Текст книги "Искушение Марии д’Авалос"

Автор книги: Виктория Хэммонд

В тот день она вместе со своими служанками и Сильвией гуляла в обширном саду при палаццо Джоэни, полого спускавшемся к серповидному заливу Мессины. Альфонсо появился в тот момент, когда Мария беседовала с одним из садовников, который не был ни молодым, ни привлекательным. Она спрашивала его, нельзя ли сделать вокруг клумб с розами бордюр из лаванды, источающей такой восхитительный аромат. К изумлению служанок и даже Сильвии, Альфонсо впал в ярость. Схватив Марию за руку, он потащил ее в дом, напыщенно рассуждая о непристойной чувственности и о соблазнительницах, и залепил ей звонкую пощечину, так что она вскрикнула от боли. Когда Мария с недоумевающим видом поднесла руку к пылающей щеке, муж еще больше разгневался. От ярости в уголках глаз у него появились какие-то выделения, похожие на белый гной. При этом отвратительном зрелище Мария позволила себе обнаружить чувства, которые скрывала от него все годы, и одарила его взглядом, исполненным такого царственного презрения, что у него на губах выступила пена. «Сильвия, ступай за доктором, скорее», – приказала она, притворяясь встревоженной, – на самом деле ей хотелось, чтобы он умер. Доктор прибыл слишком поздно. Он дал заключение, что смерть вызвана апоплексическим ударом, а Марии сказал, что частенько предостерегал маркиза от чрезмерного пристрастия к жирной пище. И только тогда она почувствовала угрызения совести.

Мария вспомнила побагровевшее лицо задыхавшегося Альфонсо, булькающие звуки, вырывающиеся у него из горла перед смертью, и, зажмурившись, уткнулась лицом в подушку. «Федериго!» – прошептала она. Теперь она могла произносить это вслух. И от самого звука этого имени искаженное лицо Альфонсо исчезло, будто растаяло в воздухе.

Мария открыла глаза. Колокольный звон из ее кошмара, от которого она только что очнулась, продолжался наяву. Она была одурманена чувством страха, преследовавшим ее во сне, и потребовалась минута-другая, чтобы осознать, где она находится, и узнать звук колоколов, звонивших к ранней утренней мессе.

Снаружи было еще темно. Ночью был шторм, но сейчас ветер утих. Она лежала в теплой постели, глядя на мерцающие угли, и жалела монахинь Клариссе, которые уже встали, оделись и направляются в церковь в предрассветном холоде.

Мария поднялась с кровати, отдернула портьеру и, открыв окно, глубоко вдохнула. День обещал быть чудесным, но еще ощущался слабый тошнотворный запах. Он доносился с кладбища монахинь. Мария содрогнулась. Сестры каждый день ходят туда молиться. Как они выдерживают такое – загадка. Ведь зловоние было кошмарным еще десять лет назад, и невозможно вообразить, каково оно теперь.

Она закрыла окно, забралась в постель и снова начала погружаться в сон, думая о том, что скоро придется объяснить Беатриче происхождение этого запаха, иначе девочка может сама до этого докопаться.

Примерно через час ее разбудило прикосновение маленькой ручки, осторожно перебиравшей ее длинные белокурые волосы с рыжеватым оттенком. Беатриче унаследовала от отца светло-каштановый цвет волос и любила золотистые локоны матери. Мария взяла руку дочери в свою и открыла глаза. Мать и дочь смотрели друг на друга безмолвно, с улыбкой. Они часто так делали. Это приносило Марии сладостное и печальное ощущение покоя: ведь держать руку дочери означало держать все, что ей осталось от Федериго. А глядя в серые глаза Беатриче, его глаза, она вспоминала те часы, когда пятнадцатилетняя Мария и девятнадцатилетний Федериго вместе лежали в постели и, не отводя глаз, любовались красотой друг друга.

– Я говорила ей не будить вас, донна Мария, – сказала Сильвия, торопливо входя в комнату.

– Все в порядке, Сильвия. Только принеси нам шоколад.

