Текст книги "Ремарк. «Как будто всё в последний раз»"

Автор книги: Вильгельм фон Штернбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

Уходит в историю и 1930 год, а страсти вокруг фильма «На Западном фронте без перемен» не утихают. 26 января 1931 года Немецкая лига за права человека проводит в Берлинском зале имени И. С. Баха митинг с призывом высказаться на тему «Ремарк и действительность». С протестом против запрета фильма выступают Генрих Манн, Кете Кольвиц, Карл Цукмайер и другие деятели немецкой культуры. В то же время участники митинга единодушно отмечают, что фильм дает лишь слабое представление о фактически происходивших на фронте событиях. На этом фоне «сенсацией вечера», по выражению Томаса Шнайдера, становится письменное заявление Ремарка, которое зачитывает один из участников митинга.

И это действительно сенсация: Ремарк, месяцами хранивший молчание, впервые выступает в публичном поле. «Я долго искал объяснение тому, как стало возможным, что люди, прошедшие войну, спустя двенадцать лет могут так решительно разойтись в оценке реальности войны. Даже самые тяжелые переживания, будучи преодоленными, приобретают отблеск героического авантюризма. Никто не захочет и не сможет приуменьшить то, что свершили немецкие солдаты. Однако необходимо со всей решительностью препятствовать тому, чтобы воспоминания об этих свершениях использовались теперь односторонне, чтобы война прославлялась и, как следствие, забывались принесенные ею неисчислимые бедствия и страдания». Это уже не тактические формулировки, а слова, которые точнее, чем все предыдущие высказывания, указывают на «тенденцию» романа. Это не поношение тех, которые сражались и гибли на фронтах, но призыв покончить с «прославлением того, что происходило между годами 1914-м и 1918-м.

Снова приковав к себе внимание, Ремарк по-прежнему избегает любых обсуждений своей личной жизни. Он, как и прежде, ездит по Европе, пишет рассказы для американского журнала и узнает, что в конце апреля «Возвращение» выйдет отдельной книгой. Маршруты его вояжей по континенту столь же разнообразны, как и его спутницы. Время на юге Франции он делит между Юттой и Рут Альбу. В Нордвейке-ан-Зее отдыхает с Бригиттой Нойнер. Чести пребывания в Гейдельберге удостоена Рут Альбу. А вот с кем он в Ротенбурге-об-дер-Таубер, не знает никто. В Монте-Карло он среди тех, кто наблюдает, как лучшие автогонщики мира ведут борьбу за Гран-при Монако, и играет в рулетку. В Каннах и на мысе Антиб он наслаждается отдыхом среди великосветского общества. В Лейдене он попадает в автоаварию – без серьезных последствий.

Но история повторяется: кочевая жизнь с любовными перипетиями не приносит покоя. Более того, она вызывает душевный кризис. «Вот уже два года я живу, испытывая приступы тяжелой депрессии и отчаяния, – унылым, самообличительным тоном сообщает он в июне 1931 года писателю Эмилю Людвигу с побережья Северного моря, – я бегу от людей, от самого себя, бегу от жизни, мне недостает цельности, ясности, положительности, обрести эти качества во всей их полноте трудно, да, пожалуй, уже и не успеть...» Весной он начал новый роман, но своей работой недоволен, прекрасно, впрочем, понимая, что при его разъездах и ночных пирушках большие перерывы в работе неизбежны, а сосредоточиться за письменным столом очень нелегко. Чувство вины, сомнения в творческих способностях – вот откуда подавленность духа. Рукопись озаглавлена женским именем – «Пат». Вскоре он перепишет все заново...

Политическая обстановка в Германии тоже не внушает оптимизма. В июле – обвал в банковской системе. В конце года число безработных достигает 5,6 миллиона, правительство держится на плаву лишь благодаря чрезвычайным декретам, между коммунистами и национал-социалистами разгораются настоящие уличные бои. Из рядов буржуазных партий тоже все громче звучат призывы к установлению тоталитарного режима.

