Текст книги "Ремарк. «Как будто всё в последний раз»"

Автор книги: Вильгельм фон Штернбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Глава седьмая
«ЧЕЛОВЕКУ НУЖНО ИМЕТЬ СИЛЬНОЕ СЕРДЦЕ...» (1940–1948)

В конце 1930-х годов Соединенные Штаты все еще переживали серьезный экономический кризис. Выиграв президентские выборы и провозгласив «New Deal»[57]57
  Здесь: «Новый курс» (англ.).


[Закрыть], Франклин Рузвельт добился поначалу резкого сокращения армии безработных. За четыре года (1933–1937) их число уменьшилось с 15 до 6 миллионов. Но уже в следующем, 1938 году оно снова возросло – до 10 миллионов. После безуспешных попыток Вудро Вильсона заложить в Европе основы прочного мира в американской внешней политике возобладал изоляционистский курс. На фоне раскола Европы, вызванного фашизацией Италии, Германии, Испании и некоторых Балканских стран, строгой политики нейтралитета придерживалось и правительство Рузвельта.

Америка стала желанным прибежищем для всех эмигрантов. Попасть в страну было очень трудно, но перед тем, кто справлялся с такой задачей, здесь открывались более широкие возможности для применения своих сил, чем в каком-либо ином месте земного шара. Бумажная война с пришельцами хотя и не прекращалась, но велась она в Штатах гораздо более гуманными методами, нежели в государствах, соседствовавших с Третьим рейхом. При этом ни президент, ни Конгресс не собирались отступать от установленных квот даже тогда, когда гитлеровский вермахт оккупировал пол-Европы и обстановка по эту сторону океана накалилась до предела. Американские консульства в Вене, Праге, Париже, Марселе осаждались толпами тех, чья жизнь оказалась под угрозой, а то и просто висела на волоске. Получить разрешение на въезд в США мог, однако, только тот заявитель, друзья или родственники которого гарантировали своим имуществом, что иммигрант не станет финансовой обузой для принявшего его под свой кров государства. Ситуация усугубилась с началом войны: обладателю вида на жительство приходилось бороться теперь и за место на трансатлантическом лайнере. Вскоре в европейских портах практически не осталось лазеек, позволявших до сих пор ускользать от германских ищеек. Так столица нейтральной Португалии стала одним из последних мест, откуда можно было со временем отплыть в Новый Свет. С оккупацией Франции немецкой армией в мае – июне 1940 года тысячи эмигрантов попытались перебраться в Лиссабон через Пиренеи. С риском для жизни это удалось сделать Генриху и Голо Манн, Лиону и Марте Фейхтвангер, Францу и Альме Верфель, а также Анне Зегерс с ее семейством. Вальтеру Беньямину душевных сил для этого не хватило. Потеряв всякую надежду на спасение, он покончил с собой на испанской границе.

Писать роман «Возлюби ближнего своего» Ремарк начал в апреле 1938 года, а закончил уже будучи эмигрантом. После темы войны с ее тяжелейшими последствиями для людей, выживших в огне страшных сражений, новой книгой открывалась вторая большая тема в творчестве писателя – жизнь человека вдали от родины, на чужбине, в изгнании. Эта тема не отпустит его до самой кончины. За романом «Возлюби ближнего своего» последует роман «Триумфальная арка», в начале 1960-х в этот цикл войдет «Ночь в Лиссабоне», и умрет он, работая над книгой, которая будет издана его вдовой под названием «Тени в раю» и тоже будет рассказывать о судьбах людей, оказавшихся в тисках эмиграции.

В эмиграцию уходили не только знаменитые писатели и ученые, не желавшие жить по законам Третьего рейха или признанные согласно этим законам «расово неполноценными». Прежде всего из Германии изгонялись «маленькие» люди. Они объявлялись вне закона только потому, что были евреями или социал-демократами, коммунистами, либеральными демократами, публично разоблачавшими суть нацистской идеологии и вступавшими с ее носителями в открытый бой. Журналисты, профессора, юристы, политики, служащие, ремесленники, рабочие – любому из них, занесенных нацистами в списки противников режима, приходилось думать о том, что ему грозит как минимум заключение в концлагерь, а то и смерть, если он останется в стране.

