Текст книги "Искушение Марии д’Авалос"
Автор книги: Виктория Хэммонд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)
– Прости меня, Карло. Красота твоей жены так поразила меня, что я забыл о хороших манерах.
– Вы забыли не только о хороших манерах, – мрачно сказал Карло.
– Тогда позволь мне загладить это, пригласив вас обоих в Сан-Регале. У меня есть кое-что интересное, и я бы хотел показать это тебе, Карло. – Он повернулся к Марии и дотронулся до ее руки, что заставило ее вздрогнуть. – И вы, моя очаровательная племянница.
– Мы только что обвенчались, и единственные путешествия, которые мы совершим в ближайшие месяцы, – это в Венозу и Джезуальдо, – раздраженно произнес Карло.
– Предложение всегда остается в силе, – сказал дон Джулио. – Приходите когда угодно.
Карло вздохнул в сердцах.
– Я уважаю вашу настойчивость в вопросах науки, дядя, поскольку она приносит вознаграждение. Но в светских ситуациях подобная настойчивость не столь щедро вознаграждается, к тому же она неуместна. – Он сделал нетерпеливый жест, словно отгоняя москита. – Вы раскраснелись, Мария. По-видимому, это из-за тесноты, и вам здесь душно.
Дон Джулио вернулся на свое место за столом, успев украдкой подмигнуть Марии.
Марии и прежде приходилось терпеть идиотское поведение похотливых мужчин, но этот человек был особенно неприятен, и она надеялась как можно реже видеть его в будущем. Слава Богу, Карло, по-видимому, тоже не был к нему особенно расположен.
Музыка, доносившаяся из бального зала, была размеренной и ритмичной, и несколько человек ушли туда танцевать медленный танец, в то время как остальные продолжали праздничный ужин. Официально бал не начинался до тех пор, пока Мария с Карло не станцуют лавольту – вид гальярда для пар. Это был новый танец, и его считали довольно скандальным, поскольку в нем мужчина обнимал женщину и поднимал ее в воздух, когда они делали поворот на три четверти. Этот живой танец, не похожий на балет, приятно было исполнять, и приятно было наблюдать за танцующими, и, хотя некоторые церковники прокляли его как причину беременностей и разводов, это был самый подходящий танец для новобрачных. К тому же, наблюдая, как танцуют новобрачные, особо любопытные свадебные гости (а их было большинство) могли получить четкое представление о том, насколько жениха и невесту тянет друг к другу.
В объятиях Карло Мария чувствовала себя невесомой. Он вел ее с такой грацией и непринужденной уверенностью, что она отдалась на его волю, как пушинка, которую несет ветерок; они двигались, как один человек, и улыбались, радуясь музыке и движению. Мария была радостно возбуждена. Поэтому у гостей создалось ложное впечатление относительно чувств, которые Мария и Карло питали друг к другу. Правда, танец опьянил Марию, но лишь усилил ее неуверенность в истинной природе чувств, которые питал к ней Карло.
Он оставался подле нее большую часть вечера, потому что, как ей казалось, это считалось правилом, а также потому, что Мария вовсе не стремилась вести беседу. Она еще раньше заметила, что он терпеть не может женщин, которые болтают ради самой болтовни, – он вел себя с ними грубо, уходя от них или поворачиваясь спиной на середине фразы, или просто избегал их. Теперь, когда главное в этот вечер было сделано, Карло снова укрылся в своем внутреннем мире, слегка утомленный и меланхоличный. Сейчас они молча сидели рядом, слушая музыку и наблюдая за танцующими. Люди оставили их в покое, полагая, что они влюблены друг в друга, и в каком-то смысле они защищали друг друга: она его – от непрошеного вторжения, а он ее – от утомительных танцев и болтовни.
