Текст книги "Ремарк. «Как будто всё в последний раз»"

Автор книги: Вильгельм фон Штернбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

Глубокий душевный надлом в Ремарке произошел не из-за связи с Марлен Дитрих, но связь эта слишком уж часто одаривала его такой горечью, что на протяжении нескольких лет гасила в нем творческие порывы. Он чувствовал недостойность своего поведения и презирал себя за это. Дитрих никогда не отпускала от себя любовника, даже если давно оставила его и мечтала в своих дневниках о встречах с новыми поклонниками. Ремарк же долго не находил в себе сил порвать с жизнью, банальное дно которой открывалось ему чуть ли не ежедневно.

Листая дневники Ремарка, знакомясь с его мыслями о женщинах и пристрастии к алкоголю, мы постепенно понимаем, чего подспудно так страшился этот писатель: «А живу ли я еще вообще, не проходит ли мимо меня неповторимая витальность подлинного бытия, не истекло ли уже мое время?» Пума, а затем и Наташа Палей – это ведь тоже эрзац. Отношения с ними и другими красивыми женщинами воспринимаются как защита от угрозы неизбежного старения и презренной буржуазности. Не видеть, не слышать, не знать их? Но что же тогда останется? Раздумья в записях интимного характера подводят во всяком случае к выводам именно такого рода, наряду, конечно же, с восхищением, которое вызывают своей телесной притягательностью у сына оснабрюкского ремесленника и Дитрих, и Наташа Палей. Но читая самобичующие строки о душевном разладе, о моментах счастья и блаженства, об упреках в адрес Пумы, а затем и Наташи, невозможно отделаться от впечатления, что физическая близость, которой он требует, имеет для него почти что второстепенное значение.

Дитрих поначалу тоже страстно влюблена: Ремарк знаменит, обаятелен, обладает даром сопереживания, может долго внимать собеседнику, у него привлекательная внешность и отличные манеры. Они видятся в Париже, а летом 1938 года весь «клан» оседает на несколько недель в Антибе. «Целый день внизу у моря, до темноты. Божественное лицо. Нетерпение скорее подняться наверх. Фантастическая ночь. В остальном же – ощущение приближающейся развязки. Масса мелких признаков. И у меня, и у нее. Ранимость, насмешки, раздражение. Может, это и к лучшему». Во время этого совместного отпуска Дитрих вступает в интимную связь с богатой Джо Карстерс. «Пума уже дня три-четыре полностью во власти одной женщины», – констатирует Ремарк в дневнике. По-мазохистски, в мельчайших подробностях описывает он на протяжении нескольких недель, как все это время уходит на выяснение отношений и поиски возлюбленной в ночных увеселительных заведениях. «Смеюсь, а жизнь, может, сломана... Сердце стучало, я обливался потом. Был действительно раздавлен». Расставшись на какое-то время, они шлют друг другу телеграммы («Ты обруч, без которого моя жизнь растеклась бы мелкими ручейками»), письма, цветы, ночами подолгу разговаривают по телефону (он – в Порто-Ронко, она – в Калифорнии). «Не могла бы Ты все-таки сыграть Пат?» – упрашивает он ее в начале января 1938-го. «Не сообщить ли Метро, что если они примут это условие, то я бы поучаствовал в доработке сценария?.. Решил засесть за новую книгу и посвятить ее Тебе (имеется в виду замысел романа о Равике. Он будет написан позже и назван «Триумфальная арка». – В. Ш.)... не торопи события, ничего не бойся, всегда храни спокойствие. Мы ведь только начинаем и еще порядком удивим всех». Под своими посланиями к Дитрих он подписывается как Альфред, Равик, Большая гадюка, Асессор фон Фельзенэкк, называет ее Пумой, Тетей Леной, Юсуфом. Все эти годы он влюблен до стрессового состояния, однако, фиксируя свои переживания в дневнике, видит себя очень ясно.

