Текст книги "Ремарк. «Как будто всё в последний раз»"

Автор книги: Вильгельм фон Штернбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

«Небеса не знают любимчиков»

Ремарк обращается в этом романе к одной из тем, которые давно ему по сердцу. Действие его третьей книги – «Станция на горизонте», – как и рассказа «Трофей Вандервельде», уже происходило в мире автогонок, вновь возникает здесь и имя главной героини. И уже нет сомнений в том, что мостки к рассказанным в 1920-е годы историям автор перекидывает вполне сознательно. Заметим также, что только в этом ремарковском романе действие происходит после Второй мировой войны. А если точнее, то в начале 1950-х годов, когда в Германии появляются первые признаки «экономического чуда», а в политической жизни царит дух реставрации. Только вот автор не ведет читателя в Федеративную республику этих лет, а завлекает его в Швейцарию, Францию, Италию. Не находят отражения в романе и важнейшие события тех лет, если не считать нескольких саркастических замечаний о забывчивости немцев, вдруг влюбившихся в демократию, и о их нежелании разобраться наконец со своим «проклятым» прошлым. «Мы базельские Геринги», – говорит, например, паренек на заправке, случайно носящий фамилию одного из паладинов Гитлера. «Если бы я был из тех, мне не пришлось бы качать бензин. Мы получали бы жирную пенсию». «Не мешало бы к этому привыкнуть, – говорит главный герой романа своей спутнице, когда они проезжают через Сен-Готардский тоннель, один из самых длинных в Европе. – Судя по тому, что слышишь и видишь, мы скоро будем так жить. Сперва в бомбоубежищах, а потом в подземных городах». В остальном – самый аполитичный из тех романов, что были написаны Ремарком после трех ранних. Побочный продукт.

Это книга о смерти. При всей легкости повествования действие остается овеянным сумраком неизбежности. Навещая в швейцарском санатории «Бела Виста» своего заболевшего товарища, стареющий автогонщик Клерфэ встречает там молодую красавицу Лилиан Дюнкерк. Вот уже три года как живет она в узком, пропитанном запахами лекарств мирке, уставшая, отчаявшаяся, знающая, что победить чахотку невозможно. И тем не менее еще раз предпринимающая попытку вырваться отсюда. Презрев советы врача, садится в машину к Клерфэ и устремляется к равнинам теплого Юга – прочь от стужи, снега и равнодушия прекрасных гор. «Ибо здесь и умелец станет неумехой, а ученый человек – неучем... Не прожив тут и двух-трех лет, ты к жизни в городе уже непригоден»[93]93
  Цитаты из романа «Жизнь взаймы» приводятся в переводе Людмилы Черной.


[Закрыть]. Но и под мрачной сенью смерти родится чувство, завяжется любовная история. И тогда Ремарк наполняет ее своими раздумьями о жизни. У Клерфэ, не подозревающего, что его спутница неизлечимо больна, аргументация оптимиста, он хочет жениться, построить дом, не жить больше «от гонки к гонке», обрести себя в новой профессии. У Лилиан будущего нет, и понять своего возлюбленного она не может. «Он стремится привязать меня к себе и запереть, – думала Лилиан, – и с гордостью называет это браком, заботой, любовью...» Она с ненавистью посмотрела на маленькую виллу, на дорожки, посыпанные гравием. «Неужели я бежала из санатория только ради того, чтобы кончить свои дни именно здесь?» Так из прямо противоположных точек зрения на жизнь рождаются под пером Ремарка страстные, мучительные диалоги о том, чего и представить себе нельзя, – о смерти, не желающей признавать никакой логики. Ибо именно Клерфэ вырывает она из мира его мечтаний и надежд. Ранения, полученные им при столкновении болидов, окажутся смертельными. «Клерфэ, а не я... Почему так случилось? Весь мир сошел с ума. Умереть должна была она, а не он. Какая жуткая ирония судьбы!» Жизнь остается необъяснимой. «Из Брешии – в Брешию» – по кольцу со стартом и финишем в этой точке пойдет тысячекилометровая гонка, и в ней будет участвовать Клерфэ. Для Лилиан же она – символ бессмысленности, жизни по кругу, лишенной разумного начала. Она возвращается в санаторий и умрет там через шесть недель.

