Текст книги "Пляска в степи (СИ)"

Автор книги: Виктория Богачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 42 страниц)

Будимир замолчал на некоторое время, а потом поднял на Ярослава светлый взгляд.

– Ты еще спрашиваешь, князь!

– Ну, и добро, – тот довольно кивнул и отпил меда.

Попозже он принесет Перуну богатую жертву. Чтобы и дальше не отворачивался от него Бог-Громовержец, не лишал своего покровительства и удачи.

Кметь с косой IV

Чеслава сидела на солнышке на поваленном бревне возле теремной стены. Спиной она прислонялась к теплому, нагретому за долгий день срубу. Лениво водила тряпкой по мечу, но все больше жмурилась и закидывала назад голову, подставляя лицо золотистым лучам.

Давненько она не знала такого покоя.

Рука совсем поджила и не болела. Разве что порой тянула к дождю, как и всякая рана. Знахарка Зима на нее поглядела, покрутила во все стороны и похвалила лекаря из черноводского княжества, который врачевал им раны прямо там, на месте сечи. Мол, добрые повязки наложил, кости хорошо, ровно срослись. Чеслава уже и трудить ее потихоньку начала, с луком упражнялась, щит к запястью прилаживала, сызнова училась не бояться держать удар.

Три седмицы минуло с того дня, как родился княжич. Знатно они тогда пировали – все городище. В терем князь позвал дружину да бояр, а простому люду велел выкатить из погребов бочки с хмельным медом, раздать понемногу хазарских монет, что привезли они из похода. Перуну заколол огромного быка и пообещал убить в его честь первого зверя на осенней ловите.

Чеслава порой смущалась, что было ей неведомо, да глаза в сторонку отводила – никогда она не видала Ярослава Мстиславича столь опьяненным счастьем. Велел он помиловать и отпустить и бывшего десятника Сбыгнева – благо, кмети рассказали, что сражался он против своих же и не щадил их, пока головы рубил. И бывшего воеводу Брячислава тоже выпустили из клети. Хотя тому некуда было нынче идти...

Лишь одно дело княжья радость стороной обошла, хоть и упрашивала его сама княгиня. Тело княжича Святополка велел Ярослав уволочь подальше в лес, чтоб ненароком на него по тропинке никто не набрел, да бросить на съедение диким зверям. Не дозволил его ни огню придать, ни землей присыпать. Чеслава сама слышала, как княгиня уговаривала князя одуматься, а ведь Святополк едва их всех тогда не убил...

Женское сердце милосердно и мягко, это Чеслава знала и по себе. Но с князем была согласна: не заслужил этот пес, чтобы с ним по-людски обошлись после смерти. Она бы и сама дюжину раз его убила, стоило токмо подумать, как погнался княжич за бабами да дитями – лишь бы старшему брату досадить. Совсем под конец жизни разума лишился. А уж что у князя на сердце творилось, и помыслить никто не смог бы. А нынче и воеводы Крута не было рядом с ним, чтобы совет нужный присоветовать али горячность его остудить.

Но со дня на день ждали возвращения сотника Стемида. Как малость отдохнули после бешеной скачки да погони за святополковской дружиной, князь с небольшим отрядом отправил его сызнова на юг, к черноводскому князю Буяну Твердиславичу. Тому-то хазарская девка в уши напела, что знает место, где воевода Багатур укрывается, а князь ей и поверил, велел снаряжать людей. Шибко уж он хотел за все выпавшие им горести поквитаться. Одной победы в сечи ему было мало. Ему потребен был хазарский полководец.

Недавно пришла в терем от сотника весточка: ворочаюсь, мол, с добрыми вестями. Теперь они его и ждали.

Чеслава услышала шаги и очнулась от своей полуленивой дремы. Завидев подошедшую к ней княгиню, подорвалась на ноги, но Звенислава махнула рукой и сама устроилась подле нее на поваленном бревне – с той стороны, где глаз Чеславы был не скрыт повязкой. Она не любила, коли люди подходили к ней с другого бока, когда она не могла их видеть, но никогда не говорила об этом вслух, справедливо считая такую слабость недостойной кметя. Но Звенислава Вышаовна словно чувствовала и всегда приближалась к ней со стороны единственного глаза.

