет. Друзья не в счёт, они всегда за любой кипиш.
Мне делают уколы. Препараты поддерживают меня на время беременности. Врачи ждут ещё два или два с половиной месяца, потом будут вызывать роды.
Донор за это время не найден, но отец связался с израильской клиникой и там есть вариант. Нужно только продержаться эти месяцы…
– Готова? – встаёт со стула Полозов, когда медсестра выходит.
– К чему? – застываю.
– Кислородом дышать! На улицу тебя поведу, – подставляет мне локоть, чтобы придерживалась.
– Я и сама могу…
– Сама ты в прошлый раз чуть в обморок не грохнулась. Так что выбирай: моя рука или кресло, – подергал бровями.
– Только не кресло, – подхватываю его под руку.
Чувствую себя в нём инвалидом. Пока я ещё способна ходить самостоятельно.
На нас косятся, а у медсестринского поста шушукаются. Разнесла уже всем.
– Борис Васильевич, слухов не боитесь? – спрашиваю его в лифте.
– О нас? В такое только сумасшедший поверит! – смеётся.
– Вы плохо знаете женщин, они способны найти то, чего нет на самом деле. А высосать из пальца могут что угодно.
– Да мне-то что боятся? У меня жениха нет.
Вот гад! Радуйтесь, что Дэй сейчас вас не слышит.
– И про меня столько слухов ходит по больнице, что я уже отрастил толстую броню, которую ничем не прошибёшь, – повел меня через выход в небольшой сквер у клиники.
На пороге снимаю маску, в нос ударяет запах цветущей сирени, и я втягиваю его полной грудью, он кружит голову. Цветы мне не разрешают в палате, боятся аллергических реакций. Так что только так.
Проходя мимо куста сакуры, ловко ловлю кончик веточки с цветами и отламываю. Пахнет яблоками. Ммм…
Наша скамейка в затишье и на солнце пустая. Здесь проводим по паре часов в день, когда погода позволяет. Днём со мной любой, у кого есть время, вечером – с Дэем. Желательно поближе к темноте, чтобы можно было целоваться, больше позволить себе ничего не можем, нам запретили иметь близость.
Борису Васильевичу кто-то позвонил, и он отошёл в сторонку поговорить, размеренно вышагивая вдоль дорожки туда-сюда. Я достаю свой телефон. Надо кое-что прочитать по школьной программе для подготовки к экзаменам. По истории меня Гордей натаскал, а вот литература пока хромает. Есть несколько книг, которые нужно обязательно проштудировать.
Вопрос допуска ещё под вопросом, смогу ли я их сдать чисто физически, не потеряв сознание. Но я его добиваюсь.
– Борис Васильевич! – быстрым шагом приближается к нему помощница. – Я вам дозвониться не могу, занято всё время.
Он отрывается от разговора и смотрит на неё с раздражением. У него там, судя по подслушанному, обсуждается техническое обновление хирургического отделения.
– Что тебе? – прикрывает телефон рукой.
– Из лаборатории позвонили. Есть полное совпадение.
Он округляет глаза, смотрит на меня и улыбается.
– Сиди здесь и никуда не уходи! – командует и почти бегом устремляется к зданию больницы.
Помощница за ним.
Куда ж я денусь! – возвращаюсь к чтению.
С больничной парковки слышен рокот мотоцикла. А спустя время замечаю, что по направлению ко мне идёт Лёва с пакетом и каской в одной руке, вторую прячет за спиной. Высокий, широкоплечий, красивый. Медсестрички все глаза готовы сломать, когда он здесь появляется.
– Это тебе, – протягивает тюльпаны. – Дома на клумбе сорвал. Мать ворчать будет, но пофиг…
– Спасибо! – принимаю букет. – Меня будут ругать, но заверяю – завянут они в моей палате и не сегодня.
– Как ты? – садится рядом, положив руку на спинку скамейки.
– Держусь… Какой у меня вариант?.. Лучше расскажи, как дела в лицее.
– Обычно… Да! Мы додавили Селезневу, и она сдала вчера анализы. Пришлось лично ей мозги вправлять.
– Не надо было. Гнобить Крякву – это моя прерогатива. А тут все взъелись, что она отказалась.