Рут Альбу настойчивее других предупреждает Ремарка о надвигающейся опасности, торопит покинуть Германию. Они вместе отправляются в Тессин подыскать для писателя новое пристанище. Находят его в нескольких километрах от Асконы. Особняк прильнул к склону горы, с просторной террасы открывается вид на Лаго-Маджоре и два островка, «Isole di Brissago», с небольшим замком, который построил себе Макс Эмден, некогда владелец огромных универмагов, а теперь влюбленный во все прекрасное отшельник. Слева, у подножия гор, приютилась окутанная голубоватой дымкой Аскона, справа, над селением Ронко, блестит шпиль «итальянской» церкви. Жаркое южное солнце, лазурь бездонного неба – поистине волшебный пейзаж. Ремарк покупает виллу за 80 тысяч франков. В «Каса Монте Табор» он будет жить на протяжении почти сорока лет, с частыми, иногда очень длительными отлучками. Навсегда он покинет виллу в карете «скорой помощи», которая повезет его в Локарно.

Пока же, находясь в Берлине, он поручает дамам обставить ее. Приобретая мебель, белье, предметы домашнего обихода, Рут и Ютта не скупятся на расходы. Есть, однако, в этих приятных хлопотах и элемент неловкости. Каждая красавица получила задание от хозяина дома так, что другая не догадывается об этом. Маленькая хитрость веселит Ремарка, но не нравится Ютте, когда тайное становится явным. Ремарку дорога его игрецкая сущность, он любит пошутить и сам смеется при этом. Он любит держать близких ему людей на расстоянии друг от друга, чтобы придать легкий налет таинственности и самому себе.

В апреле 1932 года, за девять месяцев до прихода Гитлера к власти, Ремарк обретает в Порто-Ронко новое, постоянное место жительства. Он не эмигрант в классическом смысле слова. Ему не придется переходить границу под покровом ночи, как вскоре сотням тысяч его соотечественников, в том числе почти всей культурной элите Веймарской республики. Не лишится он и своего состояния, вовремя переведя его в Швейцарию… Но вскоре ворота Германии захлопнутся и перед ним. После 30 января 1933 года жизнь его окажется под угрозой – в не меньшей степени, чем жизнь его друзей еврейской национальности или левой ориентации. Нацисты не забыли, кто написал самый знаменитый антивоенный роман 1920-х годов. За сутки до того, как штурмовики в коричневой униформе промаршируют по улицам Берлина, бурно приветствуя «фюрера», Ремарк сядет в германской столице – где он опять пробыл пару недель – за руль своей «ланчи» и не выпустит его из рук до тех пор, пока не пересечет швейцарскую границу. Германию он увидит лишь через двадцать лет, жить в ней он больше не будет никогда. Ремарк становится гражданином мира.

Глава шестая
«КОГДА ЕВРОПЕ ПРИДЕТ КОНЕЦ?» (1932–1939)

Неудержимо несет свои воды Маджиа к глубинам широкого озера, солнцем залита бухта в окружении гор с их крутыми склонами и нередко заснеженными вершинами, по лазурному небу плывут облака, отражаясь в легкой ряби изумрудного цвета. Неизменна красота этого края, щадит время и рыбацкий поселок Аскона. Идиллически сонная пьяцца примкнула к его подножию, следуя с другой стороны плавным изгибам скалистого берега. В приятно прохладной тени, вдоль сложенных из красновато-желтого камня стен, прогуливаются по узким улочкам жители и гости селения. Стертые бесчисленными шагами ступени ведут к вырубленным в толще горы жилищам. За кладкой стен и арками ворот цветут сады, дышат свежестью колодцы, рождается аромат южных вин. Гостиниц и кафе немного, ведь жизнь здесь течет неспешно. В часе езды отсюда уже Милан. Аскона входит в состав Швейцарии, но ритм жизни ее обитателей определяет Италия. Климат не знает резких переходов от зимы к лету и наоборот. Весна приносит с собой райское буйство красок. Белые и фиолетовые рододендроны, желтый дрок, сотни других растений превращают ландшафт в картину талантливого импрессиониста. Поздней осенью приходят дожди, льют, бывает, неделями. Тогда море тонет в потоках воды, о близости гор можно только догадываться... Меланхолическое воспоминание о юности, солнце и пьянящем ощущении счастья.