Нынче княгиня вышла из терема одна – без маленького сына – а такое случалось нечасто.

Подперев ладонью щеку, Звенислава некоторое время молча наблюдала за тем, как Чеслава любовно поглаживала меч. Бросив на воительницу косой взгляд из-под опущенных, пушистых ресниц, княгиня все же заговорила.

– Останешься у нас?

Чеслава дернула уголками губ в намеке на улыбку. Когда она пришла на Ладогу две зимы назад, с князем они уговорились, что пробудет она в тереме да дружине одну зиму, а там поглядят. Потом стало уж не до того: хазарские налеты, жалобы южных княжеств, гнусный замысел княжича Святополка. Там уж не было времени дни считать да о другом договариваться.

Но нынче они вернулись, и, как бывало после всякого успешного похода, на несколько коротких седмиц в княжестве воцарился покой. Тишь да гладь – так говорили старики. И для Чеславы пришла пора определяться.

Воительница покосилась на княгиню в ответ, не став даже спрашивать, откуда та про все прознала.

– Оставайся? – попросила Звенислава и накрыла своей ладонью ладонь Чеславы поверх рукояти меча. – Я слышала, что Ярослав хочет, чтобы ты осталась. Да ты и сама о том узнаешь, как пойдешь с ним говорить.

Княгиня улыбнулась, и на Чеславу словно поглядело ясное солнышко. Как воротился из похода в терем князь да родился княжич, эта теплая, светлая улыбка не сходила с лица Звениславы.

– Так зачем же ты пришла, госпожа? – воительница пожала плечами и снова уткнулась взглядом в свой меч, почувствовав, что на щеках проступил румянец.

Доброта и внимание по-прежнему смущали ее, как и зиму назад.

– Чтобы попросить тебя первой, – Звенислава чуть повернула голову в сторону ворот, привлеченная каким-то шумом, и ветер подхватил ее длинные рясны, тронул подвески из ладожского жемчуга, зазвенел височными кольцами.

Чеслава пожалела, что открыла рот и спросила, потому как ответ княгини привел ее в еще большее смятение.

– Я – кметь, госпожа. Коли ты прикажешь, я подчинюсь.

– Но я тебя прошу, – Звенислава тихо рассмеялась, лукаво поглядывая на Чеславу сквозь длинные нитки своих украшений. – Я знаю, что ты можешь остаться навсегда, коли примешь на тело отметку ладожской дружины...

Воительница повернулась к ней всем телом, не скрывая своего удивления. Тонкие пряди волос, выбившиеся из скудной косицы, упали ей на лоб и щеки.

– Мне князь как-то рассказал, – а теперь уже пришел черед зардеться Звениславе.

Чеслава лишь хмыкнула и покачала головой, отогнав ненужное видение. Отметку ведь нарочно ставили в скрытом одёжей месте, чтобы не каждый ее мог увидать. Она – не для всякого, для князя и дружины только.

– Я о таком прежде не мыслила, – Чеслава перевела взгляд на свои широкие, загрубевшие ладони. Не чета изящным рукам княгини, хоть и она с малых лет ко всякой работе в тереме была приучена.

– Так помысли! – со смехом в голосе велела ей Звенислава. – Помысли и оставайся, довольно уж ты настранствовалась. Али не любо здесь? – она склонила голову на бок, словно птичка, и ее глаза лучились весельем.

Чеслава фыркнула, вновь скрывая смущение. Еще бы ей было здесь не любо... Ее и нынче грела рубаха, сотканная и подаренная княгиней.

– Да и тоскливо мне без тебя будет, – вздохнув, призналась Звенислава. – А коли еще Желан с Рогнедкой уедут...

– А они собираются?

– Ярослав хочет, – она поджала губы, – говорит, на тех землях князь нужен. Хазар-то отогнали. Он прав, вестимо, но мне тоскливо. Еще сотника Будимира с Нежкой в Белоозеро снаряжает...

Звенислава вздохнула и махнула рукой, не договорив. Конечно, она печалилась. С Нежаной они крепко сдружились, пока в тереме взаперти томились, пока пережидали страшную осаду, да после, когда от Святополка убегали.

