Текст книги "Пляска в степи (СИ)"
Автор книги: Виктория Богачева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 42 страниц)
Его отец служил в дружине еще у старого князя Мстислава и, как повелось, его сын стал служить княжескому сыну. Воевода нахмурился. О чем могла говорить с кметем молоденькая княжна? Откуда она того кметя знает-то?
А все потому, что следовало весь путь в повозке провести да на белый свет лица особо не казать. Еще во времена его, Крута, отца невесту закутали бы в покрывало, скрепив его на запястьях обручьями, и так бы и везли всю дороженьку, пряча от всякого чужого да дурного взгляда, мало ли что!
А нынче же… Ослабели нынче обычаи, позабылись старые, отцовские обряды. Много стало вольнодумства, вот и княжьи невесты уже с кметями беседы ведут, трапезу разделяют, вокруг костра по вечерам сидят! И распоследнему дураку ясно, никакого добра так не выйдет. Обычаи не для того дадены и придуманы были, чтобы их нарушать. Распоследнему дураку-то оно, может, и ясно, но токмо не князю!
А ведь дядька Крут говорил Ярославу: закутай княжну! Тот же махнул рукой, сказал: «пусть вольной ходит». Еще и поглядел на воеводу, словно на рассудка лишенного. Мол, никто так нынче не делает, невесту и уморить недолго, коли седмицы напролет везти наглухо закутанную, в закрытой повозке.
Ничего, как-нибудь уж выжила бы. Зато не пришлось бы воеводе теперь голову ломать, мысли неприятные гнать от себя подальше.
И трапезы эти совместные! Виданое ли дело, чтобы девка с дружиной вокруг костра сидела! Разговоры не для ее ушей предназначенные слушала. Еще и стряпала что-то. Будущая княгиня! Воевода весь изошелся прошлым вечером, наблюдая за знахаркой и ходившей за ней хвостом княжной. А князю – хоть бы хны! Делом занята – и ладно. По оставленному дому не рыдает – и все веселее!
«Напрасно лютуешь, дядька Крут», – сказал ему Ярослав.
Порой он совсем не понимал князя. Тот творил немыслимые вещи, и волей-неволей воевода задумывался: не потому ли, что растили его поодаль от княжьего терема? Вроде бы и рядом, пред очами старого князя Мстислава, но все же усылали подальше всякий раз, как вспыхивала между ним и младшим братом ссора, и княгиня Мальфрида поднимала крик. А случалось такое частенько. Может, возьми князь Мстислав своего бастрюка в терем, как полагалось, было бы у него меньше вольнодумства нынче?
Воевода покачал головой и слегка ударил пятками коня, спеша вперед. Пока он кручинился, они уж почти поравнялись с торговцами, которых приметил дозорный. Вон, Ярослав как раз приветствовал повстречавшихся случайных путников.
– … идем мы из самой Бирки, княже.
Остановившись ошуюю князя, воевода окинул гостей пристальным взглядом.
Говорил нынче самый старший из них, уж половину его длинной густой бороды покрывала седина. Ехали они налегке, но полдюжины повозок охранял кратно превосходивший их числом отряд наемников с Севера.
Воевода недобро сощурился, рассматривая их бритые налысо головы и лица и руки, покрытые причудливыми, вырезанными прямо по коже узорами. Клыки диких зверей служили им оберегами. Носили их кто на шнуре на груди, а кто и вставленными в ухо али и вовсе в ноздрю!
Дядька Крут обернулся, проследив за взглядом одного из наемников: да, добра в их повозках было и впрямь навалом. Втридорога взял Ярослав приданого за княжну, и нынче повозки скрипели и прогибались под тяжелым грузом. Тут и отрезы шелковой ткани, и украшения из янтаря, и серебро весом.
Сколько ни вглядывался воевода, не мог угадать родовых знаков наемников. Стало быть, выродки, изгнанные своими семьями, лишенные права носить указания на принадлежность к роду. Токмо и оставалось им, что головы да лица уродовать росписью этой дикой!
Дурно, очень дурно.
– Ужель так неспокойно нынче на дорогах? – видно, Ярослав также подивился и числу наемников, и их лицам.
