Текст книги "Искушение Марии д’Авалос"

Автор книги: Виктория Хэммонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Радуясь похвале, он блаженно рассмеялся.

– Я был очень счастлив, когда родился Эммануэле, и создание музыки нового типа позволяло мне наилучшим способом выразить свои чувства. Не говори никому. Пусть гадают, кто такой Джозеппе Пилоньи.

– Откуда ты взял такое смешное имя?

– Из головы, конечно. Такое идиотское имя, но люди произносят его с серьезным видом, как я и ожидал. Втайне это меня забавляет.

– Порой ты бываешь мизантропом, Карло, но ты – великий музыкант.

– Рад слышать, что моя жена так думает. Я не знал, что она настолько ценит музыку и меня тоже.

– Возможно, тебе следует уделять ей больше внимания.

Он молча взглянул на нее. Выражение его лица вдруг сделалось непроницаемым. Затем он поцеловал ее руку, официально поклонился и покинул Марию, сказав, что ему надо заняться гостями.

За исключением его реакции на последнее замечание, их беседа была на редкость радостной. От того, что она посвящена в его тайну, Мария чувствовала себя в привилегированном положении. У нее было такое радужное настроение, и она преисполнилась такой уверенности в себе, что, когда красавец Фабрицио отбыл, не дождавшись конца вечера, она милостиво с улыбкой подала ему руку, которую он почтительно поцеловал.

Когда два дня спустя Лаура пришла доложить, что поведал ей кучер, Мария, посвященная в тайну Карло насчет Джозеппе Полоньи, заколебалась. Она велела девушке сесть и немного помолчать. Она не была теперь уверена, что ей хочется знать правду. Мария расхаживала по голубой гостиной и чувствовала, что предает Карло, вторгаясь в его тайный мир, столь важный для него. Лаура с удивлением следила за госпожой. Наконец Мария уселась напротив девушки и сказала:

– Ну хорошо, что он сказал? – словно заставляя себя выпить горькое лекарство.

– Я не понимаю, что это значит, госпожа, – начала Лаура, – так что я точно передам слова Сильвестро, чтобы вы сами могли их толковать.

– Очень хорошо. Неважно, что ты не понимаешь. От тебя это и не требуется. – Даже лучше, что не понимает, подумалось Марии. – Во-первых, откуда, по словам кучера, исходят эти сведения?

– От одного из стражников, который приближен к принцу Карло, моя госпожа. Сильвестро сказал, что другие никогда не беседуют о принце. Они очень преданы ему и хранят молчание. С Сильвестро беседует только этот стражник, потому что они старые друзья и выросли в одной деревне. Сильвестро не назвал мне имя своего друга, боясь, что у того будут неприятности.

– Неважно. Что он сказал?

– Он говорит, что иногда принц Карло приказывает себя высечь. Он приказывает это сделать своим стражникам. – Девушка сделала паузу, припоминая. – Иногда у принца не действует желудок, если он сначала не перенесет боль.

– Это все? – спросила Мария, которую вдруг охватила апатия.

– Нет, моя госпожа. Сильвестро говорит, что принц делает это здесь, во дворце, не так часто, как в замке Джезуальдо. А там, в замке, он приобрел еще одну необычную привычку.

– Какую же? – в страхе осведомилась Мария.

– Это связано с астмой, госпожа. Там бывает очень холодно, и принц боится, что холод вызовет приступ астмы. Так что ночью священник Алессандро спит с ним в одной кровати, и он обнимает принца сзади и греет его. Однако говорят, что так бывает не только зимой. Иногда Алессандро спит в кровати принца и в теплое время года. Это все, моя госпожа.

– Спасибо, Лаура. Мы больше никогда не будем об этом говорить. И ты не будешь ни с кем это обсуждать. Ты понимаешь, какие будут последствия, если ты это сделаешь? Хорошо. И больше никаких бесед с Сильвестро. Все будет как прежде. А теперь можешь идти.