Да и с гордой княжной Рогнедой примирились... Нынче она и за трапезами со всеми за одним столом сидела, и в горнице с княгиней и княжнами вышивала, и сынка Звенислава не боялась сестрице показывать.

У Чеславы, правда, свои мысли на этот счет имелись, но она помалкивала. Не ей советы раздавать, коли князю любо. Впрочем, ему нынче все было любо.

– А княжну Рогнеду-то как же... не мыслит князь оженить?

Она спросила бы вроде равнодушно, но в ожидании ответа даже дыхание задержала. Крепко ей в память въелись все те разы, что видала она княжну, миловавшуюся с сотником Стемидом. И не шибко Чеслава гордой девке доверяла-то. Сердце у нее покрепче княгининого было закалено, просто так спускать прошлые ошибки Рогнеде она на намеревалась.

– Ой, – Звенислава мотнула головой и даже нахмурилась, отчего сошлись на переносице пушистые брови. – Ее оженишь, как же... Может, и мыслил раньше, но не нынче.

Чеслава поджала рассечённые надвое губы. Велик труд – девку оженить, хоть и строптивую. Уж Ярослав Мстиславич сдюжил бы. Верно, княгиня уговорила оставить сестрицу в покое.

Может, и напрасно!

– Коли уедут они, Любава с нами останется, мала она еще. Да и куда ее отправлять, это раньше за ней бы и Доброгнева Желановна приглядела, и дядька Некрас. Придется невесте в отцовском тереме обождать.

Воительница не смогла сдержать улыбку. Как объявил всем Ярослав Мстиславич, что просватал старшую дочку за князя Желана, так у Любавы нос еще пуще прежнего к солнышку взлетел и больше не опускался. Девчонка еще в поневу даже не вскочила, а поди ж ты, невестой себя величала, хотя от невесты там пока ничего и нет. Как в зимы войдет, еще хлебнут с ней и князь, и княгиня.

– Ну, так что? – Звенислава легонько толкнула воительницу в плечо. – Условились мы с тобой? Не уйдешь никуда из Ладоги?

– Не уйду, госпожа.

– Вот и славно! – та радостно всплеснула руками, хоть и с самого начала ведала, что Чеслава не посмеет да и не захочет ей отказать. – Пойду я, сыночек, поди, уже проснулся.

Подхватив поневу, княгиня ушла в терем, и Чеслава еще долго смотрела ей вслед, даже когда скрылась она в сенях. Может, и впрямь ей просить князя, чтоб дозволил до конца жизни на Ладоге осесть? Права ведь Звенислава Вышатовна, довольно она странствовала да скиталась по чужим теремам. Пора уже и свое что-то обрести. Прорасти корнями...

Чувствуя странное, непривычное смятение на душе ото всех этих дум, Чеслава поднялась с бревна и, размяв затекшие ноги, спрятала меч в ножны. Негоже за оружие браться, коли в голове порядка нет – так ее учили, и еще ни разу она в этих словах не усомнилась.

Князя в тереме не было – справлял тризну по Любше Путятовичу вместе с родней боярина, и Чеслава, особо не зная, чем себя занять, отправилась в городище. Может, к реке спуститься да искупаться? Уж на диво жарким выдался Травень, вода словно парное молоко была, даже за ночь остыть не успевала. Али на торговые ладьи с купцами поглядеть, первые после хазарского похода.

Когда выходила за ворота, невольно встретилась взглядом с бывшим святополковским десятником Сбыгневом. Его князь определил нести стражу под внимательным присмотром кметей. Как порой не хватало старого ворчуна дядьки Крута... Уж он-то за всем бы приглядел.

До реки Чеслава дойти не успела. Наткнулась на середине пути на нарядного, непривычно разодетого Горазда. Наткнулась и не удержалась, спросила с легкой усмешкой.

– Куда путь держишь, нарядный такой?

И ведь привыкла же обычно молчать да первой ни с кем не заговаривать! Какой леший ее дернул рот открыть! Лучше бы и нынче молчала, потому что Горазд, со щек которого разом сошел весь румянец, одернул расшитую багряными нитками рубаху, поправил воинский пояс с ножнами и сказал негромко.

– К тебе.

