Текст книги "Искушение Марии д’Авалос"

Автор книги: Виктория Хэммонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

– Мама!

– Да, Беатриче, – отозвалась Мария, приближаясь к кровати.

– Когда мы отсюда уедем?

– Когда получим новости от дедушки, а это произойдет очень скоро. В любом случае, мы не можем уехать, пока тебе не станет лучше.

– Мне теперь лучше.

– Беатриче, посмотри мне в глаза. Это тебя успокоит. – Марии часто говорили, что ее взгляд обладает гипнотическим воздействием, и она почти верила в его власть.

– Ты очень храбрая, Беатриче, – произнесла она мягко, поглаживая маленькое личико.

– Я рада, что ты так думаешь, мама, – сказала Беатриче. – Вот почему я туда спустилась: чтобы проверить свою храбрость. – Она задумалась. – А что делают монахини с этим ужасным веществом в урнах?

Мария, испытывая облегчение от того, что ненасытное любопытство Беатриче начинает разгонять ее кошмар, ответила:

– Понятия не имею. – Сейчас ей представилась возможность превратить все это в шутку. И она заговорщицки прошептала в самое ухо Беатриче: – Вероятно, они удобряют этим огород.

Беатриче недоверчиво взглянула на мать.

– Фу! – воскликнула она с отвращением.

– Фу, – вторила ей Мария, выдавив улыбку, – она пыталась незаметно помочь Беатриче вернуться в нормальное состояние.

Был удивительно теплый полдень. Мария в одиночестве сидела в конце потайного сада. В небе появился альбатрос. Он скользнул в сторону острова и начал кружиться над головой Марии. Затем грациозно приземлился на террасе и сложил крылья, глядя на Марию. Это великолепное создание начало чистить перья, развернув сначала одно огромное крыло, затем второе. Мария с интересом наблюдала за птицей, немного встревоженная. Какое дружелюбное существо! Но говорят, что альбатрос – предвестник несчастья.

– Моя госпожа, где вы? – закричала Лаура.

– Я здесь, Лаура. Подожди, я выйду.

– Только что прибыло, госпожа. Его доставили, специально отправив сюда лодку. – Запыхавшаяся Лаура подала Марии письмо.

Заметив печать д’Авалос, Мария нетерпеливо сломала ее. Письмо было от ее отца. Папа римский Пий дал разрешение на брак принца Веноза, наследника, с недавно овдовевшей маркизой Джульянова.

Глава 3
Флегрейские поля

од моросящим дождиком карета Марии поднялась на холм, проехала через декоративные ворота, направилась по подъездной аллее под арку во двор палаццо д’Авалос и остановилась перед главным входом. Несколько слуг выбежали навстречу с приветствиями и шалями, чтобы укрыть прибывших от дождя. Они сообщили Марии, что принц и принцессы ждут ее в семейной гостиной.

Беатриче смотрела на гору Вомеро, которая образовывала живописный фон для дворца, ступенчатыми террасами спускаясь к Неаполитанскому заливу. Семья д’Авалос построила свой новый дом в Кьяйе в середине шестнадцатого века, чтобы удалиться из мрачного, многолюдного центра Неаполя и жить в окружении чудесной природной красоты. Большую часть года здесь было солнечно, и интерьеры дворца были залиты светом. Но сегодня, когда Мария по широкой мраморной лестнице поднималась на третий этаж, лестничный колодец был сумрачным. Перескакивая через ступеньки, Беатриче умчалась вперед – теперь она ждала мать на лестничной площадке второго этажа. Мария споткнулась о верхнюю ступеньку и схватилась за перила, чтобы не упасть.

– От этой винтовой лестницы кружится голова, – заметила Беатриче. – О, бедная мама, ты не ушиблась?

Мария покачала головой и прислонилась к стенке лестничной площадки.

– Почему же ты тогда плачешь? – спросил ребенок, вкладывая свою ручку в руку Марии.