Позже в тот вечер Джеронима втянула Марию в разговор с людьми, с которыми, по ее мнению, невестке важно было познакомиться. Эти люди могли оказаться ей полезны, учитывая, что ее так долго не было в Неаполе, особенно в создании собственного светского кружка – быть может, предположила Джеронима, разделявшего литературные интересы Марии. Хотя ей не хотелось навязывать Марии приют для беременных девушек, она все же решила, чтобы невестка познакомилась с двумя людьми, причастными к этому начинанию. Первым из них был благодетель, пожертвовавший свою виллу, – старик с причудами, у которого было очень неважно со слухом.
– Какое у вас доброе сердце! – прокричала Мария ему чуть не в самое ухо, и, поскольку такая красивая невеста сказала ему такую лестную вещь, и это была первая фраза, которую он смог расслышать за весь вечер, с тех пор он стал считать Марию живой аллегорией сострадания.
– У тебя природный дар общения с людьми, которых трудно подвигнуть на пожертвования, поверь мне, – прошептала Джеронима. – Ты смогла бы сделать столько добра!
От этого замечания повеяло чем-то таким, что слегка оттолкнуло Марию, хотя она и почувствовала себя виноватой за то, что оскорбилась предположением, что она сможет помочь несчастным.
– А теперь я хочу познакомить тебя с совершенно особенным человеком, – с энтузиазмом произнесла Джеронима. – Мы очень тесно с ней сотрудничаем. По странному совпадению, у нее точно такое же имя, как когда-то было у тебя. Мария Карафа! Ах, вот и она!
Худая темноволосая женщина с желтоватым оттенком кожи направлялась к ним. В отличие от Джеронимы, у нее был такой вид, словно она делала добро по принуждению. Она была бы красивой, если бы не усталое выражение лица. Когда Джеронима представила ее как герцогиню Андрия, в мозгу Марии вспыхнуло: «Жена Фабрицио Карафа!» Эта мысль не оставляла ее, пока новая свекровь Марии перечисляла превосходные качества собеседницы. При этом герцогиня смотрела на Марию, слегка улыбаясь, и в глазах ее читалось узнавание.
– Простите, что я рассказываю прекрасной новобрачной, какое вы сокровище, – сказала Джеронима. – Я надеюсь заинтересовать Марию нашей благой работой – конечно, после того как она привыкнет к своему браку.
– От такой работы у вас испачкаются руки, – заметила герцогиня, многозначительно взглянув на нежные белые руки Марии со сверкающими кольцами.
Значит, вот как ее приняла герцогиня Андрия. Мария разозлилась. В детстве она провела столько времени в обществе тетушки Антонии и ее блистательного кружка, занимавшегося праздными сплетнями, что поднаторела в искусстве парировать подобные замечания. Она подняла свою маленькую ручку и бросила на нее шутливый взгляд, как бы оценивая.
– Я вас поняла, – сказала она, – но не думаю, что принцесса Джеронима намерена заставить меня мыть полы.
– Возможно, вы меня не поняли, поскольку я говорила в метафорическом смысле, – холодно ответила герцогиня. – Мы выполняем работу нашего Господа и имеем дело с падшими. Души, которые мы пытаемся спасти, порочны. Они воспитывались в убожестве, и ум их развращен – несомненно, это будет для вас сильным потрясением. Нужно научиться преодолевать свой ужас, столкнувшись с такой моральной грязью и падением, а для этого требуется очень сильный характер.
– Вы не можете считать, что у меня недостаточно сильный характер, ведь вы только что со мной познакомились, – спокойно возразила Мария, думая при этом: «Как осмеливается говорить со мной подобным тоном эта женщина, дочь мелкого южного аристократа! Все знают, что она вышла замуж за Карафа только благодаря огромному богатству ее вора-папеньки!»
– Свадьба Марии – не самое лучшее время обсуждать подобные вопросы, – тактично вмешалась принцесса Джеронима. – Я имею в виду нечто особенное для моей прекрасной невестки, когда она будет готова, – я расскажу вам об этом, когда мы встретимся в следующий раз. Но позволь мне сказать тебе, Мария, что она просто блестяще справляется с людьми определенного сорта. Я сама была тому свидетельницей всего полчаса назад. – Джеронима наклонилась к герцогине и добавила, понизив голос: – Я вижу, что вашим мужем завладела эта зануда Спинотти, так что вам, наверно, нужно бы пойти туда и спасти его.
