Текст книги "Ремарк. «Как будто всё в последний раз»"

Автор книги: Вильгельм фон Штернбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

Но для многих читателей это и по сей день прежде всего романтическая и мелодраматическая история о любви. Рассказывая о жизни Патриции Хольман, Ремарк впервые создает женский образ большого масштаба. В предыдущих романах образы женщин оказывались не более чем схематичными, служа изображению солдатских мечтаний о мире и домашнем уюте или более или менее смачному описанию того, что происходило в солдатских борделях, при визите к француженкам по ту сторону фронта, а также на деревенских танцплощадках.

Мы знаем: любовь, прекрасная, полная борений и страданий, неотделима от жизни Ремарка, занимая в ней главное место и играя центральную роль. Он знает, как она может пьянить и кружить голову, как может помочь сбросить оковы одиночества, заменив их сердечной привязанностью к другому человеку. Но ему знакомо и ее разрушительное действие, знакомы поражения и унижения в виде ее неизменных спутниц. Ему не чуждо чувство ревности, отказ в интимной близости может отправить его в нокаут.

Харли Ю.Тейлор утверждает в своей работе о жизни и творчестве Ремарка, что главная героиня романа, Пат Хольман, представляет собой зеркальное отражение Ютты Цамбоны. «If it is true that every person has one great love in his life, – пишет он, – then this was Remarque's... no other relationship apparently ever touched him as deeply»[49]49
  Если верно то, что в жизни каждого человека есть одна большая любовь, то таковой была любовь Ремарка... Никакая другая связь никогда не волновала его столь глубоко, как эта (англ.).


[Закрыть]. Даже если принять во внимание, что Ремарк посвятил роман Ю.Р.Ц. (Ютте Ремарк Цамбоне) и что в образе Пат мы без труда обнаружим немало черт характера и внешнего облика Ютты, то и тогда категоричность суждения Тейлора не покажется нам убедительной.

Пат – это, несомненно, идеал женщины: пожалуй, именно такой виделась и снилась автору спутница его жизни. Красивая, ласковая, не буржуазная, не только возлюбленная, но и «товарищ». Образ этой героини – прежде всего порождение его фантазии. Она «подходит» к этой истории, ее любовь к «Робби» Локампу видится автору символом надежды на то, что при всей беспросветности жизни в ней всегда найдется лучик света, означающий, что человек может найти себя в другом человеке. «Я видел ее перед собой, красивую, юную, полную трепетного ожидания, эту бабочку, залетевшую благодаря счастливой случайности в мою... пустую, бессмысленную жизнь...» Любовь, утверждает романтик Ремарк, придает бессмысленному смысл: но он не был бы меланхоличным скептиком, если бы не ставил под сомнение и эту надежду, если бы не разрушал ее. «Я вот что скажу тебе, Робби, если серьезно, – философствует умудренная жизнью уличная девка Роза, – человеческая жизнь слишком длинная для любви. Просто-напросто слишком длинная. Это мне мой Артур объяснил, когда удирал, на прощание. И это верно. Любовь – это чудо. Но для одного из двоих она всегда тянется слишком долго. А другой упрется как бык, и все не с места. Вот и остается ни с чем – сколько бы не упирался, хоть до потери пульса».

Пат умирает в санатории от туберкулеза. Ремарк выбирает чахотку, болезнь из романов и опер XIX века (ею страдает и Ютта), не только для того, чтобы показать, как и чем заканчиваются исполненные любви и нежности отношения между Патрицией и Робертом. В трагическом финале повествования мы не видим просветления, но слышим призыв вернуться к началу печальной истории: «Есть ли на свете что-нибудь, кроме одиночества?» Локамп прощается с умирающей перед рассветом, сидя у ее постели. «Я видел, как изменялось ее лицо. А я все сидел и смотрел и не мог ничего с собой поделать. Потом наступило утро, и ее больше не было». Ничего незыблемого в мире нет, кроме беспредельной пустоты нашего бытия.