Разных людей влекло туда. На стыке веков появились первые уставшие от грохота и смрада цивилизации: длинноволосые юноши и поборники здорового образа жизни, апологеты природы, вегетарианцы и чудаковатые сторонники реформы правописания. Сын антверпенского фабриканта Генри Эденковен основал на холме близ Асконы колонию под названием «Монте верита». Правдолюбцы жили в деревянных домах, купались в холодной воде, работали и отдыхали обнаженными. Рыбаки и их жены с улыбкой смотрели на то, что творилось над их скромным селением. Всяк молодец на свой образец, считали одни. Всяк по-своему с ума сходит, думалось другим.

В 1904 году туда приехал из Мюнхена человек, имя которого никому ничего не говорило не только в Германии, но и во всей Европе. Путешествуя по континенту, он решил какое-то время пожить в Асконе. Забегая вперед заметим, что лет через десять он станет убежденным анархистом и бардом, зовущим в своих стихах и песнях к борьбе против насилия, бесправия и несвободы. А тогда человек этот, Эрих Мюзам, написал об Асконе книжицу, в которой посмеивался над «травоядными» с «Горы правды». Он и сам остался бы там, но «не потому, что увидел бы в растительном образе жизни, принятом широкими массами, что-то развивающее их культуру; и не потому, что считал бы браки, заключенные здесь в обход попов и чиновников, явлением, несомненно, отрадным, а также убедительным доказательством прогресса». Он взял и уехал оттуда, и, надо сказать, к счастью для Асконы, ибо воспринимал ее как «место в высшей степени пригодное для того, чтобы в нем собирались люди, не способные – по природе своей – стать когда-либо полезными членами “гуманного” капиталистического общества». Блюстители «закона и порядка» – как в рейхе, так и в республике – не раз бросали его в тюрьмы: за проповедь революционных идей, за то, что при попытке установить в Баварии власть Советов он оказался среди проигравших. Типичная для тех лет немецкая судьба: телесно хрупкий, но морально стойкий и волевой человек не захотел склонить головы перед нацистами, и они убили его в одном из своих концлагерей.

Поселилась в Асконе и графиня Франциска Ревентлов. Притом что до этого вращалась в кругах мюнхенской богемы, среди больших и малых талантов. Мнимый брак с опустившимся, но богатым отпрыском знатного восточного рода, заключенный на Лаго-Маджоре ради любимого и без отца растущего сына, не принес ни денег, ни счастья. Графиня жила на берегу прекрасного озера в бедности и закончила свои дни в Муральто, когда ей было всего-навсего сорок семь.

Эмиль Людвиг тоже обосновался там до Первой мировой. Задумав стать драматургом, принялся сочинять в своем доме драмы в античном стиле. Действие в них развивалось так же, как и в драмах Гуго фон Гофмансталя, только вот лавры пожинал почему-то австрийский литератор. Пьесы же Людвига никто не хотел ни читать, ни ставить. Автором бестселлеров и богатым человеком он стал лишь тогда, когда взялся описывать жизнь выдающихся исторических личностей, таких как Гёте, Наполеон, Вильгельм II. В состоянии писательского блаженства он и повстречал Эриха Марию Ремарка, поселившегося с ним по соседству.

Многие странные и знаменитые люди обитали месяцами, годами, а то и до смертного своего часа в Асконе, как богатые и успешные, так и потерпевшие в жизни крушение. Танцовщицы Айседора Дункан и Мэри Вигман, русская художница Марианна Веревкина и ее муж Алексей фон Явленский, поэтесса Эльза Ласкер-Шюлер, называвшая себя принцем Фиванским и надеявшаяся вылечить там своего страдающего легочной болезнью сына. Сказочно богатый барон Эдуард фон дер Хайдт и Макс Эмден. Очарование местечка и тессинского пейзажа, ровный климат, близость к Италии, занимавшей мечты и помыслы немцев с тех пор, как в этой стране побывал сам Гёте, – вот что притягивало их всех сюда с магнетической силой. К тому же жизнь там тогда особых денежных затрат не требовала. «Аборигены» чтили толерантность и посчитали, что люди большого света лишь украсят их родное местечко, когда в 1930-х годах здесь появились и обосновались новые пришельцы. Еще позже, когда Гитлер был наконец побежден, здесь купили или построили себе дома писатели и журналисты Ханс Хабе и Хайнц Липман, второе жилище сохранил за собой Вальтер Файльхенфельдт, наконец, неподалеку, в доме для престарелых, жил Вальтер Меринг, а Макс Фриш частенько сюда наведывался.