– Теперь ей будет легче жить. А то девочки у нас сама знаешь какие.
– Догадываюсь…
– Я тебе кое-что принёс, – подаёт пакет.
В нём импортные лекарства и витамины, необходимые мне.
– Ты сдурел?! – ошалевше смотрю на него. – Они ж кучу бабла стоят!
– Батя был в командировке в Вене, я попросил его купить.
– Сколько должна? Я верну.
– Забудь! Считай подарок, – отмахивается.
– Не думала, что буду радоваться как ребёнок таблеткам, – смеюсь, хватаясь за лицо. – Но это реально крутой подарок.
– На здоровье! Я побегу, у меня тренировка. Послезавтра бой на чемпиона.
– Я буду держать за тебя кулаки, – сжимаю демонстративно.
– А я за тебя, – быстро целует в уголок губ и сбегает, оставив меня с открытым от удивления ртом.
– Макс! – удивлённый голос сзади.
– Да, Борис Васильевич? – поворачиваюсь к нему, пытаясь сосредоточить расфокусированный взгляд.
– Мы нашли донора!
Глава 74
Саундтрек: Гузель Хасанова – Не плачь
– Что это? – широкая улыбка озаряет бледное лицо Макс, вошедшей в палату.
– Романтический ужин, – отодвигаю стул, обложенный подушками, чтобы она села.
– В больнице?
– Какая разница где, – помогаю сесть. – Завтра операция и надо подсластить пилюлю.
– Наркоз общий, мне нельзя есть, – осматривает тарелки.
– Чуть-чуть…
– Спасибо! – берет за руку. – Ты из меня девочку делаешь.
– Я из тебя женщину сделал, что я девочку не сделаю, – усмехаясь, пожимаю плечами.
– Гад! Какой ты гад! – шлёпает по плечу.
– А завтра сделаю мамой, – притягиваю к себе за шею и целую. – Спасибо, что была решительной и упёртой.
– Я боец, бьюсь до последнего вздоха, – слегка касается своими губами моих. – Мы так и не выбрали имя.
– Я тут подумал… Как тебе – Ева? Первая женщина…
– Не первая, – умничает Макс.
– Отбросим предысторию!
– Мне нравится. Что оно означает? – складывает голову на руки.
– Дающая жизнь.
– Отличное имя! Я согласна…
Ужинаем почти в тишине, но нам и не нужно ничего говорить, за нас глаза всё сделают. Просто смотрим друг на друга и топимся в той нежности и любви, что плещется внутри у каждого. Слова излишни, кроме "люблю", которое я повторяю по десять раз на дню. Если вдруг нам отпущено мало времени, то пусть знает, что я с ней до последнего.
Но я гоню эти мысли поганой метлой из своей головы. Завтра роды, пара недель на восстановление, а потом Макс и донора ждут в московской клинике для пересадки. И мы все молимся, чтобы всё прошло успешно. Бабуля моя уже сотню свечек в церкви за здоровье обоих поставила.
Я приглашаю Максим на танец, она немного неуклюже из-за живота топчется на месте. Музыку включаем в наушниках, поделив их по одному, чтобы не беспокоить других пациентов. Мне разрешено здесь жить только потому, что мой дядя главный и палата платная.
"Не плачь… Ещё одна осталась ночь у нас с тобой… Ещё один раз прошепчу тебе: "Ты мой"… "
– Всё будет хорошо, Макс…
Очень хочется прижать её к себе так, чтобы у обоих дыхание сбилось от нехватки воздуха. Но там, в животике, моя дочка, мой маленький ангелочек, которому, не смотря на все протесты Максим, завтра придётся появиться на свет.
"Сама не знаю, как позволила себе, чтоб ты любовь мою забрал в тот час, когда тебя увидела и прошептала: "Да"…"
– Люблю тебя, – вжимаюсь губами в горячие и влажные губы Макс, повторяя слова песни. – Моя на век…
Я знаю длину коридора у кабинета дяди Бори. Ровно сто сорок восемь шагов. Пять раз проверил и захожу на шестой круг. Ермолаенко и мои родители сидят в кабинете. Вера Юрьевна в предобморочном состоянии, мама с корвалолом, отцы с коньяком. Все на нервах.
