Текст книги "Ремарк. «Как будто всё в последний раз»"

Автор книги: Вильгельм фон Штернбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

«На Западном фронте без перемен»

Ни один немецкоязычный роман не имел в XX столетии такого успеха, как «На Западном фронте без перемен». Лишь немногие литературные произведения – не считая великих творений религиозного характера – достигали за всю историю культуры такого тиража. Точную цифру назвать затруднительно, по разным подсчетам она колеблется между 15 и 20 миллионами проданных экземпляров. Книга переведена на 49 языков, причем не только на языки мирового значения, но и, к примеру, на африкаанс, бирманский, казахский и зулу. И по сей день в разных странах роман переводят заново, а в Германии и по прошествии семидесяти лет читатели ежегодно покупали от 40 до 50 тысяч экземпляров.

Об интересе к роману, возникшем сразу после его рассылки, говорят следующие цифры: за пять недель «Ульштейн» продал 200 тысяч экземпляров, в июне 1930-го был достигнут и превзойден миллионный тираж. «В конце 1930-го в концерне пришли к выводу, что каждый немец, которого можно было бы считать потенциальным читателем На Западном фронте без перемен, книгу купил или прочитал».

Ни один роман, когда-либо опубликованный в Германии, не имел и такого политического резонанса. Едва появившись на книжных прилавках, он сразу же вызвал бурную дискуссию в самых широких слоях общества – среди читателей и критиков, в политических партиях и государственных учреждениях, в различных национальных, культурных и военных организациях. Не было газеты, которая бы не откликнулась на роман рецензией, редкий публицист не занимал по отношению к нему ту или иную позицию, страсти кипели на митингах, в рейхстаге, в журналах союзов и объединений, на читательских полосах газет. Свою точку зрения высказывали не только политики, люди в погонах и литературоведы, но и юристы, врачи, священнослужители, служащие, ремесленники, рабочие (последние, правда, довольно сдержанно). Военное ведомство Австрии запретило приобретать книгу для солдатских библиотек. Муссолини пресек ее распространение в Италии. Горячее одобрение соседствовало с беспрецедентной травлей романа и самого писателя.

На книжный рынок хлынула масса «трудов», авторы которых исследовали роман на предмет достоверности изображенного в нем, повествовали о жизни автора, оценивали его политические пристрастия и устремления, излагали историю возникновения рукописи, вступались за «поруганную честь» немецкого солдата-фронтовика. В основном это были весьма скверные поделки: сочинителей мало интересовали факты, они просто пытались оклеветать Ремарка или, по крайней мере, выставить на всеобщее осмеяние. Чего стоили одни заголовки! «А был ли Эрих Мария Ремарк?» – вопрошал писатель Саломон Фридлендер на обложке своего 250-страничного опуса. «Пред вратами Трои без перемен», – утверждал, напрягая все свое остроумие, некий Эмиль Мариус Рекварк. Над «подлинным смыслом» романа задумывался в своей брошюре антисемит и нацистский приспешник Готтфрид Никль.

В итоге пасквилянты добились, по сути, только одного: Ремарк и его и без того известная книга приобрели еще большую популярность. Каждый читающий немец просто не мог обойти книгу своим вниманием. Не успели волнения вокруг романа несколько поутихнуть, как в декабре 1930 года в кинотеатрах начал демонстрироваться снятый по роману американский фильм. Йозеф Геббельс, лидер берлинских нацистов, и националистически настроенные правые почуяли возможность использовать новое массовое искусство в своих целях. Они развернули против фильма бешеную кампанию, переходившую порой в насильственные действия. Срывали сеансы, устраивали шумные шествия. И власти сдались. Фильм временно запретили. Газеты, журналы, радио широко освещали и эти баталии. Ремарк и его роман снова оказались у всех на устах, тираж непрерывно рос.