Для Ремарка Аскона стала чем-то вроде родины. Ощущая себя отшельником, когда новый роман привязывал его к письменному столу, и ненавидя это чувство, он любил часами смотреть на озеро и окаймлявшие его горы. Вскоре он стал завсегдатаем кафе «Вербано» и ресторана в отеле «Шифф»[45]45
  Корабль (нем.).


[Закрыть], там можно было пить и болтать с хозяевами и гостями до рассвета. Хорошо поесть, изрядно выпить, отпраздновать чьи-нибудь именины можно было и в отеле «Семирамида», который стоял теперь на холме «Монте верита». Любители подняться с постели пораньше часто видели его уже внизу, на площади, где свежий вид ему придавал искусник-парикмахер. Случалось, что ночь заканчивалась в кабаре местного розлива, ведь дамы там умели не только петь и танцевать. Подружился Ремарк и с местными галеристами и владельцами книжных магазинчиков. Заходя к ним, затевал разговоры об искусстве, о достоинствах какой-нибудь античной скульптуры. Те в свою очередь приходили к нему, рассаживались за большим каменным столом на террасе. Хозяин доставал из подвала бутылку лучшего вина, и веселая компания начинала решать мировые проблемы. Подчас пред ними стояла в еще теплых лучах южного солнца какая-нибудь фигурка из терракоты. Однако решение о покупке едва приодетой или обнаженной римлянки принималось хозяином исключительно при дневном свете и если формы ее ласкали глаз.

Вопреки утверждению некоторых мемуаристов, его дом не был роскошной виллой. Построенный в великолепном месте, он был довольно маленьким и к тому же с весьма странным расположением жилых и ванных комнат. Зато чудесной была гостиная – с камином, книжными полками, широким диваном, удобными креслами и массивным письменным столом, за которым обыкновенно и работал Ремарк. На стенах висели картины кисти Ван Гога, Сезанна, Дега и Ренуара, полы были устланы старинными коврами, по большей части в два слоя – столь велики они были и по длине и по ширине. На рабочем столе, полках и комодах стояли вазы, теснились античные фигурки. Какая бы женщина ни жила здесь, у нее всегда была своя спальня. Порядок не изменился и с появлением в доме Полетт Годдар, ставшей хозяйкой «Каса Монте Табор» в последние годы жизни Ремарка. «Ланча» стояла внизу, в гараже, вырубленном в скале, с выездом прямо на набережную. Кошки и собаки жили в доме на правах гостей и хозяев. Сад узкой полосой круто спускался к озеру, не переставая быть вечнозеленым сказочным миром. На мостках можно было загорать, прыгнуть с них в воду или ступить в лодку, чтобы навестить на «Исоле де Бриссаго» Макса Эмдена. И не только пить с ним до рассвета, но и поспорить о том, у кого из них Ван Гог все-таки лучше.

Ремарк будет жить в Порто-Ронко, в десяти минутах ходьбы от Асконы, до сентября 1939 года. Затем переберется в Соединенные Штаты и вернется в Порто-Ронко лишь через девять лет, 1 июня 1948-го. Даже при частых и длительных отлучках он будет хранить верность этому месту – до своего последнего часа. Там он обрел счастье, если, конечно, предположить, что такое душевное состояние было вообще ему доступно. «Одни завидуют ему, другие на него клевещут, не зная его как человека, живущего у земли, – записал Эмиль Людвиг в своем дневнике. – Я же нашел в нем, моем соседе на Лаго-Маджоре, человека необыкновенно привлекательного. Я видел его здесь счастливым... В Голливуде, напротив, он жил такой же рассеянной жизнью, как другие. С годами он все глубже погружается в свое одиночество, хотя оно и оживляется постоянно женщинами и коктейлями».

