Текст книги "Ремарк. «Как будто всё в последний раз»"

Автор книги: Вильгельм фон Штернбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

Нью-Йорк – место свиданий эмигрантов из Европы. На званых ужинах и театральных премьерах Ремарку встречаются Альма и Франц Верфель, Сальвадор Дали, Артур Рубинштейн, Эрнст Блох, Макс Рейнхардт, Карл Цукмайер, Эмиль Людвиг. Из Голливуда нередко приезжает Грета Гарбо, здесь живет теперь Ютта Цамбона, и он регулярно выводит ее куда-нибудь поужинать, посещает с ней выставки, выслушивает ее жалобы на одиночество и упреки в недостаточном внимании к ней. Ближе других ему в эти годы писатели Фридрих Торберг и Карл Цукмайер, торговец произведениями искусства и меценат Сэм Силс. Как и он, эти люди любят выпить, вкусно поесть и провести время на вечеринке. Он ценит в них чувство юмора и широту души, хотя подчас они могут его и нервировать.

Он мало работает и терзается сомнениями. «Какой же я все-таки ветреный человек. Сколько во мне актерства. Есть надежда, все же быть писателем – или стать им». – «Завяз, как в трясине, после девятой главы. Слишком много курю. Но есть сильное желание работать». – «Вчера вечером работал. Ясно вижу, что писать не могу. Однако спокоен».

О своем творческом застое он никому не рассказывает, держит себя непринужденно, невозмутим и даже ироничен. «Чтоб Ты, Альма, не померла со страха: черновой вариант моей книги готов. Около 650 страниц; – примерно 600 из них лишние». В октябре 1943-го складывается план нового романа («Название: The (last) summer of Lilian Dunquerke»[66]66
  (Последнее) лето Лилиан Дюнкерк (англ.).


[Закрыть]), который будет реализован полтора десятилетия спустя под заголовком «Небеса не знают любимчиков».

Ремарк не разделяет оптимизма тех своих знакомых, которые считают, что поражение Германии не за горами, и старается не принимать близко к сердцу то, что узнает из сводок о ходе боевых действий. Новые ограничения по отношению к эмигрантам воспринимаются им как издевательства, сообщения о них повергают его в депрессию: «Enemy-aliens[67]67
  Иностранцы как вражья сила (англ.).


[Закрыть], – Safes-deposit-boxes[68]68
  Банковские (депозитные) ячейки (англ.).


[Закрыть] вот-вот закроют для проверки их содержимого. После десяти лет пребывания здесь все же не хочется, чтобы на тебя по-прежнему смотрели как на гражданина второго сорта». Он давно уже ничего не публиковал, экономить не привык и потому вынужден продать несколько картин. «Вечером немного подумал о деньгах. Пора что-то делать. Мне никогда не заработать столько, сколько я трачу, – особенно если учесть расходы на Петера. Налоги слишком высоки, да и вообще. Думал, что война закончится раньше. А она, похоже, продлится, как минимум, до конца 1944-го, а на Тихом океане, может, и дольше».

В сентябре 1943-го он на несколько недель уезжает в Лос-Анджелес, встречается там с Верфелем и Пумой. «Выглядела еще хуже, сущей развалиной. Старой. Разочарованной. Там больше делать нечего... Прочь. Нет больше этой красивой легенды – Марлен Дитрих. Старая. Потерянная. Ужасное слово». О своей любви последних лет он судит без всяких иллюзий. Тем не менее еще помнит о романе, видеть который посвященным себе так хотелось Дитрих. В Лонг-Бич он наведывается в госпиталь Девы Марии и присутствует там на двух операциях. Наглядный урок для писателя, ведь главный герой романа, живущий в Париже эмигрант Равик, работает хирургом, правда, нелегально.

В середине октября Ремарк возвращается в Нью-Йорк и поселяется в отеле «Амбассадор». Запись в дневнике, сделанная 23 октября, гласит: «После обеда вырвался наконец на выставку картин из моего собрания. Много посетителей, к моему удивлению. Есть даже хорошие отзывы». Картины Сезанна, Дега, Ренуара, Гогена, Ван Гога и Домье будут украшать залы галереи Кнёдлера на протяжении целого месяца.