Чем весь дух из Чеславы и вышиб. И сразу отчего-то сделалось ей стыдно и за портки свои пыльные, и за рубаху с закатанными рукавами, и за растрепавшуюся скудную косу, и за повязку на лице, и за шрамы уродливые. За все сделалось разом стыдно Чеславе, и она резко втянула носом воздух – так, что затрепетали ноздри.

– Чего молчишь? – насупившись, спросил Горазд.

А она и впрямь стояла посреди дороги, судорожно сжав одну ладонь на рукояти меча, и токмо глазами хлопала да себя корила за любопытство излишнее.

Горазд же, против обыкновения своего, глядел ей прямо в глаза. Волосы его были аккуратно расчесаны и убраны под новеньких кожаный шнурок с хитрым плетением – раньше он совсем простенький всегда носил. Нарядная рубаха из беленого льна с густым узором на вороте, рукавах да подоле превращала привычного кметя в неузнаваемого боярича. Встреться с ним где-нибудь на торгу, Чеслава, может, и не признала бы, прошла бы мимо.

– Люба ты мне, – каким-то убитым, потерянным голосом выдохнул он самое страшное, и воительнице помстилось, что ее с головой окунули в ледяную прорубь.

Горазд впился ей в лицо жадным, отчаянным взглядом, словно хотел увидеть в нем ответ, а у Чеславы в голове ветер свистел. Ни одной внятной мысли не было. Только где-то на подкорке в ритм с сердцем бился страх.

Она бы и зажмурилась, да стыдно стало перед Гораздом. А хотелось закрыть глаза да оказаться в другом места, да хоть на поле, где схватились с хазарами. Ей все милее, чем стоять нынче напротив Горазда да чувствовать, как к щекам прилила кровь, а во рту от волнения все пересохло.

– Чеслава, – позвал он совсем уж тоскливо и протянул к ней руку, и тогда она сделала то, от чего еще пуще устыдилась.

Воительница от ладони его отшатнулась, словно от ядовитой змеи. Да и то, змею бы она никогда таким резким жестом не обидела, а Горазда вот хлестнула посильнее всякой плети.

Проследив за нею, кметь совсем поник. Даже рубаха словно поблекла и узор померк, и глядеть он стал уже совсем не так радостно. Он резко одернул к себе протянутую руку и сжал ладонь в кулак.

– Я сватов хотел заслать, – сказал Горазд тихо и улыбнулся вымученной, притворной улыбкой. – Да уж теперь, вестимо, не стану. Ты не тревожься. Коли не люб тебе – я лезть не стану. Уж будь покойна.

Сказал и, так и не дождавшись от онемевшей Чеславы никакого разумного ответа, повернулся и пошел прочь, обратно в городище, оставив позади себя оторопевшую воительницу. Напоследок снова улыбнулся ей – жалко, превозмогая боль.

Она хотела его окликнуть, но язык словно к щекам прилип да каменной налился тяжестью. Так и не смогла Чеслава слова разумного молвить и молча глядела вслед Горазду. Он уходил, а у нее нутро в тугой, горячий узел сворачивалось, да в груди кололо.

Сватов засылать хотел... это к ней, стало быть? К Чеславе – сватов?

Она аж пошатнулась, уразумев. Потом тоже медленно развернулась и побрела к терему, позабыв, что собиралась до городища дойти, в реке хотела искупнуться. Плелась, словно слепая, дороги не разбирая, и сапогами по пыли да камням шоркала. По сторонам не смотрела и все улыбку Горазда вспоминала. Кажется, он ободрить ее хотел: мол, не печалься, Чеслава, все ладно будет. Не пришлю я к тебе сватов. Не тревожься.

Воительница резко рванула подальше от горла ворот рубахи и сделала ртом жадный, судорожный вдох. Да как же так... Кто в здравом уме решит к ней сватов засылать? Она ж уродливая. Об этом Чеслава никогда не забывала. Лицом не вышла – это слабо сказано еще! Что же это Горазд, посмеяться над ней удумал? Подразнить ее, дуру страшную? Сватами поманить?

Стиснув кулаки и вытянув вдоль тела руки, Чеслава резко остановилась. А после повернулась и поспешила в сторону, куда ушел Горазд. Догнать и все у него выпытать, да пригрозить, чтобы впредь не смел над ней насмехаться!