Дядька сказал, что операция быстрая, что ж так долго-то тогда?!
Смотрю на часы. Прошло полтора часа.
Если повернуть за угол и пройти немного, то можно попасть к операционному блоку, но меня оттуда санитарка выгнала, чтобы полы ей не топтал.
Я на таком взводе, что если ко мне подключить динамо-машину, можно электричество получать. Ещё и мысли херовые всё время в голову лезут.
– Угомонись, тигр! – подходит Полозов. – Пошли, покурим, – тянет меня за шкирку к боковой двери на улицу.
Там уже Славка с Линой сидят на высоком бордюре клумбы, держатся за руки. Вроде встречаются, но я не уточнял. Не до них как-то было… Он тоже нервно курит, глубоко затягиваясь. Протягивает пачку, беру сигарету и прикуриваю.
Горький дым обжигает лёгкие, давлю кашель и делаю ещё одну глубокую затяжку.
Дядька поддерживающе кладёт руку мне на плечо и слегка треплет.
– Перестань себя накручивать. Нормально всё идёт, – подбадривает.
Только я поверю, когда Макс увижу. Мне мой старый сон покоя не даёт, сегодня ночью я его детально вспомнил, словно снова увидел. И у меня началась паника внутри. Мечусь, как в клетке и не могу успокоиться.
Стекаю по стене на землю, откидываю голову и ещё раз затягиваюсь, выпускаю дым струйкой.
– Ломает внутри всего, будто дичь какая-то происходит, а я не в курсе, – признаюсь.
– Дичь – это подобную хуйню в голове держать, – грубо наезжает на меня Полозов. – Романыч врач с охрененным стажем, столько детей "родил", что уже не сосчитать. Макс в надёжных руках.
Хочется ляпнуть ему что-то колкое, но, блядь, он прав. Зачем притягивать плохое своими мыслями ебанутыми.
Всё будет хорошо!
Но что-то внутри упорно в это не верит.
Мы возвращаемся обратно и замечаем того самого Романыча, хирурга, который делал Макс кесарево. И мне пиздец как не нравится его виноватое выражение лица, опущенные плечи и шаркающая походка.
За нашими спинами открылась дверь кабинета и выглянула Вера Юрьевна, заметив врача, взмахами руки позвала всех родителей.
– Мы сделали всё что могли… – обречённо посмотрел на нас доктор.
– Какого хрена? – сорвался на рык дядька.
– Операция прошла успешно. Мы уже собирались отключать аппараты, как пульс стал падать и сердце остановилось. Я соболезную…
Моё сердце тоже остановилось, упав вниз. Виктор Иванович подхватывает теряющую сознание жену и на руках несёт в кабинет. Лина прячет слёзы на плече Славки. Немым взглядом все смотрят на меня, а я сказать ничего не могу. Слезы наворачиваются и в горле спазм. Только как рыба на суше хватаю ртом воздух.
– Я не верю… – произношу сдавленно. – Я не верю! – прорывается крик, и я устремляюсь в сторону операционной.
Меня пытаются остановить, держат за руки и плечи, но вдруг отпускают. Смотрю назад – там дядя. Это он приказал.
Каталка с накрытым телом стоит посреди большого зала. Кажется, вокруг него расположены операционные. Женщина собирается откатить её к лифту, но я преграждаю путь.
– Макс… – стягиваю простынь.
Она безжизненно лежит, бледная, как та простынь, что её накрывает.
– Не уходи, Макс. Вернись! – встряхиваю её.
Но уже бессмысленно. Какой-то частью сознания я это понимаю, но принять не могу. Мне так больно где-то там, под ребрами, что рыдания и слёзы всё застилают перед глазами. Сползаю на пол, разрываемый рыданиями.
Я не хочу в это верить… Не хочу…
Перед лицом падает рука Макс. Прижимаюсь к холодной коже губами, закрывая глаза.
– Вернись, Макс… Не оставляй нас одних, пожалуйста…
Дальше всё как в тумане, я плохо соображаю. Меня куда-то уводят, дают что-то выпить для успокоения. А я не хочу успокаиваться, разнести всё к чёртовой матери хочу.