Пат, «отважный дружище», – четвертая в союзе «трех товарищей». Именно принадлежность к их союзу делает ее столь привлекательной для Роберта Локампа. Именно в этой книге тема товарищества заявлена Ремарком как одна из главных в его творчестве. В мире Пауля Боймера, под градом бомб и снарядов, узы товарищества не менее крепки, чем те, что связывают друзей Эрнста Биркхольца, вернувшихся с фронта и не находящих себе применения в мирной жизни. Узами товарищества – пусть и подточенными недоверием беглецов друг к другу – соединены и некоторые из бесправных и униженных в романах об эмиграции. Огонек товарищества не гаснет даже в такой среде, где жалости нет и не может быть места. Но именно солидарность позволяет заключенным собраться с силами, чтобы оказать сопротивление охране концлагеря в романе «Искра жизни». Пессимист и дизайнер меланхолической печали, Ремарк не устает славить товарищество, последнюю опору его усталых героев-неудачников. Введя это понятие в заголовок романа, он сделал его в «Трех товарищах», если можно так сказать, программным.

Между тем понятие это никак не назовешь безопасным, если говорить о том, как оно используется в творчестве Ремарка. Мастерски описывая человеческие отношения с сильной дозой реалистического скепсиса, он нередко теряет ощущение равновесия. Некоторые из его историй близки апологиям чисто мужеского братства, и даже война не кажется ужасной, когда автор превозносит единение своих героев как чуть ли не величайшее событие в их жизни. «Мы не дали себя сломить, мы приспособились; в этом нам помогли наши двадцать лет, из-за которых многое трудное было для нас так трудно. Но самое главное это то, что в нас проснулось сильное, всегда готовое претвориться в действие чувство взаимной спаянности и впоследствии, когда мы попали на фронт, оно переросло в единственно хорошее, что породила война, – в товарищество!» Пауль Боймер, из уст которого звучат эти слова, конечно же, не Ремарк, но он, несомненно, предстает здесь выразителем мыслей автора. Такие обладающие большой силой внушения и повторяющиеся формулировки подвигли даже некоторых националистически настроенных критиков к тому, чтобы расхваливать роман об окопной жизни. А ведь со своим героизирующим взглядом на войну они и без того считали армию школой нации, школой воспитания людей, верных кайзеру и Отечеству. Гимны товариществу были средством борьбы с индивидуализмом, ими гасилось критическое отношение к рейху и его элитам.

Такая авторитарная позиция, конечно же, совершенно чужда устремлениям пацифиста Ремарка. Однако и идеализация солдатского сообщества воспринимается сегодня не без двойственных ощущений. Притом что «товарищи» Ремарка, эти маленькие группки людей, объединяемые в его романах словом «мы», образуют однозначно антивоенную общность, противоположную в своей гражданственности тем, кто воспевал в своих милитаристских опусах союзы взрослых мужчин.

Тем не менее можно, пожалуй, понять недоумение читателя, обнаруживающего, как эта тема раз за разом – по крайней мере в романах, написанных в период с 1928 по 1935 год – звучит у Ремарка слишком настойчивым лейтмотивом, а «товарищество» воспринимается им, наряду с любовью, единственно надежным убежищем, достойным того, чтобы переносить в нем весь мрак земного существования. В этом давно усвоенном взгляде, несомненно, отражается многое из пережитого самим писателем. Вспомним, что чувство общности с единомышленниками впервые посетило его в «приюте грёз». Сыграла свою роль и романтика молодежных походов по взгорьям и долинам Германии. Не случайно в дневниках 1918 года он уносится мечтами и печалями именно в то благословенное время. Вот и Биркхольц, бродя по лесу в «Возвращении», предается воспоминаниям «о далеких временах: вечера у костров, народные песни, звон гитары, торжественность ночи над палатками. Это была наша юность. В последние годы перед войной в романтике “перелетных птиц” жило ожидание нового, свободного будущего...». Будучи солдатом, – в воспоминаниях многих участников войны говорится о похожих ощущениях, – Ремарк тоже находит опору в товарищеской спайке с людьми, оказавшимися в экстремальной ситуации. Быть может, тоска по утраченному чувству общности приводила и к частым застольям с приятными «собутыльниками».