С сентября до начала декабря 1938-го он с Дитрих в Париже. Сумбурное время: новые лица, бессонные ночи, вино – до работы руки почти не доходят. Ощущение счастья мгновенно сменяется подавленностью – и наоборот. И почти всегда его настроение зависит от настроения любимой. «Гуляли по улицам... Купил Марлен розы. Приятно вот так фланировать. Чувствовал себя свободным. Разглядывал людей, смотрел на девушек, женщин, и казалось, не будет никакого конца, даже если Пума уйдет. Ибо долго так продолжаться не может. Опираться на несколько рук – это не в моем духе. Так же, как и игра в прятки. Не надо связываться с актрисами». – «...эта заботливость и в то же время коварство». – «Не думаю, что еще очень долго буду участвовать в этом спектакле». – «Теперь тут тихий ад. Меня действительно поджаривают со всех сторон... Надо уходить. Терпеть такое больше нет сил. Страшусь наступления вечера. Это равнодушие ужасает».

Ночи исполнены «нежности» (в дневнике он ведет им точный счет), но наступает утро и вспыхивает спор, как обычно абсурдный, смехотворный. «Сказал ей, что в 2 часа встречусь с Рут Альбу. Она словно застыла. Ушла. Когда я шел в спальню, она стояла за дверью. Потом я обнаружил, что она спрятала все мои туфли – дабы я не мог выйти из дому». Такое можно сразу, без репетиций, играть на сцене. «Похоже на свару между прачками», – записал он как-то, не скрывая презрения. Зашли в ювелирный магазин, чтобы обменять браслет: «Мне все это осточертело... Не удержался от смеха, наблюдая, как Пума превращалась в жалкое, алчное существо: сумма была в общем-то незначительной». Лишь изредка в эти месяцы в дневнике встречаются записи, подобные следующей: «Октябрь... День близится к вечеру. Серый прохладный воздух, ничто не навевает печали. Хочется любить дом, тепло, камин, работу. Настроение тихое, спокойное. Читал Рильке».

В апреле Ремарк начал первый роман об эмиграции («Возлюби ближнего своего»), но работа не клеится. Он нервничает, чувствуя какую-то вину. «Надо решиться!.. Одуматься! Взять себя в руки! Отсечь то, что не имеет отношения к делу. Довольно заниматься бабами и амурами среди интриг и сплетен!.. Возьмись за перо!» – «Работай, солдат, все забудь и работай!» – «Представь себе: ты один в Порто-Ронко. Словно в раю». Он стосковался по работе в тиши – и не может уехать. Хотя постоянно заклинает себя: «Солдат! Если как-нибудь вечером в Порто-Ронко тебя, одинокого, слишком сильно потянет к ней, подумай о том, что с ее отъездом тебе крупно повезло. Как бы ты ни старался, так больше продолжаться не могло. Вспомни, что мысль эта приходила к тебе при самом ровном расположении духа... Ты не должен быть лакеем кинозвезды... Тебе уже сорок, солдат. Начни жить своей жизнью!.. В тебе есть многое, что просится наружу, но не надо торопиться, пусть оно зреет, а ты наблюдай. Сколько можно быть ассистентом кинорежиссера...»

Во французской столице Ремарк встречает старых знакомых. Несколько раз видится с Вальтером Файльхенфельдтом, который предлагает картины. «Потом в отеле у Файльхена смотрел три акварели Сезанна: два пейзажа и человека в соломенной шляпе, вид сзади. Купил». На пару дней приезжает Рут Альбу. Ютте в Порто-Ронко ужасно одиноко, она просится в Париж и в конце концов приезжает. Ремарка это стесняет, и потому он о ней почти не заботится. Ночи и вечера – на одно лицо и проходят, как, например, вот этот: «Седьмого вечером с Верой, Рюсси и тремя египтянами сначала у Рюсси, потом у “Максима”, в нескольких кабачках и напоследок в “Шехерезаде”. Около шести утра двое египтян показали нам вид, открывающийся с площади Карусель перед Лувром на Луксорский обелиск и Триумфальную арку. Серое, светлое утро, серый, ясный свет. С Пумой в отель, спали долго, крепко, полные любви». Днем – кино, выставки, переговоры в издательствах, прогулки в Булонском лесу, обед у «Фуке» на Елисейских Полях. Порой ностальгические воспоминания о жизни до того, как стал знаменит: «Думал о минувшем. Рояль, сочинение музыки, песни, стихи. Не знаю, как вернуть все это. Жизнь быстротечна».