Мария опустилась в ближайшее кресло и прикрыла глаза. Хотя это было выше ее понимания, она слышала, что некоторых мужчин тайно влечет к другим мужчинам. Ходили неприглядные слухи об одном члене парламента Неаполя. Хотя он был богатым и могущественным человеком, другие мужчины, боясь иметь что-то общее с его преступлениями, держались от него подальше. Но Карло! Именно Карло! Ее собственный муж, отец ее сына. Поднявшись с кресла, она начала расхаживать по комнате. Это казалось невозможным. Карло был по-своему набожен. Он верил в учение церкви. А близость мужчин с другими мужчинами считается смертным грехом. Но разве Мадделена не сказала, что не может даже говорить об этом? И что это за история о том, что его секут? Это было еще большим извращением. Преодолевая отвращение, Мария представила себе Карло и этого Алессандро в таинственной запертой комнате. Или там пороли Карло? Что там внутри? Может быть, там эротическая обстановка, еще одна кровать, покрытая медвежьей шкурой? Или там мрачно и нет ничего, кроме позорного столба, возле которого секут? Мысль об Алессандро и Карло в одной постели казалась ей абсурдной. Но именно Алессандро руководил в качестве священника необычной церемонией, которую Карло организовал в их брачную ночь. И разве они не общались тогда безмолвно? Она ощутила брезгливость, смешанную с состраданием. Какие необъяснимые муки претерпевает Карло, если ведет себя так странно.

Хотя Мария не очень верила тому, что рассказала Лаура, это объясняло многое в Карло – то, чему Мария не могла дать название. Его боль и наказание своей плоти, желание физического контакта со священником складывались в одну картину и проясняли то, что она никак не могла понять в их сексуальных отношениях. Имело ли это отношение к отвращению к плоти? Возможно, к ее плоти?

Эти открытия в корне изменили ее отношения с Карло, хотя сначала она это не осознала. Всего несколько дней назад казалось, что между ними возникла какая-то новая близость. Теперь же это стало невозможным. У Карло свой тайный мир, который она не понимала. Однако интуиция подсказала ей: необъяснимые узы, связывающие Карло с мужчинами – особенно с его слугами и стражниками, – гораздо крепче, чем узы, связывающие его с женой, Чувства Марии к нему, всегда сложные и неопределенные, изменились. Надежда на общее будущее уступила место смешанным чувствам: жалости, отчужденности, одиночеству, отчаянию, страху и печали от ее несбывшихся надежд.

Мария стоически переносила это. Она заставила себя уделять больше времени Эммануэле, беря его на ежедневные прогулки с Сильвией или Лаурой под защитой отряда стражников. Иногда они доходили до Кьяйи, где навещали родителей Марии в палаццо д’Авалос. Она вернулась к своему прежнему времяпровождению: читала, писала, снова погрузилась в хронику Констанцы д’Авалос.

Она решила, что опубликует книгу, поместив в ней гравюры одного из художников – друзей Карло, и посвятит ее Беатриче, которая характером так напоминала Констанцу. Она напечатает пятьдесят экземпляров и раздарит членам семьи. Пять из них она передаст в королевские архивы Неаполитанского королевства, так что удивительная Констанца д’Авалос останется в истории.

Она рассказала о своих замыслах Карло. Испытывая облегчение от того, что Мария занялась собственными делами, он послал за своим другом Сильвестро Бруно, чтобы тот начал работу над иллюстрациями. Карло заверил ее, что будет наблюдать за работой Бруно, чтобы книга получилась достойной.

Спустя неделю после их первой встречи Бруно сопровождал Марию в поездке на Искью. Он с восторгом принял заказ – пусть это были лишь иллюстрации, которые другая рука переведет в гравюры. Карло считал Бруно – хотя никогда бы не сказал об этом своему другу – консервативным художником, именно поэтому он и выбрал его для работы над иллюстрациями. Бруно был жилистым, лысым маленьким человечком, интересовавшимся местными пейзажами и неаполитанской историей, что также делало его идеальным исполнителем такого задания. Он сделал искусные рисунки острова Констанцы, ее замка, библиотеки и форта, с которого она девяносто лет назад отражала атаки французов. Возвращение на Искью и живость рисунков вдохновили Марию, и теперь она посвящала работе над книгой целые дни.