Неудивительно, что в таких условиях вокруг имени писателя и самого произведения стали быстро возникать всевозможные мифы. Взрыв эмоций, вызванный романом, не способствовал изучению источников и исторического фона. Серьезных работ о жизни и творчестве Ремарка и сегодня еще очень мало. А тогда за факты многими читателями, журналистами и рецензентами принимались домыслы, измышления, а также высказывания самого автора, которыми он, вольно или не вольно, приукрашивал свою биографию.

Истинное имя писателя не Ремарк, а Крамер, стали утверждать те, кто умышленно читал фамилию наоборот. Эту фальшивку можно встретить даже в сегодняшних энциклопедиях и газетных статьях. Ремарк не писал никакого романа, а всего лишь опубликовал свой дневник, внушалось читателю. И вообще текст вышел из-под пера совсем другого человека. Это документальная проза, говорили одни. Нет, фантазии домоседа, возражали другие. Кому-то автор виделся богатым стариком, кому-то бедным юношей. На фронт он ушел добровольцем сразу же в августе 1914-го, заявляли приверженцы Ремарка. Там и духу его не было, звучало им в ответ. Много типографской краски было потрачено, чтобы затмить соперника в сложившейся литературно-политической ситуации. Чей-либо сенсационный успех всегда на руку средствам массовой информации, а на истину им при этом, как правило, наплевать.

Выступая в «Вельтбюне» под псевдонимом Каспар Хаузер, Курт Тухольский подсмеивался над мифотворцами уже в июне 1929-го: «Эрих Саломон Маркус – таково имя этого еврейчика – долгое время был всего лишь служкой (то бишь “салатшаммесом”) в иудейской синагоге на Ораниенштрассе в Берлине. Родился этот отпрыск Иуды в силезском местечке Цинненциц, где его отец Авраам Маркус владел кошерной бойней (Чуешь, в чем дело?)... После войны он обосновался в Оснабрюке, став дамским портным, был затем помощником заведующего тормозами на еврейском катафалке в Бреслау, после чего поселился в Ганновере. У профессора Космана нет ответа на вопрос, знал ли Маркус Хаармана, поддерживал ли он его? И этот презренный мошенник осмелился сочинить для бульварной прессы романчик, в котором что ни слово, то ложь!» Были в эти дни и недели еще и писатели, которые не утратили широты взгляда.

По сути дела, столкнулись две точки зрения. Изображена ли в романе фронтовая действительность, и тогда это рассказ о реально пережитом и текст можно назвать автобиографическим, или антивоенный роман сочинил пацифист и политический демагог, решив очернить немецкого солдата и вылить на мировую войну ушата помоев, хотя она, охватывая все слои общества, их объединяет? В тесной увязке с этой дилеммой обсуждался и вопрос об авторе сенсационного произведения. Откуда взялся этот незнакомец? До предела страсти накалились сперва в период с марта по июнь 1930-го, после того как книга стала бестселлером, затем они поугасли, чтобы с новой силой вспыхнуть в конце 1930-го, когда нацисты затеяли скандал вокруг фильма.