Среди эмигрантов не было единства. Общим было только сознание того, что государство их преследует и стремится выдворить из страны. Зачастую отношения между ними были такими же, как в веймарские годы: левые и буржуазные идеологи вели споры об абсолютной истине, о причинах падения республики, о значении гражданской войны в Испании, о роли Советского Союза в борьбе против мирового капитала и – особенно яростно – обо всем, что связывалось с созданием Народного фронта. Сходились в оценке нацистской Германии, но расходились в оценке «мелочей», опускались до оскорблений в полемике, оставаясь беспомощными, когда слова нужно было подкреплять конкретными действиями.

Ремарк не участвует в этих спорах. Свои мысли и свои ощущения он выражает в те годы и будет выражать в своих романах, с сочувствием описывая жизнь эмигрантов в мире, который не признает или даже отвергает их. И лишь политически глухой не расслышит его обвинений в адрес тех, кто изгонял и преследовал, в адрес нацистов, в адрес бездушных правительств и бюрократов тех стран, в которых гонимые надеялись найти приют, покой, а то и признание. Как и в своих «веймарских» романах, Ремарк совершенно не склонен рисовать широкие картины крупных явлений и событий, да еще в их исторической взаимосвязи, исследовать, например, истоки европейского фашизма или вклиниваться в спор о том, кому же все-таки будет принадлежать будущее – «победоносному пролетариату», фашистам или буржуазному либерализму. Ремарка интересуют судьбы людей, приходящих в отчаяние, ощущающих безнадежность своего положения, проявляющих отвагу в критических ситуациях, страдающих от бездомности и одиночества.

В романах Ремарка очень точно прослеживается путь, на котором – во времени и пространстве – складывались судьбы беглецов. Действие в романе «Возлюби ближнего своего» происходит в Чехословакии, Австрии, Швейцарии и Франции и охватывает годы 1936-й и 1937-й. Парижская история Равика в «Триумфальной арке» начинается в ноябре 1938-го и заканчивается с началом войны в сентябре 1939-го. Действие романа «Ночь в Лиссабоне» происходит в 1939–1942 годах, в португальской столице и Оснабрюке и заканчивается отплытием в Америку. Наконец «Тени в раю» (окончательное название: «Земля обетованная») приводят нас в Америку последних военных лет. Именно так, как они изображались в этих романах, и катились к далеким берегам волны немецкой эмиграции.

Первые прибежища воспринимались многими писателями из круга эмигрантской немецкой литературы как вполне сносные, поскольку глубокую привязанность к принявшим их странам они ощущали уже давно. Такими странами были прежде всего Франция и Великобритания. Не счесть немцев, которые нашли политическое убежище в Париже еще в XIX веке. Самыми знаменитыми были Генрих Гейне, Людвиг Бёрне и Рихард Вагнер. (Правда, позднее он оказался в высшей степени неблагодарным эксгостем западного соседа.) В Лондоне до конца своих дней жил беженец Карл Маркс. Франкофилами были Генрих Манн, поселившийся в 1934 году в Ницце, и выдающийся искусствовед Юлиус Майер-Грефе, поселившийся на склоне лет в городке Сен-Сир-сюр-Мер на юге Франции. Стефан Цвейг покинул Зальцбург уже в 1934 году, и путь его лежал в любимую Англию.

Европейскими центрами интеллектуальной немецкой эмиграции были до начала войны Париж (Эрнст Вайс, Вальтер Беньямин, Йозеф Рот, Вальтер Меринг, Вальтер Хазенклевер, Макс Эрнст, Вилли Мюнценберг; Ремарк часто наезжал туда в годы между 1933-м и 1939-м), Санари-сюр-Мер (Лион Фейхтвангер, Людвиг Маркузе, Франц и Альма Верфель, Вильгельм Херцог), Прага (Вилли Хаас, Стефан Гейм, Виланд Герцфельде), Амстердам (Герман Кестен, Клаус Манн, Фриц Ландсхоф) и Лондон (Стефан Цвейг, Эрнст Толлер, Роберт Нойман, Зигмунд Фрейд). В Швейцарии жили Томас Манн, Роберт Музиль, Эмиль Людвиг, Альфред Польгар и Ремарк.