Благодаря власти, которую Альфонсо предоставил Сильвии, ее и без того суровый вид сделался грозным. Многие трепетали перед ней, и Мария в душе радовалась, что ей не всегда удается справиться с Беатриче. Девочка терпеливо выслушивала женщину, спокойно глядя на нее – у Беатриче был твердый отцовский взгляд, – а потом безмятежно удалялась и делала по-своему.

– Я ненавижу это место, – пожаловалась Беатриче. – Здесь пахнет.

– Да, пахнет, и я должна сказать тебе, почему.

– Ты же сказала, что не знаешь.

– Это потому, что мне не хотелось об этом говорить, но ты такая храбрая девочка, что я решила: будет лучше, если ты узнаешь.

– Почему же здесь пахнет? – Беатриче выводили из терпения лесть и общепринятые любезности.

– В замке живет много монахинь. Твоя добрая тетя Беатриче, в честь которой тебя назвали, построила здесь монастырь. До этого сестры жили в монастыре на вершине горы Эпомео на основной части острова. – Мария запнулась. Лучше не говорить Беатриче о том, что на этой горе случались землетрясения. – Твоя тетя взяла их сюда, что бы они могли быть ближе к народу Искьи и помогать ему. – Беатриче наскучили эти детали, так что Мария сделала глубокий вдох и перешла к главному. – Запах доносится с кладбища. Оно не такое, как другие, потому что согласно вере этих монахинь нужно смотреть в лицо смерти и бренности плоти.

– Я могу его увидеть?

– Нет, Беатриче. Тебе туда нельзя. Это священное место, только для монахинь. – Мария вздохнула. Не нужно было этого говорить. Рассказ еще больше разожжет любопытство Беатриче. Она взяла дочь за плечи. – От кладбища исходят нездоровые миазмы. Если ты туда пойдешь, то заболеешь. Ты хочешь заболеть? Хочешь, чтобы у тебя стали больными ум и тело? Ты не должна даже близко подходить к нему. Я хочу, чтобы ты мне обещала.

Беатриче была чутким ребенком – она понимала, что мать безумно боится ее потерять.

– Хорошо, мама, я не пойду. Я только хотела посмотреть, как выглядит смерть.

– С нас довольно смерти, Беатриче, с тебя и меня, а ты слишком много об этом размышляешь. Я хочу, чтобы ты забыла о смерти на земле и думала лишь о том, как душа взлетает ввысь и живет на небесах. Скоро мы поедем в Неаполь и заживем там счастливо. Жизнь и счастье. Ты понимаешь, Беатриче?

– Да, мама, – ответила Беатриче спокойно, но без особой убежденности в голосе.

Наступила зима. Над островом собирались мрачные тучи, окутывая древние башни замка. Порой целыми днями лил дождь, образуя потоки, которые устремлялись вниз по узким покатым аллеям между зданиями замка. Мария и Беатриче вынуждены были сидеть взаперти, но даже во внутренних помещениях от толстых каменных стен исходила сырость.

Однажды вечером Мария велела Сильвии разжечь камин в большой библиотеке – восьмиугольной комнате с круглыми окнами и тяжелой резной испанской мебелью. На стенах висели карты и роскошные гобелены. В шкафах хранилось множество книг, рукописей и писем, отражавших историю славных дней рода д’Авалос.

Сильвия выполнила ее распоряжение добросовестно, но неохотно. Альфонсо нанял эту служанку в самом начале их семейной жизни. Она лишь называлась служанкой, а на самом деле шпионила за Марией, следуя за хозяйкой по пятам, когда та покидала дворец, и докладывая о ее передвижениях ревнивому Альфонсо. Мария привыкла к тому, что эта смуглая дородная молодая женщина всюду следует за ней, и уже считала ее чуть ли не защитницей. Со смертью Альфонсо Сильвия лишилась благоволения, и теперь ее роль была неясна. Она прекрасно понимала, что Мария оставила ее только по доброте сердечной, зная, что у той нет семьи. Но Сильвия, привыкшая к палаццо Джоэни с толпой слуг, была не расположена выполнять домашнюю работу, необходимую для комфорта Марии в замке. Ревнивая натура Альфонсо повлияла даже на его служанку: Сильвия затаила злобу на горничную Марии, Лауру Скала.