Ремарк рассказывает историю очень просто, без прикрас, но стиль изложения порой недостаточно элегантен, несколько неуклюж. И поспевает за вполне динамичным действием только с большим трудом. В итоге получилось то, что проходит обычно в развлекательной литературе, но сделано рукой опытного мастера. Не больше, но и не меньше. Местом действия избран большой мир вкупе с высшим светом, со смаком описанный Ремарком уже в ранних его произведениях. Немыслимый как без казино, аристократа а-ля Оскар Уайльд, таинственной Венеции, красот Парижа, так и без величия Швейцарских Альп и той местности, в которой живет сам писатель, то есть без Тессина. История столь ясна и прозрачна в своей рефлексии и размышлениях о жизни, что будь она рассказана лучше, то могла бы показаться венчающей все его творчество.

Впрочем, «Небеса не знают любимчиков» – не что иное, как своего рода калька со сценария, написанного Ремарком в 1941 году для Дитрих под заголовком «Beyond»[94]94
  За пределами, вдали (англ.).


[Закрыть]. В фильме «The Other Love»[95]95
  «Другая любовь» (англ.).


[Закрыть], снятом в 1947 году, тоже легко угадывается попытка воссоздать атмосферу «Волшебной горы» Томаса Манна. Появление Лилиан Дюнкерк предвосхитила Карен Дункан, сыгранная Барбарой Стэнвик. В санаторий она приезжает знаменитой пианисткой. Влюбленный в нее мужчина не автогонщик, а врач в исполнении Дэвида Нивена, есть и сеющий смуту в сердцах плейбой и автогонщик (Ричард Конте). Все очень трогательно, перед смертью между дамой и ее бескорыстным целителем заключается брачный союз. От идеи Ремарка осталось немного, не получила обещанной роли и Пума.

Критики в большинстве своем оценивают роман отрицательно. «В целом, – пишет «Рейнишер Меркур», – невыносимое месиво из духов и смерти, экстравагантности и тлена, и это при такой серьезности и подлинности тематической первоосновы <..>, что крайне затруднительно ответить на вопрос: написал ли Ремарк на сей раз бестселлер благородных кровей или это все-таки попытка создать некое подобие литературы?» Марсель Райх-Раницки говорит в «Цайт» о шумном успехе в двух шагах от смерти и приступает к казни: «Стиль постыден, сентиментальность ужасна, рутина отвратительна». Менее резок в своей оценке Йоахим Кайзер из «Зюддойче цайтунг»: «Блестящие прозрения, элегантные взаимосвязи, богатый жизненный опыт <..> соединяются, образуя новый роман старой школы, которому, наверное, нельзя отказать в уважении и восхищении только потому, что читался он слишком охотно и слишком легко». Известный американский критик Орвил Прескотт хотя и отмечает в «Нью-Йорк тайме» «остроту зрения прирожденного рассказчика», однако читать «“Небеса не знают любимчиков” утомительно, никакого иного ощущения, кроме пустоты, роман не оставляет».

Ремарк явно не доверяет своей интуиции, позволяя своему агенту заключить договор, по которому право на публикацию отрывков из романа получает шпрингеровский «Кристалл». Находясь в Нью-Йорке, он лично отправляет в редакцию первые три главы, не без гордости подчеркивая, что «роман получился правильный, добротный». По другой версии, редакция сама просила Ремарка дать ей что-нибудь для публикации. Писатель предложил сценарий «The Other Love», а затем завершил работу над куда более объемным текстом – «Небеса не знают любимчиков». Как бы там ни было, но «Кристалл» не принадлежит в 1950-е годы к числу солидных иллюстрированных журналов и не пользуется репутацией покровителя большой литературы. История о Клерфэ и Лилиан Дюнкерк приходит к читателю на его страницах, начиная с лета 1959 года в 12 продолжениях под заголовком «Жизнь взаймы» и в сильно сокращенном виде. Надеясь удержать убыточный журнал на плаву, хозяева издательства украшают огромные рекламные полосы словами Ремарка: «Думаю, этот роман станет в моем творчестве одним из главных». О чем свидетельствует это заявление? Как минимум о том, что Ремарк обладал острым коммерческим чутьем. В 1968 году он отзовется о романе гораздо реалистичнее, назвав его своей «самой слабой книгой». Правда, еще во время публикации он догадывается, что критики обойдутся с ним не очень ласково. «Придется ведь считаться с отрицательными оценками, – пишет он своему издателю, – поскольку книга отклоняется от привычного мне курса и поскольку некоторые критики чувствительны к вещам, действие которых происходит в Ритце и дорогих ресторанах». Это, пожалуй, единственный случай, когда Ремарк несправедлив к рецензентам.

