Текст книги "Ремарк. «Как будто всё в последний раз»"

Автор книги: Вильгельм фон Штернбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

Ремарк подчинился, о каком-либо сопротивлении родительской воле ничего не известно. Но литература, искусство, музыка заняли теперь в его жизни центральное место. В Оснабрюке жил художник, поэт, любитель песен Фриц Хёрстемайер. Хотя история искусств наказала его (и не совсем безосновательно) пренебрежением, для молодых сограждан он был в свои 33 года личностью явно харизматической. Хотя бы уже потому, что исходил пешком всю Германию и всю Италию, оставался в своих натюрмортах, портретах и пейзажах непреклонным романтиком и расхаживал по городу в мягкой широкополой шляпе с пышным бантом на груди. Собирались в его крохотной мансарде на Либихштрассе, читали там стихи, пели песни, философствовали о смысле жизни и назначении искусства, отгородившись и от уже начавшейся войны, и от модернистских веяний в литературе, музыке, живописи. «Как там было всегда по-домашнему тепло и уютно: золотисто-коричневые стены, мягкий свет лампы под красноватым абажуром, молодость, красота, веселое настроение – и витающая над всем этим грусть скорого расставания... Когда багровый закат догорал за тяжелыми тучами, ветер вокруг дома все громче пел свою песнь, а хлопья снега медленно падали в вечерних сумерках, постепенно завешивая оконце в покатой крыше, тогда единственным источником света оставалась золотистая лампа, по углам тихо скользили тени, мы придвигались ближе друг к другу, и нас охватывал какой-то священный трепет. На плите с шипением подрумянивались яблоки, их дух растекался по мансарде, овевал замершего в углу бронзового Бетховена, разглаживал хмурые черты его лица. Чудесный офорт Фрица “Весенняя соната”, смуглый танцовщик, гипсовая маска, увитая вечнозеленым барвинком, цветы, как памяти дань и жертва, – Бетховен здесь присутствовал во всем». Ремарк явно не грешит против истины, описывая встречи молодых людей в мансарде у Хёрстемайера с ощущением «поэтической» боли и с тоской по утраченному времени – именно такой стиль был типичен тогда для тех, кто чувствовал в себе призвание творить высокое искусство.

Примкнув к этому кружку весной 1916-го, Ремарк открывает для себя то, к чему надо бы стремиться в жизни, – искусство, красоту, эротику, неприятие мелкобуржуазной среды. Хёрстемайер поклоняется обнаженному телу, культура которого расцветает на рубеже веков, обретая черта сектантства. Свободная половая жизнь не только пропагандируется, но и, скорее всего, практикуется. Нет ничего выше эстетики, и тело, на которое в христианской Европе с окончанием Средних веков наложено табу, празднует свое воскрешение. Но Хёрстемайер не так уж и оригинален в своем увлечении природой и нудизмом. Свежестью и молодостью начинало дышать само время. Вокруг человека, странствующего по горам и долам, складывается целая идеология, с его фигурой связываются попытки отринуть мещанскую затхлость прошлого столетия. С рюкзаком за плечами, распевая песни, декламируя Шиллера, читая Ницше, молодые люди идут по свету, ища уединения в лесах и на берегах озер. Они восстали против якобы крепко сколоченного мира взрослых с их жизнью по неизменным правилам, с их культом материального, с их мечтами о «геополитике». «В нашем упорядоченном времени, – пишет Ремарк в дневник под конец этого яркого отрезка своей жизни, – когда любят по приказу и предписаниям; когда у государства, церкви и родственников нет никаких возражений; когда любовь практична и держит себя в ежовых рукавицах, ты был вечно чужим и ищущим».

