Текст книги "Ремарк. «Как будто всё в последний раз»"

Автор книги: Вильгельм фон Штернбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

Роман встречает у критиков в основном теплый прием. «“Плавающие обломки” – это глубоко волнующая история, – пишет рецензент журнала «Тайм мэгэзин», – как и Хемингуэй, Ремарк обладает редкостной способностью создавать тексты, которые, соединяя в себе доступность с художественностью изложения, повествуют о жизни целого поколения». «В этой книге есть что-то как от глубин Нагорной проповеди, так и от простоты всякой большой поэзии», – считает критик «Чикаго дейли ньюс».

В книжных магазинах Федеративной Республики Германия «Возлюби ближнего своего» появляется только в 1953 году. А за год до этого там издан и вызывает яростные споры написанный после войны роман «Искра жизни». Неудивительно, что отзвуки этих споров чувствуются и в оценках книги об эмиграции. Суждения критиков крупных газет тем не менее благожелательны. «Франкфуртер альгемайне» полагает, что только люди с врожденным ко всему предубеждением могут не заметить достоинств этого произведения. «Все остальные признают, что оно удалось писателю, мало в чем уступает его первой большой вещи; что сюжет его динамичен, слог и стиль естественны, далеки от любого снобизма; что оно полно жизненной силы и проникнуто той набожностью, которую мы не всегда находили у Ремарка». Отдадим рецензенту должное, только вот в чем ощутил он тут «набожность»? Ремарк «нигде не политизирует и уж тем более не делает это агрессивно», – пишет «Кёльнише рундшау», признавая тем самым актуальность его романа. Выход романа на французском языке (в 1962 году под названием Les Exilie's[61]61
  Изгнанники (фр.).


[Закрыть]) привел одного из тамошних критиков в восторг: «Обладай мы нужной властью, Эрих Мария Ремарк стал бы лауреатом Нобелевской премии мира». Дифференцированно положительную оценку его романы получали и в ГДР. Правда, все его творчество усердно впрягалось в колесницу литературы «антифашизма». А читателю, конечно же, объяснялось, – как и при оценке сочинений Лиона Фейхтвангера и Генриха Манна, – что речь здесь идет о буржуазном авторе, не сделавшем решающего шага к революционному действию, то есть к признанию себя приверженцем коммунистического мировоззрения. «Ремарк должен был бы понимать, что одной любовью человека к человеку общество не гуманизировать», – пишет Альфред Антковяк в своей работе о Ремарке, следуя официальной трактовке его творчества. Похвала в адрес романа «Возлюби ближнего своего» не мешает ему при этом констатировать, что автор «так и не смог вырваться из плена своих идеалистических представлений». Правда, у читателей в ГДР не было возможности проверить обоснованность этого суждения. Роман «Возлюби ближнего своего» в другом германском государстве не издавался.

Быстро среагировал и Голливуд, уже сотворившей несколько фильмов по романам Ремарка. Еще до выхода книги режиссер Джон Кромвелл снял картину под названием «So Ends Our Night»[62]62
  Так заканчивается наша ночь (англ.).


[Закрыть]. Фредерик Марч сыграл Йозефа Штайнера, только еще начинавший свою карьеру Гленн Форд создал образ юного Людвига Керна, а в роли Рут Холланд, его возлюбленной, зрители увидели Маргарет Сал-лаван. Эрих фон Штрогейм, с успехом игравший прусских офицеров с моноклем в глазу и демонически-злобных нацистов, превратился в лютого гестаповца Штайнбреннера. Мнения критиков оказались, как всегда, разными. Ремарк посмотрел фильм в январе 1941-го в Нью-Йорке и записал в дневник: «Неплохо. Слегка затянуто и, пожалуй, скучновато. Хотя, возможно, только на мой взгляд. Актеры первого ряда... Сценарий писался, похоже, с трудом». И пару дней спустя: «Просмотрел рецензии. Не очень-то они радостные. Быть может, для экранизации книга и не годилась».