– Прошло шесть лет, дорогая. Я немного нервничаю, – прошептала она. – Как-то странно увидеть свою семью после такой долгой разлуки. Меня огорчает мысль, что они будут выглядеть старше, и не знаю, какой покажусь им я. Погоди минутку. Я не хочу появляться перед ними в таком виде. – Она промокнула глаза носовым платком. – Обещай, что будешь вести себя очень хорошо, Беатриче. Я хочу, чтобы они полюбили тебя так же, как я.

– Они должны любить меня в любом случае. Они же мои дедушка и бабушка.

– Беатриче!

– Да, да! Обещаю, – ответила Беатриче, снова в волнении устремляясь вверх по лестнице.

Мария услышала, как наверху открылась дверь, и знакомый мелодичный голос наполнил лестничный колодец эхом.

– Кто этот ангел? Откуда ты, моя прелесть? Тебя послали Небеса?

– Я Беатриче.

– Какой очаровательный реверанс. Дай же мае обнять тебя. Я твоя тетя Антония.

Беатриче почувствовала, как ее лицо прижали к бархатному лифу платья, пахнувшему розами. Она подняла глаза и с улыбкой посмотрела в проницательные глаза своей тетушки. У той было маленькое лицо в форме сердечка.

– А вот и твоя дорогая мама. Я вообще ничем больше не занималась – только молилась, чтобы вы благополучно прибыли, и вот вы здесь. Какая радость! Ступай и поздоровайся с дедушкой и бабушкой, пока я обнимаю твою маму, милая Беатриче. – Она раскрыла Марии объятия. – Наконец-то ты дома, Мария. Мы никогда больше не должны позволять себе разлучаться так надолго. Никогда.

Отец Марии, принц Гаэтано, сердечно их обнял и широким жестом пригласил в гостиную. Мать Марии, принцесса Свева, как всегда сдержанная, осталась сидеть. С минуту она сжимала руки дочери, прежде чем перекрестить ее. Мария под влиянием порыва расцеловала ее в обе щеки, чем несколько озадачила: мать никогда особенно не выказывала дочери свою нежность и не привыкла к проявлениям ласки со стороны Марии.

Они все уселись и, обмениваясь улыбками и восклицаниями, изучали лица друг друга. Прошло так много времени! Принц Гаэтано с непривычно затуманившимся взором начал суетиться вокруг Беатриче. У него появилось брюшко, но львиная грива седых волнистых волос и прекрасный прямой нос, несомненно, по-прежнему были неотразимыми для дам, консультировавшихся у него по вопросам искусства. Самых хорошеньких из них он, к огорчению своей жены, чувствовал себя обязанным брать под свое крыло. Гаэтано был принцем Монтесаркио, обширного феодального поместья к северу от Неаполя, с великолепной средневековой крепостью на вершине холма. Однако он редко туда ездил, полагаясь на управляющих, которые надзирали за возделыванием его земель. Жизнь в столице была интереснее.

Принцесса Свева спокойно сидела в кресле, как всегда строгая и застегнутая на все пуговицы, – она производила такое впечатление, даже когда на ней было модное платье с глубоким декольте. Марию охватило сочувствие к ней: ведь холодность ее матери объясняется не только характером. Принцесса Свева всегда высоко держала голову, как будто не обращая внимания на шалости мужа, но теперь у губ залегли морщины разочарования. На ее гордом лице с тяжелыми веками, под короной из закрученных черных кос, застыло неодобрительное выражение. Она заставила Беатриче поворачиваться перед ней и рассматривала ее. Маленькой сообразительной девочке такой осмотр показался унизительным, и она вертелась все быстрее, в конце концов закружившись в танце.

– Достаточно, – сказала принцесса Свева. – Ты очень похожа на своего отца.

– Я знаю, – ответила Беатриче, позволяя принцу Гаэтано усадить себя на колени.

– Мария, ты просто чудо, – промурлыкала Антония, которая как-то непривычно притихла, оценивая племянницу. – Подумать только, в двадцать пять ты все еще такая красивая, в то время как паук возраста ткет паутинку из морщин на лицах твоих ровесниц. И это после всего, что ты пережила! Разве же она не настоящий феникс красоты, Гаэтано?