Настигла она его споро. Горазд не шел ведь. Плелся, медленно волоча за собой ноги, что совсем кметю не пристало! Добро, никто не повстречался по дороге, а то стыд и срам – дружинник бредет, словно пьяный, ничего перед собой не разбирая.

– Ты пошто насмехаться надо мной удумал? – Чеслава, не помня себя, уже бегом догнала Горазда и схватила того за плечо, чтобы остановить.

Он от неожиданности крутанулся на месте да пошатнулся малость, отчего лицом совсем близко от лица воительницы оказался. Покраснев, словно глупая девка, Чеслава сердито фыркнула и шагнула назад.

– Ну! – уперев руки в бока, поторопила ошалевшего кметя, который, глядя на нее, лишь глазами хлопал.

Взгляд Чеславы метал молнии почище тех, что в грозу на небе вспыхивают. Она вся раскраснелась, растрепалась да дышала тяжело, словно после долгого, утомительного бега. Горазд с трудом проглотил застрявшие в горле слова и покачал головой.

– Я и не думал насмехаться, – отозвался он слегка растерянно, не разумея, отчего воительница на него набросилась.

Ведь и слова дурного он ей не сказал!

– А про сватов пошто тогда шутил? – Чеслава аж ногой притопнула от злости и стыда, отчего в воздух поднялось облачко дорожной пыли.

Губы Горазда, дрогнув, сложились в невеселую усмешку. Он окинул воительницу быстрым, жадным взглядом и поспешно отвел глаза. Еще пуще осердится на него, коли помыслит, что он пялится.

– Я не шутил. Я и впрямь к тебе шел.

Он пожал плечами и перекатился с пятки на носок новеньких, ладно подбитых сапог. Все самое лучшее надел сегодня, чтобы Чеславу в тереме княжьем разыскать. Да, выходило, напрасно.

Воительница нахмурилась, отчего на переносице залегла глубокая складка. Резким движением перекинув косу с плеча за спину, она задрала подбородок. Теплый весенний ветер заиграл с ее волосами, бросил несколько прядей на лицо, и она поспешно смахнула их, разгневавшись еще пуще. И на глупого кметя, и на речи его странные, и на яркое солнце, на котором она уже стоять употела, и на ветер, так некстати налетевший, и на себя, уродившуюся такой нескладной...

– Люба ты мне, не уразумела еще? – голос Горазда сочился горькой обидой, и это проняло строгую Чеславу в самое сердце.

Она заглянула в больные, горящие лихорадочным огнем глаза кметя и пожалела, что догнала его. Напрасно она это затеяла. Напрасно разбередила то, что и так не заживало.

– Это... – заговорила и подивилась тому, как жалко звучал ее голос. Он дрожал, а слова никак не хотели складываться в связные предложения. – Давно ли ты на лицо мое смотрел, кметь?

Испугавшись, она тотчас кинулась защищаться. И вся сжалась изнутри, когда увидела, что ее злые, ядовитые речи хлестнули Горазда посильнее кнута. Он даже головой чуть качнул, словно услышанному не поверил. И тому, что Чеслава так с ним говорила – а ведь от нее слов подобных он никогда не слыхал.

– Да я и нынче его вижу, – Горазд растерянно потер ладонью лоснящуюся на солнце шею и переступил с ноги на ногу. – Что я, слепец по-твоему?

– Видишь, да? – скривившись, повторила за ним Чеслава. – Ну так и скажи мне, что же ты на нем видишь?

Воительница шагнула к Горазду, сократив расстояние меж ними, и нарочно подалась вперед, чтобы оказаться к нему как можно ближе. Теперь уже она могла разглядеть веснушки у него на носу и щеках, и толстый короткий рубец на виске, и то, как затрепетали его ресницы, стоило ей подойти. Их взгляды встретились, и Чеслава позабыла, зачем это все затеяла – тоска в глазах Горазда сызнова пробрала ее до самого нутра. Захотелось тотчас отступиться и сбежать, но все же она была воительницей, а не теремной девкой. И потому продолжала терзать себя, вглядываясь в кметя.

– Ты красивая... – выдохнул Горазд на свою беду.