Жизнь в американской эмиграции начинается для Ремарка во время работы над книжным вариантом романа. Прибыв в Нью-Йорк 4 сентября 1939 года, он проводит там несколько дней и едет затем в Лос-Анджелес, где его ждет Марлен Дитрих. Дневниковые записи в следующие полгода посвящены фактически одной теме – жизни с Пумой. «С чего бы мне, собственно, описывать весь этот кошмар? Где бы ни появлялась эта женщина, там всегда болтовня, пересуды, ссоры». Споры и примирение, надежды и злость («Во всяком случае, все кончилось тем, что я ей дал пощечину, а она меня укусила за руку».), растерянность от неспособности порвать отношения («Решил обрубить концы!») и восхищение («...Ты как личность обладаешь такой силой и такой энергией, каких мне встречать не доводилось...»).

В октябре в Нью-Йорк прибывает Ютта и неделю живет на острове Эллис, поскольку срок действия ее панамского паспорта истек. Ситуация в «треугольнике» обостряется. Ремарк подключает к делу адвоката, Ютта получает разрешение на временное проживание, а Марлен Дитрих раздражена тем, что он не подает на развод. Поговаривают, что она опротестовала приезд Ютты, обратившись в Главное управление по делам беженцев. В связи с этим Ремарк делает запись в своем дневнике. «Вчера говорил по телефону с Петером. Была благоразумна и в хорошем настроении. Гораздо лучше Пумы, которую надо бы послать к черту. Петер не была такой зловредной, как эта отвратительная бестия». Тем не менее в последующие годы Ютта будет постоянно упрекать его в том, что он отбыл из Парижа, не взяв ее с собой, и она оказалась интернированной на острове Эллис.

Вечеринки в студиях и кинопремьеры в кругу голливудских звезд, ночные бдения с Карлом Цукмайером, Отто Клементом и случайными собутыльниками, бесконечные споры, постыдные выяснения отношений на публике и в спальне – изнурительная жизнь! Дитрих влюблена в Джеймса Стюарта, с которым снимается в вестерне «Дестри снова в седле», Петер осыпает его упреками, полагая, что он заботится о ней слишком мало, а самого его беспокоит вопрос из вопросов: получит ли он вид на жительство в США. В первый день 1940 года он записывает в дневник: «Задумок – много. Надеюсь реализовать хотя бы часть из них...»

Ремарк понимает, сколь зыбко и шатко его положение. Дневниковые записи этих месяцев – да и последующих лет – превращаются в беспощадный самоанализ. Подробное описание будней в Голливуде, безрадостных, унижающих его достоинство, – это и оборона, это и проработка пережитого. Ироничные, страстные строки о его чуть ли не ежедневном сожительстве с Дитрих перемежаются заметками о встречах с такими знаменитостями, как Орсон Уэллс, Чарли Чаплин, Эдвард Г. Робинсон, и многими более или менее известными красавицами, к числу которых принадлежат Грета Гарбо, Долорес дель Рио, Лупе Велес. После разрыва с Дитрих он гуляет и пьет с ними, не так уж и редко заканчивая ночь в объятиях своей очередной избранницы. (На одной из вечеринок в июне он познакомится с Полетт Годдар, но эта встреча не произведет на него яркого впечатления.) Встречается он и с Игорем Стравинским, Викки Баум, Карлом Цукмайером, Элизабет Бергнер и ее мужем – Полем Циннером. Переполненный рефлексиями дневник становится лекарством. Похоже, только здесь, на его страницах, обретает он возможность смотреть на свою сумбурную жизнь взглядом со стороны. Спор с самим собой спасает от срыва в пропасть. Глаз его зорок и на полях этого своеобразного календаря, мотивы поступков Дитрих он разгадывает с такой же проницательностью, как и собственные. «Видел съемочную площадку. И актеров. Понял Пуму. Они живут в этом мире. Другой супротив него ирреален. Дом скучен. Только и ждут того момента, когда можно будет снова прийти сюда. Это лихорадка, справиться с которой они не могут».

В конце февраля он получает от мексиканских властей разрешение на въезд в страну и в начале марта летит с Юттой в Мехико. Бои быков, встречи с Диего Риверой, пикировки с Юттой («Снова говорили с Петером о разводе.