Ремарк, конечно, и не подозревает, что в эти дни в Берлине в «Народном суде»[69]69
  Чрезвычайный суд для расправы с противниками режима в фашистской Германии 1936–1945 годов.


[Закрыть] начинается процесс по делу его младшей сестры Эльфриды Шольц, который закончится смертным приговором. 16 декабря ее гильотинируют в Плётцензее. «Вашего брата мы, к сожалению, упустили, вам же от нас не уйти! – так, по воспоминаниям одной очевидицы, прокомментировал ситуацию председатель трибунала Роберт Фрайслер.

Пособник Гитлера и палач в мантии наверняка наслаждался возможностью вершить суд над родственницей писателя, одно имя которого приводило нацистов в бешенство. Но в Третьем рейхе выносилось множество таких же приговоров, и прямой связи здесь, пожалуй, не было. Однако попытки спасти Эльфриду Шольц от казни не имели, наверное, шансов на успех еще и потому, что она была сестрой знаменитого писателя. Два прошения о помиловании, поданные ее адвокатом, были отклонены.

Эльфрида жила со своим мужем, музыкантом Хайнцем Шольцем, в Дрездене и работала там портнихой... Мужественная женщина никогда не скрывала в разговорах своего неприятия гитлеровской диктатуры и войны. «Мы были тогда твердо убеждены, что Эльфрида каким-то образом принимала активное участие в движении Сопротивления... Она тоже намекала на это»[70]70
  Из письма Клэр Лемкуль Ремарку от 25 мая 1948 года.


[Закрыть]. Эльфриду арестовали 18 августа 1943 года по доносу капитана Ханса-Юргена Ритцеля за «антигосударственные высказывания». В присутствии жены этого убежденного нациста она открыто сказала, что думает о Третьем рейхе, и «пожелала Гитлеру получить пулю в лоб». В Германии это называлось «действиями, направленными на подрыв оборонной мощи».

Отчеты о процессе и приведении приговора в исполнение говорят о том, что, находясь в заключении и всходя затем на эшафот, сестра Ремарка проявила необыкновенное мужество. На допросах «она отказывалась вскидывать руку в нацистском приветствии. И при зачтении смертного приговора и тогда, когда ее, в наручниках, уводили из зала суда, она оставалась абсолютно спокойной».

Расправа над Эльфридой Шольц воспринималась в послевоенной Германии по-разному. Роберт Кемпнер, участник Нюрнбергского процесса и друг Ремарка, попытался выяснить: понесли ли наказание убийцы Эльфриды Шольц? Свидетельница обвинения в «Народном суде» была приговорена в 1950 году в ГДР к пяти годам каторжной тюрьмы. 25 сентября 1970 года Кемпнер получил от генпрокурора Западного Берлина сообщение о том, что «дело о смерти Эльфриды Шольц» федеральной юстицией закрыто. Штурмовика Лаша, участвовавшего в судилище над Эльфридой в звании обергруппенфюрера, рука Фемиды вообще не коснулась. Через четверть века после гибели Эльфриды Шольц власти Оснабрюка решили присвоить ее имя одной из улиц города – узкой, далекой от его центра, в районе новостроек. Лишь в 1946 году Ремарк узнает об ужасной судьбе, постигшей его сестру. И высказываться об этом публично не станет. Но предварит вышедший в 1952 году американский перевод своего самого мрачного романа («Spark of Life») словами: «То the memory of my sister Elfriede»[71]71
  В память о моей сестре Эльфриде (англ.).


[Закрыть]. В немецком издании, увидевшем свет в том же году под заголовком «Искра жизни», эти слова отсутствуют, но они появятся в изданиях 1988 года. Память в Германии пятидесятых годов – фактор неприятный, она мешает новоявленным демократам возрождать страну с тем же рвением, с каким они еще недавно разрушали ее.