Ее брат был того же мнения, но воздержался высказывать его при Свеве. Сплетни, годами окружавшие его любовные похождения, приучили его не обсуждать женскую красоту в присутствии жены. Если такое случалось, то она больше времени проводила в часовне дворца и целыми днями хранила надменное молчание.

– У тебя такой же нежный цвет лица, как шесть лет назад, и такой же гордый подбородок, – продолжала Антония. – Только глаза изменились, моя дорогая, но от этого ты стала даже красивее, так как теперь это уже не русалочья невинная зелень, а изумруды мудрости. Карло Джезуальдо будет в восторге от такой невесты, ибо поклоняется красоте. Я совещаюсь с ним по поводу приготовлений к вашей свадьбе, и он обладает самым изысканным вкусом из всех мужчин, которых я когда-либо знала.

– А каким теперь стал Карло? – спросила Мария с вполне объяснимой тревогой, ибо их свадьба должна была состояться через пять недель. Она надеялась побольше узнать об этом молодом человеке, судьба которого теперь была неразрывно связана с ее судьбой.

– Такой же странный, как всегда, хотя его страсть к музыке еще возросла. Все время занят с музыкантами своего отца, – ответила Антония, имея в виду придворный оркестр принца Франческо Джезуальдо.

– Мой племянник ревностно исполняет свои религиозные обязанности, – перебила ее принцесса Свева, заглушив Антонию. – Его величайшее стремление – быть хорошим католиком. Он поклоняется своему дяде, кардиналу Борромео, и был глубоко опечален его смертью в прошлом году. Карло рассказал мне, что поговаривают о том, чтобы включить его дядю в число святых.

– В самом деле? Я слышала, что Борромео был весьма непопулярен в бытность свою кардиналом Милана. Он сразился во главе своей армии с испанцами и даже попытался отлучить от церкви испанского губернатора. А однажды он отлучил от церкви всех, кто участвовал в миланском карнавале, так что сам папа римский вынужден был ему напомнить, насколько велика человеческая бренность. Однако если его действительно хотят канонизировать, то это еще одна удача для Джезуальдо. – Антония сказала бестактность, поскольку Свева была из семейства Джезуальдо – сестра принца Франческо. – Они не только породнились с папой римским, но и со святым. – Антония намекала на связь католической церкви с личным процветанием и на ее прямое воздействие на семью Свевы. Когда ее брат женился на Джерониме Борромео – племяннице папы Пия V, – король Испании Филипп даровал ему герцогство Веноза.

– Я думаю, что это скорее удача, как вы выразились, для семьи матери Карло, Борромео, – ледяным тоном возразила принцесса Свева.

– В любом случае, это сильно повышает ценность Карло, – жизнерадостно ответила Антония. – Молодые незамужние женщины Неаполя и их матери будут еще больше завидовать тебе, Мария.

– А что думаешь ты, отец? Как тебе нравится Карло? – спросила Мария, разочарованная ответами женщин. В основном она узнала лишь то, что было ей уже известно. Она надеялась ка что-то более личное, что дало бы ей пищу для размышлений и что она могла бы обратить себе на пользу.

Ни один мужчина больше не будет ею помыкать, как Альфонсо. Может быть, ее отец как мужчина даст более прямой ответ.

Принц Гаэтано вздернул подбородок и провел по нему пальцами, задумчиво глядя на блестящие волосы Марии.

– Я полагаю, что молодой Карло, быть может, не стал бы жениться, если бы не оказался неожиданно наследником Франческо. Он живет в своем собственном выдуманном мире, так что ему ни к чему посвящать себя семье.

– Гаэтано! Неразумно говорить об этом с Марией, – вмешалась принцесса Свева.

Проигнорировав ее, принц Гаэтано продолжил:

– Но его энтузиазм по поводу предстоящего брака с тобой, Мария, удивил меня. Он нанял превосходного церемониймейстера, которого выписал из Флоренции. По-видимому, твоя свадьба будет великолепным торжеством. Добиться разрешения папы римского на твой брак было трудно. Он согласился только потому, что Карло – его двоюродный внук. Джеронима Джезуальдо поехала в Рим, чтобы лично хлопотать об этом деле во время приватной аудиенции у своего дяди, а Карло поехал вместе с ней.