– Теперь ты можешь идти в свою комнату, – сказала Мария. – Сегодня вечером мне больше ничего не понадобится.

Сильвия замешкалась. Она привыкла быть с Марией каждую минуту днем и ночью.

– Я понадоблюсь вам, моя госпожа, чтобы подкладывать поленья в огонь.

– Я могу сделать это сама. Сложи их возле камина.

Сильвия всплеснула руками.

– Где это слыхано, чтобы госпожа сама поддерживала огонь в очаге? Вы же можете обжечься!

– Не такая уж я неловкая. Иди и разожги камин у меня в спальне. Можешь присматривать за ним, пока я не приду. Скажи Лауре, чтобы она оставалась с Беатриче, пока та не заснет, а потом пришла сюда.

С грохотом складывая поленья у очага, Сильвия сказала:

– Дон Альфонсо говорил, что я должна всегда о вас заботиться, донна Мария.

– Дон Альфонсо умер.

Сильвия задохнулась от такого святотатства и перекрестилась, с выражением скорбного благочестия обратив взор к небесам. У этой женщины был природный дар к лицедейству, и порой это смешило Марию.

– Он наблюдает за нами сверху, донна Мария.

При мысли о том, что ее муж-собственник наблюдает за ней и после смерти, у Марии сдавило горло, и поэтому она обратилась к Сильвии более резким тоном, нежели намеревалась:

– Он не единственный, кто за тобой наблюдает. Я имею в виду моего отца, принца Монтесаркио, благодаря которому у тебя есть крыша над головой. А теперь ступай.

– Я благодарна принцу, вашему отцу, – слабым голосом пробормотала Сильвия, выходя из комнаты.

Мария опустилась в покрытое гобеленом кресло и стала смотреть на пламя. Она чувствовала себя немного виноватой в том, что так резко обратилась к Сильвии. Нужно сказать этой женщине, чтобы она не заговаривала об Альфонсо и Мессине. Нужно ей объяснить, что Мария хочет сосредоточиться на будущем, а не на печалях прошлого. Сильвия прекрасно знала, что жизнь Марии в Мессине была непрерывным циклом беременностей, рождений, смертей и скорбных погребений, и ревнивая ярость Альфонсо возрастала вместе с разочарованием, когда каждый из их четырех детей умирал от малярии, холеры или младенческой лихорадки. Он горевал о мальчике, своем наследнике; Мария горевала обо всех: Антониетте, Альфонсино, Марианне и Франческе, этих прелестных малышах, невинных и поначалу улыбавшихся, пока их крошечные личики не начинали пылать от жара и искажаться от мучений, а хрупкие тела – корчиться от лихорадки. Каждый год новое горе наслаивалось на прежнее, пока это не стало ее постоянным состоянием. К своему ужасу, она обнаружила, что привыкла к горю. Однако она так претерпелась к необходимости скрывать свои тайные мысли, что внешне выглядела безмятежной. Теперь этот замкнутый круг наконец прервался, хотя Мессина не изгладится из ее памяти, пока она не начнет жизнь с чистого листа в Неаполе. А это означало брак с молодым кузеном, которого она не видела уже шесть лет. Интересно, каким сейчас стал Карло. Он был таким беспокойным ребенком. Он то бурно веселился, музицируя вместе с придворными музыкантами своего отца, или возбужденно собирался на охоту, то впадал в уныние и умолкал, укрывшись в своем собственном мире, – словом, походил на пламя, трепещущее на ветру. Поднявшись с кресла, Мария начала в волнении расхаживать по комнате. Она бросила полено в огонь, и вспыхнувшие искры напомнили ей о предостережении Сильвии, так что она поспешно отпрянула. Ей не хотелось давать Сильвии возможность торжествовать, если та заметит прожженную дырочку у нее на платье: контроль над Сильвией давал ей ощущение контроля над собственной жизнью.