Хёрстемайер и его конфиденты не участвуют в молодежном туристском движении, но духу времени они повинуются. Читать предпочитают журнал «Шёнхайт», который пишет о спортивных баталиях и гигиене тела, украшая свои страницы его изображениями в голом виде. Но пленены они при этом магией искусства, а не воинственным культом мужественности, который вскоре возобладает в молодежном движении, а спустя всего лишь пару лет подвигнет массу своих поклонников к тому, чтобы они с восторгом пошли на войну. Не свободны от этого поветрия и гости хёрстемайеровской мансарды. Ведь бездумное почитание нагого тела и природы оборачивается ощущением расового превосходства. Программа издательства, в котором выходит их любимый журнал, пестрит такими понятиями, как «расовая гигиена» и «выведение расово чистого человека из арийской крови и с арийским инстинктом». Можно почти с уверенностью сказать, что и молодой Ремарк не столь уж не восприимчив к такому способу осмысления действительности.

Наряду с будущим писателем только двое из посетителей мансарды посвятят себя искусству: Фриц Эрпенбек станет актером и автором криминальных романов, а Фридрих Фордемберге приобретет широкую известность как художник и преподаватель живописи в Кёльнской школе изящных искусств, архитектуры и дизайна. Его дружба с Ремарком будет долгой, искренней и не знающей расстояний. Вспоминая «приют грёз», он напишет: «Мы были молоды и по уши влюблены в искусство, во все прекрасное и чудесное. Если были в Оснабрюке, то встречались чуть ли не каждый день».

6 марта 1918 года умер Фриц Хёрстемайер. Его раннюю кончину – он прожил всего лишь 35 лет – Ремарк переживает как личную трагедию. Известие о смерти учителя и друга застает его в дуйсбургском госпитале. Он видел массовую гибель людей на фронте, а незадолго до этого, в сентябре 1917-го, умерла и его мать. Смерть вошла в жизнь Ремарка, он всегда будет помнить о ее вездесущем присутствии. Смерть окопается в его подсознании и станет источником меланхолии у многих героев его романов. Уход Хёрстемайера означает потерю очень важного жизненного ориентира. Ремарк обожал и любил его, воспринимал стиль жизни и мир мыслей поэта как идеал, поклонялся ему с юношеской наивностью. На похоронах в Бремене он садится к органу, чтобы попрощаться со своим кумиром печально-торжественными аккордами. Невосполнимость утраты находит отражение и в дневнике. «Знай, Фриц: все так же жгуча боль, все так же свежа рана». «Тоска по тебе, Фриц, такая родная, и не знать ей ни конца и ни края. За последние два года я не видел тебя и пяти дней, к тому же камнем легла на душу весть о смерти моей матери. А как хотелось отплатить тебе, Фриц, за всю твою любовь и доброту – ведь ума у меня теперь больше!»

Ремарк всегда будет помнить мансарду с ее романтической атмосферой. Она станет местом действия его первого романа, а люди, которых он встречал там, героями этого произведения. То, что открылось ему в кружке Хёрстемайера, оставит в душе глубокий след. Дружба, искусство, любовь, потери и утраты – этими понятиями определяется тональность его произведения. Последующие романы Ремарка тематически далеки от «Приюта грёз», но романтизм автора и аутсайдерская позиция его героев с всплесками отчаяния, с приливами сентиментальности, с тоской по товарищеской близости и любимому человеку не могут не воскрешать в нашей памяти описание поэтической атмосферы, царившей в страшные годы войны в мансарде на Либихштрассе. «Достигнув известной степени взаимопонимания, многие люди просто не в состоянии свободно воспарить еще выше – и умом, и сердцем». Ремарк заносит эти слова в дневник, все еще очарованный личностью Хёрстемайера. Тем не менее такое отношение к людям, в котором сочетаются боль, высокомерие и трудный, напряженный язык, останется ему и близким, и понятным. Притом что соприкосновение с реальной жизнью нередко оборачивается для натур романтических, высоко воспаряющих суровой необходимостью сохранять душевное равновесие в весьма сложных ситуациях.