После того как она писала по нескольку часов, Мария смотрела из окна своей голубой гостиной на площадь Сан-Доменико Маджоре, воображая удивление и радость Беатриче, когда она подарит дочери эту книгу.

Мария планировала описать визит Констанцы к Леонардо да Винчи в Рим. Для этого необходимо было иметь портрет Констанцы кисти Леонардо, чтобы Бруно сделал с него гравюру для книги. Что случилось с этой картиной? Где она? Мария всерьез занялась ее поисками.

Бруно через свои связи узнал, что Леонардо хранил картину у себя и взял ее во Францию. Портрет, который помнила Мария, очевидно, был не оригиналом, а копией, выполненной римским художником. Именно она когда-то находилась в палаццо д’Авалос.

Мария спросила у своего отца, что случилось с этой копией. Она пришла в отчаяние, когда он ответил, что его брат Ферранте д’Авалос взял ее с собой после назначения губернатором Милана. Возможно, Карло смог бы устроить, чтобы они одолжили картину у ее дяди Ферранте. Как только Карло согласился, упорный Сильвестро Бруно нашел другую копию портрета, сделанную неаполитанским художником. Бруно предположил, что ее делали не с оригинала, а с римской копии. Он знал владельца, и на следующий день картину доставили Марии.

– Как бы мне хотелось увидеть оригинал Леонардо! – сказал Карло, глядя на картину. – Вероятно, он великолепен.

– Да, – согласился Бруно. – Говорят, сейчас он принадлежит самому королю Франции.

Мария изучала неаполитанскую копию – очень похожа на картину, которую она видела ребенком, но улыбка была далеко не такой загадочной. И все-таки Мария решила не расстраиваться из-за того, что это копия с копии: на портрете, вне всякого сомнения, была изображена Констанца. Отвесные скалы на загадочном фоне определенно говорили о том, что портрет написан на Искье. Это подходило для ее книги.

– А теперь вы должны написать четвертую копию, – со смехом обратилась она к Бруно. – Только на этот раз она должна быть гораздо меньше оригинала.

Вернувшись в свою студию, Бруно принялся за работу. Он предложил раскрасить от руки гравюры с картины Леонардо для каждого экземпляра книги. Теперь, когда дело продвигалось так быстро, Мария работала еще упорнее, планируя напечатать книгу к именинам Беатриче и подарить в этот день.

На той неделе, когда Бруно начал контролировать изготовление гравюр, Беатриче явилась в Сан-Северо вместе с Мадделеной. Последняя была мрачна, в то время как настроение Беатриче трудно было определить. Девочка была бледной и непохожей на себя. Что-то явно их удручало. Позвонив, чтобы принесли пирожные и лимонад, Мария спросила:

– Кто из вас скажет мне, что случилось?

– Меня все время тошнит, и вчера повитуха Стефания сказала мне, что я беременна, – выпалила Беатриче.

Нахмурившись, Мария взглянула на Мадделену. Они договорились, что Мадделена накажет Марку Антонию не прикасаться к Беатриче по крайней мере еще год. В столь юном возрасте беременность могла быть для нее опасной, к тому же девушка была необычно маленькой. Мадделена в отчаянии покачала головой и с беспомощным видом пожала плечами.

– Не смотри на бабушку вот так, – сказала Беатриче Марии. – Марк Антонио сказал мне, что она предупредила его быть со мной осторожным. Я сама во всем виновата. Мне было любопытно узнать, что это такое. В любом случае, мы с Марком Антонио женаты. Мужья и жены именно это и делают.

– Беатриче! Где твоя скромность? Как ты можешь говорить в подобном тоне о таинствах брака, – укорила ее шокированная Мадделена.

– Ты довольна результатами своего любопытства? – спокойно осведомилась Мария.

– Нет, не довольна. Мне все время плохо. Я не хочу этот отвратительный лимонад, – отмахнулась она от Марии, предлагавшей ей стакан напитка. – И я знаю, что бедный ребеночек умрет, потому что я такая маленькая.