– И она мне рассказывала, что Карло прекрасно говорил, – сообщила принцесса Свева. – Он может быть весьма красноречив.

– Да, когда захочет, – добавил принц Гаэтано. – То есть когда он вообще имеет такое намерение. Часто он вообще не желает говорить. Никогда не встречал людей с подобным темпераментом.

Антония кивнула в знак согласия.

– Он может быть ужасающе груб. Порой он так дерзок, что я втайне нахожу это забавным. Он просто так мрачно смотрит на человека, что тот умолкает. А теперь, когда он стал наследником, можно сказать, что превратил свою манерность в искусство. Правда, дело тут не в надменности. Просто он нетерпим к традиционным формальностям и любезностям, которые его не интересуют. И он никогда не льстит – нет, нужно, чтобы что-то по-настоящему затронуло его или поразило. Позволь мне сказать, Мария. Пусть Карло непредсказуем, но его большое достоинство – это искренность. А ты с ним справишься, моя дорогая. Твоя красота очарует его, а кроткий нрав смягчит его. И, что еще важнее, опыт двух браков вооружил тебя, чтобы ублажать его в спальне, а ведь нет лучшего места, где жена может править мужем.

Принцесса Свева закрыла глаза, остро страдая от этого замечания, а потом снова открыла, чтобы бросить на Антонию испепеляющий взгляд.

– Запомни вот что, Мария, – сказал отец. – Джезуальдо хотят Карло в жены именно тебя. Естественно, как только мы услышали о смерти твоего бедного мужа, матушка сообщила об этом своему брату. Но именно сам принц Франческо предложил этот брак. И не только потому, что ты д’Авалос. Ты к тому же его любимая племянница. Он просто в восторге от того, что ты станешь членом его семьи.

– Кто это? – спросила Беатриче, указывая на великолепную картину, которую уже давно изучала. Эта картина занимала большую часть противоположной стены. – Она похожа на маму.

– Это две совсем особенные женщины, объединенные в одну, – ответил принц. – Во-первых, это Венера, богиня любви и красоты. Разве она не прекрасна? – Любовь к искусству у принца Гаэтано стояла на втором месте, уступая только любви к женщинам. Он был тонким ценителем и того и другого. Подобно своему отцу, который был одним из самых образованных людей своего времени, Гаэтано был пламенным покровителем художников.

Беатриче рассматривала чувственную белокурую женщину с косами, в которые был вплетен жемчуг. Она держала на коленях стеклянный шар. Девочка остановилась на красивых зеленых глазах с тяжелыми веками, на изящном прямом носе и рте, похожем на розовый бутон.

– Да, – заключила Беатриче, – она похожа на маму.

– А ты знаешь, почему? – спросил принц.

– Нет.

– Это потому, что она моя мать, Мария Арагонская. Она похожа на твою мать, потому что приходится ей бабушкой. Твоя мама унаследовала от нее белокурые волосы испанских королей, ведь она была племянницей короля Фердинанда. А ты, Беатриче, ее правнучка.

– А при чем тут Венера?

– Потому что этот портрет написан мастером по фамилии Тициан, и порой он именно так изображал очень красивых женщин. Это называется аллегория.

– Почему она такая печальная?

– А, это очень запутанная история, – рассмеялся принц. Принцесса Свева взглянула на него, нахмурившись, но он продолжал: – Ты видишь вон того храброго командира? – С этими словами он указал на другую картину Тициана – великолепный портрет героического генерала на фоне апокалипсического неба, который обращался к войскам, подняв руку. Даже при тусклом свете в гостиной доспехи генерала на картине сияли, а развевавшийся плащ мерцал кроваво-красным светом. – Это мой отец, Альфонсо д’Авалос. – Принц любил перечислять титулы отца и не преминул сделать это сейчас: – губернатор Милана, главнокомандующий войсками римского императора, маркиз Пескара, маркиз Васто, принц Франкавилла, принц Монтесаркьо, граф Монтеодоризио. – Он остановился, поскольку Беатриче начинала терять интерес, и продолжил свой рассказ: – Он был самым великим военачальником своего времени, а также ученым человеком, поэтом и покровителем искусств. В результате в него влюблялись многие дамы, и порой это делало мою матушку несчастной. – Рассказывая это, он старательно избегал встретиться взглядом с принцессой Свевой, а затем поспешно добавил: – Итак, моя малышка, ты видишь, к какой храброй и необыкновенной семье ты принадлежишь?