Глубоким, вызванным войной переживаниям предшествовали воспоминания о времени безмятежных надежд и дружеских связей, и потому поведение как писателя, так и многих его героев диктуется – по точному выражению Йозефа Веннемера – «характерным для ребенка, иррациональным поиском уюта и безопасности». Эмиль Людвиг пишет в очерке о своем соседе и ценном собеседнике: «Одно из чувств переживалось им сильнее, чем большинством других писателей: товарищество. Он нашел его в свои 18 лет на войне, с тех пор искал по всему свету и, как мне кажется, напрасно».

Мы знаем, сколь сильна в подростковом возрасте тяга к общению и дружбе с ровесниками. Именно на этом отрезке жизни молодой человек нередко набирается опыта, которым будут определяться потом многие его поступки. Ремарк остается «подростком» и в зрелом возрасте. Увлечение романтизацией товарищества достигает при этом такой силы, что оно не выдерживает столкновения с действительностью. А что такое товарищество как не противовес жесткой реальности в мечтах одиночки? Но оно, безусловно, и метафора того, к чему он зовет и призывает во всех своих романах: солидарность! Общество, не спаянное солидарностью, погружается в хаос и варварство. Ремарк не устает обращать наше внимание на этот основной элемент человеческого общежития и делает это с такой проникновенностью, что наши сердца начинают биться в унисон с сердцами его героев. В «Трех товарищах», например, – и в каждом из его романов есть тому десятки примеров – это чувство передается нам, когда Отто Кестер расстается со своим «Карлом», чтобы Локамп мог оплатить пребывание Пат в санатории. В заметках об этой книге Ремарк очерчивает свою концепцию следующим образом: «Роман... рассказывает... о людях, которым приходится вести жесткую борьбу за выживание; они не питают иллюзий, но знают, что товарищ – это все, а судьба – ничто».

Солидарность – ключевое понятие ремарковской эпики. Вольно или невольно, но читатель проникается ею, мерцающей во мраке истории, на фоне которого живут, любят, страдают герои романов Ремарка. И, как следствие, гораздо менее убедительным, а то и натужным и даже расхожим кажется нам понятие товарищества, не случайно называемое порой «ландскнехтовским».

Романы, написанные вслед за «Тремя товарищами», делают этот лейтмотив относительным, а в более поздних книгах («Время жить и время умирать», «Жизнь взаймы», «Ночь в Лиссабоне») его нам просто не найти. Более того, признаки пессимистического взгляда на «камерадшафт» можно обнаружить уже в истории о любви Локампа и Патриции Хольман. «“Три товарища” для меня – лебединая песня товарищества, бессильного помочь человеку в борьбе против варварства и власти судьбы», – говорит Томас Шнайдер.

Роман «Три товарища» рождался годами и – в сравнении с двумя предыдущими – при обстоятельствах необычайных. И причиной тому прежде всего политические события, сопровождавшие работу над рукописью. А работа эта началась сразу же после выхода в свет «Возвращения» отдельной книгой, то есть весной 1931 года. Менее чем через два года, под заголовком «Пат», был готов первый, предназначенный, скорее всего, уже для печати, вариант романа. Работая в Нью-Йоркском архиве писателя, Томасу Шнайдеру удалось установить, что Ремарк заготовил «немалое число заметок и набросков», которые «использовал для разработки концепции действия и характеристик героев». В очерке об истории возникновения романа Шнайдер цитирует письмо Лотты Пройс, датированное 30 января 1933 года и явно свидетельствующее о том, что рукопись к этому моменту была, с ее точки зрения, вполне готова к печати: «Эрих, милый, ну что мне сказать тебе: читая, я ревела, писала это письмо и опять ревела... другого такого романа о любви я не знаю – они должны дать тебе Нобеля».