Мария и Мадделена поспешили уверить несчастную девочку, что это не так, но в душе они тоже подозревали, что младенец обречен.

В ту ночь Мария лежала без сна, думая о затруднительном положении дочери. Вина лежала на ней, так как, если бы она не пренебрегала Беатриче, бедная девочка не рвалась бы жить с Карафа, и не случился бы ее брак с Марком Антонио.

К рассвету Мария приняла решение. Малыш Беатриче будет жить. Мария знала, что ее дочь всегда скрывает свои чувства и потеря ребенка вызовет отчаяние. А если он выживет, то через несколько недель Беатриче вернется к нормальной жизни и будет счастлива. Мария решила посвятить себя тому, чтобы беременность Беатриче прошла гладко, и чтобы ее не терзали тревога и мрачные мысли. Если она будет сильна духом и телом, то есть все основания надеяться, что ребенок выживет.

Поэтому Мария каждый день проводила почти всё время с Беатриче. До этого она скрывала от дочери замысел книги о Констанце д’Авалос, чтобы сделать сюрприз в именины, но теперь поделилась с Беатриче своими планами. Она дала дочери почитать завершенные главы рукописи и показала ей рисунки Сильвестро Бруно, сделанные на Искье. Мария объяснила дочери, что ее вдохновила на этот проект сама Беатриче, удивительно похожая характером на Констанцу. Это придало сил беременной двенадцатилетней девочке. Беатриче поразило, что женщина, победившая французский флот, управлявшая поместьем и учредившая блестящее литературное общество, была почти всю жизнь одна. Хотя в семнадцать лет она вышла замуж, муж умер шесть лет спустя, и оставшиеся пятьдесят восемь лет своей жизни она провела в одиночестве. Правда, у Констанцы было много поклонников, и некоторые из них становились ее любовниками. Этот факт особенно интриговал Беатриче. Как же Констанце удалось иметь несколько любовников и не забеременеть? Возможно, она была бесплодна, объяснила Мария. Тогда Беатриче сделала вывод, что долголетие женщины и способность многого добиться в жизни связано с бесплодием. Так что Марии пришлось спешно добавить, что девушка должна считать себя счастливой, потому что она здорова и может рожать детей. Но Беатриче обладала таким ясным разумом, что ее трудно было убедить смотреть на возникшую ситуацию в радужном свете.

Мария продолжала мучиться из-за своей вины перед Беатриче. Она осыпала ее подарками, ломая голову над тем, как исправить свои ошибки более действенным путем. Что более всего необходимо Беатриче? Успокоиться и приобрести уверенность, что беременность благополучно разрешится.

Однажды, когда Мария сидела в детской, расписанной яркими фресками с фантастическими существами, наблюдая спящего в колыбели здоровенького Эммануэле, ее осенило. Монтеверджине. Она отвезет туда Беатриче, чтобы ее тоже благословила Черная Богоматерь.

Глава 9
Монтеверджине

ни пустились в путь в конце лета. Долгое путешествие было менее тяжелым, поскольку стояли ясные, теплые дни. Их сопровождал Карло, желавший поблагодарить Черную Богоматерь за то, что его сын и жена здоровы. Он написал аббату, объяснив цель их визита и попросив приютить Марию с Беатриче, пока он отправится в замок Джезуальдо. Через неделю он вернется и заберет их. Вместе с ответом аббат заботливо прислал снотворное для Беатриче – настой из трав, – чтобы она спала во время путешествия и ее не мучила тошнота, как было с Марией.

Беатриче спала в объятиях Марии, вытянувшись во всю ширину кареты. Напротив нее Карло, устроив подставку у себя на коленях, писал ноты. Время от времени он останавливался и смотрел невидящим взглядом в окно, а затем возвращался к своей работе. Судя по всему, ему не мешало, а скорее помогало то, что карета раскачивалась из стороны в сторону. В следующей за ними карете сидели Лаура и слуги, которые должны были ехать в замок вместе с Карло. Среди них был священник Алессандро. Мария возненавидела этого державшегося в сторонке молодого человека – он был посвящен в тайну Карло. Она чуть ли не винила его в том, что Карло уклонялся от любви. Ненависть ее к Алессандро не была сильной – просто тупая ноющая боль. На первом плане сейчас у Марии была Беатриче.