Она поискала на полках, что бы почитать. Это могло успокоить ее. Констанца хорошо подобрала свою библиотеку. Каким унылым местом стала Искья по сравнению с тем, какой была при Констанце с ее оживленным двором! Мария открыла ящики, набитые стихами и письмами. Многие были подписаны знаменитыми ныне именами: Энеа Ирпино, Микеланджело Буонаротти и Лудовик Ариосто, которого Арагонский замок вдохновил на написание великой эпической поэмы «Неистовый Роланд». Ах, если бы только Мария могла сейчас оказаться в подобной компании! И все эти письма были адресованы либо Констанце, либо Виттории Колонне, которая также жила на Искье и стала знаменитой поэтессой. Виттория была любящей женой двоюродного прадеда Марии, Ферранте Франческо д’Авалос, командира итальянской армии и победоносного генерала в исторической битве при Павии в 1525 году. А после его смерти Виттория писала сонеты, посвященные лишь ему. Мария понимала Витторию: какая это печальная радость – провести жизнь в воспоминаниях о любимом усопшем муже. Разве не было главной радостью для самой Марии умчаться в мыслях к Федериго?

Мария выбрала несколько наиболее интересных стихотворений и вернулась в свое кресло у огня, придвинув маленький столик и разложив на нем листы. Она вспомнила, какое удовольствие получала, когда сама писала. Быть может, чтение строк, созданных великолепными поэтами, вдохновит ее написать стихи в этот период временного затишья в ее жизни?

Она улыбнулась этой приятной мысли, представив себе, как пишет стихи на женской половине дворца Сан-Северо, который, вероятно, станет ее новым домом, а Карло Джезуальдо на другой половине дворца играет на лютне или цимбалах – эти занятия дополняют друг друга. Может быть, таким будет их брак. Это возможно: говорят, Карло по-прежнему одержим музыкой. Но сейчас, когда он должен стать принцем Веноза, ей, конечно, не дадут покоя, пока она не родит ему наследника. Она знала, что ее плодовитость, как они выражались, была главной причиной, по которой ее избрали в жены Карло. Второй причиной выступало желание мужчин из ее семейства, привыкших плести интриги, вступить в союз с могущественной фамилией Джезуальдо.

Мысль о браке с Карло вызвала у Марии сардоническую улыбку, так как она все еще считала его странным ребенком. Теперь, когда он уже мужчина, найдет ли она его приятным? Неизвестно.

Она молилась, чтобы ей больше не пришлось притворяться, как с Альфонсо. Достаточно, если Карло окажется просто привлекательным мужчиной, ибо Федериго мастерски обучил ее, как дарить удовольствие другому и получать его самой. Она вообразила, как Карло склонился над своей лютней, нежно пощипывая струны своими необыкновенно длинными пальцами, увлеченный, словно он занимался любовью с музыкальным инструментом, и ее улыбка смягчилась. По крайней мере Карло молод, и рядом с ней в постели опять будет прекрасное юное тело, а не стареющее, со слабым кисловатым душком, как у Альфонсо.

Вернувшись к стопке тщательно переписанных стихов, Мария углубилась в чтение.

Вскоре в дверь тихонько постучали. Вошла Лаура и, присоединившись к ней у огня, сказала:

– Надеюсь, я не заставила вас ждать, моя госпожа. В последние ночи Беатриче стала беспокойной, и, хотя я ей читаю по ее просьбе, она перебивает меня, болтает о чем угодно и очень долго не может угомониться. Сейчас она, наконец, крепко заснула.

– Боюсь, Беатриче будет тревожно, пока мы не вернемся в Неаполь. Я знаю, у тебя здесь слишком много обязанностей, Лаура, – сказала Мария, заметив, что у служанки, вопреки обыкновению, довольно неопрятный вид: длинные пряди кудрявых волос выбились из тугого шиньона.