Особое место среди стран, принимавших эмигрантов, занимал Советский Союз, открывавший свои границы почти исключительно беженцам твердых коммунистических убеждений. Если говорить только о прибывших туда литераторах, то Иоганнес Р. Бехер, Фридрих Вольф и Вилли Бредель пережили там не только гитлеровскую диктатуру, но и волны кровавых сталинских чисток, не щадивших и немецких эмигрантов. Материально обеспеченные гораздо лучше своих товарищей по несчастью в западных демократиях, – за верность партийной линии полагалась регулярная государственная поддержка, – они жили в постоянном страхе перед арестом и смертным приговором. Советский Союз как страна эмигрантов не фигурирует ни в одном из романов Ремарка.

Далекая, тогда еще отрезанная от остального мира Палестина приняла писателей еврейского происхождения – Арнольда Цвейга, Макса Брода, Лео Перуна, Эльзу Ласкер-Шюлер, Макса Цвейга и Луи Фюрнберга. Возможности публиковаться там были ограниченными, переводить их произведения на иврит, зная о преследовании евреев в Германии, было просто опасно. Немецкоязычной прессе в Палестине не удалось утвердиться из-за ожесточенных споров о языке публикации. Журнал «Ориент», который издавали Арнольд Цвейг и Вольфганг Юрграу, подвергался сионистами осмеянию и бойкоту, не находя отклика в культурной среде. Евреям, прибывшим сюда в поисках родины еще в конце XIX века, приходилось отстаивать свое право на существование в жесткой борьбе с арабскими соседями и британскими властями, а более молодые поселенцы в большинстве своем не проявляли интереса к обсуждению принципиальных вопросов развития своей культуры. Все это, пожалуй, объясняет, почему мы не найдем у Ремарка даже скупых описаний жизни беженцев в Палестине.

Отношение бюрократического аппарата разных стран к беженцам было различным. Притом что не было страны, где бы их любили. Фашизм вербовал сторонников махровыми националистическими лозунгами, а люди, изгнанные из родной страны, всегда вызывали подозрение у националистов всех мастей и оттенков. Не было тогда, наверное, и страны, которая принимала бы беженцев и была бы свободна от экономических потрясений тех лет. Миллионы людей оставались без работы и после недавнего мирового кризиса, вследствие чего «чужаки» воспринимались как конкуренты в борьбе за место у станка и кусок хлеба. Отказ в приеме на работу был типичным явлением.

А как же принимали беженцев, так сказать, на государственном уровне? Демократическая Чехословакия, во главе которой поначалу стоял философ Томаш Масарик, показала себя на фоне набирающего силу варварства особенно великодушной. Небольшая страна открыла свои границы большому числу эмигрантов, защитила многих из них предоставлением гражданства. Привилегии этой удостоились и братья Томас и Генрих Манны. Охотно принимала беженцев и Швейцария, видя в них прежде всего исправных налогоплательщиков. Отказ при этом чаще других получали евреи. Думается, что операции тамошних банков с золотом из еврейских состояний, о которых относительно недавно сообщили газеты, многое говорят о том отношении к беженцам, с которым тем пришлось столкнуться еще в довоенные годы.

Франция вела себя с подчеркнутой открытостью, поначалу обращалась с «бездомными» с успокоительной небрежностью, оставаясь более или менее верной своей традиции укрывать политэмигрантов любого толка. Истинное лицо расколотого французского общества раскрылось в первые месяцы войны, когда беспощадному интернированию были подвергнуты эмигранты из Германии (а также бежавшие из франкистской Испании) – независимо от того, были ли они сторонниками или противниками нацистского режима. Ну а вишисты и их приспешники выдавали своих и немецких евреев Третьему рейху в таком количестве, что поезда шли прямо в Освенцим.