Год 1944-й не похож на предыдущие. Марлен Дитрих, наверное, вычеркнута из его жизни навсегда. «Отвечаю на твои вопросы: Марлен я однажды случайно видел... Знакомо ли тебе чувство неловкости перед самим собой из-за того, что ты когда-то всерьез принимал человека, который на поверку оказался всего лишь красивой финтифлюшкой, а ты не можешь заставить себя сказать ему об этом, предпочитая быть с ним все еще чуть-чуть любезным, хотя от этого тошнит?»[72]72
  Из письма Альме-Малер Верфель и Францу Верфелю, март-апрель 1944 года.


[Закрыть]

Ремарк ищет уединения, реже бывает в свете, не засиживается в барах, меньше пьет. Все больше места в дневнике занимают записи о ситуации на фронтах, легкомысленные выходки, описанием которых прежде заполнялись целые страницы, упоминаются лишь изредка. «Почти все время один. Встречаюсь только с Наташей. Иногда навещаю Петера...» – «Напился до чертиков... Чего не бывало уже давно; и к чему особенно и не тянет». Читает он теперь еще больше, в восторге от Достоевского («Какой рассказчик!»), снова и снова обращается к Шекспиру, иногда к стихам Гейне и драмам Гауптмана («Добротно, по-немецки и как-то на удивление по-профессорски») и пробует сконцентрироваться на собственном романе. В мае, после долгого перерыва, он снова склоняется над рукописью о Равике и 25 августа, оставаясь, конечно же, недовольным, записывает: «Сегодня закончил книгу вчерне. 425 страниц. Конца работе не видно. Настроение довольно подавленное».

Значит, не ушли ни беспокойство, ни меланхолия. «Мир (баланс) ощутим еще только в искусстве». Летом к нему вновь подступают представители властей: «Я должен идти в армию; выступать по радио, писать статьи... Отказался. Работать, да, согласен, но не служить». А не хочет ли он отправиться на три месяца в Европу, гласит запрос, в качестве пропагандиста и репортера. И на сей раз он отвечает отказом, боится, что окажется связанным на годы, что придется писать на темы, которые лишают его свободы выбора, да и вообще не интересуют.

Из освобожденных районов на востоке Европы до американской общественности доходят первые ужасные известия о массовом уничтожении евреев. «Под Люблином обнаружены нацистские концлагеря с огромными крематориями, а также могилы узников – евреев. Их морили голодом, умерщвляли в битком набитых газовых камерах, а потом сжигали». Возможно, именно сообщения об этих злодеяниях побуждают его все же взяться за выполнение одного «правительственного поручения». В сентябре он с неохотой записывает: «Работаю над одной вещью для Strategic Service. Как в Германии после войны и т. д. Только ленивый не говорит и не пишет сегодня об этом». Поражение Германии к этому моменту предрешено... Вопрос в том, что должно произойти со страной и ее населением после войны, приобретает для союзников актуальное значение.

Памятка, написанная Ремарком для американской спецслужбы О-Эс-Эс, озаглавлена так: «Практическая воспитательная работа в Германии после войны». Прежде всего она показывает, что ее автор в 1944 году гораздо точнее оценивает суть того, что происходило в реальной жизни и умах немцев в годы перед приходом Гитлера к власти, чем многие историки в первые два десятилетия существования ФРГ. Мотивам поведения военных, чиновничьих и политических элит в кайзеровском рейхе и в веймарские годы дана краткая и четкая характеристика. Главное требование, вытекающее для автора из развития Германии, – искоренить национал-социализм и милитаризм... Ремарк советует державам-победительницам не щадить немцев, показывая совершенные ими до и во время войны преступления. Гитлеровские застенки, «позорная война 60 миллионов немцев против полумиллиона евреев», расстрелы заложников на оккупированной территории, уничтожение сотен тысяч людей из мирного населения, концлагеря – с помощью радиопередач, кинофильмов, книг, брошюр и открытыми судебными процессами надо довести до сознания народа, породившего столько преступников, на какой путь он в свое время встал. Это – обвинительная речь просветителя.