Лаконичная запись в дневнике от 20 февраля 1938 года: «22 января сочетался браком в Санкт-Морице». Ютта Цамбона вторично становится его женой. В момент, когда он так увлечен Марлен Дитрих! Но не любовь, а всегдашняя его отзывчивость подвигла Ремарка на этот шаг. Замужество отводит от Ютты угрозу быть высланной из Швейцарии в Германию. Счастливым он себя не чувствовал. «Вокруг меня в холле общее чаепитие в самом разгаре. Бар, люди, снег, прошлое – мне все это противно», – пишет он из Санкт-Морица далекой Пуме. Живя зимой 1938-го преимущественно в Порто-Ронко, он страдает от одиночества и разлуки с Марлен («Начать вести дневник одинокого человека»). Мучают люмбаго и ишиас, он ощущает груз лет, хотя до старости еще далеко. В марте гитлеровские войска вступают в Австрию. «Читал газеты. Того гляди вырвет».

Рут Альбу однажды так сказала об отношении Ремарка к Ютте: «Она вряд ли была такой уж больной. Он же был влюблен в ее красоту. Всегда. Любил окружать себя красивыми вещами». С этим трудно не согласиться, однако внутренне Ютта была ему чужда. Вот запись, сделанная в сентябре 1938-го, когда он с Дитрих в Париже: «Говорил по телефону с Петером. Плакала. Сказала, что страдает от одиночества. Это ужасно. Посоветовал ей приехать в Париж – прямиком или через Порто-Ронко. Как помочь, не возвращаясь к ней? Вернуться я не могу. Моей жизни пришел бы конец».

Позже он будет оплачивать жилье и поездки Ютты, фактически полностью содержать ее. Как супруги они получат в 1947 году американское гражданство. Тем не менее брак их остается фиктивным, они лишь изредка живут под одной крышей, и Ютта тогда – гостья писателя. Эмоционально он отдалился от нее уже после первого развода. Второй развод будет оформлен в 1957 году, когда он решит жениться на Полетт Годдар.

За событиями на политической сцене в этом взрывоопасном году Ремарк следит с возрастающим нервным напряжением. Через несколько дней после «Хрустальной ночи» он записывает в дневник: «Мир встревожен тем, что происходит в Германии. Контрибуция в размере одного миллиарда марок, разрушенные дома и разгромленные магазины, тысячи евреев арестованы – и все потому, что 17-летний польский еврей Гриншпан застрелил 3-го секретаря германского посольства в Париже, г-на фом Рата... Ощущение такое, будто живу на вулкане». В дневнике Ремарк почти не касается политики, там царит Дитрих, а не Гитлер, но и скупые строки свидетельствуют: Ремарк был обеспокоен развитием событий и предчувствовал, что хрупкого мира в Европе не сохранить.

Еще в июле Ремарка лишили германского гражданства. 25 апреля 1938 года рейхсфюрер СС по предложению гестапо уведомил министерство иностранных дел: «Предпосылки для лишения германского гражданства налицо». Гестапо же обосновало свое предложение так: «При поддержке еврейской ульштейновской прессы Эрих Ремарк годами самым низким и подлым образом глумился над памятью павших в мировой войне и уже тем самым поставил себя вне сообщества, называемого немецким народом. На доход от этих своих писаний он купил себе виллу в Швейцарии. В Порто-Ронко, близ Локарно, он до последнего времени интенсивно общался лишь с эмигрантами, евреями и коммунистами». Жену Ремарка постигла такая же «участь» – ее тоже лишили германского подданства.

Ремарк озадачен, но реагирует с черным юмором: «После обеда позвонили из Лондона: мое имя в последнем списке тех, кого лишили гражданства. Ну что ж! Это даже очень удобно: с началом следующей войны меня сразу же не интернируют». Ремарк теперь – человек без гражданства, что в принципе осложняет заграничные поездки. Но еще в 1937-м они с Юттой приобрели панамские паспорта, так что этой проблемы не возникает. А высылка из Швейцарии состоятельному эмигранту вообще не грозит.

В конце ноября Марлен Дитрих уезжает в Калифорнию, а Ремарк через несколько дней – в Порто-Ронко. Судя по дневнику, он задумал роман о Париже, о жизни там рядом с Пумой. «Поздно вечером начал роман, в центре которого Равик... Настроение, как всегда в таких случаях: слегка нервозен, раздосадован, подавлен. Обе темы уже вызывают сомнения. Потом, при размышлениях о Равике как главном герое, вдруг каскад идей». Тем не менее он откладывает написанные страницы и вновь берется за роман «Возлюби ближнего своего». Работает прилежно, хотя чувствует недомогание. Пума не выходит у него из головы, и если писем и звонков из Америки нет дольше обычного, он мрачнеет и мучается ревностью. «Десять дней, как от Пумы ничего нет. Столь долгого молчания до сих пор не было. Джо или мужчина». Одиночество угнетает его, но как вырваться из этого писательского затворничества? «Настроение странное. Порой хочется бежать. Но куда? В крайнем случае к Пуме. В Париж? В Лондон? Кочевать по отелям? Нет, надо еще попробовать продержаться. По меньшей мере еще этот месяц». – «Не знаю, отчаливать мне отсюда, в конце января, или нет. Все мысли только о Пуме – странно; за, против. Надо продолжать работу».