Приход Гитлера к власти многое меняет, конечно же, и в жизни Ремарка. Он лишен права публиковать свои вещи на родине. И ничем не отличается таким образом от практически всех леволиберальных, антимилитаристски настроенных, а также европейских по происхождению писателей. Кроме того, ему важно, чтобы изменения в политической обстановке нашли отражение в его романе. Ему кажется, что события на мировой арене даже требуют этого от него. «Большое число вариантов текста в виде машинописи, правленых рукописей и других записей указывает поначалу на доработку концепции “Пат”, а затем на столь значительные изменения в структуре текста, что можно уже говорить о том варианте, который стал романом под названием “Три товарища”».

Новый оригинал готов весной 1936-го. Правда, до его публикации в Америке писатель еще приложит к нему руку; об этом мы тоже узнаем от Томаса Шнайдера. Пока же, в апреле 1936-го, Ремарку пишет его английский издатель Хантингтон: «Прочитал Ваш новый роман – о крайне симпатичных молодых людях, которые, имея в послевоенные годы всего лишь гараж, мужественно преодолевают житейские невзгоды. Каждая страница книги доставляла мне истинную радость, душевная теплота, присущая ее героям, согревает не только их самих, но и читателя. Вам удалось рассказать об этом с большим мастерством, с чем я сердечно Вас и поздравляю».

После обмена мнениями о заголовке – первоначально планировалось название «Хоть малую толику жизни», Хантингтон предлагал и прибыльное, но никак не соответствующее интенции романа «Мы были молоды и веселы» – он вышел в 1937 году в Англии под заголовком «Three Comrades». Осенью 1936-го Ремарк занес в дневник и сам же забраковал еще несколько вариантов: «Пыль на ветру? Мгновения судьбы? Зыбь? Сумерки? С мечтою в ночь? Our little Life?[50]50
  Наша крохотная жизнь (англ.).


[Закрыть] Ищи-ка, брат, ищи!»

С февраля по май 1937-го новый роман Ремарка читали подписчики американского журнала «Домоводство». Понятно, что публиковался он в продолжениях, и добропорядочные граждане могли наслаждаться чтением, растягивая его на целую неделю. Отто Клемент установил контакт с Голливудом и не продешевил, продав права на экранизацию компании MGM.

По сравнению с первоначальным вариантом действие романа «Три товарища» не связано напрямую с событиями в «Возвращении», как это было в случае с «Пат». Сильно приглушены в окончательном тексте и отзвуки мирового экономического кризиса, достигшего своего пика как раз в те недели, когда писался первый вариант. Отношение Ремарка к «Пат» выразилось и в его дневнике: «Эта книга третья и последняя в ряду, состоящем пока из “На Западном фронте без перемен” и “Возвращения”. Тема ее, по существу, та же самая. Вопрос, поставленный и в том, и в другом романе, сотням тысяч, адресуется здесь одному человеку. Это вопрос жизни и смерти; вопрос “Почему?”». Отчасти он продолжает звучать и в «Трех товарищах». В окончательном варианте романа мы уже слышим топот нацистских колонн, теснящих республику к краю бездны. Если в «Пат» Ленц становится жертвой несчастного случая, то в «Трех товарищах» – уже политического убийства.

Обнаруживая немало схожего с «Возвращением», роман своеобычен и по языку, и по выбору той социальной среды, в которой развертывается его действие. Там оживает обывательски ограниченная провинция, язык диалогов непритязателен, здесь пульсирует жизнь большого города.

Кафе с их пестрой публикой полусвета, блеск нуворишей и прозябание столичной бедноты, букмекерские конторы и шикарные авто, жаркие политические дебаты в городе, к завоеванию которого готовится Геббельс, – все это изменило не только фон, но и манеру повествования. Люди фривольны в своем поведении, в нем все меньше того, что формировало Эрнста Биркхольца и его товарищей на фронте. Юмор Ремарка, его раскованный, немного грубоватый язык становятся красочнее и легче. «Наше время еще не нашло слов для выражения своих чувств. Ведь оно может быть только лихим и бесшабашным, превращая все остальное в поделку». Впечатления от тех лет, которые он прожил в Берлине, вплетаются в ткань романа. И это идет ему на пользу.