Убедить ее трудно. Оставаться одной она не хочет. Наверное, все еще ждет... Терпеть это невозможно».), страстные послания Марлен Дитрих («...как может кто-то не любить Тебя?») и – скука. По прошествии четырех недель супружеская чета получает американскую визу. Ремарк возвращается в Беверли-Хиллз, Ютта отправляется в Даллас. Подыскав себе новое жилище, он сразу же по приезде покидает бунгало, которое Дитрих сняла для него по соседству с ее виллой. «Хотел разом положить всему конец». Но сила притяжения к ней все еще велика.

Еще в конце 1939-го Ремарк познакомился с молодой женщиной по имени Рут Мартон. Связь эта развивалась без премудростей, длилась годами и была особенно тесной, когда Ремарк жил в Нью-Йорке. Рут выросла в Берлине, играла на венских сценах, для него она кусочек далекой Европы, она может утешить его в горестный час, – а такую способность женского сердца писатель ценит очень высоко, – она любит его, не создавая конфликтных ситуаций.

Записей о работе в эти месяцы крайне мало. «Раскопал то, что написал о Равике». Но он не намерен исполнять желание Пумы, откладывает первые страницы «ее» книги под названием «Триумфальная арка» в сторону и принимается за переработку «Возлюби ближнего своего». Она дается ему нелегко. Лишь в сентябре 1940-го, испытывая привычные для него сомнения, он в состоянии сделать следующую запись: «Книгу сегодня, кажется, все-таки закончил; к концу запас энергии, как всегда, иссякает. Боюсь, что конец не удался. Длинноты и нет попадания “в десятку”». Какое-то время он занят написанием киносценариев, удачными их не считает, и ничего больше из его писательской мастерской в 1940 году не выходит. Правда, в 1940–1941 годах он напишет сценарий, положив в его основу свой рассказ «По ту сторону», и в 1947 году в Голливуде по нему, после небольшой доработки, будет снят фильм «Другая любовь».

После поражения Польши на полях Европы призрачное затишье. «Просвета в большой политике не видно. Черчилль сменил Чемберлена. В течение ближайших ста лет ненависти к немцам будет больше, чем к любому другому народу». Не встречая сколько-нибудь серьезного сопротивления, армии вермахта оккупируют Францию, Голландию, Бельгию. «Гитлер в Париже – какой спектакль! Культуре – конец». Следя за тем, что происходит в высоких кабинетах и на полях Европы, Ремарк пытается уйти в себя, «потому что с этим ничего не поделать, а вот позже ты там, может быть, еще пригодишься». Он просит переслать его картины и ковры из Швейцарии в Америку, боится, как бы при переезде через океан с ними чего-нибудь не случилось, и счастлив, принимая их в порту в целости и сохранности. «Чувство родины, перетекающее в тебя от вещей».

И все-таки: живется ему плохо. В сентябре 1940 года впервые появляется серьезная запись о состоянии его здоровья: «Нелады с сердцем. Уже несколько дней, вернее, недель. Хотя курить я бросил. Не пью больше кофе». Этот тревожный сигнал не истолковать только психосоматически. Питие, курение, ночная жизнь, треволнения, работа – изношенный организм мстит за халатное с ним обращение. Сердце и впредь будет самым уязвимым органом писателя. Через двадцать лет оно забастует и будет мучить его, пока не бросит на произвол судьбы.

В декабре Ремарк переезжает в Нью-Йорк. Это бегство, это попытка вырваться из круговорота унижений и начало расставания с Марлен Дитрих. Оно дается ему с трудом и не свободно от рецидивов. Немного позднее он напишет: «Пума – почему я был так привязан к ней: потому что вновь был молод, молод, глуп, безрассуден, порой счастлив, зачастую несчастен, – и вижу, что это не повторится; ибо случилось, наверное, в последний раз». Ему 43 года, расставание он воспринимает как разрыв отношений и реагирует меланхолически: «Чувство странное, призрачное. Ушел не человек, которого ты любил, – ушло время, ушли годы – безвозвратно... Жизнь убывает непрерывно, беззвучно, но бывает, что она слышна или видна: кто-нибудь сидит перед тобой, и на сердце легкой тенью ложится печаль».