Вновь стучится в дверь и Голливуд, и Ремарк заключает предварительный договор. Но до съемок фильма дело доходит лишь в 1977 году. Состав группы звездный: режиссер – Сидней Поллак, в роли Клерфэ, превратившегося в Бобби Дирфилда, – Аль Пачино, образ Лилиан создает Марта Келлер. Фильм получился симпатичным, незатейливым и актуальным. Общего с книгой, однако, совсем немного, и почему картина названа по имени главного героя, остается секретом авторов сценария.

О заинтересованности Ремарка в успешной рекламе и продаже его книг говорит, между прочим, письмо, отправленное им Йозефу Витчу вскоре после публикации романа. «Я действительно был огорошен сообщением о скором выходе “любимчиков”, – пишет он, не скрывая своего возмущения, – столь же огорошен, как и после других анонсов в Вашем фирменном журнале, всегда производивших такое впечатление, что фигурирую я у Вас под “и другие”. Считаю это плохой publicity. Странно, что такая недоля не выпадает мне у других моих издателей, а выпадает только у Вас».

В последующие месяцы 1961 года Ремарк заставляет себя отдыхать. Живет в Порто-Ронко, пишет новые произведения об эмиграции – «Тени в раю», «Земля обетованная», круг друзей сужается. По соседству живут Рут и Хайнц Липман, с которыми вскоре устанавливаются товарищеские отношения. Рут Липман, еврейка и коммунистка в свои ранние гамбургские годы, пережила нацистские времена в Голландии и становится после войны успешным литературным агентом. Хайнц Липман писал романы (его «Отечество», один из первых «документальных» романов о национал-социалистической Германии, вышел в 1933 году и был переведен на 17 языков), после прихода Гитлера к власти эмигрировал, жил в Нью-Йорке, работал журналистом.

В 1947 году вернулся в Гамбург, не принял царившей в Германии атмосферы и переселился в 1961 году в Швейцарию. Следовательно, с Ремарком его связывает очень многое, не в последнюю очередь, пожалуй, и то, что он тоже родился в Оснабрюке. «Хайнца он всегда называл своим единственным другом, но это наверняка было типичным ремарковским преувеличением».

Хайнцу Липману Ремарк дает осенью 1962 года интервью, опубликованное в «Цюрхер вохе» и «Вельт ам зонтаг» и вызвавшее интерес у широкой общественности. «Правительство ФРГ, – говорит он (так цитировала его одна из восточногерманских газет), – предъявило мне своего рода ультиматум: вновь принять западногерманское гражданство или остаться “высланным” из Германии. Это недоразумение или несусветная чушь. Лишили меня гражданства нацисты, и, насколько я знаю, это решение никогда не пересматривалось. Тогда меня сделали гражданином мира против моей воли. Теперь я – гражданин мира по своей воле». Отвечая на вопрос, какой ему видится сегодняшняя, начала 1960-х, Германия, Ремарк говорит: «Конечно, я обеспокоен. Разве может нация кардинально измениться за двадцать лет?.. Старого нацистского духа, по моим наблюдениям, больше нет, но временами он дает о себе знать...» Свое отношение к Берлинской стене, возведенной годом раньше и все еще будоражащей общественное мнение, он выражает тоже недвусмысленно: «Это трагедия и ужасная глупость. Страна, решившая оградить себя колючей проволокой, чтобы собственные граждане не бежали из нее, сама вынесла себе приговор».