В эти годы он дает уроки игры на фортепьяно, встречает свою «первую любовь» – Эрика Хаазе тоже бывала гостьей в мансарде – и пробует сочинять стихи. «В 1915-м и 1916-м я брал у Ремарка уроки игры на рояле, – вспоминал его ученик. – Учеников у него было несколько, в том числе – девочки. Когда я приходил, они часто выходили из комнаты с зардевшимися лицами. Денег за уроки Ремарк брал мало, на занятиях у него было весело, и сам он был человеком живым и веселым».

Похоже, что школа на этом отрезке его жизни стала делом второстепенным. Учебный материал далек от того, что представляется ему важным. Но это мало его заботит, ведь учеба в семинарии дается ему легко. Не заботило его и то, что при поступлении в семинарию он, вместе с отцом, подписал реверс[17]17
  Письменное обязательство о возмещении убытков.


[Закрыть], который обязывал его «заплатить за каждое проведенное в ее стенах полугодие тридцать марок» – в том случае, если он покидал заведение досрочно. Не утруждал он себя и еще одним пунктом этого обязательства. Ибо платить надо было и в том случае, «если бы я на протяжении первых пяти лет после сдачи первого выпускного экзамена отказался занять место, предназначенное мне на учительском поприще соответствующими органами провинциальной или центральной исполнительной власти». Экзамен он сдаст и больше года будет страдать на этом самом поприще, пока не порвет с нелюбимой профессией. И хотя рейх превратится тем временем в Веймарскую республику, власти ее так и не узнают, выплатил ли Ремарк неустойку за свое неповиновение.

Воспоминания об однокласснике, школьном товарище, друге юности, написанные, как правило, по прошествии нескольких десятилетий, не одинаковы. Некоторые нами так или иначе уже цитировались. Он был мечтательным, жизнерадостным, сдержанным парнем. Таким он виделся в далекие годы большинству авторов воспоминаний о Ремарке. «Посещая семинарию, Эрих был человеком тихим, внешне неприметным, умственно же очень живым, уже тогда мыслящим самостоятельно... Много читал... Вращался в кругу молодых людей, объединенных интересом к искусству и музыке и собиравшихся под крышей мансарды – у художника Хёрстемайера». Он умел брать от всего понемногу, был подвержен частым переменам настроения, искал свой путь в туманной дали. Так продолжалось до ноября 1916-го. Пока его не настигла жизнь.

Уже давно шла война. Немцы, как известно, приветствовали ее начало громогласным и безрассудным «ура». Вскоре, однако, наступило отрезвление. В газетах все больше места занимали сжатые до нескольких строк некрологи, снабжение населения ухудшилось. Как реагировал шестнадцатилетний Ремарк на объявление войны Антанте, мы не знаем. По-видимому, без особого энтузиазма. Политика его не интересовала. Во всяком случае, добровольцем на фронт, чтобы защищать отечество, он не ушел – в отличие от трех однокашников.

Правда, много позже, в 1930 году, он скажет в одном из интервью, что испытывал тогда «любовь к Отечеству» и на войну пошел «с энтузиазмом». Но в 1930 году ему, автору уже нашумевшего романа «На Западном фронте без перемен», приходилось защищаться от злобных атак своих противников.

В июне 1916-го в свет выходит его первое творение. На страницах «Краеведа», «газеты для молодежи Оснабрюка», Ремарк рассказывает «О радостях и тяготах югендвера»[18]18
  Югендвер – молодежная военизированная организация в Германии начала XX века.


[Закрыть]. Свою работу он написал, участвуя в конкурсе, задача которого была вполне очевидной: не дать ослабнуть боевому духу и патриотическому настрою оснабрюкской молодежи. Потери на фронте уже исчислялись такими цифрами, что армия срочно нуждалась в мощном пополнении. В противном случае Германии грозило фиаско. Призывники молодели и старели прямо на глазах. Кто еще не был солдатом, должен был, усердно упражняясь, подготовиться к тому, чтобы убивать или быть убитым. Членство в молодежном ополчении было обязательным для всех, кто не участвовал в туристском или скаутском движении. Тренировки проходили в выходные дни под руководством взрослых ополченцев.