Отношение к эмигрантам в Австрии определялось общностью языка и тесными культурными связями с могучим соседом. Многие немецкие интеллектуалы плодотворно сотрудничали с музыкально-театральной Веной и фестивальным Зальцбургом уже в веймарские годы. Цукмайер и Макс Рейнхардт, например, обзавелись там виллами еще до 1933 года. Притом что с начала 1930-х годов альпийская республика жила в состоянии, близком к гражданской войне. Австрофашисты пытались обострить внутриполитическую обстановку актами неприкрытого террора, деятели христианско-буржуазного лагеря старались предотвратить любую попытку вызвать у грозного соседа гнев или раздражение. Оплачивать все эти действа и усилия должны были беженцы. Положение их становилось все более безрадостным. Людей, оторванных от родины, выдворяли из страны, бросали в тюрьмы, лишали всякого шанса обеспечить свое существование элементарной трудовой деятельностью.

США были «раем» для эмигрантов, поскольку предоставляли им, не имеющим ни кола ни двора, гораздо более богатые возможности заработка, чем далекая теперь от них Европа. Оказавшийся в этой стране мог рассчитывать как минимум на то, что от голода он не умрет. В Нью-Йорке можно было перебиваться случайными заработками, всемирно известные киностудии в Калифорнии принимали на работу не только режиссеров, актеров, писателей, но и трудолюбивых «беглецов» без особых талантов. Правда, многие немецкие мастера слова так и не смогли найти себя в бизнесе, предполагавшем наличие кипучей энергии, смекалки, ловкости и не прощавшем неспешки, благодушия, лености. Генрих Манн и Альфред Дёблин целый год убивали время в офисе одной из киностудий, вымучивая из себя сценарии, брать которые потом никто не желал. Законы литературы и кино, особенно в его голливудской ипостаси, были все-таки весьма различными. «Фабрика грёз» ждала от сценаристов тривиального и сентиментального, заполнять залы кинотеатров и покрывать огромные производственные затраты должны были ленты с хеппи-эндом и политически безобидным сюжетом. Договоры заключались, как правило, на год, гонорары были приличными и вручались еженедельно в виде чека. Привыкнуть к столь деловитому миру было трудно. Веймарские экс-кумиры договоры обычно не продлевали, что, разумеется, не печалило могучих кинобоссов. Почувствовав, что они не отвечают простым, но ремесленнически чуждым для них требованиям, повернулись спиной к Голливуду и Брехт с Цукмайером. В строках ровесника Ремарка было немало горечи: «Город Голливуд научил меня – Рай и ад могут быть одним и тем же местом: Для неимущих рай – это ад»[58]58
  Перевод Святослава Городецкого.


[Закрыть].

Проблематичным во все эти годы оставалось то обстоятельство, что правительство и Конгресс упорно отказывались что-либо менять в квотировании доступа иностранцев в США, хотя война уже началась и стала мировой. В портовых городах Европы тысячи беженцев с трепетом размышляли, успеют ли они собрать бумаги, необходимые для того, чтобы можно было достичь спасительных берегов Америки. Однако даже Рузвельт, зная о ноябрьских погромах 1938 года, отказался подписать законопроект, предусматривавший увеличение квоты на евреев, желающих перебраться в Штаты. Шла война, и на эмигрантов из Германии стали посматривать как на врагов. В Калифорнии ввели комендантский час, с раннего вечера и до утра выходить на улицу было нельзя. Такому полуночнику, как Ремарк, мера эта должна была казаться божьей карой.