Мария любила Лауру, и у нее вошло в привычку болтать с ней в долгие, одинокие вечера. Девушка получила хорошее образование в монастыре, так что была способна рассудительно беседовать о вещах, близких сердцу ее госпожи. Она уже десять лет находилась при Марии, и это был единственный человек, с которым та могла часами предаваться воспоминаниям о Федериго. Лауру наняла для нее мать Федериго, Мадделена Карафа, и эта связь с первым браком и семьей Карафа усиливала любовь Марии к девушке. В отличие от Сильвии, Лаура прошла надлежащее обучение, необходимое для компаньонки светской дамы. Эта спокойная привлекательная девушка с миндалевидными глазами и копной кудрявых каштановых волос происходила из хорошей, но обедневшей семьи.

Федериго рассказывал Марии, что это произошло, когда поместья семьи Лауры захватил папа римский из рода Карафа, Павел IV, и что Мадделена взяла в дом эту девушку из-за чувства вины.

– Дни здесь долго тянутся, – заметила Мария, – но ты должна следовать моему примеру: я твержу себе каждое утро и каждую ночь, что мы скоро вернемся в Неаполь.

– Я так и делаю, моя госпожа, а также молюсь о том, чтобы ваш третий брак был таким же счастливым, как первый.

Мария удивленно взглянула на нее, слегка растерявшись от такого искреннего замечания.

– Очень мило с твоей стороны, но должна признаться, что понятия не имею, какова будет жизнь с Карло.

Пролистав страницы со стихами, она нашла строки, написанные Энеа Ирпино из Пармы, и обратилась к Лауре со словами:

– Давай развлечемся, Лаура. Я только что читала стихотворение, написанное моей тете Констанце, о которой я тебе рассказывала. Помнишь? – Лаура кивнула. – Нужно сказать, что моя семья, дабы увековечить ее победу над французами, заказала портрет Констанцы знаменитому художнику, Леонардо да Винчи. Один из многих ее почитателей описал в стихах этот портрет. Прочитать тебе это стихотворение?

– Это было бы чудесно, – искренне ответила Лаура, зная, что Мария любит читать стихи вслух. К тому же девушке нравился звук ее чистого, мелодичного голоса.

«То госпожа моя, и как живая», – начала Мария и с улыбкой повторила первую строчку, которая, по-видимому, особенно ей нравилась:

 
То госпожа моя, и как живая.
Ее прекрасные уста, что произносят
слова любви, нежны и мягки.
Глаза, в которых благородный пыл,
И грудь, и шея восхитительны, как будто
их изваяли сами Небеса,
О, славен знаменитый тот художник,
красу изобразивший под вуалью, —
искусство вечное ему подвластно.
 

– Мне бы так хотелось посмотреть на эту картину, моя госпожа. Она здесь?

– Нет, я не знаю, что с ней случилось. Я помню, что в детстве она висела у нас в доме, но потом исчезла. Мне бы самой хотелось снова ее увидеть. Теперь, когда я нахожусь здесь, среди вещей Констанцы, интерес к ней вспыхнул с новой силой.

– По-видимому, ваша тетя Констанца была очень красивой, – заметила Лаура.

– Так можно подумать, прочитав это стихотворение, но на самом деле она не была красавицей. Красив был сам портрет. Я не могу вспомнить детали, но помню, что на губах сияла кроткая, загадочная улыбка. А сама Констанца была типичной неаполитанкой, темноволосой и довольно смуглой. – Мария смотрела на огонь. – Однако насколько интереснее и содержательнее была у нее жизнь, чем у меня!

– Вам всего двадцать пять лет, моя госпожа, так что мы не можем знать, какой будет ваша жизнь дальше. В Неаполе мужчины будут не только восхищаться вашей красотой, но оценят вашу сердечность и добродетель, так что их общество не будет таким тяжким бременем, как в Мессине. Может быть, вам снова повезет, как вы того заслуживаете.

Только после того, как они уехали в Мессину, Мария начала делиться своими секретами с Лаурой, и девушка была свидетельницей того, как изначальное обожание Альфонсо перешло в бешеную ревность, отравлявшую жизнь обоим. Больше всего в лице госпожи Лауре нравилась его ангельская нежность, которая обычно ассоциируется не столько с изысканными аристократическими чертами, которыми обладала Мария, сколько с неприхотливой миловидностью.