Он откинул в сторону плащ, показывая меч в ножнах, и положил раскрытую ладонь на бедро. Второй рукой он чуть потянул на себя поводья Вьюги и обернулся. Кмети из его дружины медленно, не торопясь подъезжали на лошадях все ближе и ближе к нему.
– Всякое бывает, княже, – добродушно улыбнулся торговец и развел руками.
Повинуясь взмаху его ладони, наемники, сопровождавшие их отряд, отошли назад. Все, как один, усмехнулись.
Торговец поправил на груди серебряную гривну, висевшую на толстом шнурке. Знак отличия, разрешение торговать в разных княжествах да с заморскими купцами.
Пока говорил с князем, мужчина все косился на нагруженные повозки и дружину. Что-то явно высчитывал в уме, дядька Крут был готов отдать руку на отсечение.
– Брат мой по Волге нынче идет с товаром нашим, а я уж больно кости размять захотел, – наконец, он примирительно показал руки раскрытыми ладонями вверх. Мол, не замышляю дурного.
– Коли идете из самой Бирки, стало быть, и на Ладоге у нас побывали? – вкрадчиво спросил Ярослав.
Он не отводил взгляда от торговца, с которым говорил. Уж больно тот ему пришелся не по нраву. Он и его северные наемники. Разбойники, если судить по виду. Все, как один, головорезы.
Торговец, однако, пребывал в благодушном настроении.
– Побывали, – спокойно отозвался он и одернул запыленный плащ. Еще раз нарочито-медленно погладил серебряную гривну на груди.
– Знатный был торг и привечали нас знатно! И на Ладогу заезжали, и в Белоозере были! Жаль, брату твоему, княже, так и не удалось нам поклониться. Не дождались его с полюдья, раньше уехали.
Ярослав нахмурился еще пуще, сверкнул недобро глазами.
– Вот как. Уж не взыщите, гости дорогие, – сказал он и склонил слегка голову. – Приезжайте по весне, я сам вас привечу.
Они поговорили еще немного, и князь уже приказал дружине посторониться, чтобы пропустить купцов с охранителями, когда спросил будто бы невзначай.
– А что, давно ли вы из Ладоги вышли?
– Уж несколько седмиц как. Может, три. Мы медленно идем, не торопясь. Брат мой в каждом городище ждет, пока мы доплетемся.
Кивнув на прощание, князь придержал Вьюгу и остался на месте, пока мимо него не проехал ведь торговый караван. Он провожал пристальным взглядом каждого из торговцев и наемников и заметил, как последний из них, недобро сощурился, обернувшись, чтобы поглядеть на княжий отряд.
Как разошлись с торговцами, Ярослав до самого вечернего привала не сказал ни слова. Воевода поглядывал на него через плечо и сам отчего-то молчал. Не решался заговорить. Несложно было догадаться, что за мысли терзали князя. Где был его младший брат все это время, коли за данью он отправился, еще когда сам Ярослав из Ладоги не уехал? Много, много седмиц минуло с того дня.
Но князь печалился не только о том.
На ночлег устроились в тот день поздно. Князь шел и шел вперед, не приказывая останавливаться, хоть и чувствовал затылком вопросительные взгляды своих людей. Он хотел как можно дальше уйти от места, где они повстречали торговцев. Наконец, уже под самый вечер, когда ярко-красное солнце почти скрылось из вида, он махнул рукой и первым спрыгнул с Вьюги.
Дядька Крут мыслил, что костра нынче не будет, но князь его удивил.
– Разводите костер, да побыстрее, – велел Ярослав. – Собери мне кметей, – приказал Горазду и принялся осматриваться, положив ладонь на рукоять меча.
Оказавшись на земле, воевода некоторое время постоял, привыкая. Теперь у него кружилась голова да подкатывала к горлу тошнота после каждого проведенного верхом дня. Он чувствовал себя уставшим, словно вот-вот развалится, коли кто тронет посильнее.
– Мыслишь, нападут? – дядька Крут, переждав, пока земля перестала плясать у него перед глазами, подошел к князю и стал рядом, поправил туго затянутый воинский пояс.
– Да пес их, выродков, разберет.
Ярослав скривился. Числом его отряд, может, и не уступал наемникам с Севера, но вот по воинскому умению те их превосходили. Князь оставил старшую дружину в тереме на Ладоге, взял с собой лишь молодшую – потешиться, проехаться по соседним княжествам. Не раз он уже пожалел о своем решении, хоть и не должно князю жалеть и сомневаться. Нужно было послушать, что советовали ему воеводы и – диво – бояре.