Тем не менее США стали самой важной среди стран, принимавших беженцев и изгнанников. Кроме уже названных, на мели там оказались Лион Фейхтвангер, Людвиг Маркузе, Эрнст Толлер, Франц Верфель, Оскар Мария Граф, Рихард Бер-Гофман, Альфред Нойман, Герман Брох, Бруно Франк, Эмиль Людвиг, Альфред Польгар, Альфред Керр, представители «Франкфуртской школы» Теодор Адорно, Макс Хоркхаймер и Герберт Маркузе, психоаналитик Эрих Фромм, дирижеры и композиторы Бруно Вальтер, Отто Клемперер, Ханс Эйслер, Арнольд Шёнберг, Эрих Вольфганг Корнгольд, знаменитый физик Альберт Эйнштейн, многие актеры и режиссеры, в том числе Макс Рейнхардт, Эрвин Пискатор, Фриц Ланг, Вильгельм Дитерле, Фриц Кортнер, Петер Лорре, Элизабет Бергнер. Многим из них удалось пересечь океан только с риском для жизни. Центрами немецкой эмиграции в Америке можно назвать окрестности Лос-Анджелеса, где располагались крупнейшие киностудии страны, и Нью-Йорк, поблизости от которого находился Принстонский университет, гарантировавший некоторым немецким ученым (одно время и Томасу Манну) работу и хлеб. В этих двух местах с осени 1939 года жил и работал писатель Эрих Мария Ремарк.

Таков фон, на котором развивается действие его романов об эмиграции. Сам Ремарк как эмигрант обладает определенными привилегиями, но это положение не может заслонить перед зорким оком писателя жизнь других эмигрантов, а их он встречает в Штатах повсеместно. И видит, как мучительно переживают они свою брошенность и никчемность, с каким трудом сводят концы с концами, каким оскорблениям и унижениям подвергаются, как трагически складывается судьба многих из них. И может, и умеет в свои сорок лет поставить себя на их место. Скажем несколько прозаичнее: писатель увидел и почувствовал, что материал плывет ему навстречу, и он стал вбирать и впитывать его в себя, ибо обнаружил в нем свою тему. Разве все эти люди не были «потерянным поколением», заброшенным на чужбину, не знающим, на что ему надеяться и что ожидает его в будущем? Разве История не превратила их в обломки, которые носит по своим волнам безжалостная стихия жизни? Фронтовик Пауль Боймер, вернувшийся с войны Эрнст Биркхольц, эмигранты Йозеф Штайнер, Равик и Йозеф Шварц, рассказывающий ночью, в лиссабонских кафе, о своих мытарствах и злоключениях, – все они стали аутсайдерами в раздираемом противоречиями буржуазном обществе.

Да, Ремарк был независим в своих поступках, слава и деньги служили ему защитой, однако эмиграция накладывала свой отпечаток и на его жизнь. Покинув Германию, он тоже стал безродным. «Писатель без Отечества? О чем же ему писать? В чем черпать вдохновение?»

Американское издание своего первого романа об эмигрантах Ремарк снабдил эпиграфом, который можно рассматривать как лейтмотив и всех его следующих книг о жизни изгнанников: «То live without roots takes a stout heart» – «Человеку нужно сильное сердце, чтобы жить без корней». В этих словах отражаются борьба, страдания, гибель его героев. Все они оказываются выброшенными из привычной, благополучной, часто буржуазной среды и вынуждены сразу же начать борьбу за выживание, к которой они не подготовлены своей прежней жизнью. Они лишились своих корней. Загранпаспорт, вид на жительство, ночлежка, ломоть хлеба насущного, плохо оплачиваемая работа или лавка, приносящая скудный доход, – вот что занимает теперь их мысли и определяет характер их действий. Они чужие в чужой стране, они не чувствуют себя в безопасности, они беззащитны перед лицом бездушной бюрократии. Их судьба определяется властью мелкого чиновника погранконтроля, уличного полицейского, вездесущего доносчика.

«Возлюби ближнего своего»

Уже название первого романа, обращенного к этой тематике, указывает на то, с какой прямо-таки экзистенциальной серьезностью Ремарк берется за ее освоение. «Возлюби ближнего своего» – в этих взятых из Нагорной проповеди словах призыв, надежда и отчаянное «и все же, все же», которое Ремарк противопоставляет бесчеловечному времени. Харли Ю. Тейлор полагает в своей работе о Ремарке, что выбор названия «provides another example of Remarque”s irony»[59]59
  Представляет собой другой пример ремарковской иронии (англ.).