Во многих местах памятки Ремарк предсказывает будущие широкомасштабные попытки отрицать вину немцев за содеянное и обелить преступников. «Кто посадит на скамью подсудимых генерала, всего лишь исполнявшего свой долг?» – «Чтобы воспитывать детей, нужно сперва воспитать учителей... То же самое относится и к преподавателям высшей школы, доцентам и профессорам университетов... Прогибаясь под любой властью, они подавали худший пример, чем многие школьные учителя». – «...задолго до 1933 года нацистские орды были готовы совершить любой акт насилия и террора. Они знали, что останутся безнаказанными. Честным судьям угрожали, а их решения зачастую отменялись вышестоящими инстанциями. Строгий контроль и, быть может, изменение определенных процессуальных правил будут здесь очень необходимы».

Он настоятельно советует державам-победительницам не делать в оккупированной стране того, что порождает ненависть. «Побежденная и оккупированная страна легко превращается в страну людей ненавидящих. Небольшие просчеты могут очень быстро стать орудием пропаганды... А ненависть тоже ведет к войне».

Заканчивая свои рассуждения, Ремарк, в частности, заявляет, что не намерен затрагивать вопрос о том, «какие условия мира должны быть продиктованы Германии – жесткие или достаточно мягкие, и следует ли считать перевоспитание немцев делом безнадежным или, наоборот, небезнадежным».

Памятка получилась умной, реалистичной, благожелательной. И ни в чем не уступающей некоторым концепциям, которые, как, например, план Моргентау, еще обсуждаются в 1944 году. Многое из того, что предлагает Ремарк, действительно будет присутствовать в оккупационной политике, которую американская администрация станет проводить в первые послевоенные годы. Денацификация и перевоспитание – вот то, что прежде всего пытаются осуществить англичане и американцы в демократическом, а Советы в марксистском смысле. Французами движет какое-то время мысль об отмщении в материальном плане, но затем и они сворачивают на этот курс. В 1950-е годы Ремарку самому придется с горечью убедиться в том, что поколение, которое разрушило Веймарскую республику и активно поддержало Гитлера, не желает извлекать уроков из истории. Преступления быстро забываются, а жалость к самим себе, ссылки на бомбардировку немецких городов, требования вернуть восточные земли оказываются гораздо сильнее, чем осознание того зла, что творилось во имя «великой» Германии.

За событиями в Соединенных Штатах Ремарк наблюдает со скепсисом. Президентская гонка, победителем из которой выйдет Франклин Д. Рузвельт, навевает на него пессимистическое настроение. «Ничего не меняется. Класс, обреченный на гибель, – буржуазный, консервативный, реакционный, не видит огненных знаков. Сотни статей о Post-war-Germany[73]73
  О послевоенной Германии (англ.).


[Закрыть]. Ни одной о Post-war-Америке. Война лишь прервала борьбу между трудом и капиталом – Она идет с 1918 года». Высказывания антикапиталистического характера редки в его дневнике. Но подобное можно прочесть и в записях Томаса Манна. Немецкие эмигранты яснее своих американских коллег видят, какие конфликты начинают вызревать еще перед концом войны. «В смятение все придет после войны», – полагает Ремарк в сентябре 1944-го.

Из Европы он впервые получает известия о своих друзьях и знакомых, война отрезала его от них в 1939-м. Сообщения эти скудны, тем не менее он узнает, что Вальтер Файльхенфельдт пережил адское время в Асконе. Весточек о судьбе родной семьи к сыну пока не приходит. Ремарк ждет конца войны. Перед мысленным взором все чаще возникает Порто-Ронко, с домом на берегу озера, с ковром цветов в саду. Но он не хочет думать о том, как сложится его жизнь дальше, остается фаталистом. «Чего-то жду. Чего-то ищу. Пятнышки и мгновения красоты в раскатистом гуле времени. Ветерок ностальгии. Видеть и не обладать. Смотреть на все со стороны. Скрип песка, который медленно, уже много лет, стирает твои сухожилия. Что остается? Половодье газет...»