Пока же болезнь и бремя лет не вынудили его изменить образ жизни, он раз за разом и с завидным постоянством ощущает, как дом в зеленых кущах и захолустье сковывают его, и тогда он подолгу живет в Париже, в Штатах, в Венеции, ищет отдохновения и вдохновения в Санкт-Морице и на Антибе, а в 1950-е и 1960-е годы часто и опять же подолгу гостит в вечном городе Риме. На протяжении без малого четырех десятилетий «Каса Монте Табор» была тем прибежищем, по которому он тосковал, обретаясь вдали от него, в номерах роскошных и скромных отелей, в ночных барах, в шикарных ресторанах и обыкновенных бистро. Творческая уединенность на Лаго-Маджоре еще не успела объять его, а он уже жаждет жизни в большом, сладостно-яростном мире. Где бы он ни был, настроение его колеблется. Однажды, после прогулки по саду, еще опьяненный ароматом цветов и трав, еще в возбуждении от игры с любимыми собаками, он записывает в дневник: «...чистейшая радость... но достаточно ли этого? Не лучше ли иметь ту или иную цель? Пусть и без радости?» И в другой раз: «Хорошая погода. Весь день работал. Если ты в трудах, то становишься лучше».

К числу первых людей, с которыми он знакомится в своем новом окружении, принадлежит супружеская пара – Эльга и Эмиль Людвиг. Их сын Гордон вспомнит позднее, что уже вскоре отношения обеих сторон стали отличать явная коллегиальность и взаимное уважение. Писатели посещали друг друга десятки раз, с супругами и без оных, и визиты эти заканчивались обычно глубокой ночью. Людвиг с его живым характером политически ангажирован. Обожает Муссолини, тот согласился дать ему большое интервью, из-за чего с соседом наверняка не раз разгорались ожесточенные споры. «У Вас было так чудесно, – пишет Ремарк жене Людвига с присущей ему учтивостью после одной такой хмельной и словообильной ночи. – Вот только слегка озабочен тем, что пробыл у Вас слишком долго и был, наверное, слишком шумлив». В дневнике такого дружелюбного тона нам не обнаружить. Ремарк рефлексирует – как это часто бывает, когда он предается размышлениям о своих встречах и проведенных где-то вечерах – несправедливо и нервно. «Весь вчерашний вечер с Людвигом и его женой, – записывает он 20 марта 1937 года. – Потребовался целый день, чтоб отдохнуть. От Людвига и его половины. Если ты трудолюбив и не бездарен, но строишь жизнь с опорой на честолюбие и тщеславие, то в лучшем случае можешь стать хорошим писателем, но никогда не станешь порядочным человеком».

В Асконе Ремарк знакомится с живущим в окрестностях Вены писателем Якобом Вассерманом. Он ценит его романы, пользовавшиеся в веймарские годы большим успехом. Завязывается дружба, но долго длиться ей не суждено: Вассерман умрет в начале 1934-го.

Скверные вести, которые приходят сюда из Германии, касаются не только большой политики, но и его лично. Против Ремарка там возбуждено уголовное дело по подозрению в махинациях с валютой. Писатель обвиняется в том, что перевел деньги в Швейцарию с нарушением закона. Кроме того, имеет противозаконное жилье в Голландии, что, конечно же, не соответствует действительности. Следствие ведется на основании драконовского закона об операциях с валютой, принятого еще в условиях мирового экономического кризиса. Немцы имеют право обменивать рейхсмарки и вывозить валюту лишь в ограниченном количестве. При тех гонорарах, которые получает Ремарк, он, несомненно, превысил максимально допустимую сумму, переводя деньги на свои швейцарские счета. Приговор участкового суда центрального округа германской столицы, вынесенный в августе 1932 года, гласит: штраф в размере 30 тысяч рейхсмарок или тюремное заключение сроком на 60 дней. На его счета в «Берлинском» и «Дармштадтском национальном банке» налагается арест. В ходе переговоров, которые ведет его адвокат Макс Лион, выясняется, что Ремарк не заплатил за 1931 год налог, взимаемый законодателем по причине все того же экономического кризиса. В конце концов Ремарк переводит на счета германских финансовых органов 33 тысячи рейхсмарок. Выходит, что ставить ему палки в колеса, коли он решит распрощаться с Германией, власти не собирались. В денежных делах он часто просто беспомощен. «На днях составлял по их требованию отчет о своих расходах в прошедшем году, – сообщает он Рут Альбу в августе 1932 года, – и получился он у меня, конечно, с пробелами, ибо разве знал я когда-нибудь и что-нибудь о своих финансах...»