[Закрыть], и обосновывает свою догадку бессердечным (и нехристианским) поведением многих героев романа. Однако этим тезисом игнорируется, пожалуй, более глубокая интенция, заложенная Ремарком не только в этой книге, не говоря уже о том, что ирония вообще не является весомым стилистическим средством его эпического творчества. Более того, юмор Ремарка, его насмешливое отношение к патетическим фразам того времени и той действительности, которые окружают его героев, отмечены явным стремлением вывести читателя из состояния глубокого потрясения, вклиниваясь в него саркастическими и циническими диалогами или оценочными суждениями очевидца того или иного страшного события. Такие элементы трагикомедии давно входили в стратегию повествования, которой придерживается этот писатель. Многие эпизоды романа свидетельствуют: Ремарк верит в гуманистические начала нашего бытия и отступать от этой веры он не намерен – вопреки всем ужасам своего времени. «Возлюби ближнего своего» – это, таким образом, один из тех категорических императивов, который писатель Ремарк выдвигал в противовес нравственно распущенному миру. И делает он это не с иронией, а в высшей степени серьезно. Потоки беженцев, движущиеся в наши дни по всему земному шару, и отношение к ним богатых стран Запада показывают, что точка зрения Ремарка на эти явления не утратила своей актуальности.

Главные герои «Возлюби ближнего своего» проходят через все, чем эмиграция может испытать человека на прочность. Молодой «полуеврей» Людвиг Керн, изучавший медицину, встречает во время полицейской облавы в Праге своего соотечественника Йозефа Штайнера, изгнанного из Германии по политическим мотивам. Он старше Керна и постепенно становится для него мудрым, отзывчивым «учителем» в жизни, единственный смысл которой заключается в отчаянной и беспощадной борьбе за выживание. Как и в случае с молодыми протагонистами в книгах, действие которых происходит в веймарские годы, мужание Людвига Керна изображается в стиле романа воспитания. Пауль Боймер, Эрнст Биркхольц, Роберт Локамп – они тоже мужают в экстремальных жизненных ситуациях, когда усвоенный в юности кодекс буржуазной морали утрачивает свое значение. Рукопашная в траншее, возвращение в родной город, ставший чужим, жидкая похлебка на ужин в годы экономического кризиса и, наконец, эмиграция – все это суровая школа жизни. Ремарк приставляет к своим, в сущности, юным героям людей, которые прошли путь горьких испытаний, не поступившись своим достоинством, не потеряв уважения к самим себе. Рассказчик делает их указующими маршрут, потому что они не рушатся в рушащемся мире; потому что искру гуманности не погасить никаким грузом пережитого; потому что они не хотят допустить, чтобы жизнь погребла под собой их готовность мыслить и действовать.

Станислав Катчинский в «На Западном фронте без перемен», Георг Рахе в «Возвращении», Отто Кестер из «Трех товарищей» и теперь Йозеф Штайнер – вот кого славит Ремарк как истинных героев и разумных воспитателей.

Это история о человеческом величии и человеческом ничтожестве. Керн бежит через границу в Австрию, потом в Швейцарию, а затем и в Париж, встречая на своем пути – в убогих эмигрантских отелях, в тюрьме, при попытке выжить, торгуя парфюмерией, – добровольных «помощников» и вездесущих «управдомов», служащих, зацикленных на исполнении приказов и соблюдении «порядка», бюрократов кафкианского покроя, садистских клевретов бездушной «реальной политики». Ремарк делает набросок «Человеческой комедии» своего порочного, уродливого века.