Первенец Ремарка – об одном из «учебных боев» югендвера – интересен хотя бы потому, что эта зарисовка не содержит, несмотря на легко ощутимую в ней «жажду приключений», и намека на столь распространенный в те годы шовинизм апологетов войны. Все события описаны молодым автором и почитателем Карла Мая живо и без политических оценок. И в замысле, и в слоге, и в дистанцированности рассказчика от происходящего здесь уже ощутимо что-то от атмосферы того романа, который будет написан тринадцатью годами позже и придет к читателю под названием «На Западном фронте без перемен».

«Затаив дыхание, мы стоим, открыв рты, прислушиваемся и пытаемся что-нибудь разглядеть в темноте. Меж деревьев таинственно скользят тени, длинные, призрачные. Вот! Кхх!

– Тсс!

– Тихо!

Только ветер меланхолично насвистывает, целуя листья одинокой ивы у темного пруда.

– Вот!.. Опять.

– Шшш!

В лихорадочном возбуждении я стою, прислонившись к стволу дуба, впиваюсь глазами в темноту; вот снова – кхх! Он приближается. Господи. Где же остальные? Я что, совсем один? Где они? Я их больше не вижу, а тут совсем рядом снова трещит ветка... Неистовый порыв ветра сотрясает вершины деревьев. Может, мне показалось? Нет, вот опять, опять... А вон там – не отделилась ли от темного дерева фигура? Да! Тень приближается. Я берусь за свой пробочный пистолет и, дрожа от волнения, вжимаюсь в ствол. Ближе и ближе. Я хочу что-то крикнуть, но горло перехватило, на лбу выступил пот, я прыгаю вперед, издаю хриплый звук – и оказываюсь перед изумленно уставившейся на меня старушкой. Мною овладевает непонятная слабость, мне приходится прислониться к дереву»[19]19
  Этот рассказ, а также все цитаты из сборника «Эпизоды за письменным столом» приводятся в переводе Елены Михелевич и Елены Зись.


[Закрыть].

Германские герои не показывают таких слабостей, а мы еще встретим в романах Ремарка подобные сцены. Несомненно, более отточенные по языку, но этот первенец, объемом чуть более двух страничек, не свободный от романтических тонов при описании природы, неожиданно очень далек в своей безыскусности от той напыщенности, которой не избежит через три года молодой человек в романе под названием «Приют грёз».

В армию его призвали 21 ноября 1916 года. К этому моменту война давно проиграна. Впрочем, проиграна она была уже через несколько недель после ее начала. Взять французские войска в клещи молниеносным движением не получилось. Битва на Марне хотя и закончилась вничью, но немецкое наступление захлебнулось, натолкнувшись на упорное сопротивление не только французов, но и англичан. И вылилось таким образом для Германии в стратегическое поражение. А поскольку еще до этого, в ходе выполнения плана, разработанного начальником Генерального штаба графом Альфредом фон Шлиффеном, было совершено нападение на нейтральную Бельгию, битой оказалась еще одна карта заседавшего в Берлине военно-политического руководства: Англия выступила союзником Франции. Сбылось кошмарное видение Бисмарка, рейху пришлось вести войну на два фронта. На Западе она превратилась в позиционную, вязкую, отмеченную огромными потерями для обеих сторон. Ее кровавым символом вскоре станет Верден.