Разгорелась ожесточенная полемика. Республика стояла на распутье. Многих депутатов рейхстага, крупных промышленников, националистически настроенных членов массовых организаций не устраивал консенсус, который был все-таки достигнут в первые два года после революции. Призыв к установлению независимой от парламента власти находил отклик у все большего числа сторонников авторитаризма. Как ни странно, но символом словесной войны стала война настоящая, первая мировая. Если правые видели в ней великое испытание, выпавшее на долю Германии и выдержанное ее армией с «достоинством и героизмом», то левые и буржуазные либералы в большинстве своем осуждали ее, видя в ней бессмысленное жертвоприношение. Поэтому центральным вопросом в споре вокруг произведения Ремарка был вопрос о «правде». (Заметим, что этот критерий вообще был главным при оценке антивоенной литературы в веймарские годы.) Критиков не устраивало прежде всего то, как изображался в романе рядовой немецкий солдат. За возгласами возмущения скрывались, однако, вещи гораздо более серьезного порядка: ярые сторонники перевооружения вермахта и пересмотра Версальского договора понимали, что огромный интерес к роману препятствует достижению их целей, бросая на них негативный отсвет. Германия, полагали они, должна была исполниться духом предвоенного 1914 года и вновь сосредоточить все усилия на том, чтобы стать ведущей европейской державой, используя для этого, в случае необходимости, и военные средства. 30 марта 1930 года словесным баталиям был положен конец, хотя факт этот был осознан не всеми и не сразу: бывший фронтовой офицер Генрих Брюнинг стал рейхсканцлером, на смену одному «президиальному кабинету» спешил другой, и выкорчевывание парламентской демократии шло полным ходом. Затем пришел Гитлер, и уже через шесть лет Германия ввергла большую часть мира в новую войну.

Книга Ремарка, считали воинствующие антидемократы, ослабляла «боевой дух» немцев, ее появление было на руку тем, кто защищал республику. Что ж, это действительно было так, тем более что борьба за выживание республики приобрела новое качество. В августе 1928 года был заключен пакт Бриана – Келлога об отказе от войны в качестве орудия национальной политики. Среди стран-подписантов была и Германия. Приветствуя план Янга, который предусматривал более благоприятные условия выплаты репараций, Густав Штреземан доказывал, что умеренная политика возглавляемого им министерства иностранных дел была успешной. После почти пяти лет отсутствия в правящих коалициях представители СДПГ вошли в состав кабинета, который возглавил лидер этой партии Герман Мюллер. Ни одного министерского портфеля не получила в этом правительстве Немецкая национальная народная партия– к вящей досаде газетного магната Альфреда Гутенберга, который в тот момент вел за собой твердолобых консерваторов. Обстановка в стране стабилизировалась, и крайне правым не оставалось ничего иного, как развернуть кампанию против плана Янга и накалять атмосферу в публичной полемике. Для клеветнических нападок на республику, для осмеяния ее институтов правые не гнушалась никакими средствами. Громкий резонанс, вызванный новым антивоенным романом, должен был показаться им даром небес.

«Фёлькишер беобахтер», например, 16 февраля 1929 года в свойственной правым радикалам манере выразил эмоции, которые вызывала книга у крупной буржуазии: «Для всех настоящих фронтовиков, свято хранящих воспоминания о великой войне в своем сердце, этот роман подобен пощечине. Ибо война не сокрушила их, напротив, она стала для них чистилищем». Показательна и фраза из официального военного журнала: «“На Западном фронте без перемен” есть не что иное, как чудовищное оскорбление германской армии».

Идеологически зашоренные левые нередко тоже выступали с резкими нападками на роман. Так, коммунистическая «Роте фане» признавала, что написан он «блестяще и захватывающе», однако автор «молчит» о причинах войны. А через год коммунисты и их сторонники читали в своей собственной, хоть и зависимой от Москвы газете: «Поэтизируя гонку вооружений, Ремарк решительно отказывается обнародовать свое отношение к борьбе империалистических государств против Советского Союза... Он по праву стал любимым бардом империалистической буржуазии и ее мелкобуржуазных попутчиков». Взвешивая плюсы и минусы романа, рецензент журнала «Зоциалистише бильдунг» приходил к выводу, что книга, в которой к позорному столбу наряду с войной ставился бы и капитализм, еще не написана.

Ремарк не нашел друзей и среди пацифистов. Публично признать себя их сторонником он не хотел, слыша порой в награду за это горькие упреки. «Книга не делает из нас пацифистов, – писала обозревательница журнала «Фриденсварте», – что ж, это и не входило в намерения автора». Но «мы ждем, что Ремарк встанет в ряды борцов за мир, открыто заявит об этом и поставит свой талант на службу тому движению, которое стремится предотвратить гибель новых поколений в страшном пекле войны».