– Все, о чем я мечтаю, Лаура, – это чтобы меня любили так, как любил Федериго, хотя я знаю, что это все равно что просить с неба луну и звезды.

– А может быть, и нет. Ваш кузен, принц Карло, намного вас младше, не так ли?

– Да, ему едва минуло девятнадцать.

– В таком случае он не будет разыгрывать из себя сурового мужа-отца, как это делал маркиз. Такой молодой человек, вероятно, будет вами пленен.

– Ты знаешь, Лаура, именно это и делала Констанца – пленяла мужчин. Но это не имело никакого отношения к красоте. Я сижу здесь сегодня вечером, размышляя. – Мария не добавила, что Лаура даже представить себе не может, какое удовольствие она получает от этой возможности, после того как даже ее мысли строго контролировали. – Прочитав эти стихи, я поняла, что мужчины в жизни Констанцы – а она имела много любовников – продолжали ей поклоняться из-за власти, которую она над ними имела.

– И что это за власть, моя госпожа?

– Королевский подарок – этот остров, феодальное поместье. Я спрашиваю себя, почему моя жизнь так отличается от жизни моей двоюродной прабабушки. – Мария действительно размышляла над этими вопросами, словно они могли дать ключ к ее будущему, к какой-то туманной свободе. – Констанца окружила себя на Искье блестящим двором, в то время как для меня этот остров, как видишь, – клетка, хотя некоторым она может показаться золотой клеткой. Констанца никогда не подчинялась воле мужчины, тогда как я должна поступать, повинуясь велениям моей семьи. Констанца тоже овдовела молодой, но планы семейства д’Авалос устроить для нее выгодный второй брак кончились ничем. Констанце не нужен был брак, поскольку она была богата и свободна. Она правила Искьей, и это позволяло ей ни от кого не зависеть. Вот что я имею в виду под властью, Лаура, – это действительно редкая возможность для женщины.

– Это так, моя госпожа, но мне эта власть кажется устрашающей. Разве естественно для женщины вести за собой армию?

– Ты имеешь в виду ответственность, которую это влечет за собой? – спросила Мария. У Лауры был озадаченный вид, так что она не стала ждать ответа от девушки. – Это так кажется. Но, возможно, тут нет ничего неестественного, если женщина обучена военному делу как Констанца.

– Такая странная вещь за пределами моего понимания. – Лаура в недоумении покачала головой. Через минуту она сказала: – Можно мне кое-что у вас спросить, моя госпожа?

– Да, Лаура.

– Вы полагаете, что у вас хватило бы храбрости сразиться с французским флотом?

– Ты имеешь в виду, если бы я была обучена военному делу?

– Да, я думаю, вам бы пришлось обучиться, – нерешительно ответила Лаура, понятия не имея, что потребовалось бы для такой невероятной задачи.

Мария представила себя на крепостной стене, с развевающимися волосами и юбками, и от этой картины душа ее наполнилась волнением и страхом. Вероятно, именно это чувствовала и Констанца.

– Возможно, я смогла бы, Лаура. Федериго обычно говорил, что, когда он на мне женился, я была как невинное дитя. Он с удовольствием обучал меня премудростям жизни, а поскольку я так любила своего учителя, то училась с охотой. От Альфонсо я узнала только те вещи, которые мне было лучше не знать, но именно благодаря этим вещам я сделалась из девочки женщиной. Я начала понимать это только после его смерти. В тот последний день, перед тем как он умер, я решила никогда больше не позволять, чтобы кто-либо еще подавил мой дух так, как это сделал он.

– Сомневаюсь, чтобы ваш молодой кузен Карло имел к этому склонность, моя госпожа.

Мария вздохнула.

– Я не столь в этом уверена. – Тихонько засмеявшись, она добавила: – Возможно, кузен Карло окажется тем французским флотом, который приготовила мне судьба.