И в 1960-е годы Ремарк занимает независимую позицию, не дает использовать себя в политических целях ни восточным, ни западным немцам. Любая форма диктатуры по-прежнему вызывает у него стойкое неприятие. Запрет на издание его книг был наложен и в Советском Союзе, но теперь они выходят там миллионными тиражами. Именно там Ремарк становится, пожалуй, самым влиятельным немецким писателем XX столетия.

В октябре 1962 года он пишет издателю, торопящему его со сдачей рукописи романа «Ночь в Лиссабоне»: «Дорогой господин Витч, готовы 310 страниц. Продолжаю писать. Ваша Angoisse[96]96
  Тревога (фр.).


[Закрыть] относительно сроков сдачи рукописи мне понятна, и я Вам сочувствую. Книги, над которыми в последнее время работал до предынфарктного состояния и приступов отчаяния, сдавал с опозданием в два года. Именно поэтому не оговаривал точных сроков. И вот попал как кур в ощип...» Роман должен выйти в популярной серии «Книги девятнадцати», совместно выпускаемой крупнейшими западногерманскими издательствами, отсюда – цейтнот и спешка. Но Ремарк все же успевает уложиться в срок, и в декабре книга на прилавках.

«Ночь в Лиссабоне»

«Ночь в Лиссабоне» станет последним романом, который Ремарку удастся завершить и высказаться в нем по темам, глубоко волновавшим его как художника на протяжении трех последних десятилетий: эмиграция, смерть, любовь, одиночество индивидуума. Хотя история, которую Иосиф Шварц рассказывает лиссабонской ночью, и развивается на фоне исхода европейских беженцев и триумфальных побед нацистов в первые годы войны, описанию политических событий здесь придано меньшее значение, чем в «Возлюби ближнего своего» и даже в «Триумфальной арке». И в общем-то ясно почему: Ремарк воодушевлен желанием показать трагедию отдельной человеческой личности, порожденную таким временем, когда на людей идет откровенная охота, а жизнь их и гроша ломаного не стоит. В сущности, Ремарк прибегает к форме новеллы. Иосиф Шварц, чудом получивший паспорт и фамилию умершего человека, обещает подарить такому же страдальцу, как и он сам, визы и два билета на корабль, уходящий в Америку, если тот согласится выслушать его историю – в течение тех немногих часов, что остались до отплытия парохода. Товарищи по несчастью бродят по ночному Лиссабону, перебираются из бара в бар, и Шварц рассказывает: о побеге и возвращении, о вновь обретенной любви, о счастье и о смерти.

После долгих лет жизни на чужбине Шварц тайно едет в родной город, чтобы увидеть свою жену. Он никогда не писал ей, любая весть от него могла привести к ее аресту и к пыткам в застенках гестапо. Не вышла ли она замуж, забыв его? Жива ли она вообще? Елена жива, они встречаются, и она принимает решение бежать из страны вместе с ним. Ее брат, Георг, – эсэсовец, фанатичный приверженец теории господ и рабов, это он сочинил в свое время донос на Шварца, это он приказал арестовать и пытать его. Шварц и Елена попадают сначала в Швейцарию, а затем и в Париж. Они чувствуют, как возрождается их любовь, почти угасшая в мещанских буднях преднацистского времени. «Ну что было бы из нас? Скучная, посредственная пара, которая вела бы в Оснабрюке скучное, посредственное существование с посредственными чувствами и ежегодными поездками во время отпуска...»[97]97
  Цитаты из романа «Ночь в Лиссабоне» приводятся в переводе Юрия Плашевского.


[Закрыть] Вермахт оккупирует пол-Франции, они бегут дальше, в Марсель, где их обнаруживает брат Елены и пытается вынудить сестру к возвращению в Германию. Шварц убивает его, и они перебираются в Лиссабон. Незадолго до отплытия в Америку Елена умирает от рака.

История о любви с трагическим исходом. Повесть о потерянности человека перед лицом смерти. Воспоминание о том, куда завел Германию национал-социализм. Картина провинциального города, в котором царят страх, приспособленчество и насилие. Предупреждение о неприемлемости обстоятельств, при которых человек лишается родных корней, теряет свою идентичность, и судьбу его решает в конечном счете наличие паспорта или визы. Ремарк вновь рассказывает о том страшном времени, когда мораль, доброта и человечность проиграли сражение с силами зла и тирании.