– Да. Я уже знаю о двоюродной прабабушке Констанце. Мама мне рассказывала. Карафа тоже очень храбрая и важная семья.

– Да, действительно, – признал принц. – Я это очень хорошо знаю, поскольку заседаю в парламенте Неаполя вместе с твоим дедушкой, Луиджи Карафа. Итак, дитя мое, ты дважды благословенна, ибо в тебе течет кровь двух благородных семейств. Твои родственники Карафа будут счастливы увидеть тебя после долгой разлуки, но мы договорились, что лучше подождать до свадьбы твоей матери. Сейчас мы должны исполнить свой долг перед семьей Джезуальдо – засвидетельствовать им свое почтение.

Мария бродила по темным комнатам второго этажа, где прошла большая часть ее детства. Тогда веселые балы и развлечения, которые устраивал в палаццо д’Авалос ее отец, сменялись религиозными обрядами. Принцесса Свева, как и ее брат Франческо, отец Карло, всегда была набожной и старательно воспитывала Марию в принципах добродетели.

Ребенком Мария часто не знала, как поступить. Дело в том, что отеческая гордость принца Гаэтано красотой дочери привела к тому, что она поверила, что эта красота так покоряет других, что Мария может получить все, что ей угодно, – и уж конечно счастье. С другой стороны, Свева внушала дочери, что красота – дар Бога, и ее следует яростно охранять с помощью своей добродетели. При отце Мария была обожаемым ребенком, которого поощряли пользоваться своими чарами; при матери она была послушной дочерью, которая скрывала те же самые чары под вуалью добродетели. И когда Мария выросла, она в нерешительности колебалась между этими двумя полюсами.

В детстве принц Гаэтано казался ей экспансивным, беспечным и жизнерадостным, тогда как мать была замкнутой натурой, олицетворявшей долг и достоинство. Даже сейчас, когда Гаэтано был средних лет, он казался легкомысленным, в то время как Свева, по-видимому, стала еще благочестивее и еще истовее относилась к своим религиозным обрядам. Как странно, подумала Мария, что она, столь близкая по духу отцу, последние шесть лет вела образ жизни своей матери, сосредоточенный вокруг долга и религии. Ее потери и горе были тут ни при чем. Мария, созданная для радости и удовольствий, была так замучена ревностью Альфонсо, что стала скрытной. Ей хотелось разделить с кем-то этот свой тайный мир, как она делила его с Федериго, чтобы снова испытывать радость. Вот что, помимо прочего, она надеялась найти в браке с Карло. Хотя с ним и нелегко, это возможно. Разве музыка, в конце концов, не выражает радость жизни?

Мария заглянула в старую классную комнату. Ее с братьями обучала целая армия частных преподавателей. Она затмевала мальчиков на уроках древнегреческого и латыни, но больше всего ей нравилось переводить поэзию с этих языков на итальянский. Эти занятия разбудили в ней интерес к поэзии, и Мария начала писать стихи. Она обучилась игре на нескольких музыкальных инструментах – настолько, чтобы аккомпанировать себе, когда ей хотелось спеть свои стихи, положенные на музыку. Но в чем она действительно преуспела, так это в рисовании. Принц и принцесса, в кои-то веки придя к соглашению, были в восторге от талантов своей дочери. При ее красоте и прославленной фамилии всегда ожидали, что она выйдет замуж за представителя высших слоев неаполитанского общества, а увеселения в таких благородных домах требовали, чтобы хозяйка была хорошо образованна.