Не обошлось без критических замечаний даже в «Вельтбюне», хотя на протяжении всей дискуссии вокруг романа журнал неизменно и энергично держал сторону Ремарка. Так, автор обзора французской антивоенной литературы не скрывал своего раздражения тем, что книга Ремарка оценивалась выше, чем роман Анри Барбюса «Огонь»: «И тем не менее некоторые люди находят сегодня удовольствие в том, чтобы прославлять книгу, которая относится к войне пассивно, и противопоставлять ее той, которая бунтует против нее». А спустя пару недель Курт Тухольский напишет в журнале леволиберальной интеллигенции: «Об этой книге можно сказать разное». Заметим, что серьезной рецензии на роман в «Вельтбюне» так и не появилось.

Нельзя сказать, что роман был воспринят как пацифистский сразу же после своего появления. Поскольку Ремарк избегал прямых политических суждений и оценок, то и читатели не видели никакой антивоенной пропаганды в описании боев, канонады, бомбардировок и стоически-отчаянного поведения его героев. Отношение к роману менялось вместе с характером дискуссии вокруг него. В лагере левых интеллектуалов и левых либералов он находил растущее одобрение, в стане буржуазных националистов и правых радикалов вызывал резкое неприятие. Попав в растровый механизм времени, книга стала влиять на позицию рецензентов и читателей, меняя ее в ту или иную сторону. Кто был за книгу, считался пацифистом и критиком Первой мировой войны. Кто ее не принимал, слыл милитаристом и апологетом войны.

Литературные достоинства романа тогда мало кого интересовали. Давая ему публичную оценку, собратья по перу тоже не считали нужным скрывать свои политические взгляды, причем высказывались сплошь и рядом патетически. Бруно Франк считал чуть ли не кощунством говорить о мастерстве, с которым написано произведение, и называл его нетленным. Карл Цукмайер требовал, чтобы книга стала настольной для школьников и студентов, сотрудников газет и радио, чтобы она была в каждом читальном зале, хотя, добавлял он, и этого еще недостаточно. Вальтер фон Моло, в то время президент Прусской академии изящной словесности, стал автором выражения «Памятник неизвестному немецкому солдату». (Оно часто цитировалось и появилось на обложке вышедшего в издательстве «Ульштейн» романа.) Аксель Эггебрехт назвал Ремарка «писателем пленительной простоты». Эрнст Толлер увидел в романе «самый впечатляющий документ великой эпохи».

Рудольф Г. Биндинг, напротив, с ужасом воскликнул: «Вы срываете покров святости с истины, господин Ремарк!» Хайнц Цёгерляйн расценил роман как «взгляд на войну через очко отхожего места». Прусская аристократия (устами графа фон Шлиффена. – В. Ш.) тоже подала голос с присущим ей простодушием: «Фронтовик изображен чуть ли не одичавшим в своих привычках, тупым существом, начисто лишенным доблести и патриотических побуждений». Палитра суждений (и предрассудков) была широкой, а приведенные здесь цитаты показывают, что в полемике вокруг романа речь шла в основном о политике и редко о литературе. В начале 1930 года это очень точно выразил в «Вельтбюне» Курт Тухольский: роман «взволновал миллионы читателей не как художественное произведение, а самим материалом и его подачей», чем и объясняется его громадная популярность.

Возникновению мифов, которыми, как плющом, вскоре был увит роман, способствовали концерн «Ульштейн» и сам Ремарк. Сегодня мы знаем, что автор не придерживал рукопись, – начав утверждать обратное, как только вдруг стал успешным, – а сразу же попытался пристроить ее в каком-нибудь издательстве. Впрочем, не в каком-нибудь, а у самого Фишера. Старик издавал произведения лучших немецкоязычных и зарубежных писателей того времени. У него печатались Томас Манн, Герхарт Гауптман, Альфред Дёблин, Якоб Вассерман, Гуго фон Гофмансталь, Артур Шницлер, Джозеф Конрад, Дос Пассос, Жюль Ромен, Кнут Гамсун. И вот в это издательство первым делом обратился Ремарк. Показав таким образом, что был убежден в добротности своего опуса и что просто-напросто блефовал, говоря о «недоверии к собственным писательским талантам». (Мы еще коснемся его аргументации по этому и некоторым другим вопросам.)