Тираж на немецком языке не шел ни в какое сравнение с тиражом обоих предшественников: 17 500 экземпляров показались Кверидо для «автора бестселлеров» ввиду недоступности рынка в Германии достаточно приемлемыми. Что, кстати, уже не имело для Ремарка принципиального значения – в отличие от большинства его менее именитых и удачливых коллег. Его уже давно читали во всем мире, и наряду с немецким изданием «Три товарища» существовали в переводах на многие другие языки.

В оккупированной Германии роман впервые выходит в сентябре 1951 года у Деша в Мюнхене. Кверидо и Берман-Фишер сообщают автору, что они не претендуют на сохранение прав в отношении «Трех товарищей» и «Возлюби ближнего своего», изданных ими в эмигрантские годы. А в строках письма нового издателя автору чувствуется гордость: «Мы намеренно выбрали более крупный формат и... придали красочный вид суперобложке. Уже на ярмарке во Франкфурте было заметно, что книга выделяется среди сотен других своим оформлением. Благодаря этому она будет привлекать к себе внимание и в витринах». Вновь придя на немецкий рынок, первый «Ремарк» не становится бестселлером. («На Западном фронте без перемен» издан к этому времени лишь специально для военнопленных в американских лагерях, а «Триумфальная арка» выходит в свет в 1948 году в небольшом швейцарском издательстве «Миша», которое вскоре объявляет о своем банкротстве, и распродается со скидкой.) Первый тираж не превысил 10 тысяч экземпляров, второй продан лишь в конце 1952 года. Впрочем, роман охотно приобретают различные книжные товарищества и издают его внушительными тиражами. В ноябре 1951 года «Трех товарищей» начинает публиковать иллюстрированный журнал «Квик» – по частям и с некоторыми сокращениями.

Рецензии в Германии были разными – скептическими, отрицательными, хвалебными. «Потерянное поколение Хемингуэя действительно убито пустотой; у Ремарка герои полусвета с пустотой кокетничают», – писал критик берлинской газеты «Тагесшпигель». «Литературной субстанции за время между предпоследней книгой и романом “Три товарища” у него (Ремарка) не прибавилось», – пренебрежительно заметил Ф. К. Вайскопф. Гэдээровская газета «Зоннтаг» писала: «Что сказать читателю об этом романе, который появился на Западе еще во времена фашизма? Что сказать ему, заметившему, что Ремарк, весьма далекий от того, чтобы развивать позитивные элементы романа “На Западном фронте без перемен”, усиливает как раз негативные, которых было больше?» Что ж, пессимизм Ремарка не вписывался в картину сияющего пролетарского общества будущего, которую рисовали своим согражданам правители ГДР.

«Франкфуртер альгемайне», напротив, видела в авторе «искусного рассказчика» и «приверженца идей гуманизма». «Так возникают образ поколения, существующего меж времен, хроника, сложенная из авантюрных гравюр на дереве, и любовная рапсодия, подобных которой в современной литературе можно пересчитать по пальцам». Одобрительные голоса звучат и в провинции, вуппертальский «Генераль-анцайгер» называет роман «пожалуй, самым впечатляющим произведением наших дней». Не меньше энтузиазма и в суждении органа западногерманских профсоюзов «Вельт дер Арбайт»: «Книга соединяет верность реальности с поэтической силой. История товарищества рассказана на редкость прекрасно и проникновенно. Не так уж много найдется в нашей литературе примеров той сдержанной нежности, с которой развертывается здесь перед нами история одной любви».

Откликнуться на появление романа в 1938 году могли, конечно же, только зарубежные и эмигрантские газеты. От суждения Альфреда Польгара в базельской «Националь-цайтунг» веяло эйфорией: «Давненько не читали мы такой прекрасной, сильной повести о любви... Ремарк рассказывает мастерски, сжатым, гибким, схватывающим суть вещей, непосредственным языком». В эмигрантском журнале «Дас Ворт», издаваемом Брехтом, Фейхтвангером, Бределем и находящемся под русским влиянием, критик не оставил от книги камня на камне: «Все это дешевая погоня за сенсацией». Москве, видимо, не понравилось, что Ремарк не отдал должное «борьбе» немецких коммунистов в последние годы существования республики. Хотя найти в романе один из бесспорно «марксистских» тезисов не составляет особого труда. Замечание Локампа «это не мир свихнулся, а люди» встречает возражение со стороны кельнера Алоиса: «И никакие они не свихнутые. Просто жадные. Всяк завидует соседу. Добра на свете хоть завались, а большинство людей оказываются с носом. Тут вся штука в распределении, вот и весь сказ».