Мария бродила по комнатам старших братьев, сейчас незанятых, с закрытыми ставнями. Их регулярно проветривали и убирали, и они оставались такими же, как в тот момент, когда их покинули Фердинандо и Альфонсо. Фердинандо, обожаемый сын принцессы Свевы, единственный ребенок, к которому она оказалась способной проявить нежность, жил в Риме с их дядей Иниго, где последние десять лет изучал, а затем и практиковал светские и церковные премудрости. Альфонсо женился на своей кузине, наследнице Альфонсо Джоэни, и все еще жил в Мессине. Хотя в детстве они были близки, Мария редко с ним там виделась. Страсть Альфонсо Джоэни к реставрации церквей утомляла его, а поведение супруга по отношению к его сестре вызывало возмущение, так что брат редко навещал Марию.

Сколько раз Мария с Альфонсо весело носились по широкому мраморному холлу, два-три раза нечаянно разбив ценные предметы на консолях. Они любили докучать своими проказами старшему, более серьезному брату, мешая ему заниматься, пряча его очки, и испытывали его терпение, слегка ревнуя к нему мать, которая души не чаяла в своем Фердинандо. Фердинандо, питавший научный интерес к церковным трактатам, любил одиночество. В отличие от него, Альфонсо обожал веселье и был общительным, а когда стал старше, то часто приводил домой приятелей. Принцесса Свева запретила Марии заходить в комнату Альфонсо, когда там были молодые люди, но при любой возможности запрет игнорировался.

Однажды, когда Марии было тринадцать лет, она забежала в комнату Альфонсо и застала там кроме брата незнакомого молодого человека. Он раскинулся в том самом кресле, в котором сейчас сидела Мария, и добродушно спорил с ее братом о каком-то философском вопросе. Когда вошла Мария, он встал и тепло ей улыбнулся, и взгляд его не отрывался от ее лица. Когда Альфонсо ее представил, он не взял ее руку и не поцеловал, как делали другие молодые люди. Это был поразительно красивый молодой человек, который чувствовал себя весьма непринужденно, и, в то время как почти все мужчины носили длинные волосы, он был коротко острижен, в стиле римлян. Его внешность сразу же напомнила Марии о прямых, бесстрашных воинах из легенд и поэм.

– Я рад представить… – начал Альфонсо.

– Нет! – воскликнул молодой человек и поднял руку, призывая Альфонсо к молчанию. – Я сам представлюсь. Будь так добр, мой милый Альфонсо, нанеси визит своему брату и задержись у него на несколько минут.

От такого нарушения приличий Мария нервно взглянула на брата, но он, к ее удивлению, встал и вышел из комнаты со словами:

– Все в порядке, Мария, не бойся.

Молодой человек, который не сводил глаз с Марии, придвинулся к ней поближе, так что почти коснулся ее.

– Вы знаете, кто я? – спросил он мягко.

Мария, глядя на него широко открытыми глазами, покачала головой.

– Я ваш суженый, – сказал он.

Мария стояла, изумленная, но по тому, как он это сказал и посмотрел на нее, она поняла, что это правда, хотя родители еще и не сказали ей о помолвке. И тогда он взял ее руки в свои и, улыбнувшись, с бесконечной нежностью наклонился и поцеловал Марию в лоб и глаза. От прикосновения его губ ее словно обожгло молнией и показалось, будто они несутся в невидимой карете в какое-то таинственное место.

– А как вас зовут? – наконец прошептала она.

– Федериго Карафа, – ответил он.