Фишер ответил Ремарку отказом и надолго озадачил любителей строить догадки и предположения. А почти сорок лет спустя Петер де Мендельссон, написавший историю издательства, получил от Ремарка письмо, которое проливало свет на «загадочное» решение знаменитого издателя: «Рукопись “На Западном фронте без перемен” была передана С. Фишеру весной 1928 года главным редактором “Шпорт им бильд” Конрадом Элертом, с которым я был дружен, работая в этом журнале; передана она была через Пауля Айппера, который тоже был нашим сотрудником... Пригласив меня через какое-то время заглянуть в издательство, Самуэль Фишер сказал мне, что не верит в прибыльность проекта: никто, дескать, ничего больше о войне знать не хочет... Через пару дней я написал ему еще одно письмо – с данными об уже изданных книгах о войне и, соответственно, об их тиражах... Не потеряв еще надежды, я просил его взвесить принятое им решение... Ответа я не получил». Пауль Айппер, названный здесь посредником, был автором ряда книг о животных и близким другом Оскара Лёрке, главного редактора в издательстве «Фишер». Это говорит о том, что Ремарк был близок к истине. Вспомним, что в письме к де Мендельссону есть указание на время – «весной 1928 года», и по меньшей мере это говорит о том, что Ремарк занялся продвижением своего романа на книжный рынок безо всякого промедления и с присущей ему тогда энергией, что он не был новичком, который сомневается в своих способностях, робко показывает рукопись друзьям и очень удивлен, узнав, что кто-то ее опубликовал. В 1929 году все это звучало по-другому: «Рукопись пролежала в столе около полугода, – сказал Ремарк в своем первом интервью, – и пристроить ее где-нибудь я не пытался».

Почему же Самуэль Фишер с его умением искать и находить таланты не принял книгу? Позднее, когда роман обернулся колоссальным гешефтом, он говорил, что книга не укладывалась в его программу. Библиография издательства «Фишер» тех лет действительно изобилует громкими именами и названиями. Но в ней значатся, например: «Политический прогноз для Германии» Вилли Гельпаха и утопический «Туннель» Бернхарда Келлермана. Выходит, что знаменитое столичное издательство выпускало в свет не только «умные» книги. Не стоял Фишер и в стороне от политики. В годы войны издал патриотическое «Собрание трудов по современной истории» (1915–1918) и «Восточно-прусские военные тетради. На основании официальных и личных сообщений» (1915–1917). И не забудем: в 1919 году он напечатал «Размышления аполитичного» Томаса Манна. Старик действительно считал, что у книги Ремарка нет шансов стать бестселлером. Именно это и ничто другое привело его к ошибочному решению с самыми, без сомнения, тяжкими финансовыми последствиями для издательства. Готтфрид Берман-Фишер утверждает, между прочим, в своих воспоминаниях, что прочитал рукопись за одну ночь, пришел в восторг и посоветовал тестю немедленно ее принять.