Незадолго до отъезда в Нью-Йорк (точную дату уже не установить) Ремарк пишет Дитрих письмо, которое должно сделать разрыв окончательным: «Лишь то, что обрываешь, остается. Поэтому: адье!.. И не будем друзьями в буржуазном и сентиментальном смысле, чтобы безнадежно растоптать три года быстрой огненной жизни и Фата Моргану воспоминаний»[63]63
  Перевод Евгения Факторовича.


[Закрыть]. Они еще будут встречаться, созваниваться и посылать друг другу цветы, но он сохранит дистанцию, отправляя ей еще и в 1950-е годы приветливо-ласковые письма. Дитрих никогда не порывала со своими пассиями раз и навсегда, никогда не мирилась с окончанием романа или любовной интрижки, с потерей ее «господства» над тем или иным человеком. Вот и теперь она пытается освежить их контакты, посылает Ремарку в его апартаменты, когда тоже живет в Нью-Йорке, произведения ее кулинарного искусства, а в декабре 1945-го шлет из Парижа прямо-таки сигнал бедствия: «Пишу Тебе, потому как вдруг накатила тоска. Я в полном смятении, пуста и не вижу пред собой никакой цели». И он тоже не раз даст знать о себе в следующие за разрывом десятилетия, будет вспоминать о минувшей, большой любви. Но – не более того.

В начале этого конца, в декабре 1940 года, Ремарк обосновывается в апартаментах нью-йоркского отеля «Шерри Нидерленд», встречается с Петером, с Рут Альбу, с неравнодушной к морфию Аннемари Шварценбах, с Лионом Фейхтвангером, бежавшим из Европы после длительного пребывания в лагере для интернированных. Теперь он живет в отеле «Санкт-Мориц» и диктует секретарше свои воспоминания о пережитом в стране, так легко прогнувшейся под германским сапогом. «Черт во Франции» – так назовет он свою книгу. За ужином в предновогодний вечер Ремарк знакомится с женщиной, которая тоже сыграет большую роль в его жизни. «Встретил Натали Палей, теперешнюю мисс Браун. Очень мила...»

Наталье Палей тридцать пять лет, родилась в Париже, из дома Романовых, ее отец был родным братом царя Александра III. Красива, в лице и фигуре что-то мальчишеское, к моменту знакомства с Ремарком замужем (второй раз) за гомосексуалистом. Манекенщица и актриса, в 1930-х годах снялась в нескольких французских фильмах – вместе с Морисом Шевалье, Чарлзом Бойером и Кэри Грантом. Была в дружеских отношениях с Жаном Кокто и Антуаном де Сент-Экзюпери.

Пригласив Наталью разделить с ним трапезу через несколько дней после предновогодней встречи, Ремарк пленен: «Красивое, чистое, сосредоточенное лицо, длинное тело – египетская кошка. Впервые ощущение, что можно влюбиться и после Пумы... Проводил... красивую, стройную... смятенную русскую душу домой». Следующая запись от 7 января: «В половине шестого Наташа П. Прелестное лицо, серые глаза, стройна, как подросток. Плавное начало, теплота, какие-то слова, легкий флирт, нежная кожа лица и губы, неожиданно требовательные». Забыть Дитрих невозможно, но жизнь в Нью-Йорке отвлекает. Он несколько раз встречается с Гретой Гарбо, восхищенный ее красотой. Ни ссор, ни ревности, а долгие прогулки и разговоры, романтические ночи и такое чувство, будто наконец вновь обрел себя. Дружба становится более тесной, когда он возвращается в Лос-Анджелес. «Гарбо, свернувшаяся калачиком на полу – гибкая, красивая, расслабленная». И хотя интимные отношения продлятся недолго, они будут еще часто встречаться в Лос-Анджелесе и Нью-Йорке, ходить на выставки, обмениваться подарками на Рождество и в дни рождения.