Мария грациозно протянула руку, прощаясь с герцогиней.
– Было весьма поучительно с вами познакомиться, – улыбнулась она.
– Да благословит вас Господь столькими же здоровыми сыновьями, как Он благословил меня, – ответила герцогиня, крепко пожав своей сухой рукой руку Марии, и направилась к своему мужу.
– Моя бедная Мария! – выдохнула Джеронима, когда они оказались вне пределов слышимости герцогини. – Позволь извиниться за грубость герцогини по отношению к тебе, да еще в день свадьбы. Хотя я и восхищаюсь ею, должна признать, что она лишена обаяния. Наверно, это оттого, что она несчастна, так что прошу тебя простить ее. Говорят, красивый муж заставляет ее много страдать, но я отказываюсь становиться на чью-то сторону, поскольку он добрый друг Карло. Я должна тебя поздравить с тем, что ты очень умно и изящно поставила ее на место. Ах, какое ты чудесное приобретение для нашей семьи! Теперь твоей семьи, моя дорогая.
– Каким образом муж заставляет ее страдать? – не утерпела Мария.
– Я не люблю сплетничать, Мария. Я очень люблю Фабрицио Карафа, поскольку нахожу его очаровательным, но так как ты меня спрашиваешь, а ты теперь моя дочь, да и к тому же обязательно услышишь это очень скоро из других уст, то я скажу тебе, что он ей постоянно изменяет. Женщины просто теряют из-за него голову. Говорят, у него полно любовниц. Да простит меня Бог, но пару раз я задала себе вопрос: кто же может винить его при такой унылой жене?
К своему испугу, Мария почувствовала, что залилась краской, когда Джеронима сообщила ей эти сведения.
– Где Карло? – спросила она, вставая на цыпочки и рассеянно обводя комнату взглядом. – Вы его видите?
– Ты любишь Карло, не так ли, Мария? – осведомилась Джеронима слегка неуверенно, взяв Марию за руку и изучая ее большими глазами, которые внезапно увлажнились.
– Да, я нахожу его обворожительным, – ответила Мария, осознав свое отношение к мужу, только когда произнесла эти слова.
Мария сидела в спальне, задумавшись. После двух дней непрерывных празднеств она устала, и перспектива плотских восторгов с новым мужем не особенно манила ее – хотелось забраться под одеяло роскошной кровати и погрузиться в сон. Лаура только что облачила ее в шелковую ночную сорочку, на которой были вышиты маленькие красные и золотые короны, как на гербе Джезуальдо. Мария отправила девушку спать, желая несколько минут побыть одна.
Она смочила лицо и шею апельсиновой водой, надеясь, что терпкий запах прогонит сонливость. Потом уселась в маленькое кресло, обитое красным бархатом, и оглядела комнату, все еще озадаченная значением ее убранства. Ее мать настаивала на том, что Карло набожен. До этой минуты Мария не видела тому свидетельств. Возможно, религия была для него сугубо личным делом. В конце концов, Джеронима сказала, что он скрытен. Была ли в таком случае эта комната выражением его личной благочестивой жизни, и ожидал ли он от Марии, что как жена она примет в ней участие? Казалось, другого объяснения не было.
Это скорее походило на интерьер церкви, а не на комнату новобрачных. При свете многочисленных свечей сверкал алтарь; здесь были красные подушечки, чтобы преклонять колени, и покрывала и занавеси из кремового шелка с церковными мотивами. Над кроватью висела огромная картина, изображавшая Благовещение, а по обе стороны от нее – большие кресты из золота и перламутра. В чашах, украшенных фигурками ангелов, горел ладан.
Наконец поддавшись окружающей атмосфере, Мария преклонила колени на одной из подушечек и помолилась Деве Марии, благосклонно улыбавшейся ей сверху, чтобы ее первая ночь с Карло в их брачной постели была благостной, И доставила удовольствие, добавила Мария, чувствуя себя виноватой.