Обращался ли Ремарк, получив у Фишера отказ, в другие издательства? Не имея письменных свидетельств, точно ответить на этот вопрос невозможно. Карл Осецкий хотя и пишет в «Вельтбюне», что автору «было отказано в трех крупных именитых издательствах», однако предваряет это высказывание осторожным «рассказывают, что»... В апреле 1929-го Эрих Кестнер тоже говорит – в «Нойе Лейпцигер цайтунг» – о «трех солидных отклонивших роман издательствах», но имен не называет. Зато можно с уверенностью утверждать, что контакт с «Ульштейном» возник вскоре после отказа Фишера. Ханс Шваб-Фелиш сообщает в своей истории издательства, что Фриц Майер, друг Ремарка и родственник ульштейновского семейства, передал рукопись Фрицу Россу, зятю Ханса Ульштейна. Тот прочитал ее на Троицу 1928-го, но ни словом о ней не обмолвился. В августе того же года Макс Крель, редактор в издательстве «Пропилеи», принадлежащем Ульштейну, передал текст начальнику производственного отдела того же издательства со словами: «Никто этим не интересуется. Вы же тоже видели войну из окопа». Однако «начальника» это не смутило. Прочитав роман, он пришел в восторг. 6 августа Росс и Ремарк встретились для беседы с глазу на глаз, и в конце месяца был подписан договор. Издательство решило публиковать текст – после нескольких доработок – на страницах «тетушки Фосс» по частям.

В договоре с Ремарком есть место, которое указывает на то, что Ульштейн не был уверен в успехе предприятия. «В случае неудачи автор обязан был отработать согласованный и выплаченный аванс журналистскими материалами для ульштейновских газет». Ощущение неуверенности не покидает издателей, и в «Фоссише цайтунг» держат в гранках роман, которым заменят ремарковский, если история о юношах, сражавшихся на Западном фронте, не тронет сердца читателей. Мы знаем, что этого не произошло. Публикация, длившаяся с 10 ноября до 9 декабря 1928 года, оказалась на редкость успешной с самого начала. Отдельной книгой роман вышел 29 января 1929 года в отредактированном виде.

Правкой были затронуты прежде всего «политические» пассажи. И сделана она была еще до публикации газетной версии. Ульштейновские редакторы убрали слишком грубые солдатские выражения и чересчур детальные описания ряда жестоких боевых эпизодов. Круг подписчиков был широк, а «нелитературный» язык Ремарка для буржуазной публики того времени необычен, если не сказать оскорбителен. Книга могла пойти на такой риск, газета с ее зависимостью от абонентов не решилась.

Ремарк сам поставил на кон свою карьеру, успешную и с обеспеченным будущим. Он понимал, что заключение договора с Ульштейном должно повлечь за собой расторжение договора с Шерлем. Конечно, он не пошел бы ко дну в случае неуспеха, Ульштейн имел немало интересных газет, в одной из которых он нашел бы прибежище, и в этом отношении договор отчасти страховал его. А вот вновь сделать «перебежчика» после провала его опуса редактором газеты или журнала, – на это «Шерль» едва ли бы пошел. И решимость Ремарка все-таки рискнуть говорит, пожалуй, о том, что он в свой успех верил.

Что делает книгу успешной, особенно если автор ее никому не известен? Это всегда будет тайной, ибо рынок управляем лишь до известной степени, а читатель в своих предпочтениях своенравен. И тем не менее подвержен, как и любой другой покупатель, воздействию законов, управляющих психологией масс. Хороший маркетинг может обеспечить спрос и на художественный продукт. Правда, много чего должно соединиться, чтобы опус новичка в искусстве слова стал бестселлером. В случае с романом «На Западном фронте без перемен» карты легли самым счастливым образом, не без того, однако, чтобы их слегка не потасовала умелая рука.

Своим повествованием о жизни простого «солдата» на фронте Ремарк затронул душевные струны тысяч и тысяч немцев, большей частью знавших войну по собственному опыту. В отличие от националистически настроенных авторов тривиальных военных романов он писал о боях, страданиях и смертях, лишив их героического ореола. Категорически отказавшись в предисловии от каких-либо политических оценок, он предоставил читателям, подвергавшимся в эти годы со всех сторон массированной идеологической обработке, право судить о войне самим. Нежелание автора следовать литературным канонам, обиходный язык и непричесанные мысли героев, что было тогда внове и неожиданно, сделали роман привлекательным и для людей, редко покупающих книги.