Губы Чеславы тотчас сжались в узкую, строгую линию, и она отшатнулась от него, словно от огня.

– Ты и впрямь смеешься надо мной, – она покачала головой, разочарованная до самой глубины души.

Резко развернувшись и разрезав воздух тонкой косицей, Чеслава рванула прочь, сызнова оставив Горазда глядеть ей в спину. Она шагала, как всегда, быстро и широко, и чувствовала, как горели от стыда щеки, как вся кровь прилила к вискам, как кипела внутри смесь неизведанных прежде чувств.

Она даже не слышала, как Горазд звал ее по имени. Но броситься следом догонять ее он все же не решился. Помыслил, что и без того довольно уж напортачил для одного дня.

До терема Чеслава долетела за считанные мгновения. Зашйдя в конюшню подальше от чужих, жадных взглядов, которые теперь повсюду ей мерещились, она нашла в стойле свою кобылу и прижалась к теплой, мягкой шее. Лошадь негромко заржала в ответ, и воительница, всхлипнув, улыбнулась. А потом почувствовала, как из единственного глаза одна за одной катились по щеке слезы.

В последний раз она плакала как раз тогда, когда лишилась второго глаза...

– Уйду из терема, – прошептала Чеслава лошадиной гриве и поспешно провела ладонью по щеке, оставив пыльный развод. – Не стану терпеть такое непотребство! Не останусь больше в дружине.

Услышав свой жалкий, дрожащий голос, воительница нахмурилась. Где это видано, чтобы кметь так слезы на кулак наматывал да пищал, словно расстроенная девчонка. Она ж не глупая девка, чтобы по парням убиваться! Подумаешь, разбередил старые раны один светловолосый, улыбчивый парнишка... Сразу же некстати вспомнилось, как она сидела на земле подле Горазда, когда того едва не зарубил насмерть хазарин. Как шептала глупые слова, чтобы поскорее поправлялся да засылал сватов...

Чеслава всхлипнула в самый последний раз и провела тыльной стороной ладони по уже сухой щеке. Что с ней творилось, она и сама не разумела. В груди то делалось холодно и пусто, словно на заснеженном поле глубокой зимой, а то вспыхивал жар, да посильнее, чем в докрасна растопленной бане, и делалось трудно дышать. И мыслить она складно совсем не могла уже, в голове полная сумятица была. Сердце ухало куда-то вниз, аж к пяткам; али же принималось стучать быстро-быстро, как после долгой скачки верхом.

Немного успокоившись и умывшись прохладной водицей из ушата, который стоял подле дверей в конюшню, Чеслава вернулась во двор. Собой она володела уже чуть получше, из жара в холод уже не так шибко ее бросало. Заметив слонявшихся без занятия, скучавших в теньке мальчишек из детских, она решительно направилась к ним, закатав по локоть рукава рубахи.

Они же, завидевшие ее появление, загомонили, принялись толкать друг друга локтями и подниматься на ноги с бревен и земли. Среди них Чеслава приметила и парнишек сотника Будимира. Старшенький из двух крепко сдружился с младшей княжной – еще одна забота.

– Ну что, мальцы, охота вам на мечах поупражняться?

Их довольные лица и громкие крики послужили ей ответом.

Почти до самого вечера, до часа, когда солнце начало золотить землю косыми, предзакатными лучами провозилась Чеслава с мальчишками. Всласть с ними наскакалась да умаялась. Самое то было, добрая усталость лучше всего дурную голову прочищала.

Закончили они, услыхав голоса стоявших в дозоре кметей: в терем возвращался сотник Стемид. Взмыленная, извалявшаяся в пыли малышня бросилась к воротам встречать его отряд, а Чеслава, проводив их добродушной усмешкой, пошла к бочонку с прохладной колодезной водицей: и сама она порядком уморилась, от напора детворы обороняться-то.

Из терема кликнули князя, и тот велел протопить хорошенько баню – для уставших путников после долгой дороги лучше и помыслить ничего было нельзя.

Утираясь рушником, Чеслава с затаенной тревогой поглядывала на лицо Стемида. Но, по всему выходило, привез он в терем добрые вести. Князь, выслушав его, заулыбался, и от сердца у воительницы отлегло. Довольно этой весной выпало Ладоге всяческих горестей. Еще неведомо, какими будут зима и осень – поля-то толком и не распахали. А те, что распахали, Святополк пожег...