Отношения с Наташей Палей в первые месяцы года ровные, Ремарк по-прежнему очарован ею, слова о ней в дневнике ласковые, нежные. Однако в начале осени возникает некоторая напряженность, разыгрываются сцены а-ля Пума. Он ревнует, Наташа упрекает его в лености и злоупотреблении алкоголем. В который раз перед ним дилемма: пойти навстречу требованию женщины и связать себя более тесными узами или не делать этого? Он глубоко потрясен, когда в один из декабрьских дней узнает о самоубийстве Лупе Велес. Ведь они очень любили друг друга... «...якобы из-за несчастной любви и потому, что носила в чреве ребенка от какого-то франц. актера. 34 года... Что еще сказать? Она была так полна жизни».

1945 год начинается для Ремарка с работы над новым романом. «Вчера сел писать русскую книгу. Неожиданно удачное начало, как мне кажется». Написаны первые строки романа «Время жить и время умирать». Звонит его переводчик Денвер Линдли, сообщает, что готов подсократить рукопись «Триумфальной арки» для публикации в «Кольерс мэгэзин». «12-го, в полдень, завтракал с сотрудником Кольерс. Потребовал за публикацию в продолжениях 50 000 долларов. Он позвонил в субботу, сказал, что все в порядке».

В 1945 году он теряет двух очень близких ему друзей. Умерли Бруно Франк и Франц Верфель, и тот и другой – от тяжелых болезней сердца. Их смерть заставляет Ремарка подумать о собственных недугах, он чувствует возраст. Бен Хюбш готовит к изданию посмертный роман Верфеля «Звезда нерожденных», и Ремарк пишет десяток строк на обложку: «Это завещание большого поэта и друга человечества, зеркальным лучом уходящее к далекому небу утопии, чтобы сделать его еще более неподвластным времени, еще более ясным и сильным. Это потрясающее обилие мыслей, фантазий, поэзии, сатиры и философии, – книга большая и значительная...» Он редко изъявляет готовность публично и с похвалой высказываться о произведениях собратьев по перу. Верфель принадлежит к тем немногим из круга немецких писателей, к которым Ремарк питает сердечную привязанность.

Германия капитулирует 7 мая, за четыре недели до этого умер Рузвельт. С окончанием войны Ремарк тоже оказывается в новой ситуации. Для его произведений вновь открыт европейский книжный рынок, и он может предложить издательствам новый роман. «Договоры – Румыния, Швеция, Испания, Португалия, – Дания, Канада во французском переводе – на несколько стран больше, чем перед войной». В июле специально для военнопленных на языке оригинала выходит «На Западном фронте без перемен» (Фишер попытался словчить). 13 сентября «Кольерс мэгэзин» начинает печатать отрывки из «Триумфальной арки».

«Триумфальная арка»

История, которую Ремарк рассказывает в своем новом, написанном с огромным трудом романе, имеет четкие временные границы. Она начинается ночью, 11 ноября 1938 года, в двадцатую годовщину соглашения о перемирии, заключенного в Компьенском лесу, и заканчивается в сентябре 1939-го, когда Германия вновь развязывает мировую войну.

Хирург по имени Равик – его настоящее имя, Людвиг Фрезенбург, станет нам известно в самом конце романа – вырвался из застенков гестапо, бежал из нацистского концлагеря и, лишенный родины и элементарных прав, живет среди таких же, как он, аутсайдеров французской столицы, зато под зримой и незримой сенью Триумфальной арки, образ которой величаво-мрачным лейтмотивом проходит через все повествование. Немецкие и русские эмигранты, беглые и битые испанские монархисты, проститутки и сутенеры, «ангелы», помогающие падшим девушкам поскорее вернуться на панель, подлые и «благородные» шпики, хищные, скупые или, напротив, щедрые на помощь французы населяют страницы этого романа. Ремарк ведет читателя в отель «Энтернасьональ», где обитают эмигранты, в клинику доктора Вебера, в публичный дом «Озирис», в ночной клуб «Шехерезада», в бистро и, конечно же, по улицам Парижа. Его герои пьют рюмка за рюмкой кальвадос и водку, философствуют за партией в шахматы, страдают от бесприютности и одиночества. «Мы живем в умирающее время...»[74]74
  Цитаты из романа «Триумфальная арка» приводятся в переводе Бориса Кремнева и Исидора Шрайбера.