«Ульштейн» подкрепил все это мощной рекламой, в которой правда была умело перемешана с вымыслом. Автор принял условия игры. Политическая агитация завершила дело. Роман пошел. Нет более важной предпосылки успеха, чем сам успех.

За два дня до публикации, в номере от 8 ноября 1928 года, редакция «Фоссише цайтунг» начинает настраивать своих читателей на восприятие истории, которая будет печататься в продолжениях. Текст обращения поставлен на первую полосу, исполнен пафоса и необычайно длинен, что уже свидетельствует о неуверенности и сомнениях хозяев концерна. Они взывают к чувствам, стремятся пробудить эмоции, обращаются к бывшим фронтовикам напрямую, расхваливают роман не как новинку, а как «жизнь, прожитую не зря», как «первый настоящий памятник Неизвестному солдату», как «произведение, которое на странице за страницей производит впечатление глубоко волнующей достоверности», как «книгу без тенденции».

Автор изображается в этом тексте как наивный самоучка, как представитель поколения, которое истекало кровью в окопах большой войны, как выживший в ней и нарушивший, наконец, обет молчания. Этому человеку надо просто верить, он ничем себя не запятнал, ему чуждо интеллектуальное хитроумие, он целых десять лет томился под гнетом пережитого, пока не решил облегчить себе душу. «Эрих Мария Ремарк, по профессии вовсе не писатель, ему чуть за тридцать (!), пару месяцев назад он ощутил вдруг неодолимое желание облечь в слова, изобразить и преодолеть в себе то, что случилось с ним и его школьными товарищами, целым классом жадных до жизни юношей, ни один из которых домой не вернулся».

Потенциального читателя умело заманивают в свои объятия, рисуя возвышенный портрет всеми забытого, оставленного наедине со своими переживаниями фронтовика. Ибо они «стиснули зубы и молчали. Зачем было что-то говорить, когда вокруг безостановочно творилось зло. Их бы не услышали и не поняли. А когда все закончилось, они были людьми усталыми, измотанными, с потухшим взором и одним-единственным желанием – вытравить страшные картины из памяти». И вот один из них приходит в «Фоссише цайтунг» с рассказом о том, что пережил он сам и что пережили его товарищи, приносит в газету повесть о их судьбах. Редакция давит на душевные струны, растрогана сама, но держит нос по ветру.

Конечно, не трудно понять, какую цель преследовали люди Ульштейна, прибегая к таким трактовкам. Прежде всего с самого начала не допустить, чтобы в тексте можно было обнаружить политические суждения и оценки. Страна была расколота, и никак не хотелось отказываться от читателей из буржуазно-правого лагеря; наоборот, крайне желателен был их приток. Опытные маркетологи знают, что имидж определенных продуктов создается не игрой цен и не красотой дизайна, но энергичным превращением продавца и покупателя в сообщников. Волшебными при продаже романа «На Западном фронте без перемен» стали слова «доверие и солидарность между автором и читателем». Прибыль отвергалась со всеми признаками презрения: «“Фоссише цайтунг” считает своим долгом представить общественности в эти ноябрьские дни мощное и правдивое произведение, напоминая тем самым о тех днях, когда рушились старые формы бытия и в муках рождалась новая жизнь». (Газета начала печатать роман в канун 10-й годовщины заключения Компьенского перемирия и 14-й годовщины «Дня Лангемарка»[34]34
  10 ноября 1914 года немцы предприняли наступление близ Лангемарка во Фландрии. Понеся тяжелые потери, полки продвинулись вперед лишь на несколько километров. Молодые солдаты шли в бой с пением национального гимна, что в основном и послужило возникновению понятия «День Лангемарка».


[Закрыть]. – В. Ш.)