Были они едины в том, что следует князю поехать вместе со старшей гридью. Путь предстоит ему неблизкий да по чужим княжествам, да мимо Степи. Был со всеми у Ярослава нынче мир, то правда, но сколь хрупок тот мир, сколь мало нужно, чтобы нарушить его…
Да что нынче говорить! Сделал, как сделал. Может, будет в другой раз мудрее, коли случай выдастся.
Когда подле князя и воеводы собрались кмети, Ярослав велел сложить костер поближе к ручью, а навесы и палатки выставить перед костром полукругом, чтобы ручей помешал обойти их со спины. Дружина поглядывала на князя удивленно, но все молчали. Глупых и праздных вопросов никто не задавал.
– Двух дозорных подальше от лагеря поставим. Тут и тут, – Ярослав махнул рукой поочередно в две разных стороны. – Кричите ночной птицей, коли что услышите.
Когда Горазд вместе со всеми принялся тянуть палочки, чтобы решить, кому отправляться в дозор, князь остановил его:
– Ты останешься при мне.
Вспыхнув, мальчишка посмотрел на него ошеломленно и самую малость обиженно. Но князю не перечили, потому он смолчал, проглотив обиду. Тем временем, в дозоре выпало стоять отроку Вышате и кметю Гостомыслу. Горазд проводил их больным взглядом.
– Что, княже, ждешь нынче незваных гостей? – к ним в мокрой рубахе подошел воевода Некраса Володимировича Храбр. Его сын, Бажен, держался чуть позади отца.
По лицу и шее воеводы стекали крупные капли воды. Успел ополоснуться в ручье после долгого дня верхом по дорожной пыли.
– Жду, Храбр Турворович, – Ярослав кивнул и расстегнул застежку плаща, закатал повыше рукава рубахи.
Окунуться в ручей при виде посвежевшего воеводы хотелось нестерпимо.
– Принеси водицы, – тихо попросил крутившегося подле Горазда.
Хотя бы смоет пыль и пот с лица.
– Мне тоже их рожи по нраву не пришлись! Но мы превосходим их числом, – воевода Храбр небрежно пожал плечами. – Мы им не по зубам. А они не глупцы, не станут нападать.
– Ба-а-а, – протянул со смехом дядька Крут. – По всему понятно, не видал ты, каковы наемники в бою, воевода. Иначе б так не бахвалился.
– Мы, в Степи, такое видали, что ваши вмерзшие в снег вояки…
Воевода Храбр не успел договорить: князь вскинул руку вверх и недовольно поглядел на обоих.
– Рассудка вы оба лишились что ли, не пойму. После собачиться будете. Нынче же расставьте по лагерю людей. Женщины пусть ночуют подле костра. Их пустую повозку отгоните подальше к самому краю навесов.
Недовольно поглядев друг на друга, оба воеводы отправились исполнять приказы князя. Уже сделав пару шагов, Храбр Турворович остановился и обернулся к Ярославу.
– Что с княжной делать станем?
– А что с ней? Со всеми будет пусть, у костра, – тот недоуменно поглядел на него.
Крут ушел вперед, не став дожидаться чужого воеводу. Мимо него сновали, торопясь, кмети и отроки. Споро расставлялись палатки и раскрывались навесы, звучал вокруг негромкий перезвон железных колец: гридь вздевала кольчуги.
– С кем не поделил дорогу твой князь, воевода? Неужто с гостями не разошелся?
Дядька Крут был готов поклясться перуновым колесом, что знахарка возникла на его пути из ниоткуда. Вот токмо-токмо ее не было, моргнул – и уже стоит, скрестив на груди руки, смотрит на него, как смотрит мать на провинившееся дитя. Того и гляди, обвинять начнет!
– Наш князь дорогу ни с кем и не делит, – пробурчал в ответ воевода.
Зима Ингваровна улыбнулась, приподняв брови: стало быть, так значит?.. Ей на лоб упали две пряди, выбившиеся из-под платка, которым она подвязала на голове свои длинные косы.