[Закрыть] Равик оперирует нелегально, не имея ни паспорта, ни вида на жительство. Он смотрит в будущее, не питая никаких надежд. Ремарковский герой, циничный, без иллюзий, но все же цепляющийся за законы гуманности. «Жить – значит жить для других, – говорит друг Равика, русский эмигрант, швейцар Морозов. – Все мы питаемся друг от друга. Пусть хоть иногда теплится огонек доброты... Не надо отказываться от нее. Доброта придает человеку силы, если ему трудно живется». Чемоданы Равика всегда упакованы, он живет под постоянной угрозой высылки, человек в его положении не может чувствовать себя в безопасности. «Клочок бумаги! Все сводится к одному: есть ли у тебя этот клочок бумаги. Покажи его – и эта тварь (имеется в виду полицейский Фернан, требующий от арестованного Равика предъявить паспорт. – В. Ш.) тут же рассыплется в извинениях и с почетом проводит тебя, будь ты хоть трижды убийцей и бандитом, вырезавшим целую семью и ограбившим банк. В наши дни даже самого Христа, окажись он без паспорта, упрятали бы в тюрьму. Впрочем, он все равно не дожил бы до своих тридцати трех лет – его убили бы намного раньше».

И в своем новом романе Ремарк утверждает: человек, который не сдается, не поступается своей «человечностью», – сохраняет свое достоинство. Став свидетелем несчастного случая, Равик спешит на помощь, хотя прекрасно понимает, какой опасности он подвергает себя как не имеющий паспорта. Полицейский неумолим: «Вам придется пройти с нами в участок, мсье». И всё же, всё же: «Жизнь слишком серьезная вещь, чтобы кончиться прежде, чем мы перестанем дышать».

Две сюжетные линии держат нас в напряжении, образуя передний план истории: любовные отношения между Равиком и Жоан Маду и его действия, продиктованные неукротимым стремлением отомстить нацисту Хааке за пытки в гестаповских подвалах. Жоан он встретит во время ночной прогулки, на мосту через Сену. Она угнетена и подавлена потерей дорогого ей человека. Высшего накала обоюдная страсть достигнет, пройдя этап сомнений и колебаний, встречая в обеих душах немалое внутреннее сопротивление. Жоан станет для Равика надеждой, которой он уже не ожидал, спасением от одиночества, вновь пробудившимся интересом к жизни. По большому счету, такая же любовная история, как в «Трех товарищах», но, создавая образ Жоан, Ремарку не удается достичь той тонкой и эмоционально глубокой характеристики, что дана им любящей Пат. Метания Жоан, ее жажда жизни, ее бесплодные поиски в отношениях с другими мужчинами выглядят стереотипными, а в средней трети романа даже скучными. И гибель от пули одного из ее ревнивых обожателей вполне вписывается в вереницу тех клише, что встречаются читателю в этой книге, к сожалению, не так уж и редко.

Создавая образ Жоан, Ремарк, несомненно, опирается и на память о том спектре чувств и эмоций, которые были характерны для Марлен Дитрих. Ее необузданность, ревность, эгоизм, склонность к скоротечным романам с другими мужчинами (и женщинами), ее мольбы о ниспослании «одной-единственной любви» – все это он испытал на собственной шкуре. Равик как любовник красавицы Жоан сдержаннее своего создателя, влюбленного в голливудскую звезду. А вот в характере героини романа с ее неистовым стремлением к наслаждению всеми прелестями жизни отчетливо просматриваются черты Пумы. В «Триумфальной арке» Ремарк рассказывает нам, быть может, о самой яркой и самой мрачной любовной связи в своей столь любвеобильной жизни. «Она принимала только то, что ей подходило, и так, как ей хотелось. Об остальном она не беспокоилась. Но это и было в ней самым привлекательным. Да и можно ли интересоваться человеком, во всем похожим на тебя? Кому нужна мораль в любви? Мораль – выдумка слабых, жалобный стон неудачников».