В октябре он в Риме, потом снова в Берлине. Бригитта Нойнер на зовы не откликается, к Рут Альбу еще идут письма, в которых есть и ласка и нежность, но он колеблется и в этом романе. «Отвечать Тебе тяжело. Да и что мне сказать? Слова всегда ведь все портят. Я могу сказать: я не знаю; я могу сказать: у меня такое чувство, будто я на дрейфующей льдине, которая медленно тает; я могу сказать: быть может, я несчастлив, но я не хочу об этом знать; я могу сказать: да, я не стоек и опустошен, но я даже еще не начинал; я могу сказать: да, быть может, я не способен любить, но кто желал бы сильнее меня быть на это способным; я могу сказать: хорошо, оставь меня, освободись, я не гожусь быть рядом с человеком, который неистов и безогляден в своей готовности жертвовать собой ради другого человека; я половинчат, я никогда не целен, меня всегда мало, я лишь беру и ничего не даю...Да, я не способен любить так, как Ты этого хочешь и как Тебе это нужно...» Добром это не может кончиться и не кончается. Он не любит принимать решения, предпочитает состояние неопределенности, прибегает к самообвинениям, лишь бы скрыть свое нежелание заводить связи, которые могут наложить на него оковы, взывать к его совести, а то и привести к изменению уклада его жизни. И таких писем, как нижеследующее, к Руг Альбу много. «Я уходил в кусты, где только мог; ах, не хотелось мне слыть слепцом и неудачником, бродить в сумерках, хотелось ясности и счастья, хотелось жить. Но теперь вижу иной раз, что это неуклонное скольжение вниз есть, пожалуй, всего лишь подготовка к восхождению на голые, безрадостные вершины работы. Я ненавижу ее: она мне все разбила, забирает у меня тепло и тех немногих, кто любит меня, она вторгается в мою жизнь, не оставляя мне веры ни в нее, ни в меня самого...»

Некоторое время связь еще сохраняет свой интимный характер, но на исходе лета 1932 года все-таки заканчивается полным разрывом. Ютта Цамбона ревнует, а Рут Альбу не может понять, почему его влечет к бывшей жене. Перестать быть кавалером не в его правилах, он никого не может и не хочет обидеть, ищет вину в себе и пьет особенно много. Типичная ремарковская ситуация. В 1933 году Рут приходится покинуть Германию, жизнь в изгнании начинается в Англии, продолжается в Соединенных Штатах. В мае 1936-го он встретит ее в Вене, она снова замужем, у него новая возлюбленная, возникающая в дневнике под инициалом Э. (Это Марго фон Опель, позднее они будут встречаться и в Нью-Йорке.) Взаимная симпатия сохраняется, Ремарк и умница Рут будут видеться в Америке, последнее письмо от него она получит в 1967 году.

Творческие усилия сконцентрированы в этом, 1932 году на романе под заглавием «Пат». В тот день, когда Гитлер появится у Гинденбурга и тот предложит ему пост канцлера, будет закончен первый вариант. Ремарк недоволен, мучим столь знакомыми ему сомнениями в собственных способностях и кладет рукопись в стол. В ближайшие месяцы на первый план выйдут иные события.

Когда Ремарк, выехав из Берлина, пересек в январе 1933-го швейцарскую границу, – мы уже фиксировали этот факт – на Германию опустилась ночь. Через Бранденбургские ворота, в сумрачном свете факелов и под глухую дробь барабанов проходят толпы горланящих и поющих людей, а «фюрер» приветствует своих сторонников с балкона рейхсканцелярии. «Это похоже на сон. Мы хозяева на Вильгельмштрассе», – записывает Геббельс в своем дневнике вечером 30 января.