– Говорила я, что пригожусь князю, но и помыслить не могла, что столь скоро, – знахарка покачала головой и остановила случайно подвернувшегося под руку кметя. Тот держал в руках свёрнутый навес.
– Не подсобишь мне, сынок? Горшочки и мешочки из повозки принести.
Выслушав госпожу Зиму, кметь повернулся к воеводе. Дядька Крут кивнул: делай, мол, как велено.
Хоть и подле костра, а вечеряли в тот день наскоро. Сготовили жидкую похлебку, так еще и не доварили. Отроки, что с них взять. Пока все в молчании скребли ложками по котелку, воевода нет-нет да и поглядывал на притихших, сбившихся в кучу женщин. То ли тетка, то ли сестра жены Некраса Володимировича выглядела так, словно вот-вот намеревалась рухнуть на землю без сознания. Серое от страха лицо, поджатые в тонкую нитку губы, насупленный взгляд из-под бровей. Верно, она уже прокляла день, когда согласилась на просьбу тетки-сестры приглядеть за княжной в пути.
Ей напрочь, знахарка степенно доедала похлебку, не выказывая ни малейшего волнения. Иные отроки и те ерзали нынче от нетерпения, протирая штаны. Зима Ингваровна же спокойно смотрела по сторонам, словно не она буквально накануне принесла к костру все свои знахарские пожитки: травки, снадобья, повязки, пустые горшочки. Князь тогда пожал плечами: ну, коли ей так спокойнее…
Княжна Звенислава Вышатовна сидела подле знахарки и едва притрагивалась к еде. Сжимала в ладошках подол рубахи с двух сторон, натянув его столь сильно, что того и гляди – порвется. Молчала и беспорядочно смотрела по сторонам широко распахнутыми, испуганными глазами. К ее ноге жалась еще более испуганная служанка.
«Может, и напрасно князь все затеял. Разбередил всех», – помыслил вдруг дядька Крут раздраженно. Ему отчего-то стало неловко, что женщины столь сильно боялись. Словно это они нарочно их напугали.
«Подумаешь, глядели на нас да на повозки недобро. Коли от каждого, кто криво глядит, ожидать беды, всю жизнь будешь ходить, озираясь по сторонам. Али дома сидеть, там-то точно избежишь недобрых взглядов».
Впрочем, чутье Мстиславича еще никогда его не подводило. Он чувствовал опасность, как дикий зверь чует в глухом лесу свою добычу. Может, окажется прав и в этот раз. Воевода тяжело вздохнул.
После вечери кмети и отроки разбрелись по лагерю, заняли свои места. Женщины расположились на земле недалеко от костра на холщовых мешках и укрылись плащами. На прежнем месте сидеть остался лишь князь да воевода, да мальчишка-отрок стоял позади Ярослава. Он никогда не уходил спать без него.
– Ты нужен мне живым, дядька Крут, – глухо сказал князь, не глядя на воеводу и не отрываясь от своего занятия: он чертил что-то на земле прутом.
Крут почувствовал, как внутри все разом оборвалось. Набрав побольше воздуха в легкие, он открыл рот, чтобы возразить, но Ярослав едва заметно мотнул головой. Он по-прежнему смотрел на землю у себя под сапогами.
– Тебе приказывает твой князь, воевода. Ты не смеешь ослушиваться, – угрюмо предостерег он.
– Ты мальчишка мне, а не князь! – позабыв про головокружение, дядька Крут подскочил на ноги и едва не упал, пошатнувшись. – Под стол пешком ходил, когда я стал твоим пестуном! Еще смеешь мне… – он задохнулся от обиды и злости и не сумел договорить.
Так и замер напротив сидящего Ярослава, возвышаясь над ним, разъяренный и взбешенный.
– Смею, воевода, – князь поднял голову, чтобы ненадолго посмотреть ему в глаза.
На половине его лица плясали отблески костра, подсвечивая старый шрам на щеке, а другая половина была сокрыта в тени.
– В бой я тебе влезать воспрещаю. Ты на ногах едва стоишь.
Такого оскорбления дядька Крут стерпеть уж не мог. Яростно взмахнул рукой, сжал кулак, потряс им в воздухе и впился гневным взглядом в Ярослава.
– Ну, князь-батюшка, удружил ты мне, своему верному вояке. Удружил так удружил!