В пути Мария изучала умное лицо Карло. Оно было наполовину в тени. Она подумала о том, что это символически отражает две стороны его личности: склонность к самолюбованию и тайный индивидуализм. Это идеально соответствовало и его двойному музыкальному таланту – исполнителя и композитора.

Она взглянула на спящую Беатриче, влажные веки которой слегка потемнели от усталости: последние два месяца она по три-четыре раза за ночь просыпалась, и ее рвало. Теперь она мирно спала. Мария осторожно вынула затекшую руку из-под головы Беатриче и подложила маленькую подушечку. Карло с рассеянным видом поднял глаза и, увидев, что жена потирает руку и сгибает пальцы, сказал:

– Ты не должна допускать, чтобы дочь тебя изнуряла. Я не хочу, чтобы ты снова заболела.

В монастыре Мария каждое утро и каждый вечер проводила по часу в часовне, молясь Черной Богоматери, чтобы та защитила Беатриче и ее ребенка. Сама Беатриче не могла стоять больше пятнадцати минут и возвращалась в свою маленькую комнату в одной из башен. Там она лежала в постели, глядя на вершины гор и проплывающие кудрявые облака, а потом засыпала. Она пристрастилась к снотворному настою аббата, и Марию беспокоило, что она принимает слишком много этого снадобья. Она хотела было попросить монахов больше не давать настой дочери, но Беатриче упросила ее не делать этого, заявив, что благодаря ему чувствует себя лучше. От травяных настоев, которые следовало принимать ради здоровья будущего ребенка, ей было плохо, и уж конечно лучше спать, чем мучиться тошнотой, сказала она.

На четвертый день Беатриче проснулась на рассвете, чувствуя себя свежей и отдохнувшей, – она и не помнила, когда в последний раз ей было так хорошо и спокойно. Наверху, в безмолвных горах, все было тихо. Монахи ушли на раннюю службу в церкви, а мать и Лаура еще не встали.

Подойдя к окну, Беатриче взглянула на горные пики и склоны – пейзаж был окрашен рассветом. Она ощутила необычайный подъем и окрыленность, которых ожидала от созерцания Черной Богоматери, но так и не дождалась. Она распахнула окна и вдохнула бодрящий воздух, раскинув руки и с улыбкой обнимая горный пейзаж. Ею завладело неудержимое желание выйти из монастыря и не видеть монахов с хитрыми лицами.

Она не стала будить Лауру, оделась и, закутавшись в накидку, тихонько спустилась по лестнице. С трудом открыв тяжелые двери, она вприпрыжку побежала по горной тропинке, поросшей травой, снова ощущая себя ребенком, как ни странно, – во всяком случае, не замужней женщиной на четвертом месяце беременности.

Возле еловой рощи Беатриче остановилась отдышаться. Взглянув вверх, она заметила справа от себя маленькое строение на фоне гор. Заинтересовавшись, девочка начала взбираться наверх, к этому строению, показавшемуся ей каким-то мемориалом. Время от времени она останавливалась, чтобы отдышаться. Подъем казался долгим и трудным, хотя на самом деле занял всего десять минут.

Она добралась до мемориала, оказавшегося четырехугольной колонной под остроконечной крышей. На каждой из сторон были ниши с картинами религиозного содержания. Беатриче прислонилась к колонне, тяжело дыша. Из основания колонны выросло дерево. Беатриче взглянула вверх. Гора, видневшаяся вдали, ледяным куполом венчала пейзаж. Между Беатриче и этим величественным пиком зияла глубокая черная пропасть с крутыми склонами. Маленькая табличка на мемориале гласила, что она посвящена памяти погибшего здесь пастуха. Беатриче снова посмотрела наверх, на ледяной купол в небе, который возвышался над черной бездной и человеческой трагедией, сияя белизной и чистотой.