Он обещал обезглавить тех, кто позорит могучий рейх, и его подручные немедленно приступают к делу. Уже через пару часов после захвата власти штурмовики оккупируют помещения левых партий. Тысячи антифашистов арестованы, брошены в тюрьмы без суда и следствия, подвергаются пыткам, тут же ставятся к стенке. В то же время многие еще не могут поверить, что Гитлер и Геббельс осуществляют то, о чем трубили на протяжении двух-трех последних лет. Некоторые, как, например, Томас Манн, Эрнст Толлер и Оскар Мария Граф, уезжают в первые две недели февраля за границу для чтения лекций, Лион Фейхтвангер в Соединенных Штатах уже с ноября, встречается с читателями своих романов, Арнольд Цвейг и Леонгард Франк колеблются: неужели культурная нация может превратиться в население государства во главе с диктатором? Генрих Манн покупает 21 февраля билет до Франкфурта-на-Майне, чтобы назавтра же уехать оттуда в Страсбург.

Поздним вечером 27 февраля горит рейхстаг. Нацисты понимают: наступил их час. Обвинив в поджоге коммунистов, они на следующий день проводят через рейхстаг чрезвычайный декрет «О защите народа и государства». Начинается охота на инакомыслящих. Среди арестованных той же ночью главный редактор «Вельтбюне» Карл фон Осецкий, писатель Эрих Мюзам, известные всей стране коммунисты, социал-демократы, лидеры профсоюзов. Многим удается избежать ареста, допросов и пыток в последнюю секунду... Арнольд Цвейг переходит чехословацкую границу по заснеженным горным тропам, Бертольт Брехт и Елена Вайгель ночуют в чужой, подысканной для них издателем Петером Зуркампом квартире, чтобы ранним утром 28 февраля тайно уехать в Прагу. В купе рядом с ними – Франц Вайскопф и Бруно Франк. На следующий день после поджога рейхстага в Швейцарию уезжают Анна Зегерс и ее муж... Достичь Цюриха удается и Альфреду Дёблину. Другим беглецам не везет, их арестовывают на квартире или в поезде. В апреле начинается бойкот еврейских магазинов, создаются первые (временные) концлагеря.

Осесть в Швейцарии без помех или преследования со стороны властей может только имеющий деньги. Томаса Манна принимают с распростертыми объятиями. Эльза Ласкер-Шюлер, Альфред Дёблин, Бертольт Брехт, Анна Зегерс вынуждены двигаться дальше: у них нет средств. Роберту Музилю, бежавшему из Австрии, удается здесь выжить лишь благодаря поддержке коллег. Неименитым, лишившимся родины на двенадцать долгих лет, придется в тисках бездушной бюрократии и вовсе туго.

Ремарк принимает беглецов в своем доме, помогает деньгами. Его навещают Эрнст Толлер и Бруно Франк. В начале мая возле виллы Ремарка обнаруживают труп журналиста Феликса Мануэля Мендельсона, и тотчас же распространяется слух о причастности к убийству гитлеровских головорезов. Об инциденте сообщают швейцарские газеты, Томас Манн записывает в дневнике: «Известия о новых мерзостях и страшных сказках в Германии и даже за ее пределами. “Погиб” несчастный юный Мендельсон, его, видимо, приняли за Ремарка».

10 мая в стране поэтов и мыслителей на площадях перед университетами вспыхивают костры. В угаре вандализма подвыпившие студенты швыряют в огонь книги, воинственно выкрикивая и такое: «Позор писакам, предавшим доблестных немецких солдат! Поможем народу постоять за себя! Превратим ремарковскую пачкотню в пепел!» В тот зловещий день, когда многие немцы явили миру свое истинное лицо, Эмиль Людвиг записал: «В ночь публичного сожжения книг... пригласил своего друга Эриха Марию Ремарка на бокал вина. Мы открыли бутылку самого старого рейнвейна, включили радиоприемник, слушали потрескивание костров, речи Гитлера и его приспешников – и пили за не столь мрачное будущее».