Действие романа охватывает годы с 1939-го по 1942-й, примыкая таким образом по времени к событиям, описанным в «Триумфальной арке». Город, из которого вынужден бежать Иосиф Шварц, совпадает по своему названию с Оснабрюком, в котором, как мы давно уже знаем, родился Ремарк. Главный герой романа появился на свет 22 июня 1898 года, и в тот же день того же года родился Эрих Мария. Повествование в его романах об эмигрантах впервые ведется от первого лица. В книге целая россыпь примет собственной биографии, автор сознательно отождествляет себя с фигурой рассказчика. «Быть может, когда-нибудь наш век назовут эпохой иронии... Конечно, – не той, прежней, возвышающей душу иронии восемнадцатого столетия, но иронии подневольной, нелепой, большей частью зловещей, отмеченной печатью нашего пошлого времени с его успехами техники и деградацией культуры», – говорит Иосиф Шварц. Этими словами выражено, конечно же, и кредо самого Ремарка – по прошествии двух мировых войн с десятками миллионов убитых и миллионами искалеченных физически и духовно. Взирая на историю глазами пессимиста и не без кивка в сторону тех, кто занят в ФРГ преодолением позорного пропитого, он скажет: «Лет через сто, когда смолкнут вопли отчаяния и боли, ловкий историк опишет все это с восторгом – как явление, которое питало и развивало культуру, более того, несло ее в массы».

Находясь в Оснабрюке и скрываясь от недреманного ока полиции, Иосиф Шварц наблюдает картину, в которой, как в капле воды, отражается звериная сущность любой диктатуры и смешанная с ужасом полная беспомощность отдельного человека, столкнувшегося с ней лицом к лицу. Двое эсэсовцев толкают перед собой еврея, изо рта которого и по подбородку сочится струйка крови. «Проходя мимо, эсэсовцы смерили меня бешеным, вызывающим взглядом; глаза пленника на секунду задержались на мне, словно он хотел и не решался попросить о помощи. Губы его задвигались, но он ничего не сказал. Вечная сцена! Слуги насилия, их жертва, а рядом – всегда и во все времена – третий зритель, тот, что не в состоянии пошевелить пальцем, чтобы защитить, освободить жертву, потому что боится за свою собственную шкуру. И, может быть, именно поэтому его собственной шкуре всегда угрожает опасность».

Конец романа трагичен для индивидуума по имени Иосиф Шварц, однако автор предлагает читателю смотреть все-таки в будущее: Шварц поступает на службу в Иностранный легион. «...пока есть еще на свете такие люди, как тот красавчик (заплечных дел мастер в униформе гестаповца. – В. Ш.), было бы преступлением самому лишать себя жизни, которую можно отдать борьбе против этих варваров».

Давая общую оценку романам Ремарка в небольшом тексте, написанном к его 70-летию, Курт Рисс заметил то, что, пожалуй, наиболее точно характеризует «Ночь в Лиссабоне»: «Не желал бы ошибиться, говоря о писательском рейтинге. Со всей определенностью можно, однако, сказать, что место, занимаемое в немецкой литературе Ремарком, очень почетно и редко было занято человеком более достойным. Столь часто встречаемое нами искусственное различие между литературой серьезной и развлекательной снято во всех его книгах. И, как следствие, именно ему и его произведениям присуще нечто англосаксонское, вернее, то англосаксонское, которое достигается нами с огромным трудом. Нам следовало бы наконец считать себя счастливыми тем, что мы нашли его у Ремарка». Даже повторяя многое из того, что изображено и тематизировано Ремарком в его предыдущих романах об эмиграции, «Ночь в Лиссабоне» обрела все черты книги удавшейся, добротно выстроенной и читаемой с захватывающим интересом.