Еще раз разрезал воздух взмахом руки и решительно зашагал прочь. Краем глаза он заметил, как следом за ним дернулся Горазд, и услышал, как князь велел:
– Нет. Пусть остынет малость.
Внутри у воеводы все клокотало, кипело от возмущения и стыда. Он князя еще безусым мальцом помнил! Дитем, оторванным от мамкиной юбки. Мальчишкой тот жаловался ему на брата и отцовских дружинников – тех, кто не принимал робичича. Искал у него утешения, а после, как подрос немного, испрашивал совета всякий, всякий раз. Да Крут с родными сыновьями столько времени не возился, как с маленьким Ярко! И вот что получил взамен, чем князь ему отплатил!
Стал не нужен, когда допустил слабину. Самую малость допустил, и князь поспешил от него избавиться. Старый дряхлый вояка…
Крут шел, не разбирая дороги, пока кто-то из кметей не остановил его у самого края лагеря, где заканчивались палатки и навесы – ныне пустые. Князь велел дружинникам ночевать на воздухе под усыпанным звездами небом.
– Воевода, нельзя дальше, – он узнал в говорившем сынка Храбра, Бажена, и едва не вытянул его грубым словом.
Станет еще какой-то чужой, нездешний сопляк его, княжеского воеводу с Ладоги, учить!
Но не успел. Вдали глухо прокричала ночная птица. Раз, другой. Кмети тотчас подобрались, перестали даже шептаться и обратились вслух. Воевода и сам замер, где стоял, мучительно вслушиваясь в темноту ночи вокруг их небольшого лагеря.
Крик ночной птицы повторился, на сей раз – трижды. Отправленные в дозор кмети подали условный знак! Ночной воздух вдруг словно похолодел. Быстрее забежала по жилам горячая кровь, острее стало зрение и слух.
Быть сече!
Тонкий, тихий свист разрезал воцарившуюся тишину, и дядька Крут махнул рукой.
– Уходим, уходим! – закричал он шепотом.
Спустя мгновение в темноте сверкнули яркие вспышки, и на лагерь обрушился град горящих стрел. Часть из них потухла, воткнувшись в землю, а часть попала в палатки и навесы, и те мгновенно занялись, вспыхнули ярким пламенем. Коли спали бы внутри люди, несдобровать бы им.
Еще не успела попасть в цель последняя стрела, когда на месте появились воевода Храбр со своими людьми и князь с обнаженным мечом. Ярослав приказал стрелять из луков в ответ – в темноту за пределами лагеря, и, заметив воеводу, повернул к нему ожесточенное лицо.
– Прошу тебя – ступай к костру, – сказал поспешно, сжав тому руку повыше локтя, и отступил, когда вдалеке послышалась брань и зазвучала речь на чужом языке.
Дядька Крут переступил через себя и повернулся спиной к месту, где предстояло быть сече. За князем неслышной тенью всюду следовал Горазд.
– Не отходи от него, – сказал ему воевода, хоть и знал, что мальчишка и без его приказов умрет за князя.
Он почти дохромал до костра, где сбились в кучу перепуганные женщины, когда услышал позади себя, как заскрежетала, зазвенела сталь, встретившись со сталью.
Княжий отрок IV
Легко сказать – не отходи от князя!
Нет, знамо дело, Горазд не жалился. Как бы он посмел!
Но поспевать за князем – дело непростое. Того-то мало заботили трудности отрока. Не думать же князю в пылу битвы, как бы так поудобнее спиной повернуться, чтоб позади непременно оказался Горазд. Вот мальчишка и вертел головой по сторонам изо всех сил и взгляда с князя не сводил. Не прозевать бы еще, когда на него самого нападут!
Вокруг горели палатки, разрезая светом ночную темень. Свистели со всех сторон стрелы. Горазд заслонялся от них небольшим щитом, надетым на левую руку, и пытался закрыть собой князя. Куда там… Добро, успели кольчуги вздеть да кожаные наручи повязать. Застань их врасплох – и совсем худо было бы. Но князь не дал наемникам с Севера застать дружину врасплох, и нынче их встретил слаженный отпор.