В марте 1917-го – Ремарк уже четыре месяца носил шинель – руководство рейха решило прибегнуть к тотальной подводной войне. Теперь германские подлодки атаковали без предупреждения и гражданские суда, что привело, как и ожидалось, к тому, что в войну незамедлительно вступили Соединенные Штаты. Отныне противники Германии могли рассчитывать на почти что неисчерпаемые ресурсы Америки, в то время как снабжение немецкого населения продовольствием непрерывно ухудшалось, а промышленность не поспевала восполнять колоссальные фронтовые потери. На фоне этого изменения в соотношении сил самым разумным решением немецкой стороны было бы прекратить войну, не откладывая это дело в долгий ящик. Произошло же все как раз наоборот: до глубокой осени 1918-го военные, политики, промышленники не переставали трубить о «победоносном мире», выставляя гигантские территориальные требования, без удовлетворения которых, по их мнению, о перемирии не могло быть и речи.

По мере того как все дальше отодвигалось окончание войны, изменялось и соотношение сил внутри страны.

Канцлер Бетман-Гольвег вынужден был подать в отставку, политическое руководство страной взяло на себя Верховное командование сухопутных войск во главе с Гинденбургом и Людендорфом. Хвастливый кайзер оказался не у дел фактически с самого начала войны. Германские элиты, внесшие весомый вклад в проведение высокомерной, но превышающей силы рейха «геополитики» и развязавшие, в конце концов, мировую войну, отправляли теперь в окопы дивизию за дивизией, обрекая сотни тысяч солдат на верную смерть, хотя выиграть что-либо было уже невозможно. Безответственные действия выливались в преступления с тягчайшими последствиями.

На этом фоне начинается солдатская жизнь Ремарка, этот фон решающим образом определяет настроение на фронте, и его, конечно же, ощущает молодой и очень чувствительный новобранец. В то время как доморощенные стратеги все еще мечтают в пивных о победе, солдаты в окопах охвачены отчаянием, на лицах их – печать обреченности. Они видят, что снабжение противника оружием, боеприпасами и продовольствием налажено неизмеримо лучше, и это вызывает в них чувство горечи и ожесточения. Боеспособность сохраняется еще и летом 1918-го, но уже так не хочется слышать ни воя бомб, ни посвиста пуль. Под ураганный огонь орудий генералы бездумно и беспощадно бросают действительно потерянное поколение. В своих романах о людях на этой войне и жизни тех, кто вышел из ее пекла живым, Ремарк нарисует картину психических и ментальных разрушений, приведших – наряду с другими факторами – к сползанию Германии в бездну следующей катастрофы. Как, пожалуй, никакому другому писателю того времени, ему удалось стать подлинным голосом своих ровесников, обманутых и использованных «хозяевами жизни» в своих целях. Исключительный успех романа «На Западном фронте без перемен» показал, с какой точностью его автор, обладая умом аналитика и даром слова, сумел передать дыхание времени, суть и последствия страшной войны. Всем своим настроением, всей своей тональностью роман задел главный нерв уходящей Веймарской республики, чем и объясняются громовые раскаты лютой ненависти к роману в стане правых националистов.

Лично Ремарк пережил лишь немногое из того, что десятилетие спустя описал в своем самом знаменитом романе. Он не участвовал в рукопашных боях в траншеях, не ходил в атаки. Зато чинил разрушенные рельсовые пути, прокладывал телефонные линии, устанавливал заграждения из колючей проволоки, разгружал вагоны с боеприпасами... Ни безопасным, ни легким это дело не назовешь. Значит, под обстрел не раз и не два попадали и те подразделения, в которых по воле начальства попеременно воевал Ремарк. Смерть находила свои жертвы и среди саперов.

Солдатская жизнь началась с обычной для рекрутов муштровки – в оснабрюкских казармах имени все того же Каприви[20]20
  Лео фон Каприви – канцлер Германской империи с 20 марта 1890 года по 28 октября 1894 года.


[Закрыть]. Продолжилась – так же абсурдистски – упражнениями в умении убивать и не быть убитым. Лагерь Целле находился в Люнебургской пустоши. Здесь Ремарку несколько раз предоставлялся отпуск, чтобы он мог навестить свою тяжело больную мать. 12 июня 1917 года его отправили на Западный фронт.