Так ее и застал Карло, когда вошел в комнату вместе с молодым священником. Даже если бы Марии было известно о сложностях умонастроения Карло, о которых она пока что понятия не имела, она бы не могла выбрать более удачную позу, чем та, в которой он застал ее в их первую брачную ночь. При виде коленопреклоненной Марии он пришел в то состояние, в которое хотел прийти в эту ночь, но не надеялся, что это достижимо. Теперь он мог с полной определенностью связать брачный ритуал, который должен был выполнить, с мыслью о том, что он священен. Он также молился. Карло опустился на подушку напротив Марии, Молодой священник встал на колени, взял их за руки и соединил и начал нараспев читать латинские фразы, смысл которых сводился к тому, чтобы их святой союз скоро принес плоды. Карло смотрел не на Марию, а на тонкие черты лица священника. Это был красивый молодой человек, но что-то в его поведении претило Марии, Оно было фамильярным по отношению к Карло. Казалось, они безмолвно общаются. Несомненно, он был исповедником Карло. Мария закрыла глаза, чтобы не видеть этого человека, и сосредоточилась на тепле длинных пальцев Карло, охватывавших ее маленькую руку. Сквозь запах ладана она ощутила другой аромат – странный и приятный, как от измятых фиалок. Чтение нараспев прекратилось, и молодой священник поднялся.
– Теперь ты можешь отправляться спать, – обратился к нему Карло. – Возвращайся в постель и погаси свечи.
Священник вышел из комнаты. Элегантными движениями, казавшимися призрачными в темноте, Карло поднял ее и подвел к их постели, и именно там она обнаружила, что этот загадочный аромат фиалок, опьяняющий, как любовь, чувственный, как ласка, исходит от него – от его темных мягких волос.
На следующий день двор палаццо Сан-Северо был превращен в арену, окруженную трибунами, на которых сидели зрители. Некоторые из гостей сгрудились у открытых верхних окон. Дамы получили свои балы и турниры. Настало время для настоящей забавы.
За несколько лет до того папа Пий V объявил запрет на травлю животных и ввел суровые наказания за его нарушение. Однако эта забава так укоренилась в неаполитанском обществе – и во многих других частях Европы, – что ей продолжали предаваться, и она неизбежно вошла в свадебные торжества Марии и Карло.
Мария и Карло направились к местам перед трибунами. Карло был в хорошем настроении и, проходя мимо гостей, кратко обменивался с ними любезностями. После того как они уселись, Мария ожидала от него какого-то теплого знака после вчерашней близости – прикосновения, улыбки, но их не последовало. Сложив руки на коленях, он обводил взглядом зрителей, арену для травли и шумных гостей, высунувшихся из окон наверху. Мария мягко накрыла его руку своей и улыбнулась ему. Взглянув на ее руку, он убрал свою и почесал переносицу. Значит, подумала Мария, задетая этим, часы, когда мы делим мое ложе, не имеют никакого отношения к нашей жизни днем. Накануне ночью она почувствовала, что он пытается достичь экстаза, и попробовала повести его, но он умерил ее движения и сосредоточился на собственных, исполненный решимости дойти до этого состояния сам. Она отказалась от своих попыток и отдалась пассивному наслаждению, не лишенному приятности. Будет еще достаточно времени, чтобы его обучить.
– Одним из самых причудливых зрелищ, на которых я присутствовал, – рассказывал своей даме мужчина, сидевший над Марией, – была обезьяна верхом на лошади, которую преследовали собаки.
– В самом деле? И что же случилось? – спросила дама.
– Это была очень смышленая обезьяна. Она выждала момент и прыгнула на дерево, когда под ним проскакала лошадь. А потом она дразнила собак и прекрасно провела время, перепрыгивая с ветки на ветку и раскачиваясь на дереве. Она визжала и корчила рожи собакам. Но она слишком обнаглела, и, в конце концов, они до нее добрались.