Наемники налетели на лагерь с глухим, гортанным кличем. Как-то князь рассказывал, что он значит, да Горазд не запомнил. Все случилось очень быстро. Токмо-токмо летели еще огненные стрелы, и вот уже зазвенели мечи, и послышались глухие удары стали о крепкие щиты. Мимо плеча отрока просвистело копье, и он отшатнулся в сторону, припав к земле. Рубаха Ярослава Мстиславича мелькнула где-то впереди, пламя горящей палатки ослепило на секунду Горазда, он моргнул и упустил князя из вида.
– Не зевай! – кто-то походя сграбастал его за шиворот и поднял с земли на ноги.
Отрок узнал воеводу Храбра, но не успел ничего ответить, как тот куда-то подевался в пылу битвы. В ночном воздухе зазвучали первые, протяжные стоны. Горазд покрепче перехватил рукоять меча и ринулся вперед, туда, где видал последний раз князя. Пару раз он чуть не напоролся на чужой меч, едва-едва успевая отскочить в сторону.
«Где же князь?» – он бежал вперед и оглядывался по сторонам, но видел, казалось, кого угодно, кроме Ярослава Мстиславича.
Вокруг медленно расползался густой дым от догорающих палаток, и вверх поднимались серые хлопья пепла. Краем взгляда Горазд зацепился за наемника, возвышавшегося над валявшимся на земле человеком. Понимая, что не успеет добежать, отрок достал из сапога нож и, не целясь, метнул его вперед. Он почти попал: острое лезвие полоснуло по руке, и наемник дернулся, смазал удар. Лежавший на земле человек оказался Баженом. Улучив момент, он стремительно отполз назад и вскочил на ноги, подобрав меч, который уронил, когда падал.
Наемник оказался здоровенным великаном, чуть ли не на три головы выше Горазда и куда шире в плечах. Одной рукой он сжимал меч, другой – поигрывал топором, разглядывая двух замерших напротив отроков. Его спину покрывала старая, истрепанная медвежья шкура, вся в прорехах и дырах от ударов.
По шее Горазда катился пот, и сердце стучало глухо и быстро, пока он всматривался в лицо врага. У того из ноздри торчал волчий клык, а под глазами на щеках аж до самого подбородка были прочерчены глубокие полосы. Отрок помыслил сперва, что тот так перед битвой себя раскрасил. Он слыхал, так делают многие на Севере. Но вблизи оказалось, что полосы – старые-старые, глубокие шрамы.
– Сосунки, – зарычав, наемник широко улыбнулся, показав наполовину беззубый рот, и метнул в Бажена топор.
Горазд не успел поглядеть, что с ним стало. В мгновение ока великан в медвежьей шкуре налетел на него, непрестанно орудуя мечом, и Горазд позабыл не токмо про Бажена, но и как себя звать. Он едва поспевал отражать мощнейшие удары и медленно пятился назад, не имея сил выстоять под таким напором. Он мыслил лишь, как бы ему не упасть да не оступиться ненароком, тогда-то с ним точно будет покончено.
Сверкая полубезумными, чернющими глазами, наемник улыбался ему в лицо и что-то бормотал на своем языке. Горазд чувствовал зловонный запах всякий раз, как тот открывал рот. Вблизи белые полосы на его лице походили на следы от удара медвежьей лапы. Звериная, дикая ярость плескалась в глазах у наемника, заставляя того глухо рычать.
Пот катился у отрока по всему лицу, застилая глаза. Их нещадно щипало, но мальчишка боялся моргать. Стоит ему отвлечься – и он умрет.
«Я и так умру», – думал Горазд, чувствуя, как слабеют руки.
Он и помыслить не мог, чтобы атаковать в ответ, мог лишь защищаться и отражать чужие удары. Его спас пришедший в себя Бажен. Схватив тяжеленный топор наемника и вложив все оставшиеся силы в удар, он подкрался к нему со спины и замахнулся, целясь ровно в хребет.
У наемника же на спине слово были вторые глаза. Али помогло звериное, безумное чутье, тут уж Горазд не ведал. Но тот успел увернуться от удара в самый последний миг, и Бажен всадил топор ему в плечо, укрытое медвежьей шкурой. Тот громко, нечеловечьи взвыл, пошатнулся, размахивая мечом направо и налево, отчего отроки были вынуждены броситься в разные стороны. Кровь хлынула из раны, когда наемник вытащил из нее топор, и распрямился, заставив Горазда замереть от ужаса. Кого угодно такая рана бросила бы на колени, хоть и промахнулся Бажен, но пробил плечо аж до кости! Горазд, кажется, и хруст в момент удара слышал. Но этому же… все нипочем.