И роман все-таки пишется. Ремарк хоть и продвигается медленно, хоть и сетует на заминки, хоть и недоволен отдельными главами, 6 января все-таки записывает в дневник: «70 страниц рукописи готовы». Новый, 1939 год он встречает у Эмиля Людвига, а рассвет застает его уже в одном из асконских баров. Марлен отправлена восторженная телеграмма: «Дивным был старый год, дивным будет и новый. Веселись, Пума, и ничего не бойся. Счастье улыбается бесстрашным. Радуй меня по-прежнему. Равик».

Политические новости не внушают оптимизма. «Наступление в Испании. Бомбардировки Китая японскими самолетами. Претензии Италии на Тунис. Брожение в Мемельской области. Когда Европе придет конец? Уготованный одним-единственным человеком». К тому же тревожные письма приходят от сестры: «Состояние отца почти безнадежное. Атеросклероз в последней стадии. 72 года. И так тяжело работал – всю жизнь». Забот добавляет и Ютта: в Париже ей одной не живется, хочет приехать в Порто-Ронко. «Сказал ей, что должен работать. Обычные доводы... Но мысль, что она сидит тут и укоризненно наблюдает за мной, в то время как мне хочется работать, – эта мысль почти невыносима».

Первые главы романа – все свои вещи он пишет от руки – перепечатаны секретаршей. Скепсиса не убавилось. «Книга оставляет довольно тягостное впечатление. Не страшно. Обычное дело при чтении первых перепечатанных на пишущей машинке страниц». Он решает писать книгу заново, ибо «сюжет кажется худосочным». Надо «придать роману эпическую глубину» и в то же время «сделать его более «компактным». 26 февраля наконец вздох облегчения: «Закончен черновой вариант». Однако потом – опять сомнения: «После обеда начал читать первую главу. В ужасе от этого бреда. Позвонил Файльхену, потребовал утешить... Взял себя в руки и переработал первую главу...»

Ремарк утомлен, ему хочется уехать из Порто-Ронко. «Ах, Пума, я устал писать книги без Тебя. А времени в обрез». 14 марта он покидает виллу и едет через Лозанну в Париж. Находит там семейство Дитрих – без его предводительницы, и 18 марта они поднимаются на борт «Куин Мэри». Его литагент Отто Клемент – вместе с ними. Лайнер берет курс на Нью-Йорк. В Калифорнии ждет Пума, и через несколько дней он впервые ступит на берег страны, которая вскоре станет ему прибежищем и второй родиной.

Пока же он пересекает океан не в качестве эмигранта. Не угроза войны, а Пума побудила его отправиться в дальний путь. С одной стороны, его обуревают тяжкие раздумья, с другой – предвкушение встречи с женщиной, которая сумела вырвать его из творческой тиши. «Бар с гремящей музыкой плывет в ночной тьме по молчащему океану: и странно, и не доставляет особого удовольствия». Хочет написать на борту «Куин Мэри» сценарий для Дитрих, но через день-другой отказывается от этой идеи. Мешает нервозность, проистекающая и от напряженной международной обстановки. Тут он не питает никаких иллюзий: «Газеты сообщают ужасные вещи. Литве из-за Мемеля предъявлен глупейший ультиматум. Затем последует Данциг, Италия тоже захочет что-то получить, и тогда – война».

23 марта он в Нью-Йорке. Жесткий паспортный и таможенный контроль – и путь в город, где все уникально, превосходно, бесподобно, открыт. Первоклассный номер в отеле «Уолдорф Астория». Ночная жизнь, шоу, варьете, притоны в Гарлеме, где собираются чернокожие и гомосексуалисты. «Самое же прекрасное в Нью-Йорке – это его звуки. Они напоминают глухой, сдержанный рокот мотора гоночного автомобиля». На пути в Лос-Анджелес он делает остановку в Чикаго, чтобы в Художественном институте полюбоваться работами Ван Гога, Тулуз-Лотрека, Гогена, Сезанна. 27 марта он в Беверли-Хиллз.