Публика вдруг умолкла – вкатили клетку с медведем и конец его цепи привязали к высокому железному столбу. Дверь клетки открыли, служители подождали, пока животное выйдет оттуда, и убежали, прихватив с собой клетку. Медведица вышла вперед, насколько позволяла цепь, а потом поднялась на задние лапы и оглядела толпу, чем восхитила зрителей. Это была высокая великолепная медведица, совсем молодая, в хорошей форме, с бледным мехом цвета меда.
Мария была очарована. В народных сказках, которые ей читали в детстве, медведи представали враждебными, но смирными существами. А сейчас, глядя на эту медведицу, оценивавшую ситуацию, в которой оказалась, Мария начинала понимать, почему этим зверям приписывают такие человеческие качества, как храбрость и терпение; и почему в геральдике их ассоциировали с яростной защитой своих родичей. Но она не понимала, почему их также наградили тщеславием, похотью и даже мизантропией.
Медведица опустилась на все четыре лапы и, натягивая цепь, начала ходить по кругу вокруг столба, ища выход. При виде этого грозного зверя, сделанного объектом для высмеивания, толпа притихла, плененная его изобретательной натурой и очеловеченными жестами. Медведица начала трясти цепь и дергать ее в тоске, а публика засмеялась и стала сыпать насмешками.
Отчаянный лай донесся еще до того, как собак привели к арене, так как они учуяли медведицу. Она яростно дергала цепь, принюхиваясь к воздуху, и, поднявшись на задние лапы, заревела. Этот дикий звук эхом пронесся по арене, и публика пришла в восторг. Мастифы натянули поводки.
– Должна признаться, мне это не нравится, – сказала какая-то женщина в заднем ряду.
– Скажите спасибо, что это медведь, а не бык, – заметил ее спутник. – В прошлом году в Ферраре бык пронзил своим рогом собаку и подбросил ее в воздух, и истекающая кровью собака с выпущенными кишками приземлилась прямо на колени к моей приятельнице Еванджелине. Ее платье было совершенно испорчено.
Марии тоже это не нравилось. Как же люди ее круга, наслаждаясь этой грубой, жестокой забавой, примиряют свою жажду крови с учением святого Франциска о святости всех Божьих созданий? В прошлом она избегала травли животных, но сейчас вынуждена была смотреть на это. О, если бы она могла отказаться, как Беатриче! «Ты не должна позволить им убить медведицу! – сказала ей Беатриче в то утром. – Это твоя свадьба, ты королева дня, так что можешь командовать. Ты не должна позволить им убить ее», – настаивала девочка, топая ногой.
– Они ее не убьют. Они подразнят ее, возможно, сделают ей немного больно, но Карло мне сказал, что в этой забаве проверяются хитрость и сила медведицы, выносливость и смелость собак. Медведица гораздо сильнее собак. И не забывай, что это также свадьба Карло, и я не могу сердить его, лишая удовольствий.
Несколько минут назад Беатриче была в одном из окон: она не могла устоять перед желанием увидеть медведицу. Но при появлении собак девочка исчезла.
За барьером егерь с трудом сдерживал одну из собак. Не сводя алчных глаз с медведицы, она изо всех сил натягивала поводок.
– Это Нерон, – с гордостью объяснил Карло Марии, указывая на собаку. – Моя лучшая охотничья собака, настоящий стратег. Скоро он появится на арене, и ты увидишь, как он умен.
При этих словах Мария почувствовала дурноту.
Спустили трех собак. Они перепрыгнули через барьер и окружили медведицу, припав к земле и глядя то на нее, то друг на друга. Покачиваясь на задних лапах, медведица испустила ужасный рев, не сводя с них розовых глаз. Молодая неопытная собака, дрожа от возбуждения, зарычала, оскалив зубы, и прыгнула на медведицу. Та заметила ее и мощным ударом отправила к барьеру. Собака приземлилась со страшным стуком. Другие две собаки с рычанием подскочили к медведице и начали грызть ей брюхо. Они свалили ее наземь, но она упала на одну из собак, придавив ее своей тяжестью, в то же время рвала когтями вторую собаку. Толпа зашлась от хохота при виде придавленной медведицей собаки, которая скулила под ней. Ее владелец, один из товарищей Карло по охоте, был унижен.