У меня смысл жизни забрали. Зачем мне теперь это всё? Как я буду без Макс?
Внутри расширяется гулкая пустота, затягивая всю боль в себя и отключая на время.
Приложившись лбом к прохладному стеклу, наблюдаю за почти неподвижно лежащей в кувезе крохотной девочкой в вязаной шапке. Кто такое придумал?
Иногда она вздрагивает и машет ручкой. Или морщится.
Моя дочка…
Мои полтора килограмма и сорок сантиметров счастья…
Теперь мы без мамы, малышка. И нам с этим жить.
– Имя выбрали? – подходит дядя Боря.
– Ева… Но сейчас думаю назвать Макс… – смахиваю выступившую слезу.
Трясёт всего внутри.
– Оба отличные. Давай дуплетом, как за бугром.
Натягиваю вымученно кривую улыбку.
– Пошли, напьёмся, – предлагает дядя, прижимая к себе за плечи. – Колбасит, пиздец, не могу справиться. Мы сегодня все любимого человека потеряли…
Кошусь на дядьку с подозрением. Даже сейчас глупая ревность.
– Ты любимую девушку… Я любимую… пациентку. Пошли.
Глава 75
Холодно… Почему, мать твою, так холодно? Я тело не чувствую, оно онемело.
С трудом разлепляю веки, перед глазами белая пелена, через которую пробивается тусклый свет.
Кое-как удаётся поднять руку и схватиться за что-то. Тяну вниз, пелена с глаз сползает. Пытаюсь сосредоточиться на источнике света мутным взглядом. Если смотреть двумя глазами, то словно в банной парилке, всё расплывается, а по одному появляются чёткие очертания.
С усердием поворачиваю затёкшую шею. Комната, обложенная бело-голубым кафелем. Напротив пустая больничная каталка, я, судя по всему, лежу на такой же.
Вы что меня охладиться куда-то вывезли? Коновалы! Я на вас главному нажалуюсь, он всех порвёт на британский флаг.
Пытаюсь выгнуться и посмотреть назад. Это трудно из-за режущей боли в животе.
Ох, ты ж блядь! – откуда-то берутся силы, и я подскакиваю.
Там на стене дверцы, как в морге. В настоящем я не была, но в кино видела. Один в один!
Осматриваю себя. Рваная кровавая рубашка. Больше ничего.
Живот! Его нет. Ребёнок мой где?
Голова кружится, и снова ложусь на каталку.
Что за хрень здесь происходит?
Начинаю прокручивать в голове всё, что помню последнее.
Операция! Меня везли на операцию. Потом что-то вкололи, просили посчитать, и проснулась я здесь.
Брр… Холодно невозможно, поджимаю ноги к себе и обнимаю их. Надо отсюда выйти.
Заставляю себя сесть. Опускаю голые пятки на ледяной пол и морщусь он волны пробежавший по телу мурашек, которые колят, как иголки, заставляя тело биться в ознобе.
Внимание приковывает какая-то бумажка, привязанная к моему пальцу. Кое-как наклоняясь, сдерживая крики от боли, и сдираю её. На бирке имя, дата рождения, сегодняшняя дата и время. Шестнадцать тридцать шесть. Скольжу взглядом по стенам в поисках часов, но их нет.
Морг, бирка, время… Я что умерла? Тогда где я? Рай? Ад? Не так я их себе представляла. Дэй про бесконечную белую комнату рассказывал.
Валить отсюда надо, пока окончательно не окоченела. Только ноги не слушаются, и сил нет, и боль жуткая в животе.
Замечаю в углу шкафчик и, держась руками за стенку, прохожу эти пару метров до него. Не заперто. Там висит теплое больничное ватное пальто, кутаюсь в него. Только вот ноги голые, но никакой обуви.
Чтобы выйти отсюда, нужно пройти небольшой коридорчик до двери. И я, вдохнув побольше воздуха в грудь, пахнущего чем-то специфическим, снова припадаю руками к стенке и начинаю свой путь, превозмогая болезненные спазмы. Пальцы обжигает холодный кафель. Останавливаюсь, проваливаюсь спиной и пытаюсь согреть окоченевшие конечности, выдыхая на них теплом. Но то ли у меня самой температура на нуле, то ли здесь так холодно, что ничего не помогает. Замерзшие ноги с трудом передвигаются.