Два месяца живет Ремарк в Нью-Йорке. Он любит город, любит ночные клубы в Гарлеме, куда влекут его чернокожие музыканты и проститутки, следит за поединками на ринге, бродит по музеям и картинным галереям, встречается с Наташей и Гретой. За работу садится редко, им движут мысли о новых книгах («Взяться за вещь о санатории: автомобиль Кая...»; «заголовок для книги о Равике: Триумфальная арка»), в том числе даже о городе, в котором он живет сейчас: «Книга: Любовь к Нью-Йорку. Искра жизни Э.М.Р., не погасшая за миллионы световых лет мрака и обитающая теперь в Багдаде 20-го столетия... например, под заголовком Нью-Йоркский дневник». Но такая книга не напишется, зато нечто подобное засветится в романах «Жизнь взаймы» и «Триумфальная арка».

В конце февраля – «Два месяца в Нью-Йорке, поезд трогается, прощай, прекрасное время!» – он возвращается в Лос-Анджелес. Располагается снова в одном из домов Вествуда и посылает Пуме цветы. Наташа приехала сюда раньше его, но вскоре уезжает, и довольно долго их связывает только переписка. У него начинается период чрезвычайно высокой активности – увы, вовсе не творческой. Дни превращаются в ночь, а жизнь – в сплошную череду светских вечеринок, обильных возлияний за дружеской беседой и свиданий с женщинами. Грета Гарбо, Фрэнсис Кейн, Лупе Велес, Долорес дель Рио, Луиза Райнер – это его возлюбленные из «фабрики грез», коротких же романов и интрижек с менее известными красавицами, пожалуй, и не перечесть. И не извлечь из сердца занозу под именем Марлен («Это Пума, что снова бродит призраком во мне»). Под их романом подведена черта, но в мыслях он все еще с ней. Ревность – у Пумы как раз бурный роман с Жаном Габеном – и уязвленное самолюбие приводят к причудливобезобразным сценам. В дневнике он пишет об этой жизни по-прежнему с презрением, но и наслаждается ею. И страдает от недостатка самодисциплины. Это бегство в двояком смысле. Ему хочется забыть и войну, идущую в Европе, и те удары, что были нанесены по его чувству собственного достоинства в годы более чем тесной дружбы с Дитрих. «Когда же наконец успокоюсь? После этого выброса эмоций, вызванного, по сути дела, слишком сильной привязанностью к Пуме? После попытки доказать самому себе, что ты еще можешь летать, волновать, переубеждать, очаровывать?» События в Европе практически не находят отражения в его дневниковых записях. Если какое-то и западает в память, то он старается вытеснить его оттуда, вспоминать предпочитает эпизоды другой войны и то, как он на них тогда реагировал. «Мысли о пребывании на фронте в 1917-м. О войне в свой маленький дневник почти ничего не записывал. Зато заносил туда вирши – пламенные, сентиментальные, темные. Оборонялся ими оттого, что видел вокруг себя». Слушая в апреле 1941-го радиосводки о положении на фронтах, Ремарк записывает в дневник: «Вопреки всему, – именно поэтому вопреки всему! Отыскивать то, что остается! Чтобы потом попытаться рассказать об этом». А вот его реакция на продвижение вермахта по территории Советского Союза: «Ситуация в России трудная. На карту не смотреть. Надеяться. Хранить молчание. Беречь нервы». И в октябре 1941-го: «Русские в критическом положении. Линии обороны прорваны. Немцы в 60 милях от Москвы. Как ее ни гони, тьма над горизонтом сгущается. И делает твою убогую жизнь еще и суетной. Спеши взять от нее побольше, пока тьма не затопила все и вся».

У него проблемы с налоговыми органами и своим агентом. Он решает их со спокойствием фаталиста. «Клемент растратил все полученные от меня деньги – примерно 8000 долларов... Дал ему еще 500 долларов. Может быть, какая-то часть при случае еще вернется». Негласно платя в казну 9000 долларов, он имеет возможность в любой момент выяснить, как обстоят дела с его паспортом. В первых числах мая он в очередной раз едет в Мехико, чтобы продлить визу. В ручной клади у него один экземпляр только что вышедшего из печати романа «Flotsam». Это на тот случай, если пограничники и таможенники окажутся непомерно дотошными. Значит, рукопись для издания «Возлюби ближнего своего» в книжном формате все-таки подготовили, теперь он пытается найти новое начало для романа о Равике. «Вчера вечером прорисовалась главная идея Триумфальной арки. Отчаянно походит на автобиографию последних лет – эмоционально». Несколько кинодиалогов, но не более того, он пишет для Элизабет Бергнер. Актриса живет по соседству с писателем, отношения между ними поначалу очень дружеские, и лишь со временем в них появляется элемент напряженности. «Солдат, остерегайся любой нервозности. Соскреби с Твоих костей голливудскую коросту. Купайся в хорошей литературе. Работай, ленивец!» – «Надо забыть о любых вечеринках – с коктейлем или без. И работать». Только вот от призывов к самодисциплине толку мало. Год для него, художника, потерян?