Судя по немногим сохранившимся воспоминаниям, солдаты уважали Ремарка и питали к нему симпатию – за то, что умел, применяя гипноз, показывать фокусы, за то, что играл им на рояле. За дружелюбие, открытость. «Мы числились в одном отделении внутренней службы при сборно-учебном пункте новобранцев. Ремарк был покладист и дружелюбен. Когда я заболел, мы вместе пролежали пару дней в медпункте. Его сильно мучил нарыв, но благодаря хорошему лечению он от него избавился». «На фронте Р. был моим лучшим товарищем, – рассказывал его однополчанин, – в любых ситуациях он сохранял спокойствие, вместе мы раскрутили и развесили не один моток колючей проволоки. Да что там говорить, он был всеобщим любимцем».

Ремарку, несомненно, повезло. Прошло всего лишь полтора месяца после его прибытия во Фландрию, в городок Хамленгет, а он уже получил ранение в боях на берегах Ипра и отправлен в тыл. На фронт ему уже не вернуться. Зато пока его перебрасывали из одной саперной роты в другую, он повидал нескольких однокашников по Оснабрюку. И был при этом не только очевидцем боевых действий, описание которых читатель встретит в его романе о войне, но и их непосредственным участником. На реальном событии основано, например, описание того, как Пауль Боймер несет на себе к перевязочному пункту своего товарища Станислава Катчинского (Ката). Ханс-Герд Рабе вспоминает в этой связи о их школьном товарище Троске, которого, тяжело раненного, Ремарк вытащил с поля боя, но так и не смогли спасти врачи, хотя неделями боролись за жизнь простого солдата. Писатель заострит ситуацию, обрекая Ката на гибель еще на пути к перевязочному пункту. Пауль Боймер не замечает, как в голову Ката вонзается осколок, – «должно быть, совсем маленький, залетевший откуда-нибудь издалека». Некоторые солдаты из тех, с кем общается Ремарк, несомненно, побудили его к созданию аналогичных художественных образов, и он, внимательный наблюдатель, блестяще передаст настроение солдат – циничное, окрашенное гротескным юмором.

«Все ситуации, описанные в моей книге, достоверны, ибо были и в самом деле пережиты...» – заявляет он в своем первом интервью после сенсационного успеха романа «На Западном фронте без перемен». Утверждать такое, имея в виду самого себя, было бы лукавством, однако именно такое впечатление пытается создать издательство «Ульштейн», раздувая шумную кампанию вокруг «книги о войне» никому не известного автора и не встречая с его стороны никаких возражений. Почему издательство и автор творили эту легенду, мы еще расскажем. Но Ремарк видел войну со всеми ее ужасами своими глазами, что и предопределило его способность изобразить ее по прошествии десяти лет так, чтобы ему поверили читатели во всем мире.

В письмах, которые он пишет, находясь после ранения в дуйсбургском госпитале, как и в дневнике, начатом в августе 1918-го, о пережитом на фронте почти ни слова. Разговор с однополчанами ведется на солдатском жаргоне, возмущением или протестом там и не пахнет. В заметках личного характера – настроение времен «приюта грёз» и любовный лепет. Он начинает писать новый роман о войне, но уже вскоре о нем забывает.

Можно предположить, что смерть Фрица Хёрстемайера взволновала Ремарка так глубоко, что печаль и скорбь заслонили собой все остальное. Отложив в сторону куцую рукопись о войне, он берется за работу над романом «Приют грёз», который слагается в реквием по утраченному времени и безвременно ушедшему кумиру. Ремарк прощается со своей молодостью, прощается с неотделимыми от нее романтическими мечтами.