В 1970 году командой Второго канала немецкого телевидения по роману был снят фильм. Посмотреть и оценить его Ремарку было просто не дано: писатель умер в Асконе на десятый день после начала съемок. Руководил ими Збынек Бриних, он же написал сценарий, главные роли исполнили Мартин Бенрат (Иосиф Шварц), Эрика Плухар (Елена) и Хорст Франк (Георг). После «All Quiet on Western Front» получилась картина, которую, пожалуй, можно назвать лучшей среди фильмов, снятых по другим романам Ремарка. Спокойная камера, тонко прочувствованные ретроспективы и прежде всего Мартин Бенрат, в высшей степени убедительный в роли Иосифа Шварца, создали атмосферу, вполне сравнимую с той, что пронизывает сам роман.

А отклики на него разные: они и доброжелательны, и отрицательны. «Роман Ремарка – это притча о людях, положение которых в условиях диктатуры абсурдно», – пишет «Дойче цайтунг». «Этот материал прямо-таки сопротивляется любой попытке уложить его в придуманную фабулу». Немецкоязычный нью-йоркский «Ауфбау» отмечает «поэтическую красоту» романа, а Курт Рисс восхищается «легкостью и простотой – в хорошем смысле – обращения с материалом, которым автор потчует нас на сей раз». Роман очень хорошо принимается американскими рецензентами. Альфред Антковяк подходит к его оценке опять же с марксистских позиций: «Тема антифашизма раскрывается в основном в форме субъективного переживания. Фактически Шварц не обладает четко выраженным сознанием». Не было его, как известно, и у «буржуазного» автора этого романа.

Закончив лиссабонскую историю, Ремарк принимается писать еще один роман об эмигрантах: первые наброски к нему сделаны еще в 1950 году. За семь лет будет создано несколько вариантов, но книга останется незавершенной. Один из этих вариантов будет назван окончательным и выпущен в свет под заголовком «Тени в раю». Так через год после смерти писателя будут грубо нарушены элементарные правила издательской этики. А ведь он бился над рукописью из последних сил. Мучимый тяжелыми недугами, надеялся довести дело до конца.

В сентябре 1963 года инсульт приковывает Ремарка к постели. Временами отнимается половина тела, нарушается речь, неделями не слушается рука. В январе 1964-го он сообщает матери Полетт: «Это мое первое письмо после двух месяцев бездействия... Как видишь, огрехов хоть отбавляй. Врач, однако, считает, что нужно просто время, со временем мне станет лучше». Полетт, находящаяся в Нью-Йорке, получает в феврале 1964-го такую весточку: «Здравствуй, моя маленькая рубиновая принцесса! Тихонько сижу здесь и пишу Тебе очень нетвердой рукой... Попробуй-ка найти ласковые слова, когда перо скользит так медленно и ты того и гляди налепишь ошибок. А в сердце у меня только Ты, мой маленький шимпанзеночек!» Ремарк понемногу поправляется, однако болезнь круто меняет его жизнь. Находясь в октябре 1964-го в Венеции и Флоренции, он опять начинает вести дневник, но занимается этим недолго. Сколь тяжко жилось ему в те недели, показывают и обе следующие записи: «Все умерло в первой половине 1964-го – во время продолжительной депрессии. Зачем? Так стоял вопрос. Ради тех немногих дней, что еще оставались? Первое серьезное соприкосновение со смертью – собственной смертью». «Еще летом 64-го не верилось, что захочется коллекционировать и дальше. Мне казалось это больше не нужным... Действительно, зачем? Ведь скоро все пройдет. Гнетущее чувство оттого, что остаток жизни приблизился так неожиданно. Депрессия была долгой, вызванной отчасти неясностью в денежных вопросах. Но в гораздо большей степени – болезнью, к симптомам которой она якобы относится. А также, пожалуй, озабоченностью: не снизилась ли работоспособность?»

Большую часть года Ремарк проводит в Порто-Ронко, Полетт уезжает – сперва в Нью-Йорк, потом в Париж. Для нее это тоже нелегкая ситуация. «Не ладится с П. Ей тяжело – что ей, собственно, тут делать? В одиночестве, я немногословен, знакомых у нее почти нет, тишь да глушь, говорящих по-английски не сыскать, а все время читать невозможно... Чем я могу помочь? Путешествовать пока не в состоянии. Лекарства притупляют ум. Бедняжка П. В ней столько задора и природной резвости! Здесь же она точно стреножена». Ремарк пишет эти строки, пережив в начале 1965 года в Милане еще один сердечный приступ и пролежав около месяца в клинике.