– Собирайте пир! – громко велел князь, и к Чеславе сызнова вернулось тягостное, сосущее ощущение в животе.

Коли в гриднице будет пир, позовут ведь всю дружину. Слабовольно помыслила, может, сказать, что захворала она? В клети остаться, чтобы на лавках с кметями не сидеть. Ведь едва-едва на сердце все улеглось хоть малость.

Но так смалодушничать Чеслава не могла и потому, как пришел час, уселась за стол наравне с дружиной, поближе к князю да старшим гридням. Как в терем после похода на хазар вернулись, Ярослав Мстиславич ее всячески привечать стал, за свой стол сажал.

На Горазда Чеслава старалась не смотреть, а тому, как нарочно, место выпало как раз напротив, считай, лицом к лицу сидели. И он с нее взгляда не сводил.

Много занятного рассказал сотник Стемид – скрывать было нечего, потому Ярослав Мстиславич и дозволил со всей дружиной поделиться.

Оказалось, что не обманула черноводского князя хазарская девка. И впрямь приходилась она дочерью воеводе Багатуру, и впрямь ведала, где прятался ее отец. Как и обещала, привела черноводскую дружину прямиком к его тайному стану.

Лишь в одном солгала она, и до самого конца никто о том не догадался. Попросила она у черноводского князя дозволить ей с отцом наедине поговорить, когда того связали да в собственном шатре бросили. Буян Твердиславич, опьяненный легкой, почти бескровной победой, милостиво согласился. Ведь хазарская девка все обещания свои сдержала, да и взамен для себя ничего не просила.

И никто у нее не спрашивал, для чего она ненавистных русов к отцу привела...

– Князь Буян Твердиславич говорил, мол, ни к чему лишние разговоры с девкой вести. Им-то какова печаль, отчего та змеей уродилась и вознамерилась одна родного предать, – сотник Стемид щедро глотнул из чарки холодного кваса, чтобы смочить пересохшее горло.

Уж довольно долго он дружине про поход свой рассказывал, и все слушали, открыв рты. Даже женщины в своем углу за столом притихли: и княгиня Звенислава, и княжна Рогнеда, и жена сотника Будимира Нежана...

Страсть любопытно им про такое было послушать. Не убили ведь никого в походе, никаких горестных вестей не привез с собой улыбчивый сотник Стемид. Вот и сказ его на басню больше походил, где в самом конце дружина мед пила да жида долго.

– А она возьми и зарежь родного отца-то! – Стемид еще и чашей по столу шибанул, как договорил, и Чеслава улыбнулась, услыхав потрясенный женский вздох.

Да и отроки, что за самым дальним столом сидели, тоже тихонько загомонили. Многих смог удивить сотник.

– Чем же? – спросил кто-то.

– Чудной острой иглой. В косах своих спрятала. А хазарскому воеводе ее в шею вогнала, тот кровью своей и захлебнулся.

– А что же потом с девкой сотворили?

– Так она и себя следом к хазарским богам отправила, – Стемид развел руками и взмахнул чаркой, подзывая отрока с кувшином. – Вот так и опростоволосился черноводский князь.

– Это нашего Мстиславича с ним не было, чтобы подсказать! – воскликнул кто-то из кметей, и по гриднице прошелся раскат оглушительного смеха.

– Да это девка все хазарская виновата, за такой змеищей и сами боги не уследили бы, – отозвался второй.

Вполуха прислушиваясь к веселому переругиванию, Чеслава задумалась о своем. Горазд на пиру совсем недолго просидел, и ушел еще до того, как Стемид свой сказ закончил. И дозволения княжеского не испросил. Воительница видела, как нахмурился князь, заметив уход Горазда. Завтра непременно с него спросит.

Стало быть, так тяжело ему было лицо ее видеть, что и до окончания пира высидеть не сдюжил? Не такой она уже казалась ему красивой, не такой любой?.. Чеслава и сама толком не разумела, чего хочет от кметя: никогда чтоб он ей на глаза не попадался, али чтобы вернулся и снова с ней заговорил?..