Вот швейцарский пограничник намеренно смотрит куда-то в сторону, чтобы Керн мог скрыться и избежать ареста, а вот вызванные к Венскому университету полицейские, скрестив руки, с любопытством наблюдают, как студенты-антисемиты избивают евреев-однокашников («Бей сынов моисеевых по кривым рожам...», «Гоните их в Палестину!»[60]60
  Цитаты из романа «Возлюби ближнего своего» приводятся в переводе Исидора Шрайбера.


[Закрыть]). Вот Биндинг, такой же эмигрант, как и Керн, крадет у него последние деньги, а хозяйка небольшой (швейцарской) прачечной дает ему подсобную работу, хотя законом это запрещено. Вот немецкий националист и богатый еврейский эмигрант Оппенгейм наотрез отказывается помочь Людвигу Керну, когда тот просит его об этом, а врач клиники Беер фактически спасает Керну и его возлюбленной жизнь, делая это совершенно бескорыстно. Вот приспешник нацистов Аммерс пишет швейцарским властям донос на беженца, а студент-антисемит ввязывается в драку, защищая студентов-евреев: «...разве можно оставаться спокойным, когда видишь такое избиение?» Посыл Ремарка в этих центральных эпизодах романа прост и однозначен: гуманизм – это вызов не только большой политике, но и отдельной личности. «Возлюби ближнего своего» или предай его – выбирать мы должны между этими полюсами. Один из героев Ремарка так формулирует скептическое кредо автора: «Человек велик в своих высших проявлениях... В искусстве, в любви, в глупости, в ненависти, в эгоизме и даже в самопожертвовании. Но то, чего больше всего недостает нашему миру, это известная, так сказать, средняя мера доброты».

И этот роман Ремарка отличается тем, что его автор избегает классово-специфических суждений, столь распространенных в то время, за что, конечно же, подвергается ожесточенной критике со стороны антифашистского лагеря. К тому же он с нескрываемым сарказмом рисует образ коммуниста, на избитые фразы которого о «нашем движении», о «революционном просвещении масс» следует простой и спокойный ответ: «Этим мы, пожалуй, много не добьемся. Такие вещи хороши для социалистического манифеста, и только». Если судья у него вынужден осудить Керна, поскольку того требует закон, но понимает при этом, что право таким образом оборачивается бесправием, то у такого автора, конечно же, нет правильной, «классовой точки зрения», а все написанное им не открывает перед читателем «научно обоснованной» исторической перспективы. И все же именно этот эпизод особенно ярко показывает, сколь проницателен и точен автор в своей оценке бессилия европейской буржуазии. Решая, как наказать беженца Керна, нелегально перешедшего границу, швейцарский судья, словно укоряя кого-то, покачивает головой: «Однако надо же вам иметь хоть какие-то документы!.. Может, нам попросить германское консульство выдать вам удостоверение?.. Разве Лига Наций еще ничего не сделала для вас? Ведь вас тысячи и вы должны как-то жить...» В этой сцене, как в капле воды, отражаются полнейшее отсутствие воображения и та успешная работа, которую проделали буржуазные элиты – в годы гитлеровской диктатуры – по вытеснению из своего сознания элементарных норм человеческой морали. Керну важнее быть приговоренным к предварительному заключению, а не к тюремному наказанию, объясняет судья в приливе прекраснодушия. «Очень вам благодарен, – отвечает Керн. – Но мне это безразлично. В данном случае мое самолюбие нисколько не задето». – «Это отнюдь не одно и то же... Напротив, это очень важно с точки зрения гражданских прав. Если вы были в предварительном заключении, и только, – то на вас нет судимости...» – «Гражданские права! А на что они мне, если я лишен даже самых элементарных прав человека! Я – тень, призрак, гражданский труп».

Поистине актуальный диалог происходит в зале швейцарского участкового суда. «Так что же нам остается, как не нарушать закон?» – спрашивает Людвиг Керн, которому грозит лишение всех прав. Многие люди, голосующие сегодня за христианских демократов или социал-демократов, испытали бы не меньшую растерянность, чем судьи у Ремарка, освобождаясь от типично буржуазных мечтаний об этической субстанции «демократической» политики, если бы заглянули в камеры тюрем, битком набитые теми, кого выпроваживают из их стран. «Человек без паспорта все равно что труп в отпуске. Ему впору покончить с собой. Больше ничего не остается». Ничего не изменилось: «Рядом, в двух шагах от тебя, кто-то гибнет, и мир рушится для него среди крика и мук... А ты ничего не ощущаешь. Вот ведь в чем ужас жизни!»