Она еще немного постояла там, наблюдая, как поднимается солнце, и любуясь пейзажем, оттенки которого незаметно менялись, переходя от мерцающего, фантастического розового к ледяному белому на фоне неба, голубизна которого становилась все ярче. В приподнятом настроении, строя планы, как приведет сюда завтра утром Марию, Беатриче начала легкой походкой спускаться по склону холма, размахивая руками и ускоряя шаг на крутых поворотах каменистой тропинки. Она поскользнулась на камешке, тщетно пытаясь вновь обрести равновесие, пролетела вниз и неудачно приземлилась, ударившись о массивный ствол ели. Она лежала, оглушенная, удивляясь странному свистящему звуку в ушах.

Через час ее нашла поисковая партия монахов. Они осторожно перевернули девочку, скромно отводя глаза от большого липкого пятна крови на ее желтом платье спереди. Завернув ее в одеяла, они отнесли Беатриче в монастырский лазарет.

Неспособность Марии осознать последствия несчастного случая с дочерью можно объяснить только шоком. Когда монахи оказались вне пределов слышимости, она сказала Лауре, что нет худа без добра: Черная Богоматерь Монтеверджине избавила Беатриче от ее бремени. Жаль бедного младенца, но Беатриче скоро станет собой. Мария говорила все это, в то время как девочка лежала и стонала от мук. Лаура как-то странно взглянула на свою госпожу, но ничего не сказала. Мария держала горячую безвольную руку дочери, а Лаура промокала влажным полотенцем пылавший лоб девочки. Марии не приходило в голову, что сама Беатриче в опасности. В отличие от нее, Лаура это понимала, и ее изумляло, что госпожа не сознает этого.

Через четыре дня, в полдень, в Монтеверджине прибыл Карло. Он планировал выехать в тот же день пораньше – это позволило бы им добраться до наступления ночи в его виллу и вернуться в Неаполь на следующий день засветло. Он хорошо поработал в замке, и ему не терпелось услышать два мадригала, которые он сочинил, в исполнении группы певцов.

Торопливым жестом он отмахнулся от старого монаха у главного входа, который пытался остановить его, и направился прямо в часовню, где провел полчаса, которые отвел на то, чтобы поблагодарить Черную Богоматерь. Затем он прошел в комнату для гостей, где обычно останавливалась Мария, и вошел не постучавшись.

Мария тихо сидела у кровати. Сначала Карло показалось, что она уснула в кресле. Потом он увидел, что глаза ее открыты, а взгляд прикован к какой-то точке в середине комнаты.

– Добрый день, Мария. Вот я и приехал вас забрать. Пусть Лаура упакует твои вещи. Мы должны выехать через час. Я распоряжусь, чтобы аббат приготовил нам еду.

Мария не отвечала. Она даже не взглянула на мужа. Словно его тут не было. Он пересек комнату и взял ее за руку.

– Мария, что с тобой? – Она не отвечала. Он предположил, что она приняла снотворное снадобье Беатриче – может быть, слишком большую дозу – и еще находилась под его действием. Он постучал в дверь соседней комнаты, где спала Лаура, и вошел. Служанки там не было. Карло начал злиться.

Он прошагал по коридорам, направляясь в кабинет аббата, и столкнулся с возвращавшейся Лаурой.

– Лаура! С твоей госпожой происходит что-то странное. Как ты смеешь оставлять ее одну в таком состоянии? Что с ней такое?

– Ваша светлость, простите меня, пожалуйста, – со слезами произнесла девушка, приседая в реверансе. – Аббат должен вам что-то сообщить.

– Почему это он должен мне сообщить? Говори ты. В чем дело?

– Я думаю, ваша светлость, лучше бы…

– Говори! – загремел Карло.

– Госпожа Беатриче… – тихо сказала Лаура. – Она умерла вчера ночью.

Не веря своим ушам, Карло долго смотрел на Лауру. Он потер лоб, вздохнул и перекрестился.

– Как она умерла? – спросил он.