И наконец два отклика из англосаксонских газет той поры. «Эту книгу необходимо прочитать каждому, кто живет, ощущая ход времени», – пишет критик лондонской «Таймс», а в «Обсервере» мы читаем: «Роман написан с такой неподдельной страстью, с такой душевной теплотой, что может пробуждать лишь чувство восторженной благодарности».

При всей разности оценок «Трех товарищей» под огнем литературной критики остаются все романы Ремарка. 18 мая 1937 года он записывает в дневник: «Первые английские и американские отклики на Трех товарищей лучше, чем ожидал. Нью-Йорк Таймс своей доброй оценкой даже ошеломила». Но уже через три дня следует упомянутая нами в другой связи запись, от которой веет фатализмом: «Отклики в только что пришедших газетах вовсе не радужные. Их немного. Но достаточно, чтобы убедить меня в их справедливости».

Лишь попутно заметим, что изучающие немецкий язык студенты советских вузов назвали «Трех товарищей» – наряду с «Двойной Лоттхен» Эриха Кестнера – книгой, вызывающей у них наибольший интерес. По крайней мере, об этом заявили в ходе проведенного в 1994 году опроса их преподаватели. Однако такой результат – подчеркивает проведшая этот опрос Петра Кёлер-Хэриг – следует оценивать прежде всего как обусловленный временем его проведения. Не подлежит сомнению, что многие изучающие немецкий язык русские, украинские или азербайджанские студенты соотносят условия жизни в последние годы Веймарской республики с собственными нуждами и заботами. Государства, возникшие в результате распада советской империи, тоже оказались в тяжелых экономических условиях. Не будучи литературным, а скорее политическим, это суждение показывает, что романы Ремарка сохраняют свою актуальность и по сей день, в каких бы странах мира ни жили их многочисленные читатели. Это в полной мере относится и к роману под названием «Три товарища».

17 июля 1936 года Ремарк записывает в дневник: «Телеграмма от Клемента. О продаже прав на экранизацию компании Метро. Как-то даже не верится. Было бы замечательно. Может, хватило бы на одного Сезанна». На одну картину французского импрессиониста действительно хватило бы. Луи Б. Майер права покупает и поручает написание сценария Фрэнсису Скотту Фицджеральду. Решение кажется правильным, ведь в своих романах («По эту сторону рая», «Прекрасные и проклятые», «Великий Гэтсби») и рассказах он тоже пишет о «потерянном поколении». В 1920-е годы он становится кумиром американских интеллектуалов. И так же, как Ремарк, пытается преодолеть свои страхи и сомнения в творческих способностях с помощью алкоголя. Он уже написал несколько сценариев для Голливуда, но зенит своей славы уже прошел. Роман Ремарка ему нравится, а работа над сценарием придает новые силы. И он поднимается в нем от инвектив в адрес нацистского режима в целом до обвинения «арийцев» в грубейшем нарушении прав немецких евреев в частности. Однако теперь ему не хватает чисто ремесленных навыков. «Не было до сих пор у него как сценариста, пожалуй, более важной работы, но вот дело доходит до съемок в павильоне, и все его замыслы рушатся...» Продюсер Джозеф Манкевич привлекает к работе Эдварда Е. Парамора мл., многое переписывает сам, в команде разгораются жаркие споры, в результате сценарий получается политически беззубым, довольно сентиментальным. Сыграть Локампа решает Роберт Тейлор, роль Пат Хольман достается Маргарет Саллаван. В июне 1938-го съемки закончены, критики отзываются о последнем продукте из столицы киноиндустрии главным образом положительно. «It is a superlatively fine picture, – пишет «Нью-Йорк тайме», – obviously one of 1938's best ten and not one to be missed»[51]51
  Фильм в высшей степени превосходный, он, несомненно, в десятке лучших за 1938 год, и смотреть его надо обязательно (англ.).