В отношениях с Дитрих после ее отъезда поздней осенью 1938-го из Парижа ничего не изменилось. «Пума ужасно разочарована тем, что я писал об эмигрантах, а не о Равике. Находит книгу плохой. Раздосадована и тем, что не привез для нее сценария». Перебранки по поводу повторной женитьбы на Ютте, сцены ревности и «дни ничем не омраченного счастья» сменяют друг друга быстрой чередой. Он скрупулезно фиксирует в дневнике, когда Пума пускает его к себе в постель и когда отвечает отказом. «С этой бестией дело доходит иной раз до настоящей войны». Он презирает легковесную жизнь Голливуда, шумные премьеры, рауты и – от случая к случаю – самого себя. После одного такого празднества – среди звезд были Гари Купер, Эррол Флинн и Долорес дель Рио – он записывает: «Вспышки фотоаппаратов, важничанье, жеманство и больше – ничего. Все непрерывно позируют». Встречает он там на презентациях и Томаса Манна, но отношения у них не складываются. Ремарка мучает зубная боль, лечение длится неделями, и Джозеф фон Штернберг, по-прежнему волочащийся за Марлен, тоже не способствует хорошему настроению. Между тем в Беверли-Хиллз появляется Джо Карстерс, что приводит Марлен в экстаз, и игра в прятки, так раздражающая Ремарка, начинается снова. «...Порой это похоже на мираж, смущает и озадачивает, чаще же чувство легкой грусти оттого, что ничего тебе здесь полностью не принадлежит и ничего ты удержать не можешь». Его письма тем не менее полны страсти и огня: «Нет, вы взгляните на Равика, исцарапанного, обласканного, покрытого поцелуями и оплеванного. Я, Равик, встречал много волчиц, умеющих ловко менять обличье, но я знаю только одну такую пуму. Изумительное создание... Жизнь с пумами штука рисковая, друзья мои! Желая погладить, они иногда царапаются, и даже во сне от них можно получить хорошенькую оплеушину». Ремарк безутешен и подумывает о немедленном возвращении в Европу. Но сделать такой шаг пока не решается. Известия оттуда по-прежнему тревожны. «Война близка как никогда. Оккупирована Албания. Дело сделано... На очереди – Польша, Греция и т. д.». В начале июня он едет с дитриховским «кланом» в Нью-Йорк, улаживает кое-какие дела («Обсудил казус Клемента и позаботился о том, чтобы он не принимал никаких денег».), встречается со своим американским переводчиком Денвером Линдли, мастерство которого ценит очень высоко, и отплывает вместе со слегка истеричным семейством в Европу. Несколько дней в Париже. Все те же раздражители («Вчера вечером позвонил Петеру. Сказали друг другу лишь пару слов. Уже вижу – все к черту вместе с этой треклятой Пумой»). Душевные разговоры с Вальтером Файльхенфельдтом, который продает ему картину Сезанна. «Надо бы хорошенько пройтись по роману», – уговаривает он себя. И двумя неделями позже: «Как все-таки довести эту вещь до ума?»

Между тем читатели журнала «Кольерс» получают возможность оценить мастерство писателя, знакомясь с сокращенным вариантом романа «Возлюби ближнего своего». Текст печатается с 8 июля по 23 сентября 1939 года под заголовком «Flotsam»[54]54
  «Плавающие обломки» (англ.).


[Закрыть]. Для издания романа отдельной книгой писатель еще долго будет дорабатывать его.

Ремарк сидит в Париже и ждет, что же решит Пума. Короткий визит в Порто-Ронко («Странный мир. Со мной в придачу»). По возвращении в Париж он вынужден явиться с Юттой к французским чиновникам, однако Carte d'Identite[55]55
  Удостоверение личности (фр.).