Он мало пишет, но много читает: Гауптман, Шекспир, Ницше, Джозеф Конрад, Оскар Уайльд, письма Гёте. Подумывает о сборнике рассказов, и последняя запись в дневнике этого года гласит: «Заголовок для новой книги. Spark of Life. Искра жизни». Выходит, что жизнь, протекающая между возлияниями в ночных клубах и страстными ночами любви, не так уж и бесплодна. И в эти сумбурные годы в голове писателя Ремарка рождаются оригинальные планы, многие из которых будут реализованы. При этом мыслями он уносится порой и в теперь уже далекие веймарские времена. В одном из писем к Марлен Дитрих он так охарактеризовал героев своих ранних романов: «Они обступают меня и ждут, а я сижу, обреченный разбираться в их невеселых событиях, в их монотонном, мучительном мире, подчиненном параграфам, и я, смущенный, копаюсь в себе, я недоволен, часто противен самому себе, но все-таки привязан к ним, пусть и без любви. Я хотел бы написать стихи – прекрасные, буйные, найдя новые слова и ритмы, – но они не позволяют! – мне хочется протянуть руку одному из множества приключений, которые поглядывают на меня из-за плеча будущего; но они хватаются за меня своими серыми руками и не отпускают, и я проклят проживать с ними годы их жизни, сопереживать их мечтам и бедствиям и погибать вместе с ними»[64]64
  Перевод Евгения Факторовича.


[Закрыть].

В начале января 1942 года он переселяется в отель «Беверли-Хиллз». Подальше от Пумы, но все еще с ранами в сердце. За событиями на фронтах, о которых сообщают газеты и радио, говорят эмигранты, он следит в эти месяцы с озабоченностью и тревогой. «Газет ждешь с волнением и нетерпением». Война вступает в решающую фазу. Напав на Россию и объявив войну Соединенным Штатам, Гитлер перегнул палку так, что ее теперь не разогнуть. В конце ноября наступление вермахта остановлено под Москвой. В январе 1942-го разъяренный Гитлер вынужден отдать приказ о спрямлении линии фронта. В ночь с 28 на 29 марта английские бомбардировщики наносят первый массированный удар по крупному немецкому городу (Любеку), в конце мая град бомб сыпется на Кёльн. Это начало операции, в ходе которой все крупные города Германии с их многовековой историей будут превращены в груды развалин. «Утром прочитал, что 50 тысяч бомб, сброшенных на Оснабрюк, сделали из него море огня и каменную пустыню. А ведь там и Эрна с Эльфридой. Ничего не поделаешь. Думалось о многом. Мог бы сделать для них гораздо больше. И для отца тоже. Старинный город, кафедральный собор, церковь Святой Екатерины с ее зеленоватой островерхой башней; валы; мельница; школы».

В июне по приказу Гитлера дивизии вермахта начинают наступление на южном участке Восточного фронта, доходят до отрогов Северного Кавказа и останавливаются перед Сталинградом. У берегов Волги в окружение попадает 6-я армия. Фельдмаршалу Монтгомери удается нанести поражение танковому корпусу Роммеля, изготовившемуся к штурму Каира и к вторжению в Палестину. В течение нескольких дней, начиная с 8 ноября, дивизии союзных войск высаживаются на берегах Марокко и Алжира. Немецкие части оккупируют вишистскую часть Франции.