[Закрыть]. Правда, сам Ремарк от киноверсии своего романа не в восторге. Посмотрев его в октябре 1938-го в Париже вместе с Марлен Дитрих, он записывает в дневник:

«В понедельник вечером смотрел фильм Три товарища. Откровенно слабый. Саллаван хороша. Пума пришла в сильное возбуждение и ругалась... Ничего слышать о фильме больше не хотела. А мне было на это наплевать...»

Харли Ю. Тейлор пишет в своей монографии о жизни и творчестве Ремарка, что еще до премьеры фильма Луи Б. Майер устроил его просмотр для нацистского консула в Лос-Анджелесе Гисслинга. В Голливуде знали, что истерику в Берлине вызывало уже одно имя Ремарка, и Майер не хотел раздражать тамошних правителей. Бизнес оставался в конце концов бизнесом. «Not surprisingly, the Nazi was not pleased with the accurate portrayal of Nazi violence and suggested to Mayer that the communists be substituted as the villains of the piece»[52]52
  Неудивительно, что нацист не получил никакого удовольствия от фильма, в котором сцены насилия в нацистской Германии показаны очень точно, и внушил Майеру, что фильм фактически поддерживает коммунистов, рядящихся в тогу защитников мира (англ.).


[Закрыть]. Кинобосс сразу же согласился произвести необходимые изменения. К счастью, коса нашла на камень. Проявив гражданское мужество, Манкевич заявил протест, и готовность Майера к коленопреклонению перед Третьим рейхом была отвергнута. Так киноверсия «Трех товарищей» все же сохранила тот политический контекст, на фоне которого столь красиво и мелодраматично складываются отношения между Локампом и Пат.

В сентябре 1937 года Ремарк знакомится с женщиной, которая на протяжении ряда лет будет занимать в его жизни важное место. Связь эта будет томительно-тягостной, мучительной, дарящей мгновения безоблачного счастья – Ремарк встретил в Лидо актрису Марлен Дитрих. Они уже как-то виделись. В начале 1930 года перебросились парой ничего не значащих фраз в берлинском отеле «Эдем». Теперь же завязывается роман. Через две-три недели после встречи они делят ложе и трапезу. Пума будет манить и тревожить Ремарка до осени 1940-го, о ней повествуют многие страницы его дневника...

В середине 1930-х Марлен Дитрих – уже чуть ли не легенда. Родилась в 1901 году в Берлине в семье прусского офицера. На актерскую стезю ступила в начале 1920-х. Играла второстепенные роли в кино, танцевала в варьете. Успех и известность пришли разом – в 1930 году с ролью кабареточной певички Лолы-Лолы в фильме «Голубой ангел» (сценарий по роману Генриха Манна «Учитель Гнус»), Ее открыл режиссер Джозеф фон Штернберг, получивший за это свою долю любви. Красивая, эротичная, загадочная, Марлен завораживала публику. Голливуд пригласил ее вместе с талантливым режиссером. В Америке они сделали несколько кассовых фильмов, Дитрих разбогатела и стала кинозвездой первой величины. Однако к моменту встречи с Ремарком в Венеции апогей успеха был уже пройден, последние фильмы не принесли больших сборов, звезда сияла не так ярко, как еще года два тому назад.

Марлен Дитрих не только выглядела эротичной – она была такой. Ее любовные связи вошли в историю. Партнерами Дитрих на экране были великие актеры, и мало кто из них не заканчивал съемочный день в объятиях страстной Марлен. Морис Шевалье, Майкл Уайлдинг, Джеймс Стюарт, Гари Купер, Кёрк Дуглас, Фрэнк Синатра, Джон Вейн... Их имена и сегодня еще на слуху. А список можно было бы продолжить. Нередко связь обрывалась так же быстро, как начиналась. А вот интимные отношения с Дугласом Фэрбенксом-младшим, Жаном Габеном, Юлом Бриннером длились годами. Дитрих увлекалась выдающимися политиками и писателями, «буквально опускалась перед ними на колени». Были романы с Джозефом Кеннеди, отцом будущего президента, Эдвардом Марроу[53]53
  Американский радиопублицист, новатор в области телеинформации.