Она сидела у окна в своей старой комнате, глядя вниз, на широкий изгиб Неаполитанского залива, вдоль которого тянулись пальмы. Ее поразило некоторое сходство между нынешними обстоятельствами и теми, что были десять лет назад, когда она выходила замуж за Федериго. Как и тогда, после венчания она переедет на площадь Сан-Доменико Маджоре, в хаотический центр Неаполя. Карафа и Джезуальдо принадлежали к элите Неаполя, обе семьи были покровителями искусств, особенно музыки. Много раз за время первого брака она сопровождала семью Карафа на концерты в палаццо Сан-Северо, где они наблюдали, как Карло музицирует вместе с оркестром своего отца. Хотя ему было тогда лет десять или двенадцать, он уже был виртуозным лютнистом. Тогда она и представить себе не могла бы, что в один прекрасный день выйдет замуж за этого легковозбудимого, нервного ребенка, станет принцессой Веноза и будет жить в этом самом дворце. У обоих семейств были связи с верхами Ватикана. Папа римский Павел был двоюродным дедом Карло, а папа Пий IV – двоюродным дедом Федериго. Но, несмотря на все это сходство, она чувствовала себя теперь совсем иначе. Тогда она была молоденькой девушкой, которая была вне себя от счастья от перспективы выйти замуж за такого элегантного кавалера, настолько красивого и солнечного, что его называли «ангелом с небес». Она вспомнила, как сидела у этого самого окна десять лет назад, мечтая о том, как скоро благодаря священному союзу станет единым целым со своим идеальным суженым. В тот ясный день воды залива сверкали на солнце. А сегодня вид из окна был унылым, серое море отражало небо, затянутое тучами, и завеса из мелкого дождя затуманивала пейзаж.

Точно такие же были и ее чувства к Карло Джезуальдо. Она как будто не могла как следует рассмотреть его. Кем был Карло? Нежным или жестоким, трусливым или храбрым, холодным или теплым, веселым или меланхоличным, общительным или замкнутым, хорошим или плохим? Ей казалось, что в юности в Карло сочетались все эти свойства. Пожалуй, он был хорошим, но с дурным характером.

Мария поморщилась, вспомнив один эпизод той поры, когда ей было лет четырнадцать. Карло тогда было всего восемь. Она вместе с матерью и двумя братьями поехала с визитом в поместье Джезуальдо в Венозе. Марии наскучила болтовня матери и дяди о семейных делах, и она вышла в прохладный сад. Прогуливаясь там, она наткнулась на Карло и своего брата Альфонсо, сидевших на корточках над прямоугольником из кирпичей. Карло прилаживал еще один кирпич к веточке, пересекавшей маленькое отверстие, обрамленное кирпичами. Когда он поднялся и что-то бросил в эту дырку, он заметил Марию.

– Иди сюда и посмотри, – сказал он, знаком пригласив следовать за ним в ближайшие кустарники. – Пойдем, Альфонсо.

Они последовали за Карло и сели на корточки, спрятавшись в кустах.

– Что ты делаешь? – спросила Мария.

– Тсс. Ты должна сидеть очень тихо, – прошептал он. – Погоди немного – и увидишь.

Было приятно укрыться в тени кустов от горячего полуденного солнца. Мария, лежавшая на спине, подложив руки под голову, закрыла глаза, вдыхая аромат спелых апельсинов и мандаринов, свисавших с веток соседних деревьев. Альфонсо поднялся и пошел к ним.

– Замри, – приказал Карло.

Добродушный Альфонсо, позабавленный тем, что такой маленький мальчишка отдает ему приказы, повернулся и, улыбнувшись, сорвал три мандарина. Возвратясь, он бросил один Карло, второй положил на колени Марии, а третий начал чистить для себя, плюхнувшись на землю рядом с ними. Мария снова закрыла глаза и задремала под жужжание пчел.

Сна не имела представления, сколько времени прошло, прежде чем она услышала стук, затем качали отчаянно биться маленькие крылышки. Карло вскочил с взволнованным криком и умчался. Альфонсо последовал за ним, предупредив Марию, которая сразу же села:

– Оставайся здесь.

Она поднялась на ноги и, с минуту поколебавшись, побежала за ними.

В ловушке под упавшим кирпичом Мария разглядела крошечное серебристое тельце птички и яркие синие кончики бившихся крыльев.

– Ты видишь, – объяснял Карло, обращаясь к Альфонсо. – Она прыгнула на ветку, чтобы добраться до зерен внизу, а под ее весом кирпич свалился и закрыл отверстие. – Он сиял, в восторге от своей смекалки.

Холодная ярость охватила Марию. Она наклонилась, чтобы поднять кирпич и освободить маленькую птичку с голубой спинкой, но Карло, быстрый, как молния, схватил ее за запястье.