Не забывая подчеркивать свой альтруизм, издательство пристально следило за тем, что происходило в текущей политике. Ульштейн стремился избежать любого действия, которое могло бы быть истолковано как поддержка той или иной политической позиции. Осенью 1928 года в рейхстаге велись ожесточенные споры вокруг строительства броненосца типа «А». Коммунисты добились проведения плебисцита, который только подлил масла в огонь. Рейтинг упал прежде всего у социал-демократов, их министры и фракция не смогли договориться о единой позиции по этому «военному» вопросу. Заметная радикализация произошла в стане правых буржуазных националистов: главой партии был избран Альфред Гугенберг. Все зримее проступали очертания того пути, который приведет республику к гибели.

Страну лихорадило, и хозяева концернов «Ульштейн» и «Моссе» навострили уши. А вскоре, опасаясь за свое состояние, проявляя откровенную трусость и безволие, попытались встать над схваткой. Давление на редакции газет росло, принципалы больше не желали читать в них четкие политические высказывания. Года через два это приведет к тому, что владельцы-евреи не захотят видеть в стенах своих домов рядовых сотрудников той же национальности. Георг Бернхард, возглавлявший «Фоссише цайтунг» до 1930 года, напишет позднее, став эмигрантом: «Приобретая все более зримые черты, эта позиция буржуазных газет способствовала ускорению распада республиканских партий... И вина их не становится меньше по той причине, что они, сами того не желая, стали в конце концов собственными могильщиками». Можно по крайней мере предположить, что в издательском доме «Ульштейн» эта позиция ощущалась как тенденция уже в те дни и недели, когда в одной из газет концерна публиковался роман «На Западном фронте без перемен». Непреложным фактом во всяком случае является то, что Ремарку пришлось, следуя пожеланиям издательства, вносить правку в те пассажи, антивоенная направленность которых была слишком очевидной.

Чтобы придать избранной стратегии больше правдоподобия, была подправлена (мы уже говорили об этом) и биография автора. Его произведение утратило бы налет наивности, если бы из анонса следовало, что речь идет не о тексте новичка, а о прозе писателя, на счету которого уже три романа. (Пусть они и не сделали его имя известным всей стране.) Спонтанность, внутренняя свобода, «правдивость» – вот тот материал, из которого ткутся легенды, способствующие продвижению художественного продукта на рынок. Это правило общее, применимое не только к нашему случаю.

Замысел произведения на военную тему родился давно. Первая попытка перенести его на бумагу была сделана после возвращения с фронта. Набросок в четыре страницы был обнаружен в наследии писателя. И приобретен спустя четверть века, осенью 1995 года, за 250 тысяч фунтов стерлингов для его родного города. Фактически он существует в виде двух рукописей. В Нью-Йоркском архиве находятся, по данным Томаса Шнайдера, еще несколько рукописей и типографских оттисков. Они свидетельствуют о том, что Ремарк сильно правил свои записи. Нет сомнений, что текст подвергался неоднократной переработке и что в основу его легла обдуманная концепция. Ремарк писал книгу как профессионал, и стратегия повествования была избрана им вполне сознательно.

Ремарк был очень заинтересован в успехе. Вероятно, этим и объясняется то, что почти во всех интервью он настойчиво, чуть ли не слово в слово повторял версию издательства. Звучало это так: «Писал я книгу полтора месяца, по вечерам, после работы... Рукопись пролежала в столе около полугода. Успеха никак не ожидал. Ничего из написанного не выдумал. Я был на фронте достаточно долго, у меня нет необходимости фантазировать. Проповедовать какое-либо учение я не намерен. В политике не разбираюсь». Последние сомнения читателей были развеяны «Предисловием», оно вписывалось в оборонительную стратегию без сучка без задоринки. Никто не должен был и помыслить, что автор мог преследовать иные цели, чем всего лишь правдиво поведать о пережитом. Таковы были условия издателей военной литературы, и он выполнял их. Не делай он этого, успех был бы едва ли достижим.