[Закрыть], Эдлаем Стивенсоном, проигравшим потом выборы Эйзенхауэру. Не устоял на склоне лет Бернард Шоу. Правда, дружба с Эрнестом Хемингуэем, Жаном Кокто и Ноэлем Кауардом была иного рода – Дитрих просто боготворила этих мастеров пера. Во время Второй мировой войны она отправилась в Европу, чтобы выступать с концертами перед американскими солдатами. Они устраивали ей овации, а иной генерал не только аплодировал, но, случалось, и легко давал себя соблазнить. В итоге грудь Дитрих украсили ордена. Возлюбленных женского пола у нее было, пожалуй, не меньше: Эдит Пиаф, Гертруда Стайн, известные деятельницы культуры и общественной жизни, дамы полусвета.

Дитрих не была талантливой актрисой, зато была звездой. Эту роль она играла, проявляя железный характер. Она умела подать себя так, как того ждал от нее мир. Эксцентричная, необузданная в своих желаниях, интеллигентная, но не умная, она жила исключительно ради того, чтобы сниматься в кино и выступать с концертами. По сути, для нее существовало только одно – Марлен Дитрих.

Притяжение было сначала взаимным. Еще в Берлине, в конце 1920-х, Дитрих наблюдала за стремительным восхождением Ремарка к вершинам литературной славы. А писатель встретил женщину, которая отвечала его идеалам – стройная, необычайно красивая, осиянная звездным блеском, против магии которого он никогда не мог устоять. Материально они не зависели друг от друга, жили в роскоши. Покинув Германию, они стали гражданами мира и одинаково ненавидели нацистов.

Роковым в их отношениях было то обстоятельство, что Дитрих никогда не ограничивалась одной влюбленностью. Рядом с сиюминутным фаворитом всегда маячили другие пассии мужского и женского пола. В девятнадцать лет в Берлине она вышла замуж за Рудольфа Зибера, у них родилась дочь. Брак этот никогда не расторгался, однако супруг вскоре был лишен доступа к супружескому ложу и, немало страдая, обитал то вблизи, то вдали от примадонны, находясь в полной финансовой зависимости. Любовница Зибера, русская по происхождению, замыкала свиту, которая сопровождала Дитрих, куда бы актриса ни отправлялась и где бы она ни жила – в Голливуде, Париже, Лондоне, Вене или на юге Франции. Любой человек, покоривший сердце Дитрих, сразу же входил в ее «клан» и считался членом «семьи», пока ему поневоле не приходилось освобождать место для нового избранника. Письма, дневники (в том числе и дневники Ремарка), подробная биография, написанная дочерью, рисуют картину суетного мирка с его бесчисленными любовными и жизненными драмами и их сумасбродной главной героиней – картину, которую биографы Дитрих из благосклонности к ней, как правило, скрывают.

Ремарк был в этой трагикомедии бурных эмоций, притворства и хитростей «бедным рыцарем». Он страдал, сталкиваясь с ложью из уст Дитрих, наблюдая ее любовные похождения, страдал от жизни в «клане», который предводительница муштровала и опекала, кормила собственноручно приготовленными блюдами и угнетала. Когда она ночью скрытно покидала свою комнату в отеле, спеша к очередному любовнику или новой любовнице, он искал ее на улице и в ночных барах. Сцены, которые разыгрывались в спальне, были столь же нелепыми и смехотворными, сколь и постыдными для обеих сторон. Утратив все признаки независимости, жизнь большого писателя напоминала порой всего лишь пошлый водевиль. И он это сознавал. Трагическое положение, в котором Ремарк оказался в конце своих отношений с Дитрих, очень точно характеризует ее дочь, Мария Рива: «Этот милейший человек превратился в жалкого вуайера, своего рода Сирано, подвизающегося в Беверли-Хиллз».