Полная по-настоящему правдивых моментов, – эта любовная история остается – в большей своей части – продуктом искусственным. Ремарку-художнику не удается передать то, что годами вдохновляло и терзало его самого – «Уничтожить человека, потому что любишь его? Убить, потому что слишком любишь?» – столь же убедительным образом, как это получилось у него во многих других романах.

Впрочем, есть в романе и симпатичный женский образ, контрастирующий с Жоан Маду. Это неизлечимо больная раком американка Кэт Хэгстрём. Необычайная стойкость перед лицом смерти, «надежная» (и безответная) любовь к Равику позволяют отнести ее к тому типу женщин, которых Ремарк искал в жизни и которыми восхищался, создавая их образы в своих произведениях.

«Криминальная история» становится центром действия во второй половине романа. Гестаповца Хааке, пытавшего его в нацистских застенках, Равик встречает в общем-то случайно. И тот не узнает его. Отчаявшись дождаться обещанного телефонного звонка, усталым и опустошенным бредет он в сумерках по улицам Парижа. «Что если оставить все это, – убеждал его какой-то внутренний голос, – совсем оставить, забыть, сбросить с себя, как змея сбрасывает кожу?.. Что ему до всего этого? Одним больше, одним меньше, – из сотен тысяч, столь же подлых, как Хааке, если не хуже его. Одним меньше... Равик резко остановился. Вот оно что! Сознание мгновенно прояснилось. Они и распоясались потому, что люди устали и ничего не хотят знать, потому что каждый твердит: “Меня это не касается”. Вот в чем дело! Одним меньше?! Да – пусть хоть одним меньше! Это – ничто и это – все! Все!.. Каким-то странным образом теперь это стало самым главным, гораздо более значительным, чем просто личная месть. Ему казалось, что если он не сделает этого, то совершит какое-то огромное преступление. Если он будет бездействовать, мир навсегда потеряет что-то очень важное... В листве повисли сумерки, занимался рассвет. Он удивленно оглянулся. Что-то в нем произошло... С необыкновенной отчетливостью он видел деревья, желтую стену дома, серую чугунную решетку рядом с собой, улицу в синеватой дымке. Казалось, эта картина никогда не изгладится из его памяти... И тут он окончательно понял, что убьет Хааке, ибо это не только его личное, маленькое дело, но нечто гораздо большее – начало...»

Оказывать сопротивление современному варварству и его адептам, не отчаиваться, мстить, если тебя истязали, – таково послание Ремарка подвергшимся пыткам, изгнанным из родной страны, павшим духом, всем, кто вынужден был бежать хоть на край света, спасая свою жизнь от гитлеровских палачей. Мстить, однако, не ради мести, но защищая свою честь и достоинство. Совершая поступок, человек освобождается от душевной травмы, нанесенной ему пытками и самоубийством его возлюбленной, доведенной до рокового решения гестаповцем Хааке и его подручными. Индивидуалист Ремарк – и некоторые критики, прежде всего с коммунистического фланга, констатировали это с горечью, – не призывает к коллективному сопротивлению, но обращает наше внимание и в этой связи на то, что жизненно важное решение должно приниматься каждым отдельным человеком. Только в его следующем романе – в «Искре жизни» – появятся люди, сплотившиеся для борьбы против своих угнетателей.

Равик, заманивший Хааке в ловушку, расправляется с гестаповцем ужасным образом, нанеся ему удары тяжелым гаечным ключом по затылку, затем сдавив горло. Сцена убийства написана подробно и с беспощадной жестокостью. Время делает человека зверем, в том числе и гуманиста Равика. «Воинствующий пацифист» Ремарк прямо говорит о том, как следует оценивать действия его героя, указывая на извращенную трактовку различия между убийством и убийством в милитаризованном мире: «Я уничтожил скота, он заслуживал участи, худшей в тысячу... нет – во много тысяч раз худшую! За свою жизнь я убил десятки ни в чем неповинных людей, и мне давали за это ордена, и убивал я их не в честном, открытом бою, а из засады, в спину, когда они ничего не подозревали. Но это называлось войной и считалось делом чести».