Впечатляющая панорама конца 1930-х годов возникает у нас перед глазами при чтении этого романа. И мы видим ее не с высоты «большой» политики, дыхание крупных исторических событий ощущается нами постоянно. «Жестокий век! – констатирует бывший депутат рейхстага Марилл. – Мир укрепляется пушками и бомбардировщиками. Человечность – концентрационными лагерями и погромами. Мы живем в эпоху, когда все перевернуто с ног на голову. Нынче агрессор – покоритель мира, а избитый и затравленный – возмутитель общественного порядка. И подумать только – целые народы верят этому». Человек в таком мире лишен индивидуальности, он исчезает за обозначением сообщества. «Это дворец Лиги Наций... Вот место, где годами толкуют о нашей судьбе. Все никак не решатся – дать ли нам документы и снова сделать нас людьми или же не давать».

Однако индивидуальные действия влекут за собой, по Ремарку, личную ответственность. Гуманность, сострадание, любовь к ближнему или просто сочувствие к его бедам остаются вызовами, которые требуют ответа от каждого человека в отдельности. «Утром он пошел дальше и вскоре остановил машину. Однако водитель роскошного автомобиля – “аустродаймлера” стоимостью в пятнадцать тысяч шиллингов – потребовал с него за проезд пять шиллингов. Керн отказался. Вскоре какой-то крестьянин позволил подсесть к нему на телегу и даже дал ему большой кусок хлеба с маслом».

У романа двойственный конец. Ремарк признает обе возможности, предоставляемые беженцам судьбой: смерть или счастливое, случайное выживание. Людвиг Керн и его возлюбленная Рут Холланд – это история о любви, бегстве, страданиях и человеческой стойкости трогательна, оптимистична и светла на мрачном фоне той среды, в которой она свершается, – получают благодаря Йозефу Штайнеру билеты на грузовой пароход, отплывающий в Америку. Штайнер, скептик, прошедший огонь, воду и медные трубы, не питающий никаких иллюзий, тайно возвращается в Германию, чтобы увидеть свою умирающую в больнице жену. Это сознательный шаг к самоуничтожению: «Тогда ты должен также знать, чем грозит тебе такая поездка!» – «Знаю». – «Скорее всего, ты погибнешь». – «Если она умрет, я и так погибну». И он выбрасывается после ее смерти из больничного окна, увлекая за собой эсэсовца Штайн-бреннера. Мечте садиста, предвкушающего наслаждение от вида мучений, ожидающих арестованного Штайнера, сбыться не дано. Роман публикуется – как мы уже сообщали – поначалу под заголовком «Flotsam» на страницах журнала «Кольерс». Заголовок выбран, конечно же, с расчетом на читателей, которых едва ли волнуют судьбы эмигрантов из стран Старого Света. Они скорее предпочтут детективную историю, чем книгу, которая старается привлечь к себе внимание цитатой из Библии. Начиная с «Трех товарищей», Ремарк уже больше не видит перед собой главным образом немецкого читателя, он пишет для интернациональной публики. И тем не менее «Flotsam» довольно точно выражает его интенцию. Ибо эта история о людях, суденышки которых потоки времени носят по Европе, прибивая во многих случаях к американским берегам. В оригинале, на немецком, книга выходит лишь в августе 1941-го, через полгода после американского издания, а увидеть свет у «Кверидо» в Амстердаме ей не дано просто потому, что в этом городе со всеми удобствами расположились немцы. Фриц Ландсхоф успевает перебраться в Америку, объединяется там с Берманом-Фишером, так что в издательстве, связанном со славным именем, все же выходит еще одна книга Ремарка.