– В результате выкидыша, вызванного падением. Она пошла на прогулку в горах, – тут Лаура начала рыдать, – и монахи полагают, что она оступилась и упала. – Она рассказала о большой потере крови у Беатриче и о том, как мертвый зародыш медленно отравлял организм девочки. Хотя Лаура и не поведала об этом Карло, последние дни Беатриче были сплошной мукой: ее била лихорадка и рвало ядовитой черной жидкостью. В бреду она кричала, что родила гниющий труп.

Карло глубоко вздохнул.

– Что она делала там одна?

– Она ушла одна ранним утром. У нее была такая привычка.

– Да. – Он прикрыл глаза руками. Он по-своему любил Беатриче, хотя она его сильно раздражала. Его восхищало ее мужество и оригинальный взгляд на мир, который он находил довольно интересным. – А твоя госпожа? Как она дошла до того бесчувственного состояния, в котором пребывает? Что этому предшествовало?

– После того как Беатриче приняла причастие и испустила последний вздох, моя госпожа легла рядом с ней. Она не позволила себя поднять, хотя монахи и аббат были чрезвычайно добры и мягки. Они послали за монахинями и другими женщинами из деревни, чтобы поддержать госпожу в ее горе. Она цеплялась за Беатриче, и никакая сила в мире не могла сдвинуть ее с места. Единственное, что можно было сделать, – это оставить ее там, рядом с холодным телом ее бедной дочери и прикрыть одеялом, чтобы госпожа не замерзла. Монахини просидели с ними всю ночь. А сегодня утром, когда пришло время обрядить тело и подготовиться к обратному путешествию в Неаполь – потому что, возьму на себя смелость предположить, ваша светлость, что семья захочет похоронить Беатриче в склепе семьи Карафа, – возникла необходимость оторвать мою бедную госпожу от ее ребенка, а когда мы это сделали, она все кричала и кричала, так что у меня волосы стали дыбом, и так она кричала, и ломала руки, и рвала на себе платье и волосы больше часа, бегая по комнате, и все наши попытки успокоить ее были тщетны. Она кричала, пока не сорвала голос. Тогда госпожу унесли в ее комнату, но она не хотела лечь в постель, а сидела в кресле. Я оставила ее всего на несколько минут, когда монахини попросили меня достать вещи из сундука Беатриче, чтобы обрядить ее.

Вернувшись в Неаполь, Мария вышла из ступора, только чтобы обрядить и похоронить Беатриче. Она выбрала самый лучший шелк, вышитый золотом, для савана и самые мягкие бархатные туфельки. В утро похорон она неимоверным усилием взяла себя в руки, вошла в комнату Беатриче и открыла маленькую шкатулку с сокровищами, которые были столь драгоценны для ее дочери. Как ни странно, Беатриче, перебравшись в палаццо Карафа, оставила их здесь. Может быть, они были ей больше не нужны. Внутри был каштановый локон Федериго, его серебряная пряжка от пояса, синие и красные перышки ее любимого южноамериканского попугая, умершего в Мессине; миниатюра с изображением Марии в детстве, изумительная розовая раковина и маленький молитвенник с рубиновым крестом, вделанным в обложку из слоновой кости, который ей подарила на одиннадцатилетие бабушка Свева. При виде этих предметов Марию охватил острый приступ отчаяния, и она, рыдая, упала на кровать Беатриче. Некоторое время она любовно перебирала их. Потом зашла в свою комнату и, взяв жемчужную брошь в форме сердечка, которая всегда нравилась Беатриче, положила в шкатулку к другим вещам. Потом легла на маленькую кровать и осталась там, безудержно плача. Она прижала к губам локон Федериго. Теперь она потеряла и Беатриче. Плоть от плоти Федериго ушла в иной мир. С потерей Беатриче она снова потеряла Федериго Карафа. Ничего больше не осталось от их брака.

Она не знала, что прошел целый час, вообще утратила чувство времени, когда вошла Лаура и осторожно дотронулась до ее руки.