Из Оснабрюка приходит весть об оказанных ему почестях. Хоть и с большим опозданием, но его родной город все-таки начинает вспоминать о своем самом знаменитом сыне. В декабре 1963 года Ремарка награждают медалью Мёзера. Поскольку поехать в Оснабрюк, чтобы принять награду на месте, он не может (или не хочет), то через год, серым дождливым ноябрьским днем, делегация города отправляется в Тессин и посещает лауреата в его доме на Лаго-Маджоре. С добрыми намерениями, конечно, но хозяину дома этот визит не доставляет удовольствия. Есть в этом что-то трагикомическое: «Вчера утром делегация из Оснабрюка; обербургомистр Кельх, городской голова Фосскюлер, пять сенаторов и муниципальных советников, фотограф, журналист с радио, репортер, Ханс-Герд Рабе в качестве репортера – всего одиннадцать человек, члены муниципального совета – в полосатых брюках и пиджаках цвета маренго. Произнося короткие речи, вручают памятную медаль со свидетельством, дарят старинную карту (Оснабрюка). Трогательно и скучно. Что делать с людьми, если с ними не о чем говорить? Попотчевали их гусиной печенкой, семгой и шампанским». Пришлось дать еще и ужин, только тогда вздох облегчения: «Был очень рад, когда все кончилось...»

Тем не менее Ремарк направляет оснабрюкцам теплое благодарственное письмо. Вообще же говоря, складывается впечатление, что новое поколение подросло и на берегах Хазе. Еще за год до появления делегации, в письме своему другу Хансу-Герду Рабе, вскоре после того, как ему исполнилось шестьдесят пять, Ремарк иронизировал: «Странно все-таки, сколь осторожны отцы города Оснабрюка, опасаются опростоволоситься – в отличие от премьер-министра Ганновера и бургомистра Берлина, эти взяли да и поздравили...» И вот теперь все-таки медаль, а в 1968 году одной из улиц города присваивается имя Эльфриды Шольц, казненной нацистами сестры писателя. Брат действительно растроган и радуется: «Я глубоко взволнован этим щедрым и благородным жестом, пишет он муниципальным советникам, – и благодарю Вас за это от всей души». Пройдет, однако, еще какое-то время, прежде чем родной город действительно одумается, присвоит одной из улиц имя писателя и выделит средства на создание музея и архива, дающих представление о его жизни и творчестве.

Между тем признание его заслуг и достоинств продолжается. В стране меняется политический климат. Консерваторы во главе с Людвигом Эрхардом хотя и побеждают на выборах 1965 года, но уже год спустя они вынуждены поделиться властью с СДПГ. В бундестаге возникает Большая коалиция, экс-эмигрант Вилли Брандт становится вице-канцлером и министром иностранных дел, замшелые врата власти поскрипывают под ударами молодых бунтарей. Они заставляют отцов, долго делавших вид, будто германская история ничем особенно дурным себя не запятнала, взглянуть на нее с неприятной стороны. Поначалу это только вопросы, однако вскоре они выливаются в небольшую культурную революцию. Историки прекратят ссылаться на превратности судьбы и исключительность ситуаций, им придется писать о путях, приведших немцев к Гитлеру, а литературоведы вспомнят, что элита немецких писателей и поэтов жила в эмиграции.

В 1967 году Ремарка награждают Большим крестом за заслуги перед Федеративной Республикой Германия. В Порто-Ронко происходит скромная церемония вручения. Присутствуют Полетт и близкий друг Роберт Кемпнер. Только вот грамота, сочиненная в администрации президента, – истинный перл по скудости лестных слов в адрес виновника торжества. Причислить Ремарка к немецкоязычным писателям, наиболее читаемым в мире, – вот все, на что способны боннские бюрократы... В июне 1968 года его избирают членом-корреспондентом Немецкой академии языка и литературы в Дармштадте. Общины Ронко и Асконы неожиданно присваивают ему в том же году звание почетного гражданина, что, возможно, радует его не меньше высоких регалий. К 70-летию писателя президент ФРГ шлет поздравительную телеграмму. «Весьма тронут человеческим вниманием, которое Вы проявляете ко мне и к моим сочинениям... – отвечает Ремарк главе западногерманского государства. – Хотя я давно не был в Федеративной Республике, но тем не менее принимаю живое участие в ее судьбе и становлении, ибо как нельзя навеки предать анафеме страну из-за ее кровавого прошлого, так невозможно и напрочь забыть ее».