В метре от двери у меня была одна мысль – только бы не заперто!
Непослушными пальцами жму на ручку. Раздаётся щелчок замка, но дверь не поддаётся. Ещё один глубокий вдох и рывок на себя. Не получается.
Вот ты дура!
Ещё раз жму на ручку и толкаю вперёд. Дверь открывается. Правила пожарной безопасности перечитай, неуч!
Выйдя из холодильника, тут же стекаю по стенке на пол без сил. Прикладываю руку к животу, пальцы становятся алыми от крови. Швы могли разойтись. В глазах мутнеет, в ушах звенит и, кажется, я отключаюсь.
Борис Васильевич, вам надо камеру напротив морга повесить, у вас мертвецы по коридорам шастают, – возвращаюсь в сознание.
Ни одной живой души.
Как же это смешно звучит, – смеюсь про себя.
Идти сил нет – ползу. Но этот коридор, сука, бесконечный, а с виду метров пятнадцать. Пока добираюсь до двери, проваливаюсь в обморок раз пять. Очухиваюсь каждый раз на полу. Содранные колени и ладони невыносимо горят. Хныкаю, прижимая их к себе.
– Неужели здесь совсем никого нет? – срываюсь на слёзы в отчаянии.
Вот она дверь, до которой я так долго ползла. Толчок и она открывается. Перетягиваю своё тело через порог и попадаю на лестницу между этажей.
– Твою ж мать… – понимаю, что я, скорее всего, где-то в подвале, а мне надо туда, наверх. – Помогите! – кричу, но даже я понимаю, что голос очень слабый.
– Кто тут? – слышен тихий вопрос и осторожные шаги по лестнице.
Господи, неужели меня кто-то услышал?!
– Я. Помогите…
Вниз спускается какая-то пожилая женщина, застывает ненадолго между лестничными пролётами. Глаза становятся больше, а лицо бледнеет. Она падает в обморок.
– Ёбаный в рот… – срывается с моих губ ругательство.
Полгода не материлась, но тут не до церемоний.
– Женщина, вы там как?
Тишина в ответ.
Звездец! Перепугала до чёртиков человека.
Ещё бы! Если меня отправили уже на тот свет, то моё чудесное возвращение повергнет любого в шок.
Рано или поздно сюда кто-нибудь всё равно спустится, или эта женщина очнётся и меня найдут. Пятясь спиной, доползаю до угла и откидываюсь на стену. Так лучше… Так отдохнуть можно. Только болит очень живот, и кровь сочится через бинты. Я снова в отключку.
Резкий запах ударяет в нос и приводит в сознание.
– Фу… – пытаюсь слабо отмахнуться.
– Живая. А ты говоришь мёртвая, – говорит мужчина кому-то.
Надо мной двое в форме охраны и та самая женщина, что в обмороке была.
– Да говорю тебе, умерла она вчера днём, вся больница в курсе, – шепчет санитарка. – Я как увидела её на полу, так и сама того, – слегка присвистнула.
– Филипповна, ты опять в процедурке спирта хряпнула? Шевелится, видишь же. Значит живая. Тащи каталку, к хирургам повезём, пусть смотрят. У неё швы разошлись.
– А можно меня к главврачу? – еле шевелю языком.
– Не можно. Он сам явится, поверь мне, – подхватывает меня на руки один из мужчин.
– Борис Васильевич! – кто-то настойчиво теребит за плечо.
– Ммм… – отмахиваюсь, как от назойливой мухи.
– Борис Васильевич! У нас тут такое творится! – переходит на тон выше.
Открываю глаз и смотрю на медсестру из хирургии. Мозг плохо соображает после выпитого коньяка, тело болит от того, что заснул прямо за столом, сложив голову на руки.
– Что ещё? – трясу башкой, но виски сдавливает боль.
– Мы вам уже два часа звоним, а вы не отвечаете…
Переворачиваю телефон, лежащий на столе. Сдох бедняга без зарядки.
– Думали вы дома, – продолжает. – А потом охрана сказала, что не уходили. Я сюда.
– Короче.