В сопровождении стражи Джезуальдо Мария словно в тумане продвигалась по Спакканаполи, молясь, чтобы какой-нибудь головорез вынырнул из тени и, вонзив ей нож в сердце, положил конец ее страданиям.

Когда она вошла в затемненную комнату, где лежала Беатриче, Мадделена, обнявшая Марка Антонио, вместе с ним смотрела на гроб в скорбном молчании. Они поднялись и печально поцеловали Марию, прежде чем оставить ее наедине с дочерью, но она едва их заметила. Она положила шкатулку у сердца Беатриче. При тусклом свете свечей светло-каштановые волосы дочери все еще блестели. Каким восковым стало ее маленькое личико! Люди говорят, что мертвые выглядят безмятежными. Что за чушь. Беатриче не выглядела безмятежной. Она выглядела мертвой… мертвой… мертвой. Она ушла, улетела. Ничего не осталось – лишь тело, которое так недолго населяла ее ясная душа. И все же Мария говорила с этим маленьким ссохшимся телом, шепча вздор, казавшийся ей самой бредом сумасшедшей: «Открой свои серые глазки. Дай мне взглянуть на них всего лишь раз». Кто-то тихо вошел в комнату, но она не увидела этого. Она сходила с ума, уже была безумной. Какое это имеет значение? Ей хотелось кричать, кричать, кричать, и она крепко обхватила голову руками, чтобы сдержаться. И в этот момент она почувствовала, как ее тело объяла темнота столь утешительная, исполненная столь нежного шепота, что испытала странное облегчение. Она сама не знала, были ли слезы, хлынувшие у нее из глаз, слезами печали или радости, – они принесли сладостное облегчение. Тихий шепот вливался ей в уши, утешая, а слабое дыхание фигуры в темном плаще согревало ее. Ее подняли с пола и понесли, и, только когда осторожно опустили на длинный диван, она пришла в себя и увидела, что темный ангел, который сейчас нежно гладил ее по лицу, – Фабрицио Карафа. Даже если это сам дьявол, искушающий ее, – пусть его утешительные ласки не прекращаются. Потом ее охватило неодолимое желание, чтобы его губы коснулись ее губ, и она села с резким криком ужаса от того, что делает. И это в той самой комнате, где лежит мертвая Беатриче. Она действительно сошла с ума.

– Тише, мой бедный ангел, – нежно произнес он, вытирая ей слезы широким рукавом своей белой рубашки. – Тише.

Ей хотелось отдаться его утешениям, но она не могла это позволить и потому, собрав все силы, спустила ноги на пол и встала, тотчас же почувствовав, что сейчас потеряет сознание.

– Отпустите меня, – выдохнула она, подняв руку и отстраняя его. – Отпустите.

Ей пришла смутная мысль: уж не воспользовался ли он ее бессилием. Если так, то как это недостойно с его стороны.

– Вам нужно сесть, Мария, – тихо сказал он. – Вы чуть не потеряли сознание минуту назад.

Она опустилась в кресло. Фабрицио держался на расстоянии, понимая, что она не хочет, чтобы он дотрагивался до нее.

– Я полюбил Беатриче, – сказал он. – Она была самой оригинальной из всех моих кузин. Ваша утрата – также и моя утрата.

– Нет, это не так. Вы не можете вообразить глубину моего горя.

– Это верно, не могу, – мягко произнес он; его глаза выражали сочувствие и, как ей показалось, благоговение. – У меня здесь одна вещь Беатриче, которую я должен вам отдать. – Он полез в карман. А затем звон металла был повторен эхом, когда он что-то уронил и этот предмет покатился по мраморному полу. Фабрицио опустился на колени и принялся искать под креслами.

В эту минуту в комнату вошел Карло. Он посмотрел на Марию, скользнул взглядом по фигуре Фабрицио на полу и перевел его на гроб. Он приблизился к гробу и взглянул на покойную. Фабрицио нашел свою вещь и, положив обратно в карман, поднялся на ноги.

– Карло.

– Фабрицио. – Они обменялись поклонами. Фабрицио низко поклонился Марии и удалился. Она избегала встречаться с ним взглядом.