Убивая людей, разрушая города и села, войны награждают солдат тяжелыми психозами. Вспыхнув в сознании, страхи и ужасы не покидают вернувшихся с войны людей – они оседают в их подсознании. В одном из интервью после выхода романа Ремарк скажет: «Не образы и не конкретные картины пережитого угнетали меня – угнетающим было общее состояние опустошенности, скепсиса, обеспокоенности. До этого я никогда и не помышлял написать книгу о войне... Теперь же меня одолевали довольно сильные приступы отчаяния. Пытаясь с этим справиться, я постепенно и вполне осознанно начал докапываться до причин моих депрессий. Таким вот образом и нащупал в конце концов корни тех моих переживаний, что были связаны с войной. В точно таком же состоянии находились многие из моих знакомых и друзей. Все мы были – и зачастую остаемся до сих пор – беспокойными, не видящими перед собой никакой цели, то экзальтированными, то равнодушными, в сущности же, утратившими всякий интерес к жизни. Сами того не замечая, мы так и не вышли из-под тени войны. В тот день, когда меня посетили эти мысли, я, без долгих раздумий, начал писать».

Этими словами Ремарк вновь тешит свое самолюбие, вольно или не вольно поддерживая рекламную кампанию издательства. Хотя всё было не так спонтанно и прямолинейно. Концепция романа складывалась постепенно, в деталях, и Ремарк не взялся за перо «без долгих раздумий». И все же он открыл, наверное, в этом высказывании важную истину и для себя, и для некоторой части своего поколения. Даже не принимая во внимание смерть Хёрстемайера, воспринятую Ремарком как личную трагедию, можно утверждать, что сразу после войны Ремарк не был способен хотя бы приблизиться к этой теме. Особенно отчетливо это прослеживается в только что начатом романе «Приют грёз». Его смысловые и стилистические слабости настолько очевидны, что фактически исключают мысль о способности Ремарка написать более или менее приемлемую книгу о войне в этот период.

Но как бы мы ни толковали вышеприведенные слова, все равно интересно заметить, что подобным же образом высказался другой знаменитый писатель веймарских времен. Свой роман «Спор о сержанте Грише» Арнольд Цвейг тоже начал писать спустя годы после войны. Его произведению не сопутствовал успех, равный успеху книги Ремарка, появившейся несколько позже, но широкую известность Цвейгу он принес. Как и Ремарка, писателя-еврея бросили на Западный фронт минировать поля и рыть окопы, и на родину он вернулся через четыре года, страдая затяжными депрессиями. Цвейг неоднократно подчеркивал, что взяться за роман он смог лишь по прошествии ряда лет и после лечения своего психического недуга. Параллелей к высказываниям Ремарка – великое множество. С другой стороны, в дневниковых записях, сделанных в конце 1950-х во время бесед с психоаналитиком Карен Хорни, Ремарк вспомнит о, казалось бы, давно забытых травмах ранних лет жизни, но ни словом не обмолвится о войне. И это может свидетельствовать о том, что картины массовой гибели людей на фронте производили на него впечатление гораздо менее сильное, чем то, общие черты которого обозначились в наших рассуждениях.

Летом 1917 года началось наступление англичан во Фландрии. Ему предшествовала длительная артподготовка. Ураганный огонь обрушивался и на позиции, где находился Ремарк. Он был ранен 31 июля, в день, когда солдаты противника, прикрываемые огнем своих орудий, пошли в атаку. Осколки снаряда попали в левую ногу и правую руку, задели шею. Его однополчанин Георг Миддендорф зафиксировал это в своем дневнике: «Находясь под обстрелом на пути к Хандзаме (местечко во Фландрии близ железной дороги Ипр – Брюгге. – В. Ш.), где нам предстояло работать, шестеро из нас получили ранения, в том числе и друг мой, Ремарк... Я его перевязал, посчитав ранение не тяжелым. Позже, вместе с тремя тяжело раненными, его отправили в кузове грузовика на сборный пункт Сент-Джозеф...» Ранение оказалось достаточно серьезным, требовалось длительное лечение. Смерти девятнадцатилетний солдат избежал, однако мир, в который он возвращался, стал иным.