[Закрыть] получает довольно быстро – тут явно сказалось знакомство со знаменитой Марлен Дитрих. «Вчера утром поехали с Петером в министерство внутренних дел... В приемной негде было присесть. Видел, сколь мучительно ожидание». Настроение опять вдруг резко меняется. После поездки по парижским улицам Ремарк записывает в дневник: «Огромное небо. Зеленое сердце июля. Почему смерть неизбежна?» А в письме, отправленном в эти месяцы Дитрих, пишет: «В наших сердцах так мало тепла к самим себе; у нас – как у детей смутных времен – так мало веры в себя; в нас слишком много отваги и слишком мало надежды; все мы – лишь бедные, жалкие, без передышки шагающие солдаты, не знающие, есть ли на свете что-либо еще, кроме шаганья. Глупые, жалкие солдаты жизни – дети смутных времен, которым ночью вдруг что-то приснилось».

В конце июля они снова едут в Антиб. Прошлогодняя история, похоже, повторяется. Дитриховские приживалы действует ему на нервы, Джозеф фон Штернберг постоянно раздражен и мрачен, так как Дитрих не обращает на него внимания, появляется лесбиянка Джо, вновь начинается игра в прятки: Марлен Дитрих спешит от него к ней или наоборот. «Пошло-поехало. А я сижу тут и маюсь – с проклятыми болями в сердце. Все мерзко и гадко». Люди будто чувствуют, что это последнее мирное лето. Пляж переполнен, среди отдыхающих американский посол в Лондоне Джозеф Кеннеди и писатель Ноэл Кауард, все увиваются вокруг Дитрих. Вечерами общество отправляется в Канн или Ниццу, Ремарк немного играет, скучает и глубоко удручен выходками Пумы.

В середине августа Марлен Дитрих возвращается в Париж, чтобы через несколько дней отплыть в Соединенные Штаты. Снявшись в фильме «Дестри снова в седле», она надеется обрести былую популярность. «На политической арене ясности нет, – записывает в дневник Ремарк, оставшийся на побережье Ривьеры, – Данциг, Польша. Швейцария для меня – слишком тесный мирок». Все ждут, какие шаги предпримет Берлин. Ремарк в нерешительности. С Пумой в Америку? «Тревожные дни. Война в воздухе... Просматривал утром газеты: во Франции началась мобилизация... Не отправиться ли мне в среду в Нью-Йорк? Если еще возможно... Только что узнал о подписании русско-немецкого пакта о ненападении». Жребий брошен. Сталин подписал договор с дьяволом, Гитлер изготовился к удару по Польше.

Вся Франция обратилась в бегство. 29 августа Ремарк подъезжает к Парижу. «Всюду мобилизованные с чемоданчиками. Повозки и телеги. Цветные солдаты. Вечером все это приобретает почти призрачный вид... Темные колонны в свете прожекторов. Понурые, беспокойно вздрагивающие лошади. У развилки под Фонтенбло – громадный белый крест... Молчаливые леса. Над равнинами почти полная луна. Маттиас Клаудиус[56]56
  Немецкий писатель (1740–1815), известен прежде всего как автор стихотворений, близких подуху народной поэзии.


[Закрыть]. Многое наводит на раздумья. Граница и первые кварталы города. Дома и улицы затемнены на случай ночных налетов. Елисейские поля. Арку не видно».

Вечером Ремарк сидит в ресторане «Фуке» на роскошном парижском бульваре, терзая себя укорами, погруженный в сомнения. «Уезжать противно. Все во мне протестует против этого. Голова пухнет от мыслей, я презираю себя, и в то же время во мне крепнет какая-то решимость... Тихое ощущение полноты жизни. Презираю себя за то, что не беру с собой Петера. Подумав, прихожу к выводу, что не могу этого сделать, ибо не желаю терять Пумы... По-прежнему не хочу уезжать. Не хочу дать отсюда тягу. Но Пума будет перепугана до смерти: она нуждается во мне.

Я сидел на улице, смеркалось, мне нравился этот город, хотелось остаться, и в то же время я знал, что не смогу остаться, так как пароход скоро отчаливает. Вечером попытался дать телеграмму. Цензура. Текст, обязательно на французском, надо показать в префектуре. Ужинал в “Фуке”. Кругом темнота, не светилась даже реклама. Странная картина. Официантов мало – мобилизация... Пошел в отель. Серебряная луна висела над черным городом».

Утром Ремарк едет в Шербур и вместе с мужем и дочерью Дитрих поднимается на борт «Куин Мэри». На сей раз плавание пройдет без особых удобств. Койки установлены даже в кают-компании. Курс на Нью-Йорк взял корабль с беженцами. В темном неспокойном океане затаились немецкие подводные лодки.