Америка поначалу лишь наблюдает за экспансией Японии в Азии, где капитулирует Сингапур, сдаются Ява и Филиппины, складывает оружие Бирма. Военные действия в Европе расцениваются Рузвельтом как второстепенные, что приводит к серьезным конфликтам между союзниками. Сталин требует открытия второго фронта в Европе, американцы относятся к этому сдержанно: военное производство у них только лишь набирает обороты, а наступление японцев кажется им гораздо более серьезной угрозой, чем ударная мощь немецких дивизий. Меж тем к концу 1942 года Вторая мировая война достигает своего апогея, и начинается то долгое отступление немецких армий, которое закончится только в апреле 1945 года – в десятке метров от бункера «фюрера» в Берлине.

Западное побережье Штатов – невдалеке от тихоокеанского театра военных действий. Для живущих в Калифорнии беженцев из вражеских государств наступают неприятные времена. Ночью им запрещено выходить на улицу. «Распоряжение генерал-лейтенанта Де Витта. Curfew[65]65
  Комендантский час (англ.).


[Закрыть] с 8 часов вечера до 6 утра для яп., итал., германских подданных. Сидеть дома. Днем не удаляться от него более чем на 5 миль», – с горечью записывает Ремарк в дневник в конце марта 1942 года. «Как сужается мир – когда-то от горизонта до горизонта – потом без Германии – без Австрии – без Италии – Швейцарии – Европы – потом без Мексики – одна лишь Америка – потом еще труднее; поездки только с разрешения – и вот пять миль в Голливуде... Завтра, возможно, – в концлагере, и тогда – 5 миль покажутся целым миром!»

Непоседа и полуночник, Ремарк воспринимает ограничение своего жизненного пространства как катастрофу. Вынужденный проводить ночи в маленьком гостиничном номере («моя тюрьма»), он начинает жаловаться на плохой сон, шум по утрам, подавленное состояние, которое к тому же все усиливается. «Где мы умрем». Пребывая от заката до рассвета в заточении, он пытается читать – Хемингуэя, Фолкнера, Мальро, Сомерсета Моэма, снова и снова Ницше – и заставить себя работать. «Решил снова взяться за Равика. Дать его шире, субъективнее. Как человека с его проблемами». Он нанимает секретаршу, «чтобы немного взбодрить себя», но уже через пару дней сетует, что делать ей, по сути, нечего. «Странное существование в эти недели – изолирован, предоставлен самому себе, отсутствую, читаю, неспокоен, почти без всякой связи с внешним миром, который скользит мимо, чужой, стеклянный... Сам же я тихо чего-то жду».

Элегического в этом не так уж и много. По-прежнему сплошная череда вечеринок, у Бергнер или у актера Оскара Гомолки, где он, в дурном настроении, встречает Фейхтвангера («Смешон, когда напускает на себя важный вид»), Франца и Альму Верфель, Брехта, Томаса Манна («Убогое лицо») и часто напивается. Дело тогда порой доходит до словесной дуэли, бегства с раута и столкновения автомобилей, виновник которого, разумеется, под хмельком. «Верфель и его жена. Взбалмошная, светло-русая, брутальная баба, водку глушит. Довела до могилы Малера. Околдовала Гропиуса и Кокошку, но им, похоже, удалось от нее оторваться. Верфелю не удастся. Мы осушали бокал за бокалом. Посвистом подозвала Верфеля, как собаку, гордилась этим; а он и подошел. Меня это обозлило и, в сильном подпитии, я сказал ей правду в глаза». И все же именно дружба с четой Верфель будет особенно сердечной. «Посылаю Вам, из своих текучих сокровищ, бутылку русской водки, обернутую в цветы, как “синьку” бомбардировщика в договор о мире, – с глубочайшим почтением». Такие приветы с извинением он шлет после довольно беспардонных ночных выступлений не только Верфелям.

Он угрюм и чувствует недомогание. «Месяцами боли в сердце». Невралгия лица, мигрень, почечные колики. Беспокойно в груди, донимают воспоминания. «Хочется... любви. Был ею обделен. Может быть, с тех пор, как маленьким, двух– и трехлетним просился к матери на руки и находил их занятыми больным, старшим братом». Летом у него новый, короткий роман. На сей раз с танцовщицей Верой Зориной, женой известного хореографа Джорджа Баланчина. «Недолгая любовь в июне». Повстречает он однажды и Полетт Годдар и пошлет на сей раз поутру букет цветов.