– Это видеть надо, на слово вы не поверите, – тяжело выдыхает.
– Попробуй, – смотрю в сторону дивана, на котором в неестественной позе спит Гордей.
Нахерачились мы с ним вчера знатно.
– Идёмте, и сами увидите.
Прежде чем выйти из кабинета, подхожу к Дэю и подставляю палец под нос. Дышит.
Ну и отлично.
Голова гудит, в лифте хватаюсь за неё и держу, чтобы не лопнула.
Мы поднимаемся на восьмой этаж, к реанимациям.
Назарова ведёт меня за собой аккурат к той палате, что для Макс готовили.
– Посмотрите, Борис Васильевич, – кивает на дверь.
– Я что пустых палат не видел никогда?
– А она не пустая…
Кого, блядь, без моего распоряжения сюда положили? – дергаю за ручку и вхожу, с желанием наорать.
– Это как? – не отвожу ошалевшего взгляда от кровати.
Макс… Живая… Разговаривает с Супруновым, нашим дежурным хирургом. Трубка с кислородом подключена к носу.
На ватных ногах подхожу к ним и чувствую, что у меня пробиваются слёзы радости.
– Макс…
– Это я, Борис Васильевич, – измученно улыбается.
– Мы наложили заново швы, сделали УЗИ, – слышу, словно из банки голос Супрунова. – Есть переохлаждение.
– МРТ срочно подготовьте, – проговариваю на автомате.
Врач внутри меня понимает, что если была клиническая смерть, то может повредиться мозг.
– Как только Носов приедет, так сразу. Я попозже зайду, – уходит.
– Как же так, Макс?
– Вот видите, меня даже там не принимают. Не нужна я им, – шутит. – Буду дальше вам тут надоедать. И воевать с болезнью…
– Воевать? Да, обязательно воевать… – крепко обнимаю.
Гордей
– Дядь Боря, хуевые у тебя шутки, – выслушиваю бред, который он несёт. – Совсем несмешные.
Протираю руками лицо, пытаясь разогнать сон.
– Какие нахер шутки, Дэй?! Я сам охуел когда увидел. Но она там, в палате, – показывает за дверь. – Лежит и улыбается. Ну, не там сейчас – её на МРТ повезли. Но факт есть факт – Макс жива! Я своими глазами видел, – резко падает в кресло, словно у него силы закончились.
– Разве так бывает? – всё ещё не верю.
– Про синдром Лазаря что-нибудь слышал?
– Нет. Но по названию догадываюсь, что это про воскрешение…
– Да, Дэй. Второе пришествие… В медицине это называется ауторесусцитацией. Воздух, скапливаясь в лёгких, давит на сердце и оно перестаёт биться, а когда констатируют смерть и прекращают реанимацию, давление спадает, то оно само запускается. Макс очнулась в морге, скорее всего сразу, как её туда привезли. Но наркоз и холод не дали проснуться, а только ночью. Охрана просмотрела по камерам, она шесть часов добиралась от морга до лестницы ползком. И не одна сука этого не заметила. Расстреляю нахер всех вместе с реаниматологом криворуким!
Вот сейчас я начинаю приходить в себя и понимать, что он не прикалывается.
Срываюсь с места и пулей лечу по коридору в сторону нужного кабинета. Поскальзываюсь на мокром полу, скольжу несколько метров на пузе, поднимаюсь и снова бегом.
Врываюсь в комнату.
– Молодой человек, сюда нельзя! – возмущается какая-то женщина.
– Это жених, – дергает её за рукав вторая.
– Женихам можно, – посмеивается мужчина, сидящий за компьютером. – Не каждый раз такое увидишь. Я тридцать лет врачом работаю и в моей практике это впервые. Кстати, жених, – разворачивается ко мне. – С головой всё в порядке, удивительно, но ничего не пострадало. А остальное лечить надо.
Я смотрю на экран компьютера, который транслирует с камеры внутри аппарата всё происходящее.
Макс… Моя любимая Макс хлопает вяло глазками.
– Ну, теперь-то точно вылечим, – задыхаюсь от распирающего чувства счастья.
Это трудно объяснить, нет таких слов, чтобы описать моё состояние.
Спасибо, Господи, за чудо!