Знает ли Ремарк, кто прежде всего ненавистен нацистам и чьи творения летят в костер наряду с его книгами? Разумеется, знает. Эти люди олицетворяют элиту немецкого духа в его лучших ипостасях – от Карла Маркса до Карла Каутского, от Зигмунда Фрейда до Альберта Эйнштейна, от Генриха Манна до Лиона Фейхтвангера, от Альфреда Керра до Теодора Вольфа, от Курта Тухольского до Карла фон Осецкого. По мнению Геббельса, их надо пригвоздить к позорному столбу. «Эпохе выспренного иудейского интеллектуализма пришел конец!» – ликует он в одной из своих речей. У Оскара Марии Графа такая категоричность может вызвать лишь саркастическую улыбку. «Чтоб не попасть в концлагерь, я вынужден был расстаться со своей работой, покинуть свой дом и – что, может быть, хуже всего – родную землю, – пишет он 15 мая в саарбрюкской «Фольксштимме». – Но только теперь мне преподнесен самый приятный сюрприз. Если верить “Берлинскому биржевому курьеру”, то мое имя в белом списке литераторов новой Германии, и все мои книги, за исключением главного моего сочинения “Мы – пленники”, рекомендованы для чтения! Значит, я призван быть одним из выразителей “нового” германского духа. Напрасно спрашиваю я себя, чем заслужил такое бесчестие... Сжигайте же творения немецкого гения! Он так же неистребим, как и ваш позор!»

Ремарк хранит молчание. И не будет высказываться еще долго. Не станет в ближайшие годы писать ни в один из многочисленных эмигрантских журнальчиков, влачащих жалкое существование в Париже, Лондоне, Амстердаме, Праге... Как и в годы перед крушением республики, его подписи не найти под воззваниями и призывами антифашистских организаций. В середине 1930-х немецкие эмигранты страстно полемизируют друг с другом по вопросу создания «Народного фронта», союза либеральной буржуазии, социал-демократов и коммунистов, который должен преградить дорогу европейскому фашизму. Генрих Манн – идейный лидер этого движения. Лиона Фейхтвангера бурная дискуссия побуждает поехать в 1936 году в Россию и написать просталинскую книжку («Москва 1937»), которую в «Нойес тагебух» резко критикует Леопольд Шварцшильд. Интеллектуальная элита Европы раскололась в своем отношении к этой брошюре на два лагеря. Ремарк отмалчивается.

В июне 1935 года он в течение нескольких часов присутствует на Международном конгрессе писателей в защиту культуры, который проходит в Париже. Среди ораторов – Андре Жид, Ромен Роллан, Олдос Хаксли, Мартин Андерсен Нексе, Илья Эренбург, Андре Мальро, Анри Барбюс, Луи Арагон, Борис Пастернак, Генрих Манн, Бертольт Брехт, Лион Фейхтвангер, Роберт Музиль, Эрнст Толлер, Анна Зегерс, Йоганнес Р. Бехер, Макс Брод. Имя Ремарка и название его антивоенного романа неоднократно звучат в выступлениях участников форума. Сам автор «На Западном фронте без перемен» и «Возвращения», запрещенных и конфискованных в Третьем рейхе в конце 1933 года, хранит молчание.

Многие не могут ему этого простить. Откликаясь на «Возвращение», Тухольский заметил еще в мае 1931 года: «После того как Ремарк так легко дал победить себя Геббельсу, этому морильщику крыс и тараканов, мы не можем рассчитывать на него как на борца». А Карл фон Осецкий писал в связи с запретом фильма «На Западном фронте без перемен»: «Мы знаем о его неприятии звонких публичных выступлений и ценим вместе с другими людьми позицию в одночасье прославившегося автора, не желающего быть притчей во языцех и играть роль льва среди салонных кошечек и банкетных обезьян. Однако не переходящая в гордыню слава накладывает кроме пренебрежения к светским манерам и другие обязательства. Господин Ремарк... не имел права молчать... в решающий момент он промолчал и расписался тем самым как художник слова в собственном бессилии».