Действие романа происходит в те месяцы, когда Европа стоит на пороге новой мировой войны. Все попытки западных держав умиротворить Гитлера, умерить его властные амбиции обречены на провал. Вся политическая, экономическая и идеологическая система «фюрера» служит одной цели: развязыванию войны на уничтожение. «Каждый знал, что мир был объят апатией и катился в пропасть новой войны. Против этого никто даже не возражал. Хотелось только отсрочки – хотя бы еще на год – вот то единственное, за что еще хватало сил бороться». Политические события крупного масштаба – гражданская война в Испании, аншлюс Австрии, политика умиротворения, проводимая Лондоном и Парижем, оккупация Чехословакии – обозначены Ремарком пунктирно. Иной раз ему достаточно для этого газетного заголовка или просто намека. Роман заканчивается сообщением о нападении вермахта на Польшу. Равика и других постояльцев «Энтернасьоналя» ждут французские лагеря для интернированных.

История повторяется. «Завтра и мне идти, – говорит француз с загорелым лицом крестьянина, провожая взглядом колонну мобилизованных соотечественников. – Отца убили в прошлую войну. Деда в семьдесят первом году. А завтра и мне идти. Всегда одно и то же. Уже несколько сотен лет. И ничто не помогает, снова и снова приходится идти». Человек остается жертвой политики.

В декабре 1945-го «Триумфальная арка» выходит книгой в Америке, годом позже – в Германии. Прием у читателей и критиков здесь более чем сдержанный. Борьба за выживание среди руин и при острой нехватке питания – зимой 1946/47 года страну накрывает к тому же необычайно сильная волна холода – не располагает к литературным дебатам. Вытеснение «проклятого» прошлого обретает в СМИ первые контуры, «внутренние эмигранты» начинают рассказывать о своем поведении в годы гитлеровской диктатуры, и тезисы их, надо сказать, звучат порой весьма странно.

Если «Триумфальная арка» тем не менее быстро становится мировым бестселлером и по сей день связывается в сознании многих читателей – наряду с романом «На Западном фронте без перемен» – с именем Ремарка, то происходит это прежде всего благодаря американскому книжному рынку. В течение одного лишь года нью-йоркское издательство «Эпплтон-Сенчури» продает более миллиона экземпляров, роман назван «Книгой месяца», а Голливуд платит за права на экранизацию необыкновенно высокую сумму. За английским следуют переводы на многие другие языки. И через двадцать лет после первой публикации польский критик пишет: «Тем не менее – и этого не забыть – роман стал библией целого поколения. И в 1945 году, и в 46-м, и в 47-м все женщины были Жоан, а все мужчины – Равиком. Говорили фразами, взятыми из книги. Инсценировали ситуации, созданные Ремарком. Выходящее из войны поколение находило в “Триумфальной арке” прототипы своего поведения. И, выходя из Потопа, искала и здесь образцы человеческого общежития, средства возрождения к полноценной эмоциональной жизни, примеры того, как следовало одеваться и вести себя». Даже если этой оценкой общая реакция на книгу, может быть, слегка и приукрашивается, то все равно нельзя не признать, что своим новым романом Ремарк укрепляет свою позицию среди наиболее популярных писателей послевоенного времени. Наряду с Томасом Манном и Лионом Фейхтвангером он дает читательской публике всего мира представление о современном ей немецкоязычном романе.

Ни одна из предыдущих книг Ремарка не была стилистически и по строю изложения столь «американской», как «Триумфальная арка». «Скептицизм» главных героев, лаконичность диалогов, краткость абзацев, драматические (а не аналитические) эффекты, встроенная «детективная история», фрагменты повествования, больше похожие на куски или кусочки киносценария, хотя действие романа происходит в Европе, американский читатель чувствовал себя в нем как дома. И, пожалуй, ни одна из книг, написанных Ремарком после трех ранних романов, не содержала столько презираемых критиками расхожих элементов повествования, сколько их оказалось в «Триумфальной арке».