Наемник сжимал в раненой, окровавленной руке топор, в другой – меч. Он оскалился, глядя на отроков, и бросился вперед, вновь издав гортанный, низкий клич. Первый сокрушительный удар обрушился на Горазда. Он успел подставить меч, и топор не пробил ему голову, но отбросил на несколько шагов назад. Удар о землю был такой силы, что вышиб из мальчишки весь дух, он судорожно хватал ртом воздух, но не мог сделать ни вдоха. На его глазах наемник насквозь проткнул Бажену плечо и провернул вдобавок меч, вызвав громкий, отчаянный крик.
Все еще валяясь на спине, Горазд попытался нашарить свой меч и встать, но ноги не слушались. По лицу вместе с потом текла кровь из пробитого виска.
«Мало я успел послужить князю», – подумал он, беспомощно наблюдая, как наемник неспешно подходит к Бажену с занесенным мечом. Мальчишка даже крикнуть ничего не мог, чтобы его внимание на себя отвлечь.
На их удачу рядом оказался воевода Храбр. Завидев их еще издалека, тот метнул копье, вспоровшее наемнику брюхо. Он покачнулся, но не остановился, лишь глянул в изумлении вниз, на древко, крепко сидевшее в нем изнутри. Он поднял голову, высматривая воеводу Храбра, и сплюнул на землю кровь, все текущую и текущую у него изо рта. Воевода метнул второе копье – прямиком в брюхо к первому, и лишь тогда наемник, наконец, пошатнулся и тяжело, грузно осел на колени.
Горазд изо всех сил рванул вперед, но все еще не особо мог шевелиться, и потому воевода Храбр подоспел первым. Одним коротким, хлестким ударом он отрубил наемнику голову и взглянул на лежавшего чуть поодаль на земле сына. Бажен дышал, хоть и был без сознания.
Битва закончилась, понял Горазд. Куда-то исчез и скрежет стали о сталь, и громкие боевые кличи, и свист от копий. Остались лишь стоны раненых да умирающих, и голоса кметей, окликавших своих.
Когда Горазд подполз к Бажену и воеводе, отрок уже открыл глаза. Отец крепко стягивал ему плечо снятой с себя и порванной на повязки рубахой. Его руки слегка подрагивали. На щеках Бажена пролегли две влажных дорожки, а ресницы были мокрыми от слез. Горазд сделал вид, что не заметил, и отвернулся.
Воевода Храбр был таким же потным и грязным, как и оба отрока, но видимых ран на нем не было. Он окинул мальчишку беглым взглядом и протянул тому кусок рубахи.
– Зажми висок.
Тот сделал, как было велено, и поглядел на тело наемника, валявшегося рядом. Даже после смерти он нагонял жути. В голове не укладывалось, как можно стерпеть столько ударов и не подохнуть…
– Горазд!
К ним, прихрамывая на правую ногу, шел князь. Он уже давно высматривал своего отрока, которого упустил из вида, еще когда занялись огнем палатки, в самом начале налета. Услышав голос князя, мальчишка встрепенулся и принялся вставать, опираясь на меч. Как распрямился, то понял, что как-то умудрился не заметить раньше царапину на ребрах, а нынче она кровила, уж заляпала весь левый бок. Не заметил он, и что разошелся на руке уже начавший затягиваться порез, что появился у него после клятвы на крови перед идолом Перуна.
Окинув отроков и воеводу цепким взглядом, князь склонился над мертвым наемником. Тронул носком сапога голову, всмотрелся в борозды на лице, в обереги и раны. Горазд с затаенной тревогой наблюдал за князем. Больше всего он страшился, что не поспел за ним, а его б ранили.
Воевода Храбр встал сам и помог подняться сыну, придерживая того под локоть здоровой руки. Бажен бледен был, что сметана, и на ногах стоял нетвердо, опираясь на отца. Князь поглядел на них и снова повернулся к обезглавленному телу.
– Их называют на Севере берсерками. Голая рубаха, воин без кольчуги. Не думал, что повстречаю кого-то из их племени так далеко от Северного моря.