Когда совсем невмоготу и ей стало за столом сидеть, вышла она из гридницы, чтобы вдохнуть прохладного, ночного воздуха. Кмети порядком уже захмелели, а женщины давно ушли на свою половину терема: как раз все чаще начали звучать громкие, пьяные голоса дружинников.

Ох, будут поутру многие маяться.

Запрокинув голову, чтобы полюбоваться звездным, безоблачным небом, Чеслава бесшумно соскочила с крыльца и широким кругом обошла подворье, окутанное ночной тишиной. У ворот она наткнулась на Горазда. Наткнулась и остолбенела, позабыв, куда шла.

А вот кметь, завидев ее, не растерялся. Она и моргнуть не успела, слегка осоловевшая, отяжелевшая после выпитого меда, как Горазд наискось пересек двор и остановился подле нее. Схватил ладонями ее за щеки и впился в губы неумелым, трепетным поцелуем, от которого у Чеславы дыхание перехватило так, что пришлось ей на его плечи опереться. Голова кружилась неимоверно, и сердце стучалось о грудную клетку изнутри, и казалось, что перед глазами вспыхивала и гасла дюжина ярчайших звезд.

С трудом собравшись с мыслями и с силами, она кое-как оттолкнула от себя Горазда, задыхаясь то ли от гнева, то ли от рвущихся наружу чувств. Он тоже тяжело дышал, опьяненный ею пуще, чем медом, и его глаза горели бешеным огнем, когда он смотрел на Чеславу.

– Ты... что... совсем ума лишился... – Чеслава даже закричать на него не сумела. Так и ругалась тихим шепотом, трогая ладонями горящие огнем щеки.

– Люба ты мне, люба! – сжав кулаки, таким же оглушительным шепотом отозвался Горазд и зажмурился, пытаясь совладать с собой. – Как же ты не видишь!

Чеслава, которая едва дышала, шумно втянула носом воздух. Казалось, у Горазда сердце наизнанку выворачивалось: столько отчаяния было в его взгляде. Отчаяния и мольбы, обращенной к ней, и робкой надежды, и тоски человека, смирившегося со своей судьбой.

– Ты глупый кметь, – всхлипнув, выговорила она дрогнувшими губами и шагнула вперед, к нему, протянув руки, которые Горазд тут же сжал в своих ладонях.

– А ты меня не умнее, – ошалев от счастья, шепнул он и крепко поцеловал Чеславу.

Девка в тереме XI

– Ты погляди, погляди! – Ярослав склонился к жене и защекотал усами шею, жарко зашептал в ухо, указывая рукой в сторону купальских костров. – Ой, Стемид, ой, дурень! – расхохотался князь.

Еще теснее подвинувшись к мужу, Звенислава поглядела налево – оттуда доносился счастливый девичий визг и смех. Незамужние девки играли на лужайке в горелки, уворачиваясь от объятий холостых парней. Среди кметей резвился и сотник Стемид, который все пытался умыкнуть одну единственную любушку, да только та от него постоянно уворачивалась.

– Надо ж ему было к ней прикипеть, – Ярослав, все еще посмеиваясь, покачал головой, и зашелестели травы и цветы в его венке, любовно сплетенном Звениславой накануне ранним утром.

Она собрала для него тонкие веточки березы и дуба, вплела в них горькую полынь и плакун-траву, и маленькие цветки сон-травы, и охапки пупавок, и стебли волчьего корня.

Князь ворчал, что он не красна девка, чтобы в такие венки рядиться, но все же покорился и позволил довольной Звениславе надеть себе на голову венок.

В Купальскую ночь все городище, кроме немощных стариков да малых детей, собралось на холме неподалеку от терема, чтобы пировать, жечь купальские костры, прыгать через священный огонь, водить хороводы вокруг деревьев, петь песни да играть в горелки. Девки плели венки и пускали их потом по воде, гадая на суженого, а парни так и норовили выхватить любушку из толпы подружек и утянуть с собой, чтобы перепрыгнуть через костер, не разжимая рук.

Уже сожгли и пустили вниз, к реке, три старых колеса, обвязанных соломой. В темноте они пронеслись по холму, горящие ярким огнем, и прорезали насквозь своими искрами теплую купальскую ночь.