– Все хорошо. Все хорошо, я ее выпущу, – сказал он, присев на корточки, осторожно убрал кирпич и вытащил птичку, держа в ладонях. – Вот видишь, теперь она свободна. Посмотри, какая она хорошенькая, – обратился он к Марии. Они стояли втроем, глядя на хрупкую птичку, крошечная грудка которой поднималась и опускалась от ужаса, а черные глазки не отрывались от ее мучителя. – Ты можешь почувствовать, как у нее бьется сердце, – сказал Карло, осторожно поглаживая большим пальцем ее шейку. – Вот, пощупай.

– Отпусти ее, – прошипела Мария, хватая его за руку. – Альфонсо, заставь его выпустить ее.

– Все хорошо. Все хорошо, – закричал Карло, отскакивая так, что Марии было его не достать. – Сейчас я ее выпущу. Смотрите. – Легким, неуловимым движением он нажал большим пальцем ка крошечное горлышко. Маленькое бьющееся тельце затихло. Карло театральным жестом раскрыл ладони, и трогательное мертвое тельце упало на землю.

– Ради Бога, Карло, – пробормотал Альфонсо, перекрестившись.

Мария замерла на месте, потрясенная, не в силах поверить в то, что произошло у нее на глазах. Вопль, который у нее вырвался, встревожил даже Карло. Он наблюдал, словно под гипнозом, как она оборачивается и изо всех сил бьет его по лицу. От удара он даже пошатнулся. Мария никогда не забудет, как он посмотрел на нее своими темными глазами. Значение этого взгляда до сих пор оставалось для нее загадкой: странное сочетание потрясения, ликования и – самое главное – возбуждения.

Но тот же самый Карло уже два-три года писал музыку, как ангел. Мария ненавидела жестокость, ненавидела людей, которые мучают и убивают невинных существ, и соединение в одном человеке таких крайностей, как жестокость и чувствительность, ставило ее в тупик. Она размышляла о Карло, пытаясь докопаться до его сути. Какова его основная черта? Его глаза, эти темные умные глаза. Да, вот оно: ум. Мария не знала никого, кто бы мог сравняться с Карло по быстрому и острому уму.

Свадьбу назначили на двадцать шестое февраля, через пять недель. Большая часть этого времени должна была уйти на шитье и примерку нарядов для Марии, а также на частые посещения часовни дворца вместе с матерью, дабы ублажить ее.

Антония руководила подготовкой семьи д’Авалос к свадьбе и уже посвятила ей те недели, которые Мария провела на Искье, совещаясь с Карло и мастером торжеств, разузнавая о последних веяниях моды и прическах во Флоренции и Риме, посылая за роскошными тканями и наблюдая за тем, как продвигаются работы над фресками в обеденном зале – она настояла, чтобы их сменили по этому случаю. Антония сочла слишком мрачными и тяжелыми испанские фрески, которые появились здесь во времена постройки дворца: «Мы должны сделать их легкими, даже слегка фривольными, поскольку для гостей свадьба должна быть радостным событием». Принц предоставил сестре полную свободу действий. Принцессу Свеву подобные вопросы не особенно интересовали, хотя она и выразила свое одобрение, узнав, что тема новых фресок – свадьба Пресвятой Девы.

Пока Свева д’Авалос зажигала свечи перед Святой Девой Марией в дворцовой часовне и молилась, чтобы третий брак ее дочери был продолжительным и чтобы она рожала сыновей, которые будут жить долго, Антония продолжала заниматься приготовлениями к свадьбе. Она выбирала для нарядов Марии парижские, венецианские и лучшие неаполитанские ткани и драгоценные украшения. Уже пора было шить роскошные свадебные туалеты.

Мария и Лаура устроили возле спальни большую временную примерочную. Они велели принести туда длинные столы и дополнительные зеркала. В сумрачное утро, когда Антония прибыла в палаццо д’Авалос, портнихи уже были у Марии. Комната с длинными зеркалами, желтым мерцанием свечей и отрезами тканей походила на ателье портного.