Литературной премии «народ поэтов и мыслителей» не удостоил всемирно известного автора и в последние годы его жизни. Важнее, однако, другое: роман «На Западном фронте без перемен» вошел с середины 1960-х годов в Германии в круг школьного чтения. То, что издательство «Ульштейн» уже в 1930 году с удовлетворением констатировало в отношении Веймарской республики, стало затем фактом в Федеративной республике: едва ли сыщется школьник или студент, не читавший эту книгу или, по крайней мере, не слыхавший о ней. А чего еще желать писателю?

Кстати, о современной немецкой литературе Ремарк в 1960-е годы почти не высказывается. В его интервью не встретишь имен Генриха Бёлля, Гюнтера Грасса, Зигфрида Ленца, Мартина Вальзера. «Видите ли, – говорит он в 1963 году в телебеседе с Фридрихом Люфтом, – ныне живущие немецкие писатели, по сути дела, в уникальной ситуации. Предыдущего поколения, к которому отношу и себя, уже не существует. Эмигрировав, оно по-настоящему так и не вернулось в Германию. Так что перед ними широкое пустое поле, где каждого сразу можно заметить. Тем не менее – всходы невелики. Как вы думаете: может быть, это объясняется подспудным страхом высказать все, что хотелось бы, или такого страха уже нет?» Заметим на полях: употребляя глагол «эмигрировать» и в этом интервью, Ремарк вновь выражает свое саркастическое отношение к недавнему прошлому своей родины.

Спустя два года он снова выскажется на эту тему – в рецензии, написанной по просьбе журнала «Шпигель» и, заметим, единственной в этом жанре во всем его послевоенном творчестве. Критическому разбору подлежит роман Ханса Фрика «Брайнитцер, или Другая вина». Бывший врач в одном из нацистских концлагерей, а ныне пенсионер в стране «экономического чуда», испытывает столь сильные муки за совершенные им преступления, что решает добиться суда не только над собой, но и над двумя сообщниками, один из которых теперь сутенер, а другой – начальник городской полиции. Но суд отвергает иск правдоискателя: они устали заниматься делами такого рода. «Брайнитцеру каяться не положено», – пишет «Шпигель» в краткой аннотации к рецензии Ремарка, а один из литературных критиков назовет ее «гимном» в честь молодого автора, заставляющего своим первым произведением вспомнить о кафкианских прозрениях. Ремарк обменивается письмами с Хансом Фриком, знал он и его отца, тоже обретавшегося в конце 1930-х за океаном.

Почти не касаясь художественных достоинств книги, Ремарк подчеркивает злободневность ее содержания. Не избегает при этом суждений о послевоенной немецкой литературе. «Можно было бы предположить, что чудовищное изобилие совсем недавно пережитого, из которого раньше одного дня хватило бы на всю писательскую жизнь, раскроется с огромной силой, – произошло же обратное: неожиданно соскользнув в прошлое, это пережитое на какое-то время стало странно нереальным...» После Первой мировой войны воображение людей потрясали драмы, стихотворения, романы Вальтера Хазенклевера, Эрнста Толлера, Леонгарда Франка, Франца Верфеля, экспрессионизм, новая живопись. «Последствия второй такой же войны были иными. Она не привела к взрыву возмущения, к вскрику, к революции. Это была тотально проигранная война – проигранная не только в разбомбленных городах, но и в разбомбленных головах и сердцах». И в этом, по мнению Ремарка, причина того, что немецкая литература молчала, слишком долго для нетерпеливого читателя, и двигалась потом вперед медленно и разрозненно, скорее благодаря отдельным достижениям».