На арену выпустили еще трех собак. Ощетинившись, они прыгнули на медведицу, и, когда собака, придавленная медведицей, выбралась из-под нее и уползла подальше, четверо животных покатились пушистым шаром. Марии казалось, что звон цепи, рев и рычание, катание по арене и яростная драка никогда не прекратятся. Это продолжалось бесконечно, бледная шкура медведицы стала розовой от ее собственной крови, от крови и слюней собак. Собаки словно целиком состояли из клыков, а у медведицы также были острые, как бритва, когти, она умела лягаться и наносить мощные удары. Она доблестно сражалась с четырьмя свирепыми собаками, и, наконец, две были выведены из игры. Одна свалилась от удара без сознания, другая потеряла глаз; кровь текла из зияющей дыры у нее на голове. Третья собака впилась зубами в бок медведицы. Та заревела от боли. Ей удалось подняться на задние лапы, и она попыталась сбросить с себя собаку, одновременно не подпуская к себе четвертую. Но собака, болтаясь в воздухе, не разжимала челюсти. Медведица тряхнула головой, и полетели капли крови и пота. Ее розовые глаза начали стекленеть от боли. Она тяжело дышала, вымотавшись. Глупая молодая собака, которую она отшвырнула в самом начале, пришла в себя и, прихрамывая, снова приблизилась к медведице. Припав к земле, она, как шакал, выжидала удобного случая напасть.
Спустили собаку Карло, и она ринулась на арену. Это отвлекло четвертую собаку, и медведица быстро с ней разделалась. Теперь она могла сразиться с новым противником. Тот медленно кружил вокруг, не сводя с нее глаз.
Мария почувствовала, что Карло рядом с ней так напрягся, что чуть не приподнялся со своего места. Боясь, что ее вырвет, она украдкой взглянула на него, но лицо его было непроницаемым, когда он переводил глаза с медведицы на свою любимую собаку и обратно.
Медведица, позабыв об ужасной боли от челюстей, которые все еще впивались ей в бок, обрела второе дыхание, заревев басом на собаку, явившуюся последней. Казалось, она понимает, что если ей удастся разделаться с этой черной дьявольской собакой, то она восторжествует. Внезапно она бросилась к ней, атакуя, и, возможно, действительно восторжествовала бы, если бы не поскользнулась в луже собственной крови. Собака Карло схватила медведицу за горло, прежде чем та ударилась головой о землю. Толпа зашепталась и поднялась как один человек, чтобы наблюдать, как жизнь уступает место смерти. Еще несколько минут большая медведица вцеплялась когтями в черную собаку, заставив ее ослабить хватку, а собака снова и снова хватала ее за горло, и когда глаза медведицы наконец погасли перед лицом смерти, собака рвала ее горло.
Это мерзкое проявление жестокости усугублялось для Марии страхом по поводу того, что придется рассказать Беатриче, что медведица убита. После той страшной болезни дочери на Искье Мария пристально наблюдала, не появятся ли у нее признаки меланхолии, но не было ни кошмаров, ни приступов отчаяния, ни истерик. Рассудок Беатриче был в полном порядке, и, по-видимому, она выкинула тот жуткий эпизод из памяти. Но девочка была чувствительна к страданиям других и обожала животных, так что Мария опасалась ее реакции на смерть медведицы.
Когда Мария вернулась в свои апартаменты, дочь ждала ее, как и предугадывала Мария. При виде расстроенного лица матери серьезное маленькое личико Беатриче сморщилось, и она убежала из гостиной. Мария простояла несколько минут, застыв в середине комнаты, и слеза стекала у нее по щеке, когда она прислушивалась к рыданиям, доносившимся из комнаты дочери, и к ласковому бормотанию Сильвии, пытавшейся утешить девочку.