Рефлексируя и пытаясь отвлечься, он тем не менее осторожно, с опаской начинает проявлять интерес к политике. В мае 1942-го Лизл Франк, жена писателя Бруно Франка, приходит с призывом «Европейского кинофонда» помочь эмигрантам, оказавшимся в США без средств к существованию. Воззвание адресовано видным представителям американской художественной интеллигенции. Ремарк подписывает его вместе с Лионом Фейхтвангером, Бруно Франком, Максом Хоркхаймером, Томасом Манном и Францем Верфелем. В сентябре того же года Чарлз Марч, один из друзей вице-президента Генри Уоллеса, приглашает его отобедать с ним. «Говорили о том, что мог бы я делать в Вашингтоне. Марч объяснил, каким они представляют себе новый порядок (в послевоенной Европе. – В. Ш.)...»

В декабре 1942-го Ремарк едет в американскую столицу, чтобы встретиться с вице-президентом Генри Уоллесом, который только что принял на себя в кабинете Рузвельта ответственность за перевод экономики страны на военные рельсы. Правительственные учреждения стремятся привлечь знаменитых деятелей немецкой культуры к пропагандистской кампании против Третьего рейха. С октября 1940-го по ноябрь 1945 года к немецким слушателям будет регулярно обращаться по радио Томас Манн, его речи вскоре приобретут широкую известность. Для выступлений перед американскими солдатами в Европу поедет Марлен Дитрих. Ремарк сдержанно реагирует на уговоры Уоллеса. Он не намерен поступаться своей независимостью. Правда, спустя два года он напишет для руководителей и сотрудников американской внешней разведки «Office of Strategic Services» (OSS) памятку под названием «Практическая воспитательная работа в Германии после войны».

Трудно сбросить нервное напряжение, когда действует комендантский час и рядом нет Пумы. Он откладывает в сторону рукопись о Равике, решает писать о чем-то совсем ином – и не делает этого.

Передав свою коллекцию произведений искусства Художественному музею округа Лос-Анджелес, Ремарк покидает в конце октября 1942 года Беверли-Хиллз и возвращается в Нью-Йорк. Его пристанищем вновь становится отель «Шерри Нидерленд». На восточном побережье ограничения в отношении мигрантов почти не ощущаются. Здесь можно дать переживаниям отстояться и, пожалуй, обрести покой.

Первый звонок – Наташе, «лучику света среди кукол и обезьян», и лишь потом он вешает на стену картину любимого Ван Гога. Написаны четыре главы «Триумфальной арки», но кризис не преодолен: «Пролистал “Трех товарищей”. Есть места откровенно слабые. Я еще не писатель».

Тяжкое для него наступает время. Место Дитрих в его жизни на долгие годы займет Наташа. Поначалу в дневнике самые трогательные слова, письма к ней полны нежности и тепла. «Наташа, Твой голос был слышен по телефону так ясно, будто Ты находилась в соседней комнате – еще тут, еще со мной, еще в моей голове. Я слегка прикрываю уши, дабы продлить его звучание там, в моих мечтах, и вижу Твои серые, дивные, вопрошающие кошачьи глаза. И я беру свое сердце, и бросаю его в ночь, и подхожу к окну, и гляжу вниз на запретный город, и ощущаю на лице дыхание ветра, и вдруг снова и снова думаю о том, как это чудесно – жить и – быть в Твоих мыслях и Твоем сердце».

Они часто ссорятся и часто мирятся. Ремарк пьет не зная меры, чаще обычного заканчивает ночь в каком-нибудь злачном заведении. В августе 1943-го у него опять короткий и бурный роман – с Сандрой Рамбо. «Каждый день Наташа. Каждый день Сандра... Одному богу известно, чем это кончится!» Ноет печень, сильные головные боли, дает сбои сердце, он чувствует себя прескверно, но образ жизни не меняет. По утрам мучительно вспоминает, что говорил и делал во хмелю накануне вечером. «Опомнись, брат. Пей лишь с друзьями. А не на людях».