Ярослав опустился на корточки перед телом наемника и нашарил у того в потаенном кармане на поясе истрепанный полупустой мешочек размером с ладонь. Открыв его, он принюхался и тотчас поморщился, убрал подальше от лица.
– Великая удача, что ты подоспел, воевода, – сказал князь.
Помедлив, воевода Храбр кивнул. Он и сам уже дюжину раз представил, что осталось бы от его сына да второго мальчишки, коли не попалось бы ему под руку копье, али не заметил бы он их…
Горазд тоже представил. Как обезумевший великан в медвежьей шкуре раскроил бы ему череп напополам одним ударом. Али не токмо череп, а всего его самого раскроил бы ровнехонько на две половинки.
– Кто они такие, берсеркиеры эти, князь?
Они медленно шли вглубь лагеря мимо сожженных, снесенных в пылу сражения палаток. Занималась заря, и серые предрассветные сумерки окутали все вокруг. Серым же был и пепел, смешавшийся с землей и кровью у них под ногами. Князь хромал, хоть и старался этого не показывать. Бажен плелся подле отца из последних сил и, помедлив, Горазд догнал их и пошел вровень с другого бока. Мало ли что, вдруг упасть вздумает. Выходило ведь, что нынче в битве они с чужим отроком спасли друг другу жизни.
– Берсеркам неведом страх и боль в бою. Они носят медвежьи шкуры, и старики говорят, что в схватке в них вселяется дух медведя, оттого они и рычат, и кусают свои щиты, и ярятся как бешеные собаки али волки. Они бросаются в бой без кольчуги, оттого и зовутся берсерками.
Слушая одним ухом, Горазд вертел по сторонам головой, выискивая знакомые лица. Еще издалека он приметил дядьку Крута и нежданно для себя выдохнул с облегчением. Увидав Вышату, так и вовсе разулыбался. Но поспешно одернул себя, выругал последними словами. Добро, что приятеля не убили, но видел же он, когда мимо проходили, и укрытых плащами мертвых, и тяжело раненных. Мало времени он пробыл в дружине, ни к кому, кроме князя, не успел крепко привязаться после смерти десятника Избора, который за него вступился зимой. Вот и не жалко ему, скудоумному, никого.
– Вот такого зверя ты завалил, Храбр Турворович, – обернувшись к ним, вновь заговорил тем временем князь. – Ты вернись к нему, погляди. Может, что ценное найдешь.
Костер, у которого они токмо-токмо вечеряли, давно догорел и превратился в черные головешки. Лежало подле него бездыханное женское тело, кусочек расшитого подола выглядывал из-под ткани, которая была накинута поверх. На мгновение у Горазда сжалось сердце, но он увидел княжну Звениславу Вышатовну живой, и отлегло. Помыслил сперва отчего-то, что тканью укрыта мертвая княжна.
Она сидела в сторонке на поваленном бревне и смотрела в одну точку прямо перед собой. В паре шагов от нее, склонившись над кметем, стояла на коленях Зима Ингваровна. Горазд увидел, как она вздохнула, покачала головой и медленно провела ладонью по лицу кметя, навечно закрывая тому глаза.
Мальчишка тяжело сглотнул. Сюда к потухшему костру стекалась сейчас дружина. Кто мог, шел сам. Некоторых на носилках из щитов и копий приносили более удачливые кмети. Мертвые же пока оставались лежать на земле. Своих мертвых они похоронят, как полагается.
Воевода Храбр усадил Бажена прямо на землю и обернулся по сторонам, ища хотя бы плащ. Скрепя сердце, Горазд отошел от них, спеша за своим князем. Больше уж он его не оставит, не упустит в разгар битвы. Все помыслить не мог, как к нему подступиться, про ногу заговорить. Вроде крови на портках не было, но дюже уж Ярослав Мстиславич на одну сторону припадал.
Князь склонился над мертвой женщиной и откинул ткань с ее лица. Удар топора превратил лицо в месиво, и в нем с трудом узнавалась госпожа Драгомира Желановна, тетка их княжны, которую отправили сопроводить ее до Ладоги… Рана у женщины была страшной, но и умерла она после нее мгновенно. Может, и